Онлайн чтение книги Вкус жизни
Лера

Пока подруги спорили, Лера молчала, грустно перемалывая в голове последние десять лет своей жизни. «Раньше между нами была та самая крайняя степень близости, о которой только можно мечтать. Нам никогда не надоедали бесконечные разговоры, споры. У Лёни была редкая подкупающая манера говорить о том, что интересно собеседнику, то есть о нем самом и его проблемах. Муж никогда не затягивал его на собственную территорию. Устоять перед ведением с ним разговора не было никакой возможности.

…Первое время и ссоры были. И хлопанье дверьми случалось. Как без этого? Притирались. Но при детях никогда не было разборок. И молчать умели, не мешая, не раздражая друг друга. Чтобы говорить без слов, надо очень много иметь внутри… А теперь вот часто порознь сидим. Каждый в своей комнате смотрит свой телевизор. Конечно, я не люблю пустых разговоров, но ведь грусть-тоска в душу заползает…

Все больше отдаляемся, чужими делаемся. Лед в его глазах вижу, недовольство. Собой или мной? Что-то грызет сердце, что-то смутно страшит, тяжесть в груди не проходит. Предаюсь необъяснимой тоске. Обидно. Сорок пять лет вместе. Как так вышло? Что нас разъединяет?

К бутылке прикладываться начал. Стал позволять себе лишнее. Чем это закончится? Но ведь нечасто. Генетически он не предрасположен к алкоголю. С кем не бывает? У любого человека случается «не его день». А все равно беспокойно на душе. Вот и сегодня с утра опять бодяга началась. Безобидное оборачивается чем-то бесповоротным. К чему это приведет? Может, нездоров и скрывает от меня? А вдруг не знает, что болен, но что-то его беспокоит, раздражает. Может, ему скучно? Так почему же иногда просит, чтобы все оставили его в покое?»

Не вдруг родители вспомнились. Мать грустила: «Вечно торопилась, крутилась-вертелась, стремилась все успеть – и семьдесят лет нет как нет. Пришло время подумать, осмыслить прожитое. А зачем? Ничего ведь в своей жизни уже не изменишь. Учтут ли мои внуки наши с тобой, доченька, ошибки или свои шишки набивать станут? Ты у меня умница, многое поняла, многое учла. Я горжусь тобой»…

Может, все от того, что не умеем мы наслаждаться жизнью? Всё работа, заботы в голове. Никогда не отдыхали. Некогда было. Бывало, стою в какой-нибудь очереди и ерзаю, трепыхаюсь: как там без меня, все ли ладно? Все в семье для меня было слишком серьезным и важным. И теперь расслабляюсь, лишь когда болею, да и то не всегда получается, если только совсем сил нет работать или если начинается депрессия. Мысль об отпуске целый год утешает, сулит отдых, а когда он наконец наступает, я в сад к мужу еду. Как он там один без меня справится?

Как-то предложила Лёне бросить сад и на лето куда-нибудь «завьюжить», как выражаются наши дети. «А куда? – спросил. – На юг нельзя – жара нам вредна. На лыжи не станешь с больными суставами. В круиз? Срываться с места? Какой смысл? По телевизору больше увидишь и узнаешь». Судили, рядили и ни к чему не пришли. И лишать мужа последней привязанности не хотелось. Какая-никакая, а отдушина. Вот и пытаюсь детям помочь по мере сил, чтобы они имели возможность отдохнуть на природе, запастись положительной энергией, порадоваться друг другу. Любовь надо лелеять, холить. Лучшее в человеке надо сохранять бережным отношением, выказывая во всю ширь щедрость своих пусть даже небольших возможностей.

…Ничего теперь не радует, не прельщает, ничего не мило. Можно было бы сделать и то, и это, но сил нет. Не хочется. Устала. В душе одна жалость осталась. И впрямь «скудней в желаньях стала». Что держит на этом свете? Внуки. Незадолго до сегодняшних посиделок с двоюродным братом по скайпу «встречалась». У него те же проблемы. Жаловался, что мало читает, глаза слабеют, что телевизор не привлекает, не радует. Рыбалка пока еще спасает от хандры.

Опять мать вспомнилась. Было время, когда очень не хотела быть на нее похожей. Но природа диктовала свое. Даже почерк тот же. А подбородок у меня все же бабушкин. Дети по-разному взрослеют. Я никогда не выражала своего недовольства, вслух никого не винила. Невысказанные упреки глубоко в сердце запрятывала. Просто считала себя невезучей. На судьбу валила все свои маленькие беды, тогда казавшиеся непреодолимо огромными. Часто безжалостно грубила матери, не понимая ее, не желая понимать. Да она все равно уклонилась бы от моих вопросов. Теперь сожалею, конечно. Никогда не было у меня ощущения стопроцентного тыла. Отсюда опрометчивые поступки… Как-то мельком глянула в зеркало, пробегая на кухню, и будто мать свою увидела. Даже вздрогнула.

Отец. Хочет ли он моего прощения или не нуждается в нем? Наверное, не нуждается. Иначе хотя бы попытался навести справки. Для него событие прошло – значит забыто. Будто и не было. Какой-то там ребенок… Дочь его не устроила. Уверял, что сына хотел. Плохое не должно тревожить его память. Оно доставалось мне… Он не стоит того, чтобы я его помнила. Хорошо, что никогда больше не встречались. И не нужны мне его письма к матери – следы недолго горевшего пламени его страстной любви. «Великое» наследство…

Отчим. Изменял маме. Я ненавидела его за это. На дух не переносила, но ни разу, ни единым словом не упомянула об этом. Получается, он жил в семье и презирал ее. Как это страшно! Мать любила его (а может, это был страх одиночества?), старалась ублажить, сердце свое рвала, а он ненавидел ее, рвался к другой, которая играла с ним, использовала. Он не понимал этого и был счастлив своей любовью к той, замужней. Разве не честнее было бы уйти от нас, пусть даже в никуда? Стоит ли теперь вдаваться в подробности?.. А что лучше для женщины? Для молодой – разойтись. А если уже будучи в возрасте узнала об изменах? Обида не отпустит. Отдать другой, а на что тогда жизнь положила? Ни за что!..

За год до смерти мать покаялась: «Сколько раз обида за поруганную, оболганную жизнь диктовала мне ужасные мысли, сколько раз представляла, как тонет он на рыбалке или его случайно подстрелили на охоте, или на него напали хулиганы. Себя в этой роли не представляла. Боялась. Страдания унижают. Себя начинаешь ненавидеть…

Одна подруга рассказала, что «спокойно вздохнула только после шестидесяти, когда муж перестал быть мужиком. Мол, теперь он стал на диво мудрым, рассудительным. Может, секс и был бы в моей жизни чем-то важным, если бы муж мог донести до меня его прелесть. Каков тот или иной мужчина, можно определить по его жене». А я слушала подругу и думала, что люди часто лгут, а когда говорят правду – она обескураживает. Может, потому и лгут… Собственно, в юности я была незамысловатой, долго печалиться не могла. Мне несвойственно было просчитывать негативные моменты, делать выводы. Наивность – это когда веришь всему сразу и безоговорочно. Детский был взгляд на жизнь. Любили, баловали меня родители, хоть и бедно жили.

…Потом сама от обиды изменять твоему отчиму стала, потому что умом боялась тронуться, как моя тетка. Клин клином вышибают… Нет, я не ищу себе оправдания. Я не любила того и даже не чувствовала себя с ним женщиной. Потом молодой был. Тело радовал, а душа так и не растаяла. Хорохорилась, молодилась. Но все это не то… паскудно как-то было…»

А за день до смерти мать сказала: «Я знаю, этот день заранее для каждого человека определен. Мы не ведаем, сколько нам отпущено. А где-то, в какой-то Высшей канцелярии записана эта дата. У меня тоже иногда бывают предчувствия: вдруг в одну секунду привидится то, что будет в ближайшие годы или месяцы. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Не веришь? Если кто-то не обладает этим свойством, то все равно не имеет права утверждать, что такое невозможно… Если человек укладывается в назначенный срок, то умирает спокойно, если по какой-то причине раньше уходит, то тяжело». Заснула и не проснулась… Видно, Бог простил ее прегрешения.

Отчим стал пить, будто сознательно приближая свою смерть. Может, и бессознательно. Казалось, что-то внутри него всё горело, заставляя накачиваться алкоголем. Глаза его становились жутко дикими, настырно-требовательными. Я замыкала его в квартире, прятала спиртное. Он сбегал, выпрыгивая в окно. Благо первый этаж. Я принуждала его лечиться. Он отбивался. Выпивал и засыпал. Выпивал и засыпал. С трудом уговаривала его поесть. А ровно через год, день в день после ухода матери, я его схоронила. Вот и пойми его… Может, любил?..

Когда был молод, отчим не любил меня. А в старости? Проснулось ли что-то в его душе или необходимость заставляла терпеть мое присутствие? Кто-то должен был исполнять его капризы. И все же мне было жалко этого немощного, обессиливающего, но все еще по-своему неуемного человека. «Я парень еще хоть куда», – шутил он, пытаясь самостоятельно добраться до туалета. Я смотрела на его опухшее, в синяках и ссадинах лицо (более молодые собутыльники требовали денег) и думала: «Жил бестолково и умереть достойно не можешь».

– …Если от мужчин всё зло на земле, то получается, что только женщины спасают мир от гибели. Только на наших плечах лежит ответственность перед Всевышним за все хорошее на земле? Ты это всерьез? Неправильный расчет, построенный на личных неудачах и обобщенный на весь социум – восемьдесят процентов разводов, и в основном по вине мужчин, – привел тебя, Инна, к абсурдному выводу, – рассмеялась Жанна. – Не надоело копаться в мужских недостатках и восторженно нанизывать их пороки: донельзя развращенные, но не знающие утонченной изысканности, сладострастные, но грубые, едкие и ехидные, лживые, ленивые, скучные… Впору стреляться.

– Не пора ли нам предоставить возможность выразить, наконец, свое мнение Лене? Наши мемуары нескончаемы. Лена, ау! Ты здесь или отсутствуешь? – весело спросила Лиля. По ее лицу было видно, что она искренне хочет расшевелить редкую гостью.

Инна, повернувшись всем корпусом к Лене, спросила ее:

– Что же ты молчишь, будто в рот воды набрала? За весь спор не проронила ни слова. Вежливо скучаешь? Выходи из зоны отчуждения. Церемонно удерживаешь нас на расстоянии? Давай, выскажись напрямик, без обиняков на тему, волнующую всех женщин мира, сорви все окутывающие ее тайные покровы. Обет молчания дала?

«Вот видишь, – говорило ее улыбающееся лицо в ответ на удивленный взгляд Лены, – я и до тебя добралась! «Сделала» тебя как девчонку! Не увернешься».

«Не по делу ты шустрая», – без обиды подумала о подруге Лена.

Молчать в такой ситуации было неудобно. Поняв, что уйти от прямого вопроса ей не удастся, Лена отшутилась:

– Лиля, очень мило с твоей стороны предложить мне поучаствовать в прениях по столь сложному вопросу. Но у меня недостаточно личного опыта, чтобы вступать в спор, а научной литературой по этой проблеме я не запасалась, все свое свободное время тратила на изучение физических теорий. Но я против того, чтобы нарушать законы Природы. Когда аукнется, уже трудно будет исправлять ошибки… Только от понимания не всегда становится легче.

– А если бы ты вышла замуж за Андрея, стала бы доцентом? – понижая голос до шепота, спросила Жанна.

– Думаю, что нет, – просто ответила Лена. – На его карьеру работала бы, чтобы докторскую защитил.

«Для тебя любовь – главный закон жизни. Брак – таинство только для любящих сердец, остальные прозябают… Андрей один на всю жизнь освободил тебя от всех мужчин. Человека, который от тебя далеко, можно любить вечно. И это здорово – ни тебе ссор, ни тебе измен. Как все просто… Но стоил ли он твоих жертв? Не пора ли тебе признаться себе в том, что была не права, лишив себя личной жизни. Боялась лишний раз причинить себе боль? Неосмотрительно променяла любовь на обиду? Страх оказался сильнее веры? Знать бы, где соломку подстелить, знать бы, куда повернуть… Конечно, время очистило его образ от всех грехов, от всего плохого, наносного… теперь он для тебя только герой…. Может, ты и права… А он, чтоб ты знала, не больно-то вспоминает прошлое. Все они такие», – думала Инна, но вслух ничего сказать Лене не решилась. Она всегда чувствовала в ней серьезного противника. Да и не хотела трогать ее тонкие струны. Потому что любила.

– Что ты́ скажешь о мужчинах? – бестактно теребит Жанна Аню и сразу жалеет о содеянном, но не по причине неловкости, побоялась, что завяжется долгий разговор на тему, ее не очень интересующую. А та заговорила совсем о другом, не касающемся ее личных взглядов и предпочтений:

– Подруга у меня в детском саду работала с двухлетками. Рассказывала: «Девочки у нас стоумные: всё замечают, всем интересуются. А мальчишки идут по улице, рты пооткрывают – куда, зачем их ведут? – не знают и не думают… Лужа перед ними. Один мальчик лезет в лужу. Девочка оттаскивает его со словами: «Много, много воды!» Она понимает, но не умеет сказать, что глубоко, но соображает, что ноги промочить – плохо… Не скоро мальчишки умнеют… Мы разные уже с детства.

Может, вы, девочки, свысока смотрели на своих мужей, потому что технари и умели наравне с ними паять, сверлить и прочая? Им не в чем было вас упрекнуть, не к чему придраться, не в чем возвыситься перед вами, – вдруг наивно предположила Аня.

– Ты меня удивляешь. О себе рассказывай, – напомнила ей Жанна.

– О любви? – краснея, переспросила Аня и выдавила из себя вымученную улыбку. Ей почудилось в тоне Жанны что-то оскорбительное. Она почувствовала досаду и одновременно облегчение от подталкивания к откровению. – Первая любовь была самой яркой страницей моей неудачной и впоследствии посредственной, серой жизни. Любила, гордилась тем, что ни с кем у меня ничего не было, никто не притронулся ко мне, что не опускалась ниже уважения к себе, сохраняла достоинство. Для меня, во всяком случае, это было важно. Поводов для пересудов и осуждения не давала. Мне в голову не приходило, что кто-то из мной обожаемых мужчин может быть со мной как со своей женой. Моя любовь вне времени и пространства. Она – память только для двоих, потому что затрагивала только души. Она не подвержена осмеянию, сплетням. Слава богу, что такие моменты были в моей жизни. Во мне тоже бушевали страсти. Я, правда, не давала им выхода… В жизни каждого человека должны быть хотя бы отдельные вспышки радости. Иначе чем жить? Вот мы и ищем их, сберегаем, помним.

Помнишь, Инна, как ты шутила? «Жить надо весело. Даже болеть надо уметь с удовольствием... Торопись сделать все ошибки, которые тебе предназначены судьбой». Но этот тезис не для меня. Вообще-то всё у меня в жизни было с каким-то скрипом, натужно.

«Заскулила. Голову кому хочешь просверлит своим нытьем… Женского запаха в ней маловато, а кокетства так и вовсе нет. О таких, наверное, говорил Достоевский: «В вас нежности нет, одна правда». Но в чьи-то руки она все-таки попадала или нет? У нее так и не хватило смелости отдаться любви, оказаться во власти сладостного безрассудства?», – подумала Инна и сделала нетерпеливый жест в сторону Ани.

– И во многие компании я не вписывалась. То не понимали меня, то не верили, то я скучала в них. Только с детьми находила себя. Работая, утоляла любую жажду души, успокаивалась, отвлекалась, забывала, что где-то есть боль, обиды, неудовлетворенность, несправедливость. А хотелось жить так, чтобы душа пела. Жизнь моя, как поезд, медленно идущий в одном направлении без остановок. Ра-бо-та, Ра-бо-та.

Любовь? Жуткий случай из детства всегда стоял перед глазами. Дебильная девочка жила на нашей улице. Так пьяные мужчины, бывало, привяжут ее к дереву как скотину, и в очередь к ней на выгоне, где мы около детдома играли… Не стеснялись нас… Она, бедная, каждый год рожала. Ужас… Ее даже хотели судить… Гады. Занимались бы «самообладанием», так нет же, им обязательно надо девчонку изгадить… ценой чьей-то загубленной жизни получить минутное удовольствие… Мне, помнится, хотелось, чтобы кто-нибудь перестрелял их всех из автомата, как немцев…

Видела я, как один кот пытался насильно завладеть кошкой. Как она защищалась!.. Вот и вся подоплека моей неуверенности. Не горела желанием встречаться с мужчинами. Всегда была до странности нерешительной, колебалась по малейшему пустяшному поводу… – говорила Аня, совсем не заботясь о том, чтобы ее слушали и понимали.

Словно для себя говорила. Это несвойственно педагогу... Хотя если только от одиночества.

– Да и вообще я была молчаливая, медлительная. Еще эти очки… А теперь вот ворошу в памяти то, что откладывала в дальние укромные уголки… Ведь не глупая была – правда же? – только робкая, – бормотала Аня, то ли споря с собой, то ли оправдываясь.

– Не наговаривай на себя, – осторожно прервала ее тоскливый монолог Кира. – Не знаешь ты себе цену. Скольким детям определила жизненный путь, скольким подарила маленькие лучики надежды. Ведь, даря им радость, ты же чувствовала себя счастливой?

– Дети и искусство – вот два главных вектора моей жизни, две причины быть счастливой, – подтвердила Аня. – …Боялась я грубой власти мужчины. Не умела и не хотела притворяться, врать, льстить. Ради чего? Не у многих подруг-учительниц были счастливые семьи. Как-то ночью по телевизору слушала Познера. Он очень сочувственно говорил о женщинах: «Высшее право человека – право на жизнь, а у нас в России каждые сорок пять минут в семье убивают одну женщину. За год у нас уничтожают женщин больше, чем за десять лет погибло мужчин на войне в Афганистане. Поражает и вызывает уважение их сопротивление всеобъемлющей силе и неконтролируемому праву над собой». Я была в ужасе. Вот не знала и не так переживала. А сколько женщин умирает медленной смертью, живя в постоянном, целенаправленном унижении? А всё наша нищета. Какой уйти некуда от мужа, какая боится одна детей не прокормить. И всё это вместе взятое…

– Ой, Аня, не надо, мне дурно, – простонала Жанна.

«Какая-то Жанна легковесная. И нашим, и вашим, – с неприятным чувством подумала Аня. – Но это лучше, чем быть напичканной злословием, завистью и раздражением».

Прошло несколько минут, и Аня снова сидела с печальной задумчивой улыбкой и с мыслями, далекими от разговоров подруг.

– В детстве, несмотря ни на что, мы жили мечтами. Они заполоняли нас полностью и поглощали все обиды, неудачи. Мы не думали и не гадали, что во взрослой жизни можем быть поразительно несчастливы. Такое не укладывалось в наших головах. Нас не готовили к подобным поворотам судьбы. «В будущем нас ждет только любовь, успех и радость. Мы все сделаем, чтобы быть счастливыми», – говорили мы сами себе и верили в это. А вышел пшик, – грустно, с мягкой иронией в голосе подытожила Лиля. – Видно, мы, детдомовские идеалистки, не познав в детстве жизненного опыта родителей, были недальновидны, не умели строить взаимоотношений в своей семье и по определению не могли быть истинно счастливы.

«У меня никогда не было возможности просто поболтать с подругами. Беседы, конечно, случались, но все больше по делу, по строго определенной теме. А ведь в этой болтовне есть что-то… облегчающее, успокаивающее… Пора на пенсию?» – усмехнулась Лена.

– Дорогие физики, что за манера во всем стремиться к обобщениям! Привыкли в философии: «от простого к сложному, от единичного к общему». Хватит шельмовать мужей. Не надоело воду в ступе толочь? Сместите акценты. Далеко не всегда во всем бывают виноваты мужчины, – сдержанно улыбаясь, возразила подругам Кира. – Некоторые из нас за отдельными больными и хилыми деревьями не замечают добротного леса.

– «В истории человечество ищет не пепел, а огонь». Во всем надо искать огонь, – спокойно сказала как изрекла Алла.

– Ты, Кира, усомнилась в моих и Лилиных словах? Так ли это на самом деле? Не заносись, – вспыхнула Инна.

– Может, уточнишь свою мысль? Или, как всегда, наобум Лазаря… – сузила глаза Кира, обидевшись на последнее замечание.

– Да не вопрос! Не со зла мы клянем мужчин, от обиды. В браке нужны мудрость, воля, снисходительность, умение прощать и терпение, а много ты видела их в мужчинах? Им всегда не хватает какой-нибудь составляющей, и из-за этого все в семье летит вверх тормашками… Живем рядом, но слишком далеки друг от друга, – высказала свое мнение Инна, обходя обвинение в некомпетентности.

– Я читала у Кафки, что «супружеские походы налево в истинном понимании никогда не радостны», – сказала Жанна.

– Значит, настоящий был мужчина, – заметила Лиля.

Последовало длительное грустное молчание. Лена замечает, что Галя уже довольно долго неотрывно смотрит в окно и выражение ее лица достаточно быстро меняется. Ей кажется, что та вспоминает их смелое поступление в московский вуз и все остальное, с этим связанное.

– У женщин, между прочим, более развита чувственная эмоциональность. Я читала, что переживание женщиной материнства делает ее в шесть раз чувствительней мужчин и более интуитивной. В семьях мужчины и женщины должны объединять свои усилия. Но мужчины часто отвергают эту идею и многое от этого теряют, – сказала Жанна.

– А ведь точно! Мои мужчины постоянно проигрывали, не слушая моих осторожных предостережений. Возьми, например, пирамиды РДС, МММ, игры с акциями, – подтвердила Лиля.

– Я пришла к выводу, что у женщин больше страсти. Наша любовь обладает более яркими красками и полутонами, она более возвышенная, жертвенная. Чем заканчиваются наши романтические истории: печалью, болезнью или гибелью. Накал наших чувств слишком велик. Мы сосредоточены на переживаниях. А любовь мужчин менее интересная и менее трагичная. Они сами не знают, чего хотят. И тихое счастье им скучно, и от бурного быстро устают, – развила мысль Лили Рита.

– В городе о деревне мечтают, в деревне о городе, – фыркнула Инна.

– Мужчины и женщины – восхитительные антитезы! Две философии, два мировоззрения! – с улыбкой произнесла Алла, наверное, желая внести шутливую ноту в слишком серьезный настрой сокурсниц.