Онлайн чтение книги Вкус жизни
Романтика романсов

Подруги продолжали вести непринужденные беседы, а Инна подошла к телевизору.

– По восьмому каналу детектив. Кира, оставить? Пусть пошепчет?

– Сегодня не надо. Слава и так каждый раз, когда я смотрю детективы, подбрасывает в мой адрес реплики типа: «Твой любимый Коломбо, наверное, даже спит в своем знаменитом мятом, линялом плаще». Или: «Твой Коломбо, твоя мисс Марпл, как, впрочем, и Джессика Флечер, наверное, даже своих телезрителей подозревают в убийствах». Так ведь не от хорошей жизни я их смотрю, когда готовлю ужин, лучшего не нахожу, прыгая по каналам. А тут какая-никакая, хоть и примитивная, но все же классика жанра, и сюжет просматривается. Эти западные «друзья» мне еще не набили оскомину.

– Так Слава еще на занятиях.

– Все равно не надо. От современных «Ментов» меня уже тошнит, выть хочется, как волку в полнолуние. Слишком много негатива. Глохнут, слепнут люди от переизбытка кровищи на экране. Души детей становятся нечувствительными к страху, к чужой боли. Что вытворяют! Убивают больше, чем говорят. Сплошная фальшь вокруг. От всего этого у меня возникает отторжение. И если судить по телесериалам, «герой нашего времени» – милиционер. Перефразируя поговорку, скажу: «Что американцу хорошо, то русскому смерть». А может, время настоящих интеллектуальных героев прошло?

– Не говори, надоели жестокие кровопролитные сериалы. В советские годы нас мучили фильмами на производственные темы, теперь чернухой донимают, – поддержала Киру Лиля.

– Сентиментальные современные мелодрамы тоже наводят тоску. Конечно, людям хочется верить в бесспорно-счастливый финал, но не до такой же степени тупой! Представляешь, торчу вчера на кухне, плиту драю, естественно, телевизор спиной смотрю, как шутит мой меньшенький, иногда на экран поглядываю, пытаюсь нить сюжета не потерять. И что же я вижу: отец является в семью через пятнадцать лет. Взрослый ребенок и мамаша встречают его с распростертыми объятьями. Что он, этот режиссер, черт возьми, пропагандирует? «Гуляй, папочка! Примем, обогреем, старость твою станем тешить, слова дурного не скажем»? Глупый недальновидный мужской шовинизм в действии! Кинотеатр, как и театр, – храм культуры, а не мусорная яма. Раньше как говорили: «В театр приходит толпа, а уходит народ!» Томас Манн, между прочим, изрек.

Переключаю канал. Идет свежеиспеченный фильм о тридцатых годах нашей страны, а речь героев современная. Не говорили так раньше: «пошел, стоять». Обращались к человеку: «иди, стой». Подобные обороты появились только в последнее десятилетие из уголовного фольклора. Молодой режиссер думал, что если он надел на ноги главной героине белые носочки, так этого уже достаточно, чтобы зрители почувствовали дух того времени и поверили в его примитивный, предсказуемый, скучный сюжет? Не составил себе труда понять, что еще живы люди, которые досконально помнят ту эпоху. Не фильм, а кладбище пустых авторских амбиций и шаблонов. Даже мой старший внук отрицательно на него отреагировал. Спросил: «Хочешь знать, что я об этом думаю? «Редкая похабень», хуже, чем «жесть». Без «переводчика» я поняла его «рецензию», по брезгливому тону угадала, что наши мнения совпали, хоть и выражались мы на разных диалектах.

– Наверно, путевка в жизнь у этого режиссера была со штампом какого-либо олигарха или не обошлось без огромной мохнатой лапы, – предположила Жанна. – Вон «некоторые» известные артисты – точнее, все как один – буквально в один голос утверждают, что «совершенно случайно» попали на главные сцены страны. А что на самом деле?

– Ха! Где же для тебя, Кирочка, на каждый день набраться таких фильмов, как «Покровские ворота» Казакова, «Зеркало» Тарковского или «Гараж» Рязанова? – несколько развязно спросила Инна. – Как говорил небезызвестный Зигмунд Фрейд: «Культура – это тонкая яблочная кожура над всемирным хаосом». А цивилизация – очень тонкая пленка, отделяющая человека от животного.

– Хочется, чтобы она была толще, хотя бы типа апельсиновой корки, – заметила Аня. – Меня бесят кочующие из фильма в фильм штампы. Главный герой в жуткий мороз и в метель обязательно в пальто нараспашку и без шапки. А потом наши мальчишки, впрямую воспринимая метафору как руководство к действию, ходят в школу без головного убора, воображая себя героями. А зачем главный герой курит? Артист без сигареты не умеет изобразить умное, мужественное лицо? Или режиссеры не могут отыскать в характерах наших мужчин чего-то более достойного, что может привлечь зрителя? Курением, неумеренным употреблением спиртного, невоздержанностью в словах должны гордиться юноши? В каждом фильме, чуть что не так – главный герой за рюмку хватается. Стыдно за мужчин, за их слабости… А мы, женщины, в несчастье вкалываем. А без «оживляжа», без откровенных постельных сцен и голых тел не получается у них изобразить любовь.

Пошлость, кровь ручьями?.. Это нужно нашей молодежи? Это воспитывает в них защитников страны и семьи? В таких фильмах ни ума, ни твердости духа, ни достоинства, ни такта – ничего того, что делает юношу настоящим мужчиной. Измельчали наши фильмы. По пальцам могу перечесть и те западные, что мне нравятся. «Старик и море» Хемингуэя мне в этой связи вспомнился и их фильм «Последний дюйм».

– Молодежь не может интересовать то, что когда-то волновало нас. Не митингуй, Анюта. Лакированные занудные производственные фильмы брежневской эпохи тебе больше по сердцу? – удивилась Инна.

– Они были о добре, о положительных взаимоотношениях между людьми, – упорно защищалась Аня. – А теперь глухая завеса безмолвия над недавно еще звучавшими именами прекрасных артистов нашей юности. А в театрах что творится? В осовремененной версии спектакля «Евгений Онегин» пьяные девушки таскают друг друга за волосы. На этих примерах мы воспитываем молодежь?

– Театр не отражающее зеркало, а увеличительное стекло, – заметила Лера.

– Жизнь стремительно несется вверх по спирали. «Видящие да увидят» правду, – усмехнулась Инна.

– Нашла оправдание!

– А где интеллектуальный юмор? Сейчас востребован пошлый, тот, что ниже пояса, а он разрушает вкус детей, – напомнила Лиля. – Всюду слышу скабрезный подножный хохот…

– Свободной территорией от американского кино остались только старые искрометные советские комедии. Американцам носа туда нечего совать. Не сумеют они нас переплюнуть. Как говаривали наши предки: «Штаны у них для этого редки». Они только на спецэффектах выезжают, – добавила критики Эмма.

– Как-то смотрела «Тихий Дон» в импортном исполнении. Из души воротило. А от своего слезы не успевала отирать. Вся сердцем изболелась за каждого героя. Не понять им глубины русской души. С попкорном наш фильм не станешь смотреть, – вслед за Эммой заступилась за советский фильм Жанна. – Кинопрокат в СССР был самый успешный в мире. По «сарафанному радио» мы узнавали о лучших фильмах, часами простаивали за билетами. Радовало публичное, совместное восприятие фильмов, их последующее бурное обсуждение. Артисты владели словом, телом, чувствовали музыку, комичность и трагедийность в каждой сыгранной сцене. А теперь время красивых упаковок, а что в душе – неважно.

– Попкорн теперь не только на полу кинотеатров, он на экранах и в головах зрителей. Дело пахнет керосином. Предвижу крах кинематографа, – вызывающе заявила Инна.

Ее губы изогнулись в лукавой улыбке. Ей доставляло удовольствие смаковать эту тему. Но Иннино разгорающееся желание так и не реализовалось. Никто не счел нужным продолжить спор.

– …А мог бы только к старости пробиться сквозь густой частокол блатных. Замнем для ясности (любимая поговорка Инны), – услышала Лена, но вникать в разговор Лили и Инны не стала.

Мысли Лены соскользнули с еле заметных тропинок памяти и снова обратились к действительности.

– …Да будет тебе, Кира, наговаривать на себя и оправдываться. Славка у тебя та еще штучка… тоже порядочная шпилька, может, когда захочет, уколоть. И все же он самый добрый из всех мужчин, с которыми меня свела жизнь. Счастливая ты, Кирочка, – сказала с легкой завистью Рита, вернувшись к началу их разговора.

– …Слышишь, Лера, на четвертом канале опять переводят стрелки с партии и Сталина на отсутствие религии и веры. Как всегда, народ у них во всем виноват. А пастухи тогда зачем? – сердито выразила свое категоричное мнение Аня.

– …Он не осуждает не потому, что сам безукоризненно честен, а потому, что считает всех политических деятелей продажными, и присвоение казенных денег представляется ему менее тяжелым грехом, нежели самая обыкновенная кража у частного лица или мошенничество. Масштабы другие – только и всего. Ты думаешь, человечество (или отдельные его представители) способно наступить на собственные эгоистические желания? Способно честно договариваться, подчинять себя общим интересам и требованиям? Сомневаюсь. – Это опять Инна «выступала».

Кира делилась:

– …Для меня теперь от прикосновения к искусству самые сильные, ни с чем не сравнимые впечатления. Я подпитываюсь им. То романсы меня вдохновят, то прекрасные оперные арии, то умную дискуссию прослушаю. Как-то услышала прекрасную фразу: «Задача музыки привлечь как можно больше людей к очищению».

– А я другое слышала, – сказала Инна. – Музыка – прекрасное средство настроить массы на созидание, на моление, допустим, на войну. Вспомни патриотические марши. Звук действует на человека сильнее, чем изображение.

– К тому же музыка теперь играет огромную, может, даже ключевую роль в удержании на определенном уровне моего эмоционального настроя. Она – мой спасательный круг от усталости и депрессии, – продолжила Кира, обращаясь к Алле.

– Она – вздох ангела в нашей душе, – согласилась та.

– А я поплачу, поплачу и опять за работу, – тихо и как бы в шутку промолвила Аня. – У каждого свой рецепт борьбы с плохим настроением. А ночью лежу и повторяю как своеобразную мантру: «Я счастлива, мне хорошо, мне очень хорошо…», – добавила она с грустно-ироничной усмешкой.

Кира присела на диван, расслабленно откинулась на его спинку, прикрыла веки и заговорила мечтательно, совсем как в юные годы:

– Музыка до сих пор раскрывает во мне что-то новое, чего я еще не знала в себе. Я по-хорошему всеядна: люблю разную музыку, но выбираю из каждого ее вида лучшее. Музыка сопровождает меня по жизни: радует, поддерживает в трудных ситуациях. Время от времени надо позволять себе отдыхать, отдаваясь на волю чувств.

И раньше моя внутренняя духовная зарядка и разрядка в зависимости от возраста складывалась из постоянно меняющихся музыкальных привязанностей и ориентиров – героические, патриотические песни с торжествующей интонацией слов, романтические песни о любви.

– Это после того, как оды вождям постепенно стали заменяться лирическими мотивами? – вставила замечание Инна.

– А теперь мне больше нравятся произведения философской направленности – старею? мудрею? – этакий музыкальный ряд, ведущий меня по дороге жизни. Ему сопутствует моя верная любовь к определенным певцам. Были периоды Георга О́тса, Магомаева, Жени Мартынова, Гуляева, Высоцкого, Пугачевой, виртуозно оперирующей своим талантом актрисы. Они исключительно точно угадывали музыкальный тон своего времени. Они – звуковые приметы, визитные карточки нашей эпохи. Их не надо было рекламировать. Цоя пыталась понять ради внуков. В студенческие годы плакала под Сальваторе Адамо, восхищалась «битлами». Они и сейчас звучат свежо и ярко. Безумно любила Мирей Матье с ее неповторимым раскатистым «р».

Теперь покоряет глубокий, тонкий Таривердиев – до сих пор помню, какое потрясение испытала от первого соприкосновения с его музыкой. Восхищают жизнелюбивые произведения Верди. До слез трогают мелодии непревзойденного песенника Арно Бабаджаняна, особенно его песни на слова Роберта Рождественского, который тоже неисправимый идеалист, как, впрочем, и все мы. Женский «Вивальди-оркестр» Светланы Безродной полюбила. Спивакова обожаю. У него безупречный вкус даже в музыкальных «хулиганствах» и шутках. Вот в ком живет удивительная музыка, вот где создается красота, вот в ком особенная легкость и изящество исполнения. Взыскательный мастер. Бодрит восторженный Штраус, трогает и уводит мою душу за горизонт счастливое страдание цыганских песен (но только не псевдоцыганских), надрывают сердце изнемогающие от жгучей муки несчастливой любви русские мотивы. Разные времена – разные имена, разная музыка… В буднях ведь так не хватает положительных эмоций. Иногда не против послушать, казалось бы, прочно забытые довоенные мелодии.

Меня чарует божественно искушенная простота произведений – она сродни гениальным стихам Пушкина, – и тогда мне кажется, что именно к ней надо стремиться. Пушкинская музыка слов, помноженная на прекрасную музыку Чайковского, так нежит сердце, что порой думается, стала бы перед ними обоими на колени.

– Чайковский не боялся до предела раскрыть в музыке все раны своей трагически настроенной хрупкой души, – заметила Алла.

– А до чего прост и прелестен вальс, сочиненный студентом Львом Толстым! Мягкий, лиричный, спокойный, умиротворяющий. А нежнейшее объяснение в любви Паганини! Скрипка – инструмент тонкой, глубокой страсти.

«Ах, какие мы умные и эрудированные! Нам бы только лекции по истории искусства школьникам читать», – про себя фыркнула Инна.

– Я оперетту люблю. До чего же здорово хоть иногда побыть пару часов в окружении искрящейся любовью головокружительной музыки, легких шутливых отношений, прекрасных нарядов, окунуться в радость, в восторг! – мечтательно сказала Эмма.

И всем женщинам захотелось того же. Это Лена поняла по их улыбкам и дружно заблестевшим глазам.

– Красота любого произведения идет прежде всего от бездонной глубины и лиричности талантливого стиха. Но только его сочетание с очаровательной музыкой, с неповторимым тембром голоса исполнителя и его тонкой неординарной личностью дает максимальное впечатление. Именно тогда происходит попадание в десятку. Слушаешь и невольно признаешь, что живешь в лучшем из миров, – вставила свое замечание Лера.

– Ты забыла сказать о замечательных зрителях, – невозмутимо добавила Инна.

Стол взорвался одобрительными аплодисментами. «Несмотря на собственные беседы, услышали-таки меня!» – обрадовалась Инна.

– Музыка – что-то вроде особого типа речи, которую понимают все люди планеты, – глубокомысленно продекларировала Жанна. – А Владимир Спиваков, тот, который создал оркестр «Виртуозы Москвы», говорил что-то типа: «Музыка – закодированные эмоции». Обожаю его! Выступает ярко, мощно, непревзойденно. «Путешествует только тело, а душа остается там, где родина». Он, рассказывая про гастроли за границей, так выразился. Хорошо сказал!.. А в быту, говорят, он удивительно неприхотливый, самостоятельный, боится кому-то доставить неудобство, затруднить. Гений, и без капризов. Повезло его жене.

– Но и без некоторой изящной усложненности в музыке обойтись невозможно – она по-особому трогает струны души. Вот так, с возрастом постепенно и дорастаешь до понимания классических оперных произведений, симфоний. Да… опера – это тебе не фестивали бардовской песни на лужайке перед домом. Хотя и они нужны душе. Раньше времени не хватало вникать в серьезную музыку, в прекрасный процесс ощущения новизны. А детство, сами знаете, какое нам досталось. Куску хлеба радовались. Не до музыки было.

– Создание сложной музыки возбуждает мозговые процессы. Многие великие композиторы прекрасно играли в шахматы. Они становились их страстью, – поделилась Лера.

– А Пуччини был великолепным поваром, – вспомнила Жанна.

– Талант и азарт необходимы в любой профессии, – сказала Аня. – А я вот Святослава Бэлзу обожаю. Для меня он истинный интеллигент.

– Случалось и наоборот: Эйнштейн скрипку любил, Макс Планк был пианистом, а медик и химик Бородин стал великим композитором, – внесла свою лепту в разговор Алла.

– А как ты, Кира, насчет Майкла Джексона? – хихикнула Инна.

– Его творчество не находится в русле моего понимания искусства. Элла Фитцджеральд – эта пожалуйста.

– Тут ты неоригинальна.

– А я и не стремлюсь выделиться… Сейчас личностей в искусстве маловато, все за деньгами кинулись. Если кто хоть чего-то стоит, так сразу за границу мчится, а ведь успех на родине – это главное. Помни – она тебя взрастила.

Голос Киры и тут прозвучал как голос разума.

– Терпеть не могу, когда артисты напрашиваются на аплодисменты… Теперь выхолощены, нивелированы высокие понятия «великий», «гений», «талант». Бросаются ими как горохом, горстями. Заполонили весь эфир «шедеврами» типа «Убей мою подругу» и радуются. Победили вкусы толпы. Один продюсер пошутил с экрана: «Сделать звезду? Да не вопрос! Надену на нее балетную пачку и заставлю петь оперную арию на коньках», – сурово возмутилась Аня. – Примитивная музыка всюду: на улице, в магазине, даже в лифте. Она как фон, как звуковые обои. Музыку не слышат… И кучка певцов сами себя и друг друга превозносят до небес…

– Тут ты малость пересаливаешь.

– Нисколько!

– Искушенного зрителя этим не возьмешь, – решительно возразила Лера.

– Искусство должно опьянять и шокировать, – настаивала Инна. Ей очень хотелось поспорить.

– Знаете, как я открыла для себя балет? По телевидению поздним вечером шел праздничный ноябрьский концерт. Я вязала сыну шапочку и иногда устало и вяло поглядывала на экран. Слышу, говорят: Плисецкая. Оторвала глаза от спиц, всмотрелась и буквально задохнулась эмоциями. Я впитывала каждое ее движение, я дышала вместе с ней. Я словно из замусоленного мира попала в сказку. Все мое существо отзывалось на каждый ее прыжок. Мне казалось, что во время танца она как бы думает не только головой, но и телом. Ее чувства и движения были свободны, легки и в то же время лаконичны, точно сконцентрированы. У меня нет слов объяснить свои ощущения. Это было чудо, восторг, вдохновение! Я впервые почувствовала, что такое настоящее искусство балета, а до этого априори считала, что смотреть балет – скучное занятие. Плисецкая пробудила во мне понимание своего безусловного таланта, как когда-то Лермонтов, Некрасов, Рокуэлл Кент, как розовые листья осины в осеннем лесу открыли мне очарование природы, когда мне было всего шесть лет.

– В балете мы еще «впереди планеты всей»… Ты еще не посвящена в рыцари ордена балетоманов? – мило улыбаясь, расслабленно спросила Инна.

Кира увлеченно продолжила:

– Я совсем не представляю партнера Плисецкой, пусть он меня простит за это. Помню, только что они то соприкасались, то распадались в танце. Я была захвачена, поглощена смелым искусством балерины, ее идеально гармоничными движениями. Я как-то сразу поняла тему танца, его язык. Я прочитывала каждое ее па. Это был удивительно страстный танец гордой, любимой и любящей женщины, охваченной сильным, прекрасным чувством, испытывающей состояние экстаза. Теперь бы сказали, что это был сексуальный танец. Я каждой клеточкой ощущала ее любовь – властную, всепоглощающую, такую высокую, восторженную, восхитительную и какую-то одновременно целомудренно чистую, светлую, нежную. Это надо было видеть!

Я восхищалась ею – богиней любви, властительницей своего счастья, сумевшей поднять плотскую любовь на недосягаемую духовную высоту и дарящей эту любовь искренно, ярко, мощно. Отдавая, даря свою любовь, она оставалась победительницей – уверенной, прекрасной, до краев наполненной чувством собственного достоинства и уважения к партнеру.

Одного этого выступления было достаточно, чтобы я поняла, какой высокой кратности и чистоты алмаз сиял на экране. Как она была божественно изысканна! Я впервые поняла выражение «поэзия тела». Я была потрясена и не замечала, что сижу, подавшись вперед, с раскрытым ртом и расширенными зрачками. Долго я не выходила из состояния приятно шокировавшего меня транса. Мне хотелось на всю жизнь сохранить в своей памяти и в своих чувствах этот шедевр балетного исполнения… Вот говорят: все проходит, а я так и осталась в непреодолимом восхищении Марией Михайловной Плисецкой!

Интересно было бы уточнить: у нее природная грация или это результат обучения? Мне кажется, такие самородки рождаются раз в сто лет. Обаянию таланта не научишь. Это дается свыше. Больше я никогда не видела этот танец любви ни в чьем исполнении. А жаль. Это был самый чувственный танец из тех, что я видела за всю свою жизнь. Один хороший, очень сведущий знакомый сказал, что то был концерт для членов правительства, по воле случая попавший на телевидение. И пошутил: «Вселенская красота не принадлежит никому, разве что Всевышнему».

Надо вам сказать, с тех пор я влюбилась в балет, стала в нем немного разбираться, не пропускаю ни одного сообщения в прессе о любом ярком событии в этой области искусства и по возможности стараюсь попадать на выступления знаменитостей, приезжающих в наш город. И всегда открываю в них для себя что-то новое, неожиданное. Я жду этих встреч, как свидания с любимым. Для меня теперь нет большего наслаждения, чем музыка и балет.

Помню, Владимир Васильев поразил. До него я мужчин в балете не воспринимала, он тоже был для меня открытием. Сейчас вот к Цискаридзе присматриваюсь, изучаю его манеру двигаться, взлетать. Семья Мариса Лиепы восхищает. Я счастлива, что еще одна прекрасная и радостная грань искусства осветила мое существование… А не знаете, почему современная молодежь в узком кругу друзей не поет и не танцует?.. Вот и я не понимаю причин этого «явления».

– В детстве по радио я услышала песню американского ковбоя. Поразило меня мужественное пение. Наверное, эту народную балладу можно было бы исполнить в грустной протяжной или в игриво-веселой манере. Но как прекрасен был ее мужественный вариант! С тех пор осталась в моей душе тоска по сильному, смелому, уверенному, честному, доброму и веселому человеку, – прочувствованно сказала Аня.

– Скоро начнется телепередача «Романтика романсов» – бальзам души моей. Романс для меня – точка притяжения, в которой сходятся мои душа, сердце и совокупность всех положительных чувств. Его музыка – вода, по которой хочется плыть бесконечно долго. Она то полный ярости океан, то журчащий ручеек. В нем тот душевный размах, который так необходим мне, когда настигает тусклая серая нестабильная полоса жизни и наваливается тоска – затяжное ненастье души. В романсе все ипостаси человеческой любви: мучительная боль страданий, упреки, угрозы, подозрения, проклятья, от которых дрожит душа нетерпением и страхом. В нем и радость, и счастье, и совершенное душевное благородство, исключительная доброта, чудное наполнение богатой прелестной фантазией, прекрасные стремления, равных которым не сыщешь.

Романс – это нежнейший язык великих эмоций. За две-три минуты проживаешь чью-то целую жизнь. Мне кажется, для романса нет лучше инструмента, чем скрипка. Ее звуки – это музыка, которую исторгает сама душа. Я это физически ощущаю. Я где-то прочла, что романс – сущностное определение того, ради чего люди живут и главное – хотят жить. Это – Любовь. – Лена замолчала и словно погрузилась в себя.

Присутствующие оторопели. Лена заговорила!

«И эта в детство впала», – подумала о ней Инна, но без иронии. Шутя, любя.

«Вот если бы наши мужья сейчас услышали нас, они оценили бы наш душевный настрой или отнеслись к нему с иронией? Мы нечасто открываем друг другу свои эмоции. Больше о делах говорим», – подумала Жанна.

– …Ты не знаешь, какой повод послужил тому, что его убрали с экрана? – обратилась Жанна к Рите.

– Разве для этого нужен повод? Причина на поверхности, – тут же откликнулась Инна.

«Каждой бочке затычка», – скривилась Рита, но промолчала.

– Не вовлекай нас в чужие интриги, – одернула Жанну Мила.

«О ком это они?» – не поняла Лена, но подключаться к разговору не стала. Со всех сторон до нее доносились обрывки фраз, на которые она не успевала реагировать.

– …Мне не хватает его неповторимо очаровательной улыбки, его то по-детски искреннего радостного взгляда, то глубоко печального, то неуловимо скорбного, отмеченного благородством, одухотворенностью, иногда даже смятением юности. Бывало, он улыбнется с экрана, и мне хочется улыбаться. Мне нравится вокальная отточенность каждой его песни. Он как-то очень осторожно, нежно роняет звуки, и в эти моменты я думаю, что земное дыхание проникает в его песни. Эталонное исполнение!

– Ты у нас невероятно музыкальная дама, – прервала Инна неуместные, с ее точки зрения, слишком «лирические» переживания Жанны.

– Я скрипку люблю. Почему именно скрипка с детства вызывала во мне благоговейное преклонение?.. Иногда мне кажется, что музыка стоит над словами… – сказала Аня и тем заставила задуматься подруг не только о музыке.

– …У него прекрасный богатый чистый тембр голоса с удивительной наполненностью звучания. Изысканно, салонно поет. А как владеет своим голосом! Но как-то холодновато поет, скованно. Жар души обещает так разочарованно и устало, с такими грустными интонациями, словно сам не верит ни в ее, ни в свою любовь. А нам хочется верить. Певец свою страсть должен преподносить слушателям. Я в нем что-то последнее время стала разочаровываться. Может, потому, что другие, не менее интересные личности выходят на сцену? – сказала Галя.

– О! Да ты, мать, ветрена! – рассмеялась Инна. – Я, собственно, тоже не удостаиваю внимания давно подорванных авторитетов.

– …Уверена, что он расслышал в ее словах нотки восхищения. Я заметила у него мимолетную гримасу немного раздосадованного человека, вынужденного с неохотой признать талант своего противника. Мне это не понравилось, но я мысленно сказала себе «стоп»…

«А теперь о ком она?», – не поняла Галя, занятая разговором с Милой.

– …Я смотрю, нешуточные страсти разгорелись вокруг этой программы. Не перегибайте, девочки, палку. Не стоит мыть косточки людям, о которых мы ничего не знаем. Вот для меня главное, чтобы посредством музыки я улетала от обыденности, чтобы моего слуха чаще касались положенные на гениальную музыку Глинки строки, обожествляющие женщину, чтобы я хоть иногда слышала изумительного Марио Ланца и современных чу́дных исполнителей старинных романсов. И тогда на душе у меня будет светло и радостно и никакие мелочи не испортят мне восприятия прекрасного. Тихую музыку люблю. Она как нежное прикосновение дарит внутреннее равновесие, гармонию. Хочется жить в мире с самой собой, в покое, – разрядила обстановку Лена.

«И Ленка туда же. И ее на лирику потянуло. Как Кира высоким слогом заговорила. Поветрие какое-то…» – усмехнулась своим мыслям Инна.

– Я согласна, Марио Ланца – без сомнения великий певец. Слушая его песни, я могла молчать весь вечер, – согласилась Лера. – Искусство – это территория, где безболезненно Восток может встречаться с Западом.

– Но что значит «великий», кто раздает ордена? – Это вновь прозвучал высокий голос Инны.

– Время, – твердо сказала Мила и взглянула на Галю. – Понятий «талантливый», «гениальный» пока еще никто не отменял.

– А вы знаете, кто первый спел «День Победы»? Леонид Сметанников. Не ошибся композитор в выборе исполнителя. Лещенко прекрасно ее исполняет, но эмоционально недотягивает до Сметанникова. Тот пел ярче, вдохновеннее, темпераментнее. И почему его убрали из эфира, можно только предполагать, – вставила Инна. – А помните хулиганские демонстрации недругов на концертах Сергея Пенкина? Его голос в молодые годы был ярче, чем у Баскова, но с каким трудом он пробивался сквозь частокол «продвинутых». Такие держатся особняком. Мне кажется, Пенкин из тех, которые проникают в глубь произведения и хотят, чтобы звук выражал «и правду чувств, и правду мыслей». У таких певцов совсем другая экспрессия, другая кульминация. Правда, его слишком яркие костюмы я не воспринимала… И вообще, все эти подтанцовки, подпевки и спецэффекты нужны только бездарностям. Говорят…

– И все-то ты знаешь! Мода теперь такая… К чему нам внутрицеховые споры-раздоры между артистами? Сплетни есть всюду, и достоверного, как правило, в них чрезвычайно мало, – прервала Инну Рита.

– Искусство – привилегия избранных, причуда одиночек, – глубокомысленно заявила Эмма. – Я предпочитаю оперу. Она – самое прекрасное, что создано в мире музыки, она – пик музыкального достижения человечества.

– А вы знаете, во Франции есть шутка: «Фигаро разрушил Бастилию». Народ понимал – он свой. Такова сила искусства! – блеснула эрудицией Мила.

– А в приходе Гитлера Брехт виноват? – насмешливо подковырнула ее Инна. – Категорически не согласна с французами. За революции отвечают политики. Художник в своих деяниях подотчетен Богу.

– Куда завернула. Для художника тоже должна существовать не только эстетическая, но и политическая ответственность, – строго сформулировала свое мнение Аня.

– Многообещающий поворот в разговоре. Инна, что-то ты слишком критично сегодня настроена, – видно, намекая на что-то, непонятное остальным, фыркнула Рита.

– Нет, я в прекрасном расположении духа, а мой выпад – всего лишь ответный шаг на слова Милы.

– Говоришь для красного словца или хочешь обидеть? – снова ощетинилась Рита.

Похоже, присутствие Инны лишний раз напоминало ей о несовместимости их характеров, и это ее нервировало.

– Ну, сейчас начнется! – заволновалась Кира. – Поговорите еще о роли писателей в воспитании молодежи, о радикальных и конформистских течениях в искусстве. Сейчас приметесь сгонять в стаи художников, писателей, музыкантов, якобы для создания общей атмосферы циркуляции идей, для необходимости творить новые смыслы. Знаю, заведете разговор о требовании времени смотреть на искусство с более широких позиций. Скучно. Дайте художникам работать свободно, а уж жизнь рассудит, кто чего натворил, кто чего стоит. Гармония – это соответствие самому себе, вот и пусть самовыражаются, душу свою перед нами выворачивают наизнанку.

– …Обожаю французский шансон! В некоторых песнях Шарля Азнавура столько душевной глубины, что, слушая их, я вдохну и никак не могу выдохнуть, – вскочила со стула Жанна. – А если я во власти серебряного звучания трубы, то вся дрожу. И оркестр Поля Мориа иногда люблю послушать.

– Ты думаешь, певцы вместе с песнями свое нутро по крохам выплескивают? Тогда оно должно быть огромным как айсберг. Нет, они тоже играют как драматические артисты. Да, собственно, какая нам разница? – пожала плечами Инна.

– Есть музыка слов, есть музыка умных мыслей и гениально простых идей. Меня наука питает в обоих смыслах – и душу, и тело. Волнует в ней водоворот гипотез. Вы не представляете, сколько музыки в физике: то бравурной, то лирически восторженной, то мягкой, то жесткой или энергичной. Доказательства теорем – это симфонии, прекрасные лекции – оперы. Сколько в них бывает высоких, мощных и многочисленных мелких резонансных всплесков мыслей, разно-образных по частоте, по ширине интервалов. Это целая философия… У каждого, знаете ли, свое духовное пространство…

Я слышала удивительную, но странную фразу: «Смертные прикованы к жизни, бессмертные – к искусству». Искусство в каждом из нас, оно вокруг нас. Его только надо почувствовать в себе, разглядеть в том, что ты делаешь. Как поет душа, когда удается сделать что-то нетривиальное! По ноткам раскладываешь шаги на пути к истинному результату, проигрываешь в душе каждый нюанс удачной мысли, испытывая при этом экстаз, наслаждение, – сказала Лера тихо.

– Ха! Божественная музыка науки! Как это романтично. Похоже, ты наукой из-за угла пыльным мешком стукнута, – воскликнула Инна. – Ну, девчата, начали с романтики романсов, а закончили взаимопониманием физиков и лириков. Пойду в коридор остыну.

Спорить больше не хотелось. Все сделали вид, что исчерпали тему. Помолчали. И только Жанна будто не к месту заметила тихо:

– Не отодвинешь ни свои, ни чужие переживания. И свое понимание не навяжешь. Никто не избег разочарований… Собственно, мегаполис – он как супермаркет. В нем все есть – и классика, и «попса». Выбирай на свой вкус.

Мила с Галей обменялись им только понятными взглядами и улыбками. Долго молчавшая Лиля тоже, будто невпопад, сказала грустно:

– Раньше пестовали таланты. Старые артисты в неоплатном долгу перед страной... Давали себя проявить. Превозносили лучших. Дух творчества витал в залах. Теперь это уже былинные времена.

– Колебались вместе с линией партии. Трагедия в музыке не принималась. Подавай чиновникам только радость, оптимизм. И платили копейки, – буркнула Инна. – Джаз душили. Джазмен – был особый социально-психологический тип: он вел себя непредсказуемо и в музыке, и в жизни. Наденет пиджак в клеточку с огромными плечами, и давай выдавать с перцем… Жили по своим законам, избегали общения с властными структурами... И кто это придумал, что в искусстве иногда терновый венок важнее лаврового?.. А стареющие матроны в опере? Стыдоба... При Союзе альтернативы не было. Теперь больше возможностей для развития талантов.

– А я на первом курсе университета, – вдруг вспомнила Лена, – на студенческом балу впервые видела, как ярко разряженные черные юноши и девушки очень красиво танцевали запрещенные танцы. Их никто не останавливал, не выгонял. Я, явившаяся в Москву из деревни, стояла в своих хлопчатобумажных чулочках и в школьной форме как чумная и смотрела со смешанным чувством восхищения и страха, как они грациозно бросали своих партнерш через плечо и те при этом улыбались. Выглядело исполнение танцев изящно и просто роскошно!

Мне тогда показалось, что я прибыла в столицу из каменного века. Мне почему-то сделалось ужасно холодно, и я невольно вспомнила свою уютную домашнюю фуфайку-стеганку и теплые добротные валенки с галошами, которые навсегда остались в деревне. Во мне зашевелились раздражение и обида. «Ведь мы запустили в космос человека, так почему же я выгляжу дикаркой с острова Пасхи, а эти дети обездоленной (так было написано в учебнике по географии) Африки такие уверенные и раскованные? Потом догадалась, что передо мной их элита, и успокоилась: «Главное, что я поступила учиться, а остальное наверстаю».

– …Нет сейчас пока приличных продюсеров. Нюх на таланты – такое же достояние, как и голоса певцов. А у них всё деньги, деньги на уме. Бездарей плодят. Теперь с помощью техники продюсеры из ничего делают не́что. Были бы «бабки», вмиг сварганят полуголое чудо-юдо и протолкнут на телевидение – ешьте, хавайте, дорогие зрители! Иной раз так и хочется крикнуть из зрительного зала: «Включи связки, эту песню нельзя петь без голоса!». Все больше «муси-пуси» «радуют» наш слух. Музыка – не акробатический номер, ее слушать, а не смотреть надо, – возмущается Инна. – Они не поют, а настойчиво демонстрируют нам плоды своих пластических операций. В шоу-бизнесе все женщины на одно лицо.

– …Надо прислушиваться к молодым исполнителям, искать новые таланты, а не отвергать всех без разбора. А то у нас в голове одни старые шаблоны, стандарты и стереотипы.

– …Иной раз кажется, что всю настоящую культуру согнали на один канал, а остальные нам только мозги полощут… – возвысила недовольный голос Жанна.

– А мне иногда чудится, будто нас сознательно, умышленно лишают культуры и навязывают невесть что…– тихо пробормотала Аня.

– …Что ты, Жанночка, возникаешь? Что, собственно, ты сама сделала или делаешь в деле воспитания современной молодежи? – высокомерно спросила ее Инна.

– Мой муж организовал дворовую команду, где все мальчишки находят себе дела по интересам. Я в «комнате школьника» веду кружки. И, между прочим, бесплатно.

Весьма кстати подоспела хозяйка со свежезаваренным чаем и увела разговор в более спокойное русло:

– Один мой друг пошутил, что известные в наше время певцы, старея, поют всё хуже, но всё же лучше новых.

– Сейчас публика всеядна. Ей много чего нравится. Я понимаю, что не права, но у меня складывается впечатление, что у нас сознательно насаждают дилетантскую музыкальную культуру, пичкают низкопробной дрянью, – опять осторожно поделилась Аня и испуганно замолчала.

– …Из современных певцов для меня Хворостовский звучит ярче многих, – сообщила Лера.

– …Само по себе существование немедийной, нерейтинговой музыки – колоссальный протестный фактор против пошлости и примитива в искусстве. Как ни подражай Западу, русское в нас остается, а народное в музыке преображается, облагораживается, становится более высоким, – успокоила подруг Эмма. – И все-таки уходит культурная среда, в которой мы воспитывались. И нам ее жаль. Кое-какие заблуждения стоит развенчать, но хорошие советские традиции надо сохранить. Рано или поздно, но молодежь к ним вернется. Улучшением только материальной стороны жизни человека лучше не сделаешь. Культура воспитывает. В нас было инстинктивное стремление к порядочности, и оно закреплялось воспитанием. Удастся ли ее удержать в наших детях?

– Помните, как Сергей и Татьяна Никитины пели: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Молодежь нашу музыку не понимает. Надо чаще заполнять ею эфир, – предположила Аня. – Мне самой теперь ближе торжественность духовной музыки. Она высокая, элитная. Она поднимала и возвышала еще проживавших в деревнях наших дедушек и бабушек, если там была церковь. Орга́н люблю, его низкие глубокие тона…

– Если нам не нравятся многие современные песни, это совсем не значит, что они плохие. Они нам не по возрасту. В них и судорожность мелодий, и какое-то забулдыжничество – много чего наворочено. Перехлесты свойственны в любой области жизни.

– Величие истинно талантливой музыки в том, что она объединяет людей… В горах современного музыкального мусора все равно блеснут золотники и прорастут таланты, – оптимистично заявила Эмма.

– Классику надо внедрять в народ. Вон Денис Мацуев удачно организовал массовое поглощение элитарной программы классической музыки в провинции посредством концертов и фестивалей. В Сибири он у всех на слуху.

– Естественно, он родом оттуда.

– Тебе не кажется, что современной национальной идеей нашей страны должно быть развитие образования и культуры? – спросила Мила у Киры.

– Идея сохранения народонаселения нашей страны сейчас звучит актуальней, – хмыкнула Инна. – Народ – это те, что у земли. В них сильна совестливость. Они – истина. Остальные – выходцы из народа, которые уже не слышат шелеста листвы.

– У тебя устаревшие понятия. Это раньше деревня была питательной средой. Теперь и она деградирует физически и духовно. – Аня усмехнулась невесело, словно бы через силу.

– Все темы разговоров перебрали и истощили? – на правах хозяйки дома остановила Аню Кира и пригласила отведать домашний торт.

Оживление, блеск в глазах подруг, не заставивших приглашать себя дважды, успокоил Киру.

После чая женщины разделились на кучки и продолжили тему в более спокойном тоне.

Мила смеется:

– …Он необыкновенно красноречив… Лера, представляешь, утверждал, будто мужчины-пианисты играют интеллектом, а женщины физиологией. Не хотела бы я слушать бесчувственную музыку.

– …Что ей нравится в нем?

– Возможно, она приобрела что-то такое, что недоступно твоему пониманию.

– …Совсем сбрендила. Денег у него нет. Раскрутить его некому, а то бы и харизму, и гламур сразу обрел… – настырно влезла в разговор Инна.

Рита с Жанной шепчутся.

– …Рита, не понимаю я роли дирижера. Когда он репетирует с оркестром – тут все ясно. Сыгранность, качество исполнения, отточенность, вкус – его прерогатива. А на сцене он красуется или подсказывает, кому когда вступать? Наверное, дирижер оркестрантам все-таки нужен, чтобы не случилось как в басне Крылова.

Недавно по телевизору увидела очень даже странный сюжет. Выскочил на сцену молоденький, восторженный дирижер и давай энергично размахивать руками, но никто из руководимого им коллектива ни разу не поднял на него глаза, не взглянул в его сторону. Напротив, все старательно смотрели в пол. Но счастливый юноша ни на кого не обращал внимания. Он был поглощен музыкой, а может, и собой или тем, что наконец-то прославился. Я замечала презрительные короткие ухмылки солидных оркестрантов между собой. Создавалось впечатление, что не приняли они этого юнца. Наверное, им навязали его без их согласия, и они демонстративно его бойкотировали.

Очень смешно смотрелся на сцене дирижер. Мне было стыдно за него, за его глупую восторженность. И жалко было наивного: на всю страну опозорился. Никто ему не подсказал, какой он глупый. Как будто мстили. Разве можно так жестоко наказывать молодых? Так и сломать человека можно и до психушки довести. В музыке-то он, наверное, разбирался. А в людях? Это приходит с опытом, а его-то у него как раз и не могло быть. Все мы в юные годы совершали ошибки, но нас учили по-доброму. Чаще бывает, что ученики недостойны руководителя. А иногда случается, что руководитель недостаточно хорош для учеников, и тогда он гнобит их или они его…

Галя говорит Ане:

– Я знаю, музыка звучит в головах и у простых, музыкально необразованных людей, особенно часто у тех, у кого в жизни было много трагического.

– Сомневаюсь. Трудности душу развивают, а трагедии ломают, огрубляют. Радость больше способствует вдохновению, чем несчастья. Радость приподнимает, придает силы, а беды опускают, губят талант.

Кира тихо объясняет Лене:

– …У внуков научилась. Готовлю на кухне в наушниках – «балдею» от классической музыки. Наверное, она соответствует моей природе. Конечно, это совсем не то, что слушать ее в концертном зале, но все же. В филармонию чаще, чем раз в году, не выбираюсь, а тут хоть такая возможность приобщиться.

– А я тишину предпочитаю. Устаю очень.