Онлайн чтение книги Вкус жизни
«Надоело говорить и спорить…»

– …Смотрю как-то по телевизору «круглый стол», солидные люди беседуют, мол, «в интересное время живем. Тепла и счастья доставалось немного, война долго отдавалась отголосками в быту людей. Жили бедно, но нравственных канонов не теряли…» «Сталина еще успели вкусить, захватили попытки Хрущева поднять сельское хозяйство. Нелепость его экономической политики в упор не видели. Но после «вождя народов» он был светом в окошке. Особенно поначалу. Застойную эпоху Брежнева пережили с его несуразным, вопреки всякой логике, соотношением цен и дефицита, потом перестройку Горбачева и Ельцина. Есть о чем вспоминать. Теперь вот время Путина стараемся осмыслить. Акценты расставлены правильно, а что на деле получится – посмотрим. Хотелось бы, чтобы был чуть жестче к коррупционерам.» «Мы, как всегда, много говорим. Год как разменяли третье тысячелетие. Что оно принесет миру?» Слушаю и пугаюсь. Раньше только на кухне об этом шептались, а теперь вовсеуслышание… Свобода! – Это Аня тихо делится с Милой.

– …Нечего оплевывать наше прошлое, демонстрируя по своей неистребимой совковой привычке возмутительное высокомерие, и называть Родину страной «безнадежно кривых зеркал». Наше счастье оплачено немереной кровью отцов… Отмотай кинопленку своей жизни назад. Ничто нас не испортило: ни пионерия, ни комсомол. Мы взяли из них много полезного. – Это Рита возмущалась.

– …Ничего подобного? Почему ты так яростно отстаиваешь наше сомнительное прошлое? Оправдание ищешь? Мол, мы искренне заблуждались. Сколько не говори «халва, халва», слаще во рту не станет. Забыла, как Таисию вызывали на комсомольское бюро за огромный белый бант, которым она украсила свои прекрасные черные волосы, и как ты пряталась под партой и втихомолку, испуганно постанывая, пыталась поскорее избавиться от такого же банта, только черного, – поддела Риту Инна.

– Банты? Какая мелочь, было бы о чем говорить! Ведь никаких крупных оргвыводов по этому поводу не последовало. Я не иду на попятный. Случались где-то, как теперь мы знаем, перегибы, но только не в нашем университете. Все эти строгости, насколько я понимала, вводились для пресечения возможности ношения чего-то еще более экстравагантного… для нашей же пользы, чтобы некоторые студенты по бедности не чувствовали себя ущемленными. Наши педагоги тоже ходили на занятия без изысков в одежде и тем самым убеждали нас в приоритете духовных ценностей. Строгие запреты довольно скоро были сняты, потому что жизнь налаживалась и в них уже не видели необходимости. Признаешь мое объяснение разумным?

И все же сквозь смуглую кожу щек Риты проступил румянец. Она прятала глаза. Не от смущения, от стыда, что тогда не сумела оспорить сомнительный тезис куратора группы, то бишь наставника. И сейчас она пыталась оправдать свою тогдашнюю неуверенность и боязливость.

– С тебя взятки гладки, – рассмеялась Инна.

– В МГУ на физическом и механико-математическом тоже в этом плане отклонений я не замечала. Наукой до предела головы студентов были заняты, – сказала Лена.

– Да уж не постигали науку быть привлекательными и очаровательными для мужчин, – рассмеялась Жанна.

– Там же иностранцы учились. Им не запретишь… – криво усмехнулась Инна. – Я с филологами дружила, была там своим человеком. Стихи они шутливо-критические сочиняли. Дошло до ушей начальства. Дело раздули. Этого было достаточно, чтобы троих ребят исключить из списков студентов. Отчислили без права восстановления. Кандидатов на их место взяли. Многие из них тогда ожидали случая попасть в студенты. Моя подруга только на четвертом курсе такой чести удостоилась… Были сломаны судьбы мальчишек. Такой вот зигзаг неудачи. А ведь была оттепель. Но все равно глохли интересные студенческие идеи, руководство боялось каждого чиха, зверело от страха, – подкинула свой последний козырь Инна.

– То есть? – насторожилась Рита. – Объясни доходчивее. Не тяни кота за хвост. Это что еще там глохло? У нас были прекрасные КВНы. А вспомни танец псковитянок, поставленный Галкой. Ты же сама поражалась, как художественный совет позволил девушкам танцевать в просвечивающихся платьях. Забыла? Может, ты и правда что-то чувствовала больше нас, но даже сама себе этого объяснить не умела. Знала о перегибах, о стихах, переписываемых от руки… и жила с этим, не высовываясь… Самоустранялась? Не было уверенности в праве каждого на свободу слова… или рассудительно соглашалась?.. – безжалостно добавила Рита.

Льдистая голубизна надменных Инниных глаз затуманилась, как стекло бутылки шампанского, принесенной с мороза. Она затихла, усмиренная последней фразой Риты. Но ненадолго.

– На нашем факультете не было стиляг – недаром говорят, что точные науки дисциплинируют ум. У нас никто не носил галстуков «пожар в джунглях» или «селедку», но даже веселая, весенняя, нарядная юбочка могла послужить поводом для причисления девушки к разряду «вредных», и ее могли наказать как жертву модных тенденций. И ты со своим бантом вполне могла претендовать на звание стиляги и «загреметь»… Ты ничего не имела бы против такого поворота событий? Думаешь, небо не показалось бы в овчинку? Ха! Ведь ты могла подтолкнуть нас к тому, чтобы мы иначе, чем было положено, относились к жизни…

– Ну, раз тебе невтерпеж, давай критикуй, – махнула рукой Рита.

– Если действовать решительно, но осторожно, то некоторые правила того времени можно было обойти. Кое-кому это удавалось. Детям высокопоставленных родителей кое-что сходило с рук. Для этих богатеньких препятствий и тогда не существовало. Дине, например. Сквозь пальцы в комитете комсомола смотрели на ее броские наряды, а нам… ничтожным, сразу бы преградили путь… Еще бы, фланерство, пижонство – это же осмысленное противопоставление себя общепринятым нормам поведения! Ха! Эпатаж – это же протест, опасное расширение пространства личной свободы, шаг к образованию трофических язв общества! А вдруг в двери наших добропорядочных граждан постучится еще и секс? Возникнет поголовное безумие. Такого нам не могли позволить. Стиляги – праздные прожигатели жизни! У них было внутреннее несогласие с однозвучьем жизни. Не понимали идеологи, что, запрещая, они подталкивали молодежь к сопротивлению… А может, и понимали, – хитро скривилась Инна.

– Прошло время, и эти же чиновники стали носить брюки-дудочки и затертые джинсы. И чего ради бузили? – усмехнулась Лиля.

– А я не водила дружбы с городскими стилягами. Честно говоря, недолюбливала этих разряженных юнцов, считала, что для них яркие тряпки – предел мечтаний. Они казались мне слишком примитивными и легкомысленными, – сказала Жанна.

– …Потом наступили убийственно обезличивающие брежневские годы фальши, перерождения душевных самобытностей в ничто… – опять «завела свою пластинку» Инна.

– Мы не изменяли главному в себе – человеческому, – сказала Алла, как отрезала.

– Вот у кого сплошные перегибы. Тебя послушать, так получается, что мы проспали все семнадцать лет его правления. Уточняй, кто проспал, – сердито сказала Эмма. Ее лицо вдруг покрылось красноватыми пятнами.

«И у нее слабые нервы», – сочувственно подумала Кира и, оставив ненадолго участников спора, пошла на кухню.

– …Когда я после университета приехала в провинциальный вуз, то была поражена тем, что многие мои студентки являлись на занятия в мехах, увешанные золотом, как новогодние елочки. (В противовес моему излишне скромному, строгому, мной самой сшитому костюмчику). Но я «не козлилась», потому что воспринимала эти наряды на девушках как стремление их родителей поскорее выдать замуж своих дочурок в условиях дефицита мужского контингента в педагогическом институте, – сказала Галя.

Наступила неопределенная пауза, после которой разговор о моде возобновился. Но Лена уже отвлеклась на Жанну с Лилей.

– …Мы были из тех, «на смерть идущих», если потребует Родина, – продолжила воодушевленно излагать свои мысли Лиля. – Преданность, любовь, профессия – были нашим фундаментом. Мы были крепкой породы. И я об этом говорю не стесняясь. Вот возьми даже нашу достаточно безответную Анечку. Для меня совершенно ясно, что если ей нагло посмотрят в глаза или грубо потеснят, она посторонится молча, спокойно и гордо. Помнишь, Блок так вел себя. После оскорбительной статьи о нем в журнале сначала издали кивнул редактору, а потом подошел и протянул ему руку. Но попробуй кто чужой задеть, затронуть хоть чуть-чуть Анины патриотические чувства – на амбразуру бросится, костьми ляжет. Маленький человек способен на большой подвиг. Ты согласна? – Лиля повернулась к Ане.

Та молча кивнула, искренне радуясь мнению Лили.

– Наверняка глаза Ани всегда загорались при виде красного флага, поднимаемого вверх по высокому древку на площади у памятника павшим воинам. Она вытягивалась в струнку, в груди ее поднимались и вдохновение, и восторг, и мурашки пробегали по телу при звуках гимна. Он внушал ей надежду. А теперь, когда казавшаяся незыблемой страна развалилась, вопросы «В чем смысл жизни?», «Каковы великие цели?» стали общим местом. Они теряются, затираются, ускользают. В чем внутренняя логика современной жизни? Как ее выстраивать? Была эпоха космоса и физиков, а сейчас, как ни прискорбно, время чиновников и олигархов. Не стяжать нам теперь лавры Королева и Туполева. Откуда у бывших правоверных коммунистов преданность новой, только что родившейся власти?

И тут не обошлось без Инны. Она опять вырулила куда хотела.

– При чем тут коммунисты или некоммунисты? С Валерией Новодворской спелась? Та от нечего делать всегда во всех на свете бедах винит только коммунистов, и ты туда же, – возмутилась Жанна.

– Новодворская по-своему честная женщина. Если не удалась личная жизнь, так зачем ей в нос этим бестактно тыкать? – недовольно забурчала Лиля.

– Ха! И ты перекочевала в ряды поклонников этой фанатички? Может, тебя это и не волнует, а меня беспокоит. Никогда не поздно одуматься… Скажите на милость! Взялась меня этикету учить? – вздернула свои высокие тонкие дугообразные брови Инна. – …А некоторые, как сухое дерьмо, всплыли на волнах перестройки… – не утерпела, чтобы не съязвить, Инна.

– Ты это на кого намекаешь? – завелась Рита.

– Для непонятливых дважды обедню не служат, – отрезала Инна.

Лена опять ушла мыслями в далекое прошлое.

– …Потом начался крестный ход России к Богу, – саркастически усмехнувшись, вставила Инна. – А причина кроется сама знаешь в чем. Когда мы жаждем помощи свыше? Прими правду такой, какая она есть.

Словно не замечая шпилек Инны, теперь Галя с маниакальной настойчивостью продолжила гнуть свою линию.

– Мы надеялись, выучившись, изменить мир к лучшему. У нас у всех было одинаковое образование, одинаковые интересы. Нас волновало, что мы будем стоить как специалисты, как творческие личности. Мы были «одной группы крови». Наши мечты и стремления уравновешивались честным трудом. И в созданных нами семьях мы искали то, чего нам не хватало в детстве: любви, нежности, надежности, понимания. Семьи были нашей линией обороны… Ушло наше время…

Алла, по обыкновению, будто вскользь обронила:

– Золотые слова! И это всё?

– Не зарекайся, – шутливо и неоднозначно отреагировала на Галину последнюю фразу Лиля.

Галя заговорила как бы в продолжение темы, но совсем о другом:

– …И вдруг… помню, дети мои еще были школьниками, когда, как по голове молотком, меня стукнули «Дети Арбата», «Белые одежды», потрясла книга «Ночевала тучка золотая». А вслед «Раковый корпус» Солженицына сразил наповал. И в этих книгах была совсем иная, пугающая интонация. Они заронили незнакомое доселе чувство беспокойства, неуверенности, недосказанности. Описанные события казались слишком страшными, чтобы быть реально происходившими.

И я, наверное, впервые за многие годы задумалась над ранее не касавшимися меня вопросами: «Как угадать ход времени? Что в нем самое главное? Почему у нас отсутствует презумпция невиновности? Мы забиваем последние гвозди в крышку своего гроба? Разве мир так мрачен? Может, не я одна растрачивала себя на неверие и страх, размышляя, правильно ли живут мои дети? Разве мало поводов для оптимизма в нашей жизни?..» Боишься, а все равно веришь в лучшее.

– Отставание было во всем, но руководство не хотело признавать этого. А мы продолжали хорошо работать, боялись опозориться, подвести. Нас еще не очень пугали очереди в магазинах, но на кухнях мы уже начинали выражать свое недовольство. В мешанине забот с чисто женской покорностью мы терпели нехватку самых необходимых в быту вещей, потому что еще верили в преодоление страной любых трудностей и спокойно образовывали друг друга «Лолитой» Набокова, – прервала Галю Лера.

Лена вдруг вспомнила грустную унизительную историю с попыткой купить сыну зимние ботинки киевского производства, считавшиеся тогда достаточно приличными. Она, пробегая мимо магазинов, часто видела «побоища», но никогда не участвовала в них, обходясь недефицитными вещами, а тут решила рискнуть, чтобы порадовать сына нетривиальной обновкой.

Магазин кишел покупателями. Люди в очереди, галдя от нетерпения, буквально лежали друг на друге. Из-за притока все новых и новых покупателей в тесном помещении нечем было дышать. Толпа беспорядочно колыхалась и стонала, но люди в ней крепко держались друг за друга, временами удостоверяя свою принадлежность к данному месту номером на руке. Импровизированная очередь то сжималась, то расправлялась, тяжело дыша, как огромное неведомое существо. Не в меру ретивая бабуся попробовала протиснуться без очереди. Над толпой раздался мужской голос, несколько разрядивший обстановку: «Куда спешишь, как голая в баню?»

Но вдруг кто-то истошно крикнул, что осталось всего пятьдесят пар. Толпу понесло по узкому коридору к прилавку. Мощный финальный аккорд – и очередь окончательно смешалась. Первые попали в середину и грозными голосами требовали восстановления справедливости, мол, мы с утра стояли. Кому повезло случайно оказаться у прилавка, молча торопливо совали смятые влажные бумажки продавцам, не разбирая хватали товар и, прижимая его к себе, с испуганными, но счастливыми глазами, подталкиваемые разъяренными покупателями, пытались продвинуться к выходу в сторону милиционера, под его защиту. За ними следующие счастливцы лезли друг другу на головы, сметая с прилавка «остатки роскоши былой». Задние, по сути дела зрители, непонятно зачем продолжали неистово напирать. Над очередью топорщился и качался обрубками корявых веток лес рук, требующих такого необходимого. Злые, истошные крики измученных, несправедливо обиженных людей дополняли жуткую картину «побоища».

Она неожиданно для себя оказалась в середине месива. Ее туда протолкнул и втянул водоворот энергичных напирающих. Кто-то нещадно колотил ее по плечам, а она, оберегая голову ладонями, думала только о том, как выбраться из этого столпотворения. Трещал прилавок, молча, сосредоточенно работали продавцы. Молоденький милиционер, стоящий неподалеку, то нырял в толпу настороженными глазами, то покрикивал, угрожающе размахивая дубинкой, но не решаясь ее применить к наиболее наглым и пронырливым покупателям… И вдруг, как скальпелем по живому, по кому-то резанули его острые серые глаза. Она невольно сжалась…

Потом ее вытеснили и крепко прижали, как пригвоздили, к стене, где она, задыхаясь и беспомощно озираясь, так и «провисела» до тех пор, пока не отхлынула от прилавка ничего не получившая, но уже потерявшая энергию толпа. И только грубые и безнадежные крики отдельных рьяных покупателей еще раздавались в различных концах изрядно потрепанного, расстроенного, медленно вытекающего на улицу потока людей… Позже такие же «сражения» она наблюдала в очередях за самым примитивным, низкосортным товаром. За редкой колбасой были в основном злые молчаливые очереди, готовые в любой момент взорваться бунтом и смести всё и вся… Страна увязала в брежневском застое.

Самодовольное лицо неказистого мужичонки всплыло… Она стояла на остановке. Подъехал автобус. Ее удивили выражения глаз людей, дружно осуждающе или злобно смотревших из окон в одну сторону. Она проследила направление их взглядов. Плюгавенький мужичишко в затертой курточке и в мятых приспущенных брюках гордо прохаживался вдоль тротуара, небрежно размахивая авоськой, до отказа набитой… полукопченой колбасой. И это при том, что в продуктовых магазинах – давно шаром покати. На его физиономии четко прочитывалось: «Как я вас, умников, всех уделал!» Ей сразу вспомнились слова сына: «Мамочка, мне кусок жареный мяса приснился. Огромный, во всю сковороду. И такой запах на всю кухню!..» У нее тогда навернулись на глазах слезы, дыхание перехватило. Не каждый день, торопясь на занятия, получал от нее сынок бутерброд с вареной колбасой, а растущий организм требовал питания...