Онлайн чтение книги Вкус жизни
Антон

– А вот и Антон – всеобщий любимец! Он, как всегда, рядом с Диной. Они друг друга стоили, были звездами одной величины. Удачно сложилась его судьба? Помнится, он обожал Дину, на коленях перед нею стоял, преподнося трогательные свидетельства своей любви с таким видом, словно дарил ей свое счастливое сердце, с ума по ней сходил, буквально из кожи лез, чтобы угодить ей. Ее оценки во всем для него были определяющими. Бог свидетель, как-то сказал мне грустно: «Я связан по рукам и ногам одним только фактом ее существования… Настоящей любви не страшны ни разлуки, ни беды».

Когда на лекциях он смотрел на Дину, на лице его была такая счастливая, застенчивая улыбка! В ее сиянии хотелось воспарять в грезах. Это его ощущение прекрасного юношеского счастья я сохранила в себе навсегда. Он для меня так и остался на пьедестале… Я только могу догадываться, насколько важную роль в его жизни играла любовь.

Антон был такой глубоко драматичный, тонкий! Рядом с ним невозможно было произнести грубую фразу или назвать кого-то плохого тем словом, которое он на самом деле заслуживал. Может, поэтому он держался несколько в стороне. Мне представлялось, он был постоянным немым укором для некоторых ребят, не созревших для серьезных чувств. Я слышала, что Антон родом из маленького провинциального городка, с детства был счастливчиком, баловнем, избранником судьбы – рос в надежных отцовских объятьях, грелся в лучах его одобрения, всегда был при деле, гордился своими интеллигентскими корнями. Отец понимал, что лидера надо воспитывать, и поддерживал его с раннего детства, поощрял желание сына быть первым. Редко кому так везло.

Лена радостно вздохнула и незаметно утерла соскользнувшую слезу. Как иногда бывают чувствительно приятны воспоминания юности!

– Антон – птица высокого полета, и теперь его старенький отец лишь тень своего знаменитого сына, – сказала Мила.

– Как я уже поняла, принц потерял принцессу. Дина сыграла в его жизни драматическую роль. Не сложилось у них, не состоялось. Нашумевший роман не имел продолжения. Два равновеликих человека не нашли дорогу друг к другу. Жаль, они были великолепной парой – оба неотразимые. Кто кого из них оттенял?.. Как сложилась карьера Антона? Я наслышана об его успехах, но как-то общо и расплывчато. Какие интересы превалируют сейчас в нем? Настигла ли его новая, не менее прекрасная любовь?

Лена, предвидя самые развернутые рассказы и пояснения о безусловном любимчике курса, настроилась слушать долго и внимательно.

– Антон – фигура легендарная в наших кругах. Что выделяет его среди нас? Он Божьей милостью ученый, прирожденный физик с выдающимися интеллектуальными способностями. С самых первых шагов в науке был удивительно пытлив, творчески глубок. Достойный ученик своих учителей. Неординарный человек, с переизбытком наделенный и талантами, и прекрасными качествами души. Неугасимый огонь познания всегда толкал его только вперед – он с ним родился – и не позволял жить обыденно, тривиально, – начала рассказ Кира.

– Ему не давало покоя ощущение, что он должен быть победителем, – скороговоркой вставила Инна.

– Кто бы сомневался. Не вижу в этом ничего дурного. Он понимал меру своего таланта и старался не изменять ему, стремясь с каждым новым научным шагом выйти на более высокий виток творчества в достижении собственного совершенства. Ведь понимание глубины и тонкостей приходит с опытом. Это главное, чем он побеждал.

Его научные работы говорят сами за себя. Шел к своей цели, ни на минуту не сомневаясь в успехе. И успех сопутствовал ему. Слова его никогда не расходились с делом. А потом уже и положение обязывало держать себя на уровне «высших мировых стандартов». Помнишь, Лена, его присказки: «Право считаться одним из лучших надо постоянно доказывать. Чувство удовлетворения от сделанного оправдывает все усилия». Он работал не для власти, не для ливреи, он любил все, что делал. Шлифовал свой талант в Москве, может, поэтому быстро пошел в гору. В историю нашего города вошел уже тем, что создал научно-исследовательский институт нового типа, занимающийся разработкой самых современных технологий.

– Сам подсуетился, а некоторые все выискивали, кто стоит за его успехом, напористо доказывали, что просто так в нашей жизни ничего не случается. Много кривотолков вызывал, – с нервным смешком подала реплику Инна.

– Потом Антон пришел к необходимости вступления в партию, и это при том, что он не из тех, кто поет с хором или с чужого голоса.

– Где безликая масса, там заканчивается Человек, – процитировала кого-то Инна в непонятно какой связи.

– В противном случае – ты же знаешь – ему не видать бы директорства как своих ушей, – не меняя тона, продолжила характеризовать Антона Кира.

– И это все, что ты смогла о нем сказать, и больше из тебя не вытянуть? Меня это наводит на грустные размышления. Антон не способен терпеть рядом с собой ни советчика, ни руководителя. Не любит соперничества. Он как одинокий волк!

– Скорее как одинокий благородный лев, – улыбнулась Рита.

– Я, конечно, не настаиваю на этом, но он не мог выносить даже заместителя. А как же тезис: чтобы уметь руководить, надо уметь подчиняться?»

– Смотря кому. Заместителю, которого ему навязали? Не передергивай, Инна. Антон не готов был подчиняться ничтожеству, пусть даже если его «спустили сверху», – пояснила Рита. – Сначала спасался от зама самоиронией, а потом поставил его в такие рамки, что тот сам пожелал сменить место работы. Слишком бледно он выглядел на фоне остальных сотрудников.

– И все же выбирать руководителя коллективом – сущая нелепица. Но ведь тогда было модно, – вставила свое замечание Инна.

– Не приходится сомневаться, что Антон очень четко проводил демаркационную линию «специалист – неспециалист» и в этом плане обладал феноменальной проницательностью. Это было для него делом чести, потому что лучшим своим достижением он по праву считал свой институт и его прекрасных сотрудников.

Лена слушала рассказ Киры и сравнивала Антона с директором своего института.

– Антон быстро заявил о себе в полную силу как талантливый руководитель, способный объединять людей, безупречно согласовывать их действия. Он удивительно органичен в этой роли. Четко выстраивал свою политику, не делал пустых ходов, потому и не попадал впросак. Все задуманное ему удавалось. Он не суетный, не любит публичности. Никому не приходилось перебарывать его начальственное самолюбие, потому что он простой и воспитанный. Не представал перед сотрудниками «во всем грозном величии своей должности». Говорил, что не может позволять себе, чтобы его настроение влияло на решение не только глобальных вопросов, но и проблем отдельных людей. А все потому, что он чувствовал интерес к каждому человеку и в каждом искал личность. Знал границу, до которой можно спорить или пытаться заставить изменить свое мнение. Власть не растлила его, что теперь нечасто случается. Как-то сказал: «Опережать друг друга надо только в хороших делах». Антон жил жизнью коллектива. Люди чувствовали его дружеское расположение, верили ему. Именно в своем НИИ он высветил все грани своего таланта.

– Так ведь под себя людей подбирал, – выстрелила мелкой картечью неугомонная собеседница.

– Наверное, Антон знал слова Петра Кропоткина: «Главная задача руководителя – не мешать знающим людям работать», – сказала Жанна.

– Порядочный, честный…

– …До определенного предела… за которым честность больше похожа на глупость, – хитренько уточнила Инна.

Лицо ее выражало удовольствие и восхищение собой.

– Прекрасную карьеру сделал исключительно благодаря самому себе. У него богатый послужной список. Ему отведено лидирующее место в науке, и оно соразмерно его данным. Он сделал головокружительную карьеру. На такую высоту никто из наших ребят не поднялся. Иного результата я от него не ожидала. Но продиктовано это было еще и обстоятельствами, тем, что все у него удачно совпало. Антон – баловень судьбы. (Кира, наверное, трудности в работе мужа вспомнила).

– Как правило, удача бывает следствием многих правильных последовательных выборов и поступков, – заметила Лена.

– И что в нем совершенно замечательно, так это то, как он умел оказаться в нужное время в нужном месте, подстроиться и встроиться, принять меры предосторожности. Он не склонен к непродуманным инициативам и никогда не лез на рожон. Держал руку на пульсе. Он – яркое свидетельство эпохи, – по-своему объяснила Инна карьерный рост Антона.

– И ты, Кира, считаешь, он феномен чистой харизмы? Я бы серьезно подумала, прежде чем ответить, – добавила Инна, и легкая улыбка заиграла на ее пухлых губах.

– Велика сила заблуждения! Временами я думаю, что в тебе слишком много скепсиса, и мне хочется оградить тебя от огорчений. Я не стану уточнять, что ты подразумеваешь под «влиянием харизмы», но в одном ты права: у Антона резонансное совпадение со временем. В нем его квинтэссенция, – спокойно отреагировала Кира. – И в девяностые, когда происходили мучительные роды нового государства, когда всех терзала нестабильность, безысходность, он не вышел в тираж, не пропал и, правильно выстраивая отношения с властями, избегая «острых ситуаций», сохранил институт – главный труд своей жизни, потому что чувствовал особенность того времени. Без сучка и задоринки, на пять с плюсом перенес перестройку, не очень она ему повредила, если сравнивать с другими научными заведениями такого же типа. Не позволял ситуации выйти из-под контроля. А мог бы запросто отказаться от борьбы. Сам быстро перестроился и преподал урок другим. Сумел призвать под свои знамена многих.

– Еще бы! Ему-то с его характером и перестать ловить мышей? Да ни в жизнь! Не умеет работать вполсилы. Надо признать, все, что касается его работы – не подлежит сомнению. Масштаб им содеянного не позволит забыть о нем, – высокопарно согласилась Инна, не найдя к чему придраться.

– И сейчас, когда нынешняя наука переживает отнюдь не лучшие времена, он не отошел от дел, в НИИ заправляет, чувствует устойчивый спрос и предложения. Даже умудряется выбивать деньги на квартиры самым ценным сотрудникам. Он в прекрасной форме. И по-прежнему работать в рамках его проектов одно удовольствие, потому что он реально оценивает потенциал каждого сотрудника и во главу угла ставит не только ум, но и похвальное трудолюбие, порядочность. Между прочим, первое, что бросается в глаза, когда входишь в его кабинет, – так это простота и изящная скромность обстановки.

– Скромность в быту украшает не только тиранов, – хихикнула Инна. (О ком это она?)

– Опять посыпались награды. Как раньше сказали бы: пламя, зажженное в его груди, с годами не гаснет. (Красиво изъясняюсь?) С простым достоинством несет свой талант. Недалек тот день, когда в членкоры АН попадет. У него многое чего еще впереди, и это радует. Всегда кажется, что герои и таланты рождаются где-то далеко, а не рядом с нами, – сделала некоторое пояснение к рассказу о карьере Антона Кира.

– А прежде ничем не отличался от прочих отличников, разве что язык был хорошо подвешен. Нрава, как мне казалось, был спокойного, незаметного, – снова высказалась Инна.

– Сдержанный и основательный был с юности, – уточнила Рита.

– Твоя внимательность похвальна, – оставила за собой последнее слово Инна.

– Начну вот с чего: чтобы лучше понять Антона, стоит упомянуть тот факт, что причина его успешности помимо всего прочего заключалась еще и в том, что он не считал других глупее себя, – весомо и, похоже, с удовольствием сказала Рита. – Его прелесть, можно сказать, изюминка, состоит еще и в том, что он никогда не заострял внимание на своих прекрасных способностях, обеими руками отмахивался от почестей. Не кокетничая, говорил, что «и без моего скромного содействия много чего хорошего происходит в нашем институте».

Иногда талант бывает много выше душевных качеств человека, но у Антона они равновелики. Всегда мог успокоить, рассеять страхи, поддержать, подсказать. Помню, мгновенно распорядился восстановить меня на работе, когда в начале перестройки заведующий нашей лабораторией решил то ли сэкономить на мне, то ли пристроить кого-то из своих.

Рита в одном отделе с Антоном начинала работать, и многие годы, как она любила выражаться, «они жарились на одной сковородке».

– Это в нем, несомненно, присутствует, – подтвердила Кира.

«Ритка не бог весть какая шишка, а туда же… примазалась, присоседилась. Было бы с чего задирать нос, – с ревнивым раздражением подумала Инна. – И ей, оказывается, тоже было трудно противостоять его ласковой напористости».

– Он настолько теоретически широк и глубок, что мне казалось, ему были тесны рамки нашего университета. За ним охотились, его наперебой зазывали к себе многие вузы, как говорится, и Москва была бы у его ног.

– Есть поговорка: «Если ты преуспел в Москве, то можешь добиться успеха везде», – сказала Аня.

– Но он не колебался, какому учебному заведению отдать предпочтение, остался верен родному университету. Не думаю, что не нашел ничего достойного внимания. Никогда себя никому не предлагал. Наверное, считал, что здесь ему есть что терять. Может, корни его тут были слишком глубокие или четко понимал, что здесь он нужнее. Не мне судить, – продолжила Кира.

– Жизнь – череда событий, череда выборов, и Антон, как я уже успела заметить, умел выбирать, вот поэтому, наверное, никто не сумел его переманить, – внесла свой скромный вклад в рассуждения Жанна.

– А может, сам не полез выше, осознав, что может потерять и то, что уже имеет. Где Москва, а где мы. Понял, что на гения не тянет. У меня на родине говорят, что лучше быть королем в деревне, чем пешкой в городе. Но он, похоже, не прогадал, – не утерпела съязвить Инна.

Она не могла не позволить себе поддеть Жанну, не ответить ей в пику. Слишком легко и просто та шла по жизни, несмотря на многое плохое, что творилось вокруг нее. Инна усмехнулась над собой, заметив, что и против Жанны у нее кое-что нашлось. Она нехотя признавала и ее сохранившуюся красоту, и какую-то невинную искренность, но ей было приятно сознавать, что в споре Жанне с ней не тягаться.

– Только ты могла пойти туда, не зная куда, – бросила Рита упрек в сторону Инны. – Ну что с тобой опять происходит? Не устаю тебе удивляться.

«Зачем Инка ехидничает? Прежде чем так говорить об Антоне, надо десять раз подумать. Меня не волнует, что она вложила в свои завистливые слова. «Одни всю жизнь видят только лужи, а другие – солнце в лужах», – подумала Жанна и брезгливо передернула изящными плечиками.

– Наша молодость совпала с мощным всплеском науки, то было время физиков. Антон был не просто его частицей, он был знаком, определяющей приметой, факелом. Он любил и ценил время, в которое жил. То же самое я могу сказать и о других профессорах – наших бывших однокурсниках. О таких людях, наверное, говорят – столпы земли Российской. Физики – не артисты, о них в прессе ярких слов не услышишь, шквалом аплодисментов и дождем из букетов цветов их не осыпают, так хоть между собой мы дадим достойную оценку их трудам и талантам, – улыбнулась Кира.

– О! Даже ты впадаешь в велеречивое восхваление, – удивилась Инна.

«Есть в Кире какая-то необъяснимая прелесть. С неподражаемым изяществом умеет она придать характеристике человека нравственную весомость, поднять на такую моральную высоту, что никакие щипки и ехидные замечания не смогут его опорочить. И это не проявление светской обходительности и любезности. Ее добрые слова идут из глубины души. Она всем дарит свое расположение, но далеко не в равной мере», – подумала Лена, внимательно вслушиваясь в интонации голоса подруги.

– Антон – яркий, элегантный, всегда держится с достоинством, возможно, потому, что достоинство окрашивает любую жизнь в четкие конкретные тона. В любой компании он в главной роли.

– И, похоже, вошел во вкус, – рассмеялась Инна.

– Он как молодой дуб – прямой, крепкий, кряжистый… – улыбнулась Лиля.

– И развесистый, – хихикнула Инна.

– Этот «оплот величия» с невероятной осторожностью и заботой обращается с людьми, потому что самая надежная дружба рождается в совместном преодолении трудностей, – заметила Рита, не приняв шутливый тон.

– Ни одного темного пятнышка! Виват, король, виват! – воскликнула Инна.

– Он ведет насыщенную интеллектуальную жизнь. Живая легенда, но не одержим честолюбием. Знания – вот главная цель его жизни.

– Ради знаний наши далекие предки отказались от рая, – усмехнулась Инна.

– И Антон любит повторять: «Человечество создано желанием познавать», – напомнила Рита.

– А об остальных аспектах жизни Антона я не информирована и потому воздержусь от каких бы то ни было замечаний. Не вижу причин для вторжения в его частную жизнь. Никогда не позволяю себе распространяться о том, чего доподлинно не знаю, и с сомнением отношусь к рассказам, переданным через третьи руки, – деликатно отстранилась Кира от комментариев личной жизни сокурсника, предвидя Иннины шпильки на ее любимую тему. – Как ты, Лена, уже слышала, Антону не суждено было соединиться с Диной, не пошли они рука об руку по жизни. И хотя бабушка Дины, от которой зависело ее благосостояние, на самом деле была противницей этого брака, я не считаю ее виновницей их несложившегося союза. Антон никогда не был уверен в чувствах Дины к нему и оказался прав: малейшая случайность – и он на самом деле упустил ее навсегда. Все это до известной степени прозрачно и продиктовано не высоколобостью Антона или отстраненностью Дины – так сложилось, так легли карты – и быть по сему. Не нам это обсуждать и не нам менять, – веско закруглила свой рассказ Кира.

– Что до меня, я тоже не осведомлена о его частной жизни после университета. Эта сторона его «деятельности» меня не интересует, – поддакнула Эмма, строгая седовласая дама. – Если тебе нужны точные сведения, советую обратиться к самому Антону, но заранее предупреждаю: не дави на него, он скуп на подробности.

Последние слова были произнесены с нажимом и таким тоном, что Лене сразу расхотелось продолжать свои расспросы. Видно было, что подруги не хотели касаться этой темы и не желали озвучивать ни одну из известных им версий. Сплетни не достойны внимания уважающих себя людей.

«А с другой стороны, молчанием они только разжигают любопытство. Что в Антоне такого, что отличает его от остальных однокурсников? Я бы предпочла услышать мнение Киры, а лучше бы из первых уст, но не от Инны, которая, насколько я понимаю, не утерпит, чтобы не разродиться своими «знаниями», не наговорить всякой всячины», – подумала Лена, водрузила на нос очки и стала рассматривать фотографии в очередном альбоме.

Часть гостей разделилась на обособленные кучки и вела интересные только им разговоры, остальные поглядывали на Киру, как музыканты на дирижера, способного в любой момент направить оркестр в нужную тональность. Лена, листая альбом, невольно прислушивалась к тому, о чем довольно громко шептались сидевшие от нее по правую руку Рита и Жанна.

– … Высокая наука – удел избранных. Теория, которой хотел заниматься Антон и в которую влюбился с первого прочтения, была престижной, но к тому времени уже сформированной, и сделать в ней что-то новое – означало подскочить выше голов корифеев.

– Мне сразу вспомнился наш сокурсник Далинин, который вознамерился «перепрыгнуть» Эйнштейна. Не знаешь, чем ознаменовался его «великий труд»? – отвлекла Жанна Риту от генеральной линии ее рассказа.

– Жена у него оказалась очень деловой и реально оценила возможности и перспективы своего упертого мужа. Сумела его переориентировать. Он по другой теме защитил не только кандидатскую диссертацию, но и докторскую, – ответила Рита скороговоркой. – Не о Далинине, об Антоне сейчас речь. Об Аркаше, если тебе интересно, я расскажу особо.

Сначала небольшое отступление. Делать личный внятный выбор из нескольких, казалось бы, четких дорог всегда трудно. Когда ты стоишь на бездорожье, да еще в распутицу, бывает намного проще. Здесь все сводится к тривиальному везению. Ухнул, куда вывезет, и всё тут. Так было со многими из нас, ты же помнишь распределение.

А насчет корифеев... Отцы-основатели этой теории, увешанные многочисленными знаками отличия, говорили Антону, что «не так-то просто на ходу вскочить в поезд, летящий на большой скорости, к тому же еще если все места в нем уже заняты». Но он успел вскочить на подножку последнего вагона и не слетел с нее до сих пор. Сумел нащупать в своей теме новое, потому что был одержим, или, как говорили тогда о нем, – «ушиблен» этой проблемой. Напористый, амбициозный, упрямый, неутомимо упорный, с поразительной творческой дерзостью, он часто плыл против течения и выдвигал дерзкие творческие идеи. И это проходило.

А у Лены в мозгу высветились свои ассоциации со словом «подножка». Шеф ее любит произносить по праздникам тост: «Чтобы наши ученики и наши собственные дети не висели на подножках!»

– Самым сложным для него было материальное воплощение идей. Но он сам вел свою игру, ни под кого не ложился, в чужие тарелки не заглядывал, на себя одеяло не тянул, потому что умел видеть всю ситуацию в целом и в различных плоскостях. Слушал мэтров, не забывал об уважительном отношении к старикам, но спорил с ними, потому что вместо того чтобы помогать нести новые идеи в жизнь, они поначалу противоборствовали, отдавая предпочтение тем, кто старше и опытнее. Не любил Антон ходить по чужим стопам, ему всегда было интересно делать то, что еще не делал никто. Был в нем хороший кураж, даже спортивный азарт – сумею, сделаю! «Если работа интересна, на нее ни усилий, ни душевных затрат не считаешь», – утверждал он. В его таланте нет жертвенности и обреченности. Он ему в радость.

По причине ершистости не сразу был обласкан руководством. Поначалу получал всякое: и добрые слова, и хулу, случались жуткие административные нагоняи, отстранения от дел. Но он, набивая шишки, учился. Все имеют право на неудачи. Судьба каждому из нас дает шанс. Другое дело, чтобы этот шанс суметь увидеть и использовать. Он смог вырвать у судьбы то, что считал своим по праву, – безоговорочный успех.

Антон органично влился в коллектив – пришелся ко двору – с головой ушел в работу, вкалывал с упорством заговоренного. Тему он выбрал, надо сказать, не из легких, к тому же она была вредной для здоровья и опасной. Ты же помнишь полное отсутствие техники безопасности в те года. Успех не всегда является неотъемлемым атрибутом таланта, но у него все спорилось, все получалось: и эксперимент пошел с первого раза, и расчет под ноль, почти без погрешностей. Шеф не мог им нахвалиться. И, что самое важное, у него часто рождались идеи, не мотивированные спросом. Значимость их бесспорна. Надо отдать должное степени его прозорливости как ученого. Профессионал! Такая творческая амплитуда редко кому свойственна. И все потому, что сколько работает, столько и зреет в нем специалист. Школа у него была отменная. Ты же помнишь наших педагогов?

– Педагоги были одни, да судьбы у всех нас разные, – сказала Жанна с некоторой долей грусти.

– А сколько он в меня влил информации! Не счесть его полезных советов. С его подачи я попала в секретную лабораторию. Там царила атмосфера свободы и творчества.

Рита вдохновенно посвящала Жанну в подробности карьеры своего начальника.

– Я никогда ни в малейшей степени не сомневалась в Антоне. Представляю степень удовольствия общения с ним и завидую тебе, – восхищенно сказала Жанна.

Прослышав, кем интересуется Жанна, Инна достаточно громко, чтобы услышала Лена, обратилась к Рите через стол:

– Мощная увертюра! Красивая версия. Какие дифирамбы! Какая осведомленность! Мол, знай наших. Как не позавидовать! Рита, Антон возглавил пантеон твоих личных божеств? Это устоявшийся образ Антона, его каноническое жизнеописание или апокриф? Ах, в его характере такое разнообразие черт! Разбухаешь от собственной гордости за сокурсника? «Он трижды гениален!..» Его впору объявить идеалом, национальным достоянием! Куришь ему фимиам? Что подвигло тебя на подобные высказывания? По-дружески льстишь захваленному Антону или намеренно создаешь ему ореол невнятной помпезности, сравнивая его с великими умами? Может быть, просто с нежностью вспоминаешь друга студенческой молодости? – подозрительно осведомилась она.

– Откуда такие «познания»? – сдержанно-насмешливо спросила Рита.

– Земля слухами полнится, – наобум, но в тон ей туманно ответила Инна. – В принципе я не против подобной характеристики. Я об Антоне вполне беспристрастно сужу и тоже выделяю среди прочих, но зачем столько восторженных эмоций? С чего это вдруг ты решилась на открытое признание достоинств Антона? Тебе ведь больше импонирует обстановка строгой секретности. Развей мою панику. Хотя ты, не в пример мне, обычно пользуешься только общедоступными источниками информации… Потрясающая обнаженность дружеских чувств! И придраться не к чему. Антон – прекрасный человек, чего уж скрывать. В глазах-то обычно у тебя ничего особенного, а тут таким огнем разгорелись. Сияешь от обожания или от собственной значимости? Хочу тебя предостеречь…

«За Риту принялась. Замолола языком. Не даст сегодня нам от себя отдохнуть», – подумала Жанна.

– Ты что, запала на него и затаилась? Трагедия, апофеоз любви! Крыша не поехала? Ха-ха! Это что-то личное? Беспрецедентное известие! Да ради бога! Оставайся при своем мнении... Думаешь, разумнее всех рассказала? – с упоением начала Инна. – Давай, продолжай в том же духе, потешь старушек. Наш тусклый унылый мир так нуждается в ярких личностях! «Его жизнь насыщена красками и фонтанирует блестящими идеями. Дипломатичный, деликатный, дальновидный, он подчинил науке все свои помыслы. Он никогда не успокаивается на достигнутом результате. На его долю всегда выпадало решение и выполнение главных задач. Критичен и самокритичен, отстаивая свою позицию, способен быть принципиальным. Поражает его тонкое чувственное видение мира. Пространство общения с ним неохватное. Он всегда разный, но главное – талантливый. Корифей, титан мысли.

Образованный, обворожительный, умеющий с присущим только ему блеском очаровывать, восхищать, доставлять радость. Он не бывает унылым, тусклым, скучным. Свободный, сильный, великодушный. Женщины от него запросто теряют голову. По большому счету он для них – предел мечтаний. Он же человек-праздник, наделенный особенным утонченным чувством красоты.

У него богатое гибкое воображение, глубокая эмоциональная и чувствительная память. Стремится к совершенству. Он с ходу понимает людей. Даже ирония его замешена на искренней любви к сотрудникам. Его жесткость не злобная, грозность пламенная, но кратковременная. Все, что он говорит и как говорит – прекрасно! «Я теряла зрение, осязание, заслушивалась и уже чувствовала только лишь силу его страсти и верила только ему. Суть ускользала от меня…» Так? Ха! «Не искушай меня без нужды».

Отталкиваясь от этой бездонной личности, задам тебе вопрос: мне продолжать оглашать список достоинств Антона? – сузив глаза и горделиво-пренебрежительно поведя плечом, спросила Инна. – О чем еще я не сказала? «Его бьющая через край жизненная сила, сознание, заряженное до предела волей к победе, попирали скептицизм стариков, тех, что стояли на его пути, но он и врагов умел сделать своими союзниками, потому что поступал по совести. Ни в чем не позволял себе отступать от истины. Теплый, позитивный человек. С ним на редкость легко общаться. Если я правильно его понимаю, за друга в лепешку разобьется там, где другой палец о палец не ударит, но если потребуется, выбросит все сантименты на помойку. Выручая друга, он – в лучшем случае – рискует репутацией, в худшем – головой. Такой друг – настоящая находка… И все же он не простой, как кроссворд на последней странице газеты…

Опять же, что еще хорошо: «Он – весь свободы торжество!» Что еще можешь добавить к его портрету? Еще будем огород городить? Ах да, не премини напомнить: не хвалится, не фанфаронит. Ни чванства, ни звездности в нем нет. Клеветническую стряпню не приемлет. Умеет быть ясным. Не терпит офисный планктон, тех, кто без инициативы, кто быстро привыкает подчиняться и не может обойтись без указаний свыше. Просто успешно работает, идет по жизни с высоко поднятой головой, но не задирает носа. Нам такие его успехи и не снились. Еще расскажи о том, что порабощен работой, что радость ничегонеделания ему незнакома; что остался верен науке и не приобщился к баснословным капиталам, которые выкачивают из России ушлые дельцы. Убедившись в незыблемости капитализма в родной стране, не оставляет надежды на лучшее будущее нашей науки, хотя в это трудное для страны время не может осуществить своих намерений до конца… Нет у нас профессора равного ему калибра. Уважаю его за неисчерпаемость».

Антон уже легенда, поэтому сложно отделить в его жизни правду от вымысла. Это просто заметка на первую полосу газеты в доперестроечные времена. Хотя больше похоже на эпитафию или некролог. Ты не согласна с моей точкой зрения? Я задаю неудобные вопросы? Не играю тебе на руку? Зато не выношу дешевого чистоплюйства и осуждаю излишнее кокетство. Я противница одномерных трактовок человеческих судеб. Они вызывают неясные аллюзии, – ощетинилась Инна. – Ха! Еще скажи об Антоне совсем по-современному, что-то типа: «Он – харизматичный лидер, небожитель» – сейчас это модно. Ну, прямо-таки мистический восторг! Может вбить осиновый кол в сердце твоей идеологии: «Чем человек талантливей, тем он ближе к Богу. Ведь Бог – это то, к постижению и достижению чего мы должны стремиться». «Его не окружает безликая толпа недругов»… Почему если враги, то обязательно безликие? Если бы безликие!..

Почему, собственно, все должны стоять на ушах от успехов Антона? «Так сложилось. Судьба благоволила ему. У него просто талант быть счастливым. И успех не заставил себя ждать…» Хватит балабонить. Этак можно подумать, что чужая слава кое-кому не дает покоя, – вкрадчиво ухмыльнулась Инна.

– Окстись. А я каким тут боком? Под руку тебе некстати подвернулась? Что это ты так разволновалась на мой счет, – нелюбезно, устало и каким-то чужим голосом отозвалась на выпад Рита. – Обо мне не беспокойся, я себя реализовала в той степени, в какой хотела. А вот в тебе, похоже, говорит уязвленное самолюбие. Только непонятно, с чего это вдруг здесь замешан Антон?.. Смейся, смейся!.. Но ведь на самом деле все твои слова справедливы применительно к Антону.

– Я всегда говорю удивительно умные вещи, только никто этого не замечает, – отшутилась Инна. – Меня ты недооцениваешь, а каждый чих Антона превозносишь. Я тоже никогда не хотела, чтобы кто-то управлял моей жизнью, но мне не удавалось заручиться чьей-либо поддержкой, – притворно осуждающе добавила она.

Волна беспокойства, точно легкий порыв ветра, заставляющий мигать пламя свечи, пробежал по Лене. «Можно узнать, что есть в нас лучшего и худшего, по тому, как мы говорим о тех, кого когда-то любили», – подумала она.

И от внимания Киры не ускользало ни малейшее движение на лице Инны. Она тоже стала проявлять признаки беспокойства, боясь, как бы внешне непринужденный разговор у Инны не вылился в яростную вспышку.

«Сегодня вездесущая Инна представляется мне воплощением дурного тона. Все-таки не вписывается она в наш круг. Слушаю ее и испытываю стыдливое отвращение. Как вклещится в кого – не оторвешь. Выворачивает жизни друзей и так и сяк. И как ее остановить?» – рассеянно думает Жанна и тут же забывает свой вопрос, отвлекшись на слова Риты, которая продолжала высказывать свою точку зрения, не реагируя на шпильки Инны, воспринимая их с брезгливой неизбежной покорностью:

– Когда человек с большими амбициями вырывается из своей привычной среды и начинает заниматься тем, чем не занимались его предки, это часто кончается трагично. Чтобы вырваться из круга, который тебе предопределен рождением, недостаточно таланта в определенной области науки. Но Антон, должна я тебе сказать, быстро научился взвешивать каждое слово, нажимать на нужные пружины, проявлять неприсущую ему в юности осторожность, избегать междоусобных конфликтов, попусту не растрачивая свою энергию. Умел быть жестким. И все это потому, что рано открыл для себя теорию относительности человеческих отношений, их логику, эксцентричность и парадоксальность. За флажки не заходил. Понимал, что агрессия обычно обслуживает какой-то мотив, и быстро отыскивал его. Он органично существовал в выбранном пространстве и предельно выражал свой талант.

– Он утверждал себя как яркую личность, которой ничего не надо кроме творческого труда. О, этот соблазн невозможности, полный чарующей созидательной и разрушительной свободы! Кого он только не губил. О жизнь высочайшего накала! – не смогла обойтись без шутливо-высоких фраз Инна.

– Смею надеяться, что и сейчас он надежно удерживает свои позиции, что нынешним чиновникам он окажется не по зубам и все ему будет удаваться и впредь. Талантливых людей у нас достаточно много, но не каждому дана способность пробиваться, а Антону всегда удивительно везло на счастливые встречи. Он – дитя удачи.

– А нас «создал несчастный случай»? Мы тоже не из последних, – сердито фыркает Инна.

– С тобой, Инна, все ясно, – беззлобно смеётся Жанна.

– Раньше, в Союзе, при наличии мохнатой лапы способна была утвердиться любая посредственность с тем же, если не с бо́льшим успехом, чем талантливая. Денег на взятки у людей тогда не было, зато процветало кумовство. А теперь новоявленные олигархи командуют парадом. Такое, к сожалению, царит во всем мире. Вот вы считаете Буша-младшего гением? Я – нет, – философски отвлеченно заметила Аня, глядя в окно.

– При чем здесь Буш? – мгновенно откликнулась Рита. – Он ставленник своей партии. У них там от личности президента почти ничего не зависит. Артист Рейган тоже сносно справлялся. Короля делает свита. А у нас от смены руководства очень многое в стране меняется. Только зачем ты здесь приплетаешь политику? Спустись на землю. Я об Антоне Жанне рассказываю. Его становление пришлось на конец шестидесятых, а семидесятые стали его звездными годами. Именно на них пришелся пик его славы, именно тогда он сумел создать себе имя. Еще в то далекое время он заговорил о технологической революции, указывал концепции и направления развития, выдвигал свою версию, хотя перспективы ее тогда были очевидны очень даже немногим. У него было чутье.

– Может, он и сам до конца не осознавал, что делал шаг в новую реальность, – предположила Инна, не имея целью умалить заслуги сокурсника.

– Пришло время Антона. Он всех обошел, и ему уже ничего никому не надо было доказывать. Ему был дан карт-бланш.

– Очень рада, что ты это признаешь. Это твоя собственная точка зрения или приобретенная на стороне?

– Он познал и ошеломляющую славу. Его же собственная реакция на успех была простая, даже шутливая: «Выше летаешь, дальше видишь. Новое в работе всегда интереснее пусть даже самого лучшего, но старого». При надобности события своей жизни он преподносил с иронией, но всегда с определенным шармом, – будто далеким эхом отозвалась Рита, не обращая внимания на шпильку Инны.

– Это сияние славы ослепляло тебя и не позволяло видеть его ошибки.

– В институте царила атмосфера свободы и творчества. Аспирантов Антон напутствовал: «Копайте глубже, находите необычное и исследуйте». Но он чутко понимал, что есть определенный потолок, выше которого уже нельзя доверять интуиции, так как там уже начинается азарт, игра, и не забывал о контроле.

Антон с ходу выдавал идеи, которые потом становились направлениями в науке. Каждая его новая дерзкая идея выливалась в научные труды его учеников. Он не боялся тратиться на молодых, умел открыть потенциал любого аспиранта, но и от них требовал полной самоотдачи. Не стеснялся отдавать свои идеи на суд молодых, хотя знал, что молодежь – самая жесткая, бескомпромиссная аудитория. «Почему бы, пользуясь случаем, не подбросить диссертабельную идейку хорошему человеку? Отрываю от сердца! Берите. Вполне возможно, она найдет себе рачительного хозяина», – шутил он, беспрестанно покусывая нижнюю губу и встряхивая боксерскими плечами, что выдавало его неугомонный характер. И аспиранты вверяли себя его надежным рукам, в шутку называя шефа отцом, а когда он создал свой институт, то – директором всея НИИ. В кипящем котле его мыслей варились многие. О таких людях говорят: «В них отразилась эпоха. Они сами влияют на эпоху». Я горда тем, что судьба переплела наши дороги.

– Помогая молодым, он, прежде всего, укреплял собственные позиции. Признай: ученики – его должники, – фыркнула Инна.

– Ну, это если бы он смотрел на них через твою призму, – «отфутболила» оговор Рита.

– Риточка, ты в буквальном смысле запротоколировала биографию Антона, – восхитилась Жанна. – Спасибо тебе за рассказ.

– Ты знаешь, я слышала, его мнением и сейчас дорожат и не рискуют начать новую тему, не посоветовавшись с ним. Никто из наших ребят до него не дотягивает, а ведь какие умницы, возьми хоть Сергея, Вадима, Мишу. Но он не возгордился. «Мощь человечества состоит в непохожем существовании каждого отдельного человека», – декларировал Антон на собраниях.

– Сергей отказался от депутатства, отшутившись тем, что счастливы люди, невостребованные властью, что, становясь слугой народа, можно перестать быть человеком. Лебедя в пример приводил, мол, ушел из армии, где многое умел, в политику, где не умел ничего, принимал рискованные решения. И чем это кончилось?

Но Антон не одобрил Сергея и даже резко отбрил, утверждая, что «теперь история стран делается не на полях сражения, а в кулуарах власти. И что человек, способный положительно влиять на других, но не сделавший этого, – предатель, испугавшийся тех, которые из-за корысти лезут наверх и которых надо убирать, потому что сами они не уходят. А как еще можно назвать человека, которому дано, а он не воспользовался своими возможностями во благо других? Тебе предоставляется широкое поле деятельности. Пойми, Сергей, депутат – связующее звено между реальным миром завода, института и сферой центральной власти, всегда такой надменной, далекой и чужой. Нам нужен во власти человек, понимающий нужды интеллигентской прослойки, способный защитить наши идеи и самих ученых от бюрократов. Мы не имеем права оставлять без внимания проблемы наших сотрудников. Мы должны быть справедливы и действенны, иначе когда-нибудь сами себе повесим на шею камень неправедного приговора. Не зря мне пришла в голову счастливая мысль выдвинуть тебя в депутаты. С твоей помощью мы разнимем, разорвем ряды чиновников и тем самым прекратим бесконтрольный умышленный финансовый передел. Там непочатый край работы.

Правда, сейчас принято играть в демократию, но тебя трудно заподозрить в приверженности к нереалистическим идеалам. И хотя наша концепция уже не вызывает бурных возражений и неприязни, труд депутата не под силу неискушенному. Но я могу поклясться – ты сумеешь. Пятьдесят лет могут быть началом новой карьеры, а не концом, как некоторым кажется», – горячился Антон. «В кресле депутата ты будешь смотреться органично», – закончил он шутливо.

Сергей, немало озадаченный предложением, сначала растерялся, стал упираться, мол, хочешь совместить несовместимое. Потом сознался в том, что Антон высказал то, о чем он сам часто последнее время думал, но не решался озвучить. «Я постараюсь не разочаровать тебя», – пообещал он. «Вороны летают стаями, а мы, орлы, в одиночку. Я помогу тебе», – пообещал Антон, и они ударили по рукам. В общем, по настоянию и при его непосредственной поддержке попал-таки Сергей в кандидаты. В щедрости своей выделил Антон на его предвыборную агитацию приличную сумму. И тут он остался верен своим идеалам, – поведала Рита Жанне.

– Наслышана. Не слабые бабки отвалил – это был королевский жест! – и с блеском, без шума и пыли провернул организационную кампанию. Подарок в духе Антона. После этого я зауважала его еще больше.

– Провел кампанию, – поправила Инну Рита. – Не каждому это под силу, но со своим бешеным общественным темпераментом Антон и тут оказался на высоте. Недаром обстоятельства постоянно ставили его в центр событий.

– Метил Серега в дипломаты, а попал в депутаты, – фыркает Инна вспыльчивее, чем того хотела.

– И ведь, как всегда, Антон оказался прав. Интуиция его не подвела. Нюх у него на такие дела. Сергей очень старался – не мог же он обмануть ожиданий друга. Он оправдал возлагавшиеся на него надежды, стал весьма известной фигурой на политическом Олимпе, как теперь говорят – продвинутым. Именем Антона он открывал и «бронированные» двери. Сам того не ожидая, сделался знаменитым. Понятно, что это может значить. Сережка защищал права граждан без ущерба для науки, но, правда, с потерей личного времени. Но так жизнь устроена: что-то теряешь, что-то находишь. Антон был доволен его работой, поддерживал во всем. Восемь лет они были как один кулак. У Антона тоже было несколько развилок жизненного пути, но он всегда отдавал предпочтение науке. Как-то говорил Сергею: «Мир обречен на непонимание, пока у нас не будет интереса и уважения к каждому человеку. Не двурушничая, не двоедушничая, ты вносишь достойную лепту в важное дело. Сколько еще поколений пройдет, пока мы научимся жить по-настоящему цивилизованно?..»

«А на первом курсе Антон, как и я, держался обособленно, был провинциально скромен, наивен, доверчив и фанатично принципиален», – с улыбкой вспомнила Лена.

– Как видишь, Жанна, полезны его мощные духовные инъекции в друзей! И должна тебе доложить, он сам очень четко вписывался в концепцию правды, близко к ней подходил, насколько давали, конечно… Политкорректность никогда не являлась его отличительной чертой. И что самое невероятное: другой на его месте давно бы мотал срок в Магадане, а ему ничего не мешало…

Умел и надавить, и увлечь… И в разгул застоя, когда по телевизору был только позитив и «диспут согласных», эзоповым языком говорил о стратегических просчетах власти. И напрямую случалось выступать. Не хотел себя смирять. Чувство справедливости не давало ему покоя, – продолжала говорить Рита, словно не замечая попыток Инны прервать ее. – С достоинством себя нес. Но счастлив он прежде всего работой. Помню, раз произнес шутливо: «Как тут не работать, не стремиться? Только выдал лучшее, что мог, от тебя сразу ждут еще чего-то большего. Я просто делаю свое дело. Человеком правит призвание, оно влечет, подталкивает, заставляет. Ничего так не завораживает, как пестрая сумятица вечной новизны, ничего так не усиливает радость жизни, как удача в работе. Только она приносит подлинное счастье и ощущение неограниченной свободы». У него и на первом, и на втором, и третьем месте – работа. Она у него в крови, и, должно быть, именно поэтому он не желает противиться этому зову сердца. Увлеченностью работой он словно бы продляет себе молодость.

Взглянув в его сосредоточенное, вдумчивое лицо, можно понять, что такое счастье в самом высоком смысле этого слова. Он весь отдается процессу. Работать для него так же естественно, как дышать. В моменты глубокой сосредоточенности он ничего вокруг не замечает, перестает понимать шутки и даже самые абсурдные предложения обдумывает на полном серьезе. Таким я имела удовольствие видеть его не однажды. И альтруизм для него – норма.

– Я как-то сказала Антону: «Ты счастлив потому, что у тебя есть любимая игрушка – твой институт?» – протолкнула сквозь поток Ритиных слов свое замечание Инна.

– Он как-то пошутил, медленно вышагивая по своему кабинету: «Я люблю свою работу еще и потому, что не жду от нее верности и постоянства». Наверное, я по-своему поняла грустный подтекст его слов… Антон – единственный по-настоящему безупречный из всех тех, кого мне довелось встретить на своем жизненном пути. Думаю, ему грех жаловаться на жизнь. В чем он нуждается, так это в свободном времени.

Говорила Рита негромко, подчеркнуто сдержанно. По ее лицу было видно: она очень старалась, чтобы рассказ выглядел торжественным, но не очень эмоциональным.

– Тебя, Рита, послушать, так получается, что Антон совершенно счастлив только в работе. Трудотерапия – это новая эйфорическая концепция бытия? – удивилась Жанна каким-то капризно-жеманным голосом. – Однако, согласись, это странно. Звучит неубедительно. Давай вещи называть своими именами. Это противоестественный бред, демагогия. Невозможно жить одной работой. Рита, это твои измышления? Ты хоть слышишь себя со стороны?

Тут Инна опять встряла в их разговор и не дала Рите ответить Жанне на ее несколько наивный вопрос. Она сидела слева от Риты и, протиснувшись между стеной и спинкой ее стула, скороговоркой зашептала:

– Что ты лезешь со своими комментариями и вопросами! Погоди, не перебивай, – она резким жестом остановила Жанну. – Не сочту за труд и как на духу все разъясню об Антоне. Совсем маленькая ремарка: «Рита, ты в силу своей восторженности видишь только парадную сторону его жизни. Все трудности и досадные оплошности ты оставила за скобками. А я знаю всю подноготную. Конечно, хотелось бы считать, что всё было именно так, как ты представляешь Жанне. Все, что ты говоришь, – правда, но не вся правда. Я просто обязана уточнить. Всё на самом деле обстояло несколько иначе. Да, Антон – физик по призванию, по крови, так сказать милостью Божией; успешен, всего достиг, всех покорил! Талантливый, но неуправляемый, поэтому о нем ходили самые невероятные слухи, мол, эгоист, неуживчивый».

– Враки. Он легкий, остроумный. Поговоришь с ним – и жить хочется, – возразила Эмма.

– Неудобным он был. Научным и партийным бюрократам не нравилась его самостоятельность. Наивные считают, что общество всегда открывает возможности для талантливых людей. Должно, конечно, но… приходится учитывать человеческий фактор… и его бесчеловечность. И если отмотать клубок событий назад, то можно заметить, что жизнь к нему не всегда была щедра на добрые моменты. Его тоже преследовали неудачи. И в этом я не вижу большого греха. Все закономерно.

Антон не принадлежал к элите. Не думаю, что поначалу он был очень любим начальством: слишком смелый, слишком приметный, яркий и везучий – этакий сгусток ума, воли и оптимизма. Таких стараются не пускать наверх, они же всю иерархическую лестницу могут всколыхнуть. Фортуна, конечно, виляла перед ним своим прекрасным… хв… профилем, но не сразу далась в руки. Не раз попадал в немилость. И тут надо знать Антона, чтобы понять, что он не отступится.

Это только кажется, что все у него было гладко, что ему по воле Божией предстояла блестящая карьера, что кто-то ему соломку подстилал. Не сразу он стал признанным лидером. Он тоже, хоть и отчасти, «изведал страдания маленького человека под пятой сильных мира сего». В аспирантуре ему приходилось в какой-то мере преодолевать окружающую его зону отчуждения. Он же был пришлым. Но молодые не боятся трудностей и сами идут навстречу им. Вот и Антон доказывал, что молодость и талант могут соревноваться с опытом маститых ученых. Могу себе представить, чего это ему стоило… Становление Антона – скачки по холмистому пейзажу. Судьба не раз испытывала его на прочность. Уж я-то знаю не понаслышке. И не всегда оказывалось, что Всевышний «проплатил» его удачу, что вполне было ожидаемо. Но подобные моменты обычно обходят при написании или озвучивании биографий знаменитостей. «Все хорошо, прекрасная маркиза. Все хорошо, все хорошо!»

В подтверждение своей точки зрения скажу: Антон тоже не всем пришелся по душе. Не в чести был у начальства, не слишком оно его жаловало, и у некоторых профессоров вызывал амбивалентные чувства своей, я бы сказала, недостаточной гибкостью. Еще бы, он же покушался на святая святых – на субординацию. Что и говорить: Антон – истинный сын своего времени… ну, и поверил, что ухватил Бога за бороду. Только подводили его каверзные люди, порицали его методы работы, некоторое время придерживали, не давали развернуться во всю мощь и ширь. И преуспели, о чем достаточно ярко свидетельствует тот самый случай, когда Антон оказался жертвой интриг и ушел от Титанова. Красноречивый факт!

– И тут же немедленно последовало твое дознание, – подпустила шпильку Рита.

– Он-то сражался по правилам и игру готов был принимать лишь до определенных пределов.

– Твой рассказ начинает отдавать дешевой сенсацией. Сведения из желтой прессы почерпнула? – пошутила Лена.

Инна, и глазом не моргнув, продолжила:

– Кое-кто подумал, что карьера Антона булькнула на дно, мол, ему не простили неподчинения, что, по сути дела, он в «изгнании» и выключен из науки, ходили упорные слухи, что вышел он в тираж, но они просчитались. Наверное, тогда Антон еще не умел просчитывать риски… Но у меня нет оснований думать, что этот случай стал ему неким предостережением на всю дальнейшую жизнь. Он слишком верил людям.

– Ты предполагаешь, что… – гневно начала Рита.

– Ничего не предполагаю. Этими словами я не имела намерения оскорбить Антона, – отвергла ее намек Инна и продолжила свою мысль:

– Надо сказать, в некотором смысле Титанов (царствие ему небесное) был проблемной фигурой. Заработал себе герастратову славу. (Чем бы ни прославиться, лишь бы прославиться.) Видно, не раз и не два «экспериментировал» на других жертвах, раз сумел выжить такого, как Антон. Наверное, солидный афронт приготовил, всеми правдами и неправдами вовлекая в свои сети зависимых и завистливых. Как говорят в подобных случаях, в затылок Антону дышал. Целый заговор сотворил… с чьей-то поддержки. С чьей? Неразрешимая загадка.

Титанов обычно использовал людей вслепую. Помогая ему, они не догадывались о его колоссальной выгоде. А потом он бросал их. А кто «возникал», тому чинил неприятности, душу вынимал. Оголтелая, хамская позиция. Оттого и происходил постоянный отток умных ребят из его лаборатории.

– Это у него называлось иначе: заставлять таланты молодых воплощаться в русле требований своего руководителя. Лейтмотивом его поведения было стремление укреплять свои позиции только личными связями и нужными людьми. А маленькие людишки, аспиранты там какие-то… – вставила Рита.

– Не гигант мысли. Мало того, боялся, что люди поймут это… Поговаривали, будто он так долго ждал власти, что, когда её получил, в его психике произошел сдвиг. Тщеславие его раздавило. Он тоже прошел свой путь страданий. А может, радость неполной сомнительной победы в нем слишком быстро угасла и не принесла удовлетворения. Мне он казался человеком, угодившим в собственные сети. Кому быть сумасшедшим, тот все равно по какой-то причине сойдет с ума, – понизив голос до шепота, поведала Инна. – Я, между прочим, предрекала…

– Ну, ты у нас мистически одаренный человек, – фыркнула Лиля, прислушавшись к рассказу Инны. – Теперь мы вольны строить различные догадки. Мол, ему бросили кость, а Антона сделали козлом отпущения… Истории с позиции победителя и побежденного часто звучат по-разному. А некоторые вообще склонны превратно понимать любые события…

– Инна, не повторяй сплетен! – возмутилась Рита. – Антон не обращал внимания на всяких там… шутил, что конфликты служат пробным камнем, показателем величины личности. А я в пику ему отвечала, что животные умнее, у них внутри одного вида существует солидарность и только с другими видами – борьба… Тебя, Инна, между прочим, это тоже касается, – добавила она с внешне беззаботной улыбкой.

«Почему-то в каждом Ритином смешке по отношению к Инне все явственнее звучит сарказм? Она принимает все ее шпильки на свой счет?» – удивилась Жанна.

А Инне в одно ухо насмешка влетела, в другое вылетела. Она торопилась высказаться.

– Не вмещался талант Антона в «прокрустово ложе» отдельных «стариков». Поначалу он сам исправно давал им поводы для критики тем, что постоянно проходил через искус прямолинейности. И идеи его вызывали неодобрение и скепсис. Его называли теоретиком-идеалистом. Но он и врагов заставил говорить о себе восхищенно и зло, но не безразлично. Кто-то ругал его, кто-то хвалил, но все сходились во мнении, что Антон, несомненно, – звезда крупной величины на небосклоне науки. Только, видно, кое-кто решил, что его следует хорошенько наказать, чтобы другим было неповадно… Не взнуздали, не запрягли. Не сдался Антон.

Скандал вызвал эффект разорвавшейся бомбы и едва не просочился в прессу. Не хватало еще, чтобы этот факт стал публичным достоянием!.. Очень жаль, что между прозвучавшими тогда на всю страну знаменитыми именами не было фамилии нашего Антона… У кого-то хватило подлой смелости – прознав об его грандиозных намерениях и планах – незаслуженно ославить Антона и с треском провалить его кандидатуру в Ученый совет университета. Прокатили его… Кто-то сильный и беспощадный, напрочь лишенный совести, провел мощную, хорошо распланированную интригу. Видно, никак не мог простить ему успеха. Никто тогда не подсказал Антону, что затевается за его спиной, никто не взял его под защиту, не помог вывести его из-под удара. Одни стали сторониться его, боясь бросить тень на свою репутацию, другие сочиняли про него бог знает что, плодили разные слухи, донимали.

Уж очень Антон своим поведением не походил на остальных: не льстил, не заискивал, плевал на замечания. Вот ему и врезали, чтобы неповадно было высовываться, когда не просят. Его предупреждали, мол, попомни наши слова, достукаешься, как Шимко (прекрасный был педагог, студентов любил и понимал!), со своей прямолинейностью. Враги использовали старый метод, почерпнутый в пьесе Грибоедова «Горе от ума» и теперь нередко применяемый для очернения и уничтожения незаурядных личностей… История обрастала легендами. Только бывшие сокурсники остались рядом с ним, демонстрируя свое молодое, беспредельное, безрассудное бесстрашие. Антон по достоинству оценил их надежность и веру в него.

«Несговорчивая, раздражительная, но об Антоне отзывается лестно, даже сочувственно. Только не нужно ему ее какое-то двусмысленное заступничество», – недоверчиво подумала Жанна.

– Антон относился к университету не как к месту службы, а как к малой родине. Уйти для него было равнозначно бегству за границу, поэтому тяжело переживал разрыв с университетом, – подтвердила Рита.

– Хватало в жизни Антона предательств. Тот памятный исход года произвел невероятный прорыв в отношениях между сотрудниками коллектива его лаборатории. Люди как бы проснулись от спячки.

– Вопрос на засыпку: «Антона волевым решением отставили от должности, и старый НИИ он покинул «по не зависящим от него причинам?» – шокированно уточнила дотошная Жанна. – В чем я сильно сомневаюсь, – прибавила она.

– Сам. Наверное, не с бухты-барахты решил, прежде очень крепко подумал. Знал, что не ужиться в одной берлоге нескольким амбициозным волкам, что в противном случае ждут его «веселые» времена борьбы за первенство, в которой не стоит уповать ни на свой талант, ни на беспредельное терпение. Ведь если дело в конкуренции умов зайдет слишком далеко, то терпение не поможет, все равно выживут те, кто использует хитрые интриги и вероломство. А он не мог работать, не находясь в гармонии с самим собой. Лгать и притворяться не хотел, поэтому просто не общался с теми, перед кем надо было стелиться. Напоследок Антон еще раз удивил своей порядочностью и бескорыстием, помогая бывшим коллегам.

Его уход не остался незамеченным: он дал толчок к развитию самосознания. Появились первые ласточки, которые позволяли себе говорить в лицо руководству не совсем приятные вещи, не закрывали глаза на подлость во имя личного благополучия. Случаи по тем временам совершенно невозможные. Многим пришлось тогда задуматься, против кого дружить. То был сложный процесс возрождения…

Антон не стал копаться в черных глубинах подсознания претендентов на его место, организовавших травлю, не примкнул к оппозиции, предлагавшей «уходить огородами», чтобы «ударить с тыла», не ввязался в ссору. Он не хотел оспаривать свое первенство любыми способами, верил только своей интуиции и сверхтонкому чутью. Поэтому предпочел сваре неупоминание и объяснил свою пассивность тем, что борьба там шла не за науку – у них не было канонических различий и противостояний – за регалии, а у него другая точка отсчета. И тем на тот момент удовлетворил всех недругов. Все себя «нашли» и затихли. Не знаю, правда это или нет, но многие подозревали злой умысел его основного, высокопоставленного, конкурента. И я ловлю себя на той же мысли, поэтому-то и после всей этой истории так долго тревожила меня эта обидная неожиданность… И как ловко все состряпал! Выждал, когда Антон уедет в отпуск… Известный классический прием…

– «Провидческое» решение, – определила Лера.

– Я восприняла его уход как трагедию, как личную потерю, – намеренно сухо сказала Рита. – Антон шутил: «Наличие врагов и сопротивление конкурентов доказывает, что я на правильном пути и, используя новые приемы, двигаюсь в нужном направлении». Не переживал, знал, что нигде не пропадет и свое наверстает. Он не сник, а, напротив, бросил вызов обстоятельствам. Осмотрителен стал настолько, что с тех пор свои планы и замыслы вынашивал втайне, отслеживал ситуацию, чтобы завистники не застали врасплох. Сдержанность и скрытность во всех важных делах вошла в его плоть и кровь, и его осторожные шаги едва ли можно было предугадать. Никто не знал, что можно от него ожидать. Потому и выплыл. Он и сейчас настороже и готов в любое время встретить неожиданное лицом к лицу.

Хотя процесс был сопряжен с целым рядом традиционных для нашей страны трудностей, Антон все обдумал, все предусмотрел и создал новый институт – свое любимое детище. К тому же увел с собой лучших молодых специалистов. «Враг был посрамлен», хотя и после «водворения на престол» от него не сразу отстали. Некоторые завистники не переставали бухтеть, шуршать по углам, мол, не без опоры на чей-то авторитет заполучил институт. Это был апофеоз – прекрасная кульминация уже следующего года! Еще бы, перед подобным фактом бледнели все предыдущие мечты. Ты представляешь степень шока завистников!.. Нет, непрост был Антон.

Все поняли – для Антона нет неподъемных дел. Он сможет претворить в жизнь любую стоящую идею. Его действия уже не называли творческим авантюризмом. Институт стал этому главным неоспоримым доказательством. А он, оснащая лаборатории самым современным оборудованием, неустанно повторял запомнившиеся со студенчества слова любимого профессора о том, что «наука вся прикладная, только результаты одной теории сразу находят применение, а другой – через десятилетия, а то и столетия».

И многим пришлось под него подстраиваться. Но льстецов и подпевал он удалил от себя из чувства гадливости и отвращения. И мне советовал осторожно, но целенаправленно избавляться от нежелательных знакомств. Наотрез отказался от наушничества, которое процветало в годы, совпавшие с началом его самостоятельной работы. Поняв это, интриганы сами стремглав разбежались в поисках подходящих мест.

– А повезло ему, потому что его идеи на тот момент совпадали с духом и требованием времени. Собственно, он тогда даже перерос свое время, – добавила Жанна глубокомысленно. – Точнее, опередил.

– Тесно было Антону в старом НИИ. Ему все время надо было пробовать что-то новое, что априори привело бы к открытию. И он создал прорывную технологию в своей области исследования.

– Инстинкт созидателя приобрел в нем масштабы творческой страсти, – пошутила Инна. – Просто попал в струю, – добавила она, лишь бы поперечить. – Меня всегда удивляла в нем «поразительная адекватность желаний и возможностей, тождество усилий и результатов».

– Чем ты станешь жить, если нечему и некому будет противостоять и противоречить? – весело спросила Галя.

Инна не обиделась, даже рассмеялась.

– Институт Антона стал прибежищем опальных молодых ученых с ультрасовременными идеями, пытающихся сохранить свою индивидуальность. Именно из-за новизны идей привлекал он их в свой институт. Шутил: «Не зарывай талант, данный Богом. Он возложил на тебя священный долг. От тебя только требуется талант усердия. Главная радость – сознавать, что работаешь, принося максимальную пользу. Мы живем не просто так, у каждого свое предназначение».

Каждого обиженного привечал, настаивая на обязательном продолжении начатых им изысканий. Я бы даже сказала, настоятельно требовал этого. По своей воле, безоговорочно доверившись Антону, рванулись к нему и университетские ребята, хотя им работалось там совсем неплохо. Но, видно, на то время с Антоном никто не мог сравниться. Талантливый руководитель, рачительный, образцовый хозяин в лучшем смысле этого слова. Все заботило его: и люди, и идеи. Власть не растлила его. Вот поэтому собрал мощный научный и интеллектуальный состав молодых сотрудников.

– Как тут не найти сотоварищей-единомышленников! По большому счету за сфинксом прятаться удобней. К тому же Антон умел устранять врагов и помогать молодым. А почему бы и нет, если это тебе ничего не стоит. Мудрый царедворец и одновременно в душе бескорыстный мальчишка, – съязвила Инна.

«Ну не может Инна не добавить ложки дегтя, даже расхваливая человека», – удивилась Жанна.

«Теперь на Рите отводит душу, голубка моя сизокрылая, судьбой-злодейкой подстреленная. В иронии за Инной никому не угнаться», – всем существом ощущая несправедливость ее слов, тем не менее с теплой грустью думает о подруге Лена.

– Денег и власти всегда мало, – продекларировала Инна. – Сразу вспоминается «Сказка о рыбаке и рыбке».

– Не сравнивай. Старуха была глупой и самодовольной, – сердито возразила Мила. – Власть – штука жестокая. Мой брат сам ушел из обкома в директора завода. Понял, что слишком тяжел для него этот хомут. Он был честным и слишком ответственным.

– Не часто такое случается, – заметила Лера.

– Некоторые до сих пор не могут простить этому любимчику богов ни таланта, ни красоты, ни того, что ему позволено быть счастливым, – проехалась Лиля непонятно в чей адрес, но с явным намерением быть услышанной.

– …Дефицитом талантливых кадров институт не страдал.

– …А еще он утверждал, что главным поощрением для ученых служит внедрение их разработок и технологических новинок. Наука должна быть востребована в своей стране, иначе наши изобретения быстро подхватят на Западе и нам придется платить за свои же изобретения, как не раз уже случалось.

– Истины прописные, но если бы они выполнялись… – сказала Жанна.

– У Антона они выполнялись.

– Кто бы сомневался! – перебила Инну Рита. – Тут я целиком и полностью согласна с тобой и подписываюсь под каждым твоим словом.

– …А мне говорил: «Надо видеть любую проблему под разными углами зрения. Нельзя скоропалительно реагировать даже на, казалось бы, сиюминутную ситуацию. Ссориться с людьми, прессовать их нельзя. На этом пути люди не прощают ошибок... Вот и ищу подходы. Стоит чуть-чуть оступиться, сделать неверный шаг – и ты у них под колпаком. Мне это нужно?»

– Разве ты, Инна, не согласишься со мной, что Антон классный наставник? Я не знаю ему равных. Со свойственным ему великодушием он считает, что главный его вклад в науку – помощь начинающим. Для меня Антон – воплощение здравого смысла и прагматизма. Доказал, что он не только яркая, но и сильная личность. Всегда принимал зрелые решения. Помню, как своим властным распоряжением увеличил финансирование нового технологического проекта, и никто не пикнул. Если Антон утверждал, то его слово являлось главным аргументом в решении любого вопроса.

– Рисковать, то рисковал, но из бюджета не выходил, знал край. Осторожный, бдительный был.

– Восстанавливая в правах уволенных, не делал никакого различия между своими однокурсниками и взятыми со стороны. В прошлом году инфаркт перенес – болезнь неравнодушных людей. Крепко отпечаталась история его карьеры в моей, я бы сказала, излишне эмоциональной памяти. Не могу отделаться от мысли, что я, хотя немного и робела перед ним, но все же постоянно пыталась подражать ему. Перенимала его манеру общения. Конечно, и близко не видела себя рядом с такой значительной фигурой. А он шутил: «Избавь меня бог от подражателей, но не от последователей», – объясняла Рита Жанне.

– Эти слова крепко отдают самолюбованием. Тебе не кажется? А ты у нас всегда упорно держалась в тени. В его тени… Может быть, еще и млела в его присутствии?.. «Какого масштаба человек! Чем крупнее личность, тем он скромнее и проще», – в голосе Инны опять зазвучала ирония. – Чем благороднее металл, из которого сделана чеканка, тем…

– Может, хватит?.. Не заводись… – остановила ее Лена.

«Не пора ли закончить эту «содержательную» беседу? Как бы она не переросла в ссору», – обеспокоилась Кира, почувствовав непонятное напряжение, возникшее между рассказчицами.

– Ну и дотошная ты, Инна, – не выдержала Жанна.

– При свидетелях говорю. Рита не даст соврать. Я не дам что-то в характере Антона подмалевать, отретушировать, – рассмеялась Инна.

«О любом из наших профессоров, бывших однокурсниках, я могла бы сказать не меньше прекрасных слов, чем об Антоне. Каждый из них интересен и талантлив по-своему. Тоже не лаптем щи хлебают, – с некоторой обидой подумала Кира, остановившись на минутку около Инны, чтобы разложить перед подругами печенье. – Но надо признать, он первый среди равных».

– Я не сразу Антона раскусила и оценила. Сообразуясь со своими предпочтениями, сначала рванула на завод. Я всегда выбивалась из общих правил своими неожиданными желаниями. Хотела в начальники цеха пробиться. Но ведь у нас как: сто́ит в цеху, где работают одни женщины, появиться пусть даже никудышному, самому захудалому мужичонке – его сразу начальником ставят. Вот и нам придурка недоделанного подсунули. Только и умел, что по цеху шастать, заложив руки за спину, пивко цедить да руководству кланяться. Не заладилось у меня с ним, не срослось. Расходились мы во мнениях. Что ни предложу, отмахивался – не встревай, не твоего ума дело, попривыкнешь, втянешься. А я взвивалась как ужаленная. Трудно всю жизнь делать то, что не хочется. Разнес он вдребезги мои надежды. Уплыла моя золотая мечта.

Помыкалась, помаялась и от обиды «навострила лыжи» в университет, поначалу на самую завалящую должностенку, потом в НИИ подалась. Не знаю, как бы сложилась моя карьера, не подвернись мне тогда нежданно-негаданно эта приличная работа. Не цацкались там со мной, но я пробилась в люди знаниями и трудолюбием. И когда Антон свёл меня со своими коллегами в новом НИИ, я сначала отнеслась к нему по меньшей мере настороженно. Не сразу он ошеломил меня силой своей личности. Предвзята к нему была, но помалкивала, точно в рот воды набрала, пока не встала крепко на ноги. Потом принялась нападать, не боясь навлечь на себя его гнев, правда, не прилюдно, только один на один. Не больно-то перед ним расшаркивалась. Я запросто бывала в его кабинете, сидела в его необъятном мягком кресле.

«Не помня себя от счастья», – ревниво подумала Рита.

– Я нападала, а он шутками отбивался от моих идей: мол, не по́ миру пойдем, а по миру, мол, мы сами с усами. «Прибереги свои шуточки и хорошо отрепетированные экспромты для других», – говорила я. И он не нарывался. Крепко мы цапались, хоть я иногда и побаивалась, что он даст ходу нашим горячим «прениям» и вышвырнет меня, потому что, как я теперь понимаю, с моей стороны в основном был один пустой эмоциональный треп. Наверное, он не мог взять в толк, как это можно серьезно заниматься такими пустяками, но не издевался надо мной, терпеливо разъяснял мои ошибки. Мягко, без злых или укоризненных интонаций умел не дать себя победить, – с явным удовольствием говорила Инна.

– Не разделял он твоих идей и пристрастий, – сказала Рита и добавила: – Креста на тебе нет. Ему бы тебе накостылять, а он цацкался с тобой, искал и находил общий язык.

– Твоя напористость ему импонировала, но… – попыталась что-то сказать Жанна, но Инна не позволила, продолжив свой рассказ на высокой ноте.

– Да, не дистанцировался. Случалось, впрочем, и так, что спустя день-другой мы натыкались друг на друга – и будто не было между нами раздоров. Иногда Антон невзначай выхватывал взглядом мое лицо на каком-либо совещании и благожелательно кивал. И все! – любой инцидент был исчерпан. И хотя он был наделен многими качествами, не присущими мне, скажу без ложной скромности: понимали мы друг друга, хоть и ссорились.

«Раздувает мелкие события своей жизни до размера великих. Изрекает прописные истины, а в глазах вспыхивает убежденная решимость – хоть на баррикады! От самой себя в восторг приходит или, сгорая от любви, не может очнуться от вдохновенного забытья? (Не о себе ли я?) Не терпится ей сообщить о своей близости к Антону, мол, и до меня его руки доходили», – опять ревниво думает Рита.

– И где это он обзавелся этой милой манерой, которая вызывала в окружающих уважение и уступчивость, никого при этом не задевая? Может, в Москве? Умел прощать, понимал, что каждый человек имеет багаж несовершенств. Он и мои собственные недостатки объяснял мне как-то иначе, по-своему, и после этого я начинала относиться к ним проще, спокойнее. В изменчивом калейдоскопе жизни он никогда не усугублял трагедий, только сглаживал, поэтому-то и был предметом моей гордости.

– Не мог же он позволить, чтобы из-за таких вот слишком ретивых и злоупотребляющих его расположением все труды шли насмарку, – поддела ее Рита.

– Надо отдать ему должное, и мне дал возможность проявить себя. Сам вызвался помочь. Снизошел! Без него мне не удалось бы раскрыть в такой степени свои способности. Радостное послевкусие от того, что мы вместе работали, осталось на всю жизнь.

– Вот видишь, он и тебе помогал, – вставила фразу Жанна.

– И что же? Мне теперь ему за это до скончания века кланяться? Есть люди – я сама из их числа, – которые могут признавать достоинства другого только внутри себя, а внешне – не в силах. Я ничего не делаю из чувства благодарности, – демонстративно сообщила Инна. – И вообще, неотъемлемая обязанность руководителя лично решать глобальные задачи, а не закапываться в мелочах.

– Зачем кланяться? В каких мелочах? – недоумевает Рита.

Инна опять прерывает ее:

– Антон бывал слегка высокомерным и надменным, язвил. Но только ненадолго он попадал в ловушку собственного превосходства и собственной гордыни. Какую-то внутреннюю преграду имел и не переступал ее.

– Не наговаривай! Сорвалось с языка, обмолвилась? Ты можешь припомнить конкретные факты? Поделись. Аргументируй! Нечем? На что ты рассчитываешь, отрезая себе путь к отступлению? Ты совершаешь большую ошибку, бездумно разбрасываясь словами. В каких это случаях и где Антон бывал высокомерным и язвительным? Может, когда ты слишком наседала на него со своими претензиями и притязаниями или когда не позволял разводить тары-растабары? Опять применяешь подтасовку – свой излюбленный прием. Аналогия легко просматривается, и это наводит на грустные размышления, – рассердилась Рита. – Может, ты полагаешь, что мы должны быть тебе благодарны уже за то, что ты почтила нас своим неотразимым присутствием? Так это противоречит здравому смыслу.

Женщины сразу почувствовали тонко рассчитанную двусмысленность ее последней фразы и сделали вид, что не заметили ее. А Кира вторично с удивлением взглянула на Риту.

– Воображаешь, что одним словом сформулировала диагноз? Не знаю, какой смысл ты вкладываешь в свои слова, но они бьют мимо цели, не задевают меня, не трогают, – пренебрежительно фыркнула Инна и неодобрительно покачала своей упрямой головой.

Мила вдруг вспомнила слова Лены: «Мечту надо удерживать на расстоянии, иначе она при приближении превращается в прозу жизни. А так можно любить вечно, пока самой не надоест или кто-то более яркий, более умный не захватит твою душу», и с грустью подумала, что Рите с Леной лучших мужчин больше не встретилось. Рита до сих пор смотрит на Антона не иначе как с почтительным изумлением, до сих пор он не утратил для нее прежней привлекательности. Если бы Инка об этом узнала, наверное, была бы в полном недоумении, посчитала бы ее больной на голову и уж точно вволю над ней поиздевалась. «Я физически ощущаю, как радостно пролетают дни, проходят годы, наполненные его присутствием в моей жизни, и это при том, что у нас с ним всегда были только рабочие, деловые, дружеские отношения. Он всегда был для меня факелом. Сколько раз тасовала нас жизнь, как колоду карт: смешивала, разделяла, а мы все время оказывались рядом. Знать, судьбе так было угодно», – поделилась она как-то в минуту грусти своим счастьем-болью.

Немного успокоившись, Рита снова заговорила тихо, уверенно и размеренно, как человек, который зря погорячился или боится дать волю чувствам.

– Несмотря на головокружительную карьеру, тяжелая плита величия не легла на плечи Антона. Много души в ребят вкладывал, вовремя подставлял плечо, знания свои раздавал, что называется, большой ложкой. Не было у него отрицательных прецедентов, не было проколов – все защищались. Видно, была у Антона потребность продлиться в учениках. Как там говорится у Пушкина: «Нет, весь я не умру…» Умел дружить, оставаясь на равных.

Рита еще долго могла бы говорить об Антоне, но Инна тоже стремилась выложить перед Жанной свои знания о самом обожаемом сокурснике, она не хотела выпускать пальму первенства из своих маленьких цепких ручек и снова энергично взяла инициативу на себя:

– Благодаря своей работе Антон изрядно поколесил по свету, свободно говорит и пишет по-английски. А как по-французски чешет! И на итальянском, равно как и на немецком «шпрехает». Имеет приличное представление о западной культуре. Тонкий ценитель искусства. Видал он и лучшие времена, а нынешние – если не вдаваться в подробности – для многих иначе как деградацией не назовешь… Но так или иначе, жизнь его идет вперед. Он продолжает работать, хранимый от случайностей судьбой, с горьким пониманием высокой цены, упущенных не по его вине возможностей. Даже злые завистливые языки вынуждены утверждать, что по-прежнему нет такого договора, которого он не сумел бы заключить, чтобы не оставить своих людей без работы, и нет такой темы, за которую он побоялся бы взяться. Предчувствие еще многих свершений не угасает в нем.

Мне представляется, что сейчас ему, как и всем нам, приходится трудно, хотя интерес к институту не поубавился. Фундаментальная наука не востребована, не хватает финансирования, нет того соревнования, что было между СССР и нашими «заклятыми друзьями» из США, которое двигало научный прогресс, но Антон не теряет надежды, верит, что звезда нашей науки не закатится.

– Чего у Антона не отнять, так это того, что он талантлив, божественно красив и обладает удивительной способностью распространять вокруг себя радость. Он элегантен даже дома, наедине с самим собой.

Инна напряглась. Рита посмотрела ей в глаза и ответила на незаданный вопрос:

– Я знаю, о чем говорю. Мне с председателем профкома не раз случалось заскакивать к нему в нерабочее время с разного рода отчетами.

У него такие располагающие манеры. Есть в нем кураж. Он единственный в своем роде. И в пене славы никогда не потонет, хоть и не освобожден от официальной нагрузки признания. Он независим и горд, не задумывается о своей силе ума и не претендует на то, чтобы она служила только ему. Неисчерпаем. Нам его еще постигать и постигать… Для него главное постоянно меняться, углубляться, двигаться дальше, не мечтая о том, что «и нас выльют в бронзе», – сказала Рита, чтобы закончить этот разговор чем-то, что ей казалось неоспоримым.

– В бронзе? Это участь политиков и военных, – рассмеялась Инна.

«Обо всех можно рассказать что-то красивое, но слабости тоже являются достоянием каждого из нас. И примером этому может послужить прошлогодняя встреча. Катя каждой сокурснице подписывала только что изданную книгу стихов. Конечно, в этой демонстрации успеха присутствовал элемент кокетства и похвальбы. Мужчины тактично сдерживали свое недовольство наивным, непреднамеренным афишированием Катиной славы – а она-то здесь при чем, где же ей еще дарить книги, как не на встрече с подругами? – но накапливающееся раздражение вынудило их уйти из-за стола, якобы бы прогуляться. На лицах читалось плохо скрываемое завистливое пренебрежение. Меня на мякине не проведешь», – саркастически ухмыляясь, рассуждала про себя Инна.

Жанна вдруг радостно встрепенулась.

– Лет двадцать назад встретила Антона на вокзале – я из Владивостока в Киевскую область к свекрови ехала. Ну, просто нос к носу столкнулись. В первую секунду подумала: «Обозналась? Он – не он?» Представляете мое ошарашенное лицо! И тут мои плечи просто хрустнули от его дружеских объятий. Рад был встрече.

Антон был в прекрасном костюме, в шляпе и перчатках, с эффектной тростью. Рафинированный, утонченный.

– Ха! И ты замерла, «подавленная величием этой незабываемой минуты», – ревниво съязвила Инна. – Было время, когда трость и сигара символизировали высокое положение в обществе, а теперь это, как правило, обыкновенное пижонство.

– А помните старую бессменную студенческую куртку Антона, подходящую на все случаи жизни? Тогда он был простой и доступный, – сказала Аня, и ее библейское личико оживилось.

– Как правило! Антон во всем – исключение из правил, – запальчиво возразила Жанна. – Аристократическая проседь в висках. Усы и бородка придавали ему вид весьма импозантный. Во всей его внешности просматривалось высокое покоряющее благородство, в манерах – изысканность и совершенство. Невообразимое обаяние. Голубая кровь! Вполне тянул на академика. Похоже, Всевышнему он полностью удался, – пошутила Жанна. – Но внутри под всей этой элегантной сбруей он был все тот же: милый, душевный. Мы глядели друг на друга и молчали. То была минута грусти по нашей далеко-далеко ушедшей юности, знак легкой скорби о безвозвратном и неизбежном. Слезы стояли у нас в глазах.

Потом он улыбнулся и предложил «как в старые добрые времена» заскочить в привокзальный буфет. Я была ограничена во времени, но мы все-таки успели пропустить по паре рюмочек за встречу и вспомнить захлебывающийся восторг юности, во время которой представлялась возможность совершить что-то очень важное и нужное. Когда мы обнялись на прощание, я невольно на миг слилась с ним и вдруг подумала: «До чего же он уютный! Так бы и не размыкала всю жизнь эти надежные руки», – упоенно рассказывала Жанна.

Она на миг устыдилась своей откровенности, потому что по мимолетному наблюдению за реакцией подруг на ее слова – о которой они, конечно, умолчали – она поняла, что они сочли ее поведение неприличным, тем более что ее рассказ мало вязался с темой разговора.

«Замолчала! Испугалась своей собственной смелости? Как будто неэксцентрична, но болтушка, каких свет не видывал», – ревниво подумала Инна, презрительно скривив губы.

– Потом в поезде я никак не могла опомниться от радости этой встречи, от нахлынувших теплых чистых воспоминаний о нашем совместном ученичестве. Одним движением руки он возвратил мне чудные пять лет общения, которые уже стали далеким трепетным прошлым. Антон всегда умел заронить в душу нежность, оставить о себе прекрасные воспоминания. Его слова всегда наполнены особой тонкостью восприятия собеседника, его выводы были под каким-то своим особенным положительным углом зрения. Я до сих пор расплываюсь в улыбке только при одном воспоминании об этой встрече, – тихо и прочувствованно говорила Жанна, и радостная грусть читалась в ее взгляде.

– Ха! Осчастливил своим рукопожатием! Обнял!

Жанна обижено отвернулась от Инны

– Есть невзятые вершины в жизни Антона? – спросила Лена как бы шутливо.

Но Инна повернула поток беседы в другом направлении.

– Кстати, маленькая справка: ты, наверное, очень удивишься, узнав, что наш вечно юный Антон так и не женился!

– Почему? – заинтригованно воскликнула Жанна и тут же прикусила губу, почувствовав бестактность своего вопроса.

– И это тем более странно, что Антон – стопроцентно законченный мужчина во всей своей плоти. Поговаривают, было много достойных женщин, желающих составить ему партию. Казалось им, вот она, счастливая возможность – подарок судьбы, вот он – бери его голыми руками, ан нет! Не по зубам орешек. Не давался, разочаровывал, чем, естественно, вызывал массу толков и пересудов, хотя на работе за ним романов не водилось. Он был галантен, но не ухаживал, как воображали себе многие девушки.

Лишенный семейного счастья, он не испытывал обделенности. И все-таки женщины были необходимым компонентом его жизни, – заговорщицким тоном зашептала Инна, склоняясь к самому уху Жанны. – Ведь не от бедности же чувств он остался холостым? Охотно допускаю, что «его сердце – поле битвы между Богом и Дьяволом», как говорил Достоевский в своем романе. Но к чему оно склонялось, я так и не поняла.

«И зачем Инна из каждого события чужой жизни делает шоу?.. Такой человек… и не преуспел на ниве создания прекрасной семьи? Вот ведь несчастье. Встречаются мужчины с опытностью, с дальновидностью и расчетливостью в заботах о глобальных, государственных делах, но проявляющие полнейшую неумелость и неприспособленность в делах сердечных. На Антона это не похоже. Понимаю, при его шикарных данных ему трудно было найти себе достойную пару. А тут еще любовь к Дине приобрела красоту идеала. Заботливая душечка ему не была нужна», – подумала Жанна. Ей стало до слез жалко Антона.

От Инны не ускользнул все более пробуждающийся интерес Жанны к ее рассказу, и она с энтузиазмом продолжила:

– Антон, понимаешь ли, говорит, что он и семья – несовместимые понятия, что он способен только на время закрепить возле себя красивую женщину для того, чтобы ее не похитили другие. Конечно, семья – не нами и не сегодня придуманный способ существования двух разнополых индивидов, но Антон не желал ее создавать. Считал, что в ней душа многократно пробуется на излом, а он не может позволить себе роскошь губить себя и женщину, которая согласилась бы разделить с ним кров, и жизнь. Вот и балансирует между свободой, долгом и удовольствиями, убивая всех зайцев одновременно. Смеялся: где двое – там всегда или комедия, или трагедия.

– Ты всё так ярко расписала! Я просто заслушалась, – с недоверчивой улыбкой покачала головой Жанна. – Ты столько о нем знаешь, что можно подумать: он тебе душу свою открывал. Или это твои домыслы? Антон, может быть, и человек сильных страстей, но в другой области. Мне так кажется. Ты же не утерпишь, чтобы не присочинить и не выдать свои фантазии за слова Антона. Я подловила тебя?

Кира коротко и выразительно посмотрела на Инну, но понимания не последовало.

– Антон утверждает, что только влюбленность совершает с ним чудеса, и тогда его распирает ликующая энергия фантазии, идеи роятся в мозгу, а семья может убить талант или довести его самого до бешенства или даже до безумия.

У Риты с языка готовы были сорваться резкие слова, ее раздражение чувствовалось все явственней, но она сдержалась и только сказала, наполовину шутя, наполовину сердито:

– Такого с Антоном не может быть по определению. Ты, Инна, найди себе нового мужчину и измывайся над ним сколько он тебе позволит, а Антона не трогай. Ты же знаешь – я этого не потерплю и отражу любые твои поползновения.

– Все эти годы мы жили, как умели, любили, как могли. У каждого из нас своя сказка жизни, – улыбнулась Жанна. – Но разве с Антоном не случалось, чтобы он тосковал по собственной семье или досадовал на докучные расспросы друзей на эту щекотливую тему? Надо посмотреть правде в глаза: разве его не волнует, что иногда бывает невозможно догнать упущенное, и тогда этого себе уже никогда не сможешь простить? – решилась спросить Жанна, угадав наилучший момент для своего вопроса.

– Похоже, он не тяготится одиночеством, некогда ему было, а может, он слишком любит и ценит себя, чтобы терпеть кого-то рядом. Но у него до сих пор загораются глаза, когда видит красивую женщину, а между тем ему пора бы остепениться. Только ничего он с собой поделать не сможет, пока волшебство любви в нем само не прекратится. Его, наверное, не излечит и горький опыт неудач. Такова его натура: вечный студент любви – неуловимый, стремительный, недосягаемый.

Тут все ясно. Внутри него бушуют две равновеликие силы: любовь к науке и любовь к женщинам. Эти две ипостаси отлично уживаются в нем в виде равновесия между разумом и эмоциями. В этом вопросе он не желает снисходить до удобных обществу условностей… Этакий обаятельный циник.

– Циник! Ты с ума сошла. Ничуть не бывало! Ты заблуждаешься, – горячо запротестовала Рита.

– Любить себя – вот единственный роман, который его устраивает еще и тем, что он может длиться всю жизнь. Наверное, мучительное наслаждение любить такого.

Последние слова Инна произнесла с тем нарочитым спокойствием, какое обычно напускают на себя женщины, стремящиеся скрыть свои чувства. И Лена это сразу почувствовала.

– Может, он приверженец мужской дружбы? – предположила Жанна без тени двусмысленности.

– Мужчины ищут мужской дружбы, когда не находят себя в любви к женщине, – прыснула в ладошку Инна.

– Я бы не была так категорична в своих утверждениях. Легко бить того, кто не может тебе ответить, не будучи рядом. Но Антон не восприимчив к чужому мнению… И долго ты эту глупость в себе держала? У тебя на него зуб? Он тебя не жалует? Тогда откуда эта весьма вольная интерпретация жизни товарища? Ты, Инна, как всегда, пережимаешь. Кому бы говорить, а кому и помолчать. И как только у тебя язык повернулся сказать такое об Антоне? «Любит только себя!» Абсурдная мысль и совершенно не к месту, – сердитым шепотом не согласилась с Инной Мила, тоже прислушивающаяся к ее разговору с Жанной.