Онлайн чтение книги Вкус жизни
Друзья-товарищи

Лена устала от бесконечных разговоров, как ей казалось, о пустом. Ей хотелось услышать, как сложились судьбы однокурсников, как ее бывшие педагоги переживают перестройку в обществе.

– Яков Борисович еще жив? – спросила она Киру негромко.

– Насколько я знаю, жив, но не очень здоров. Нервный очень стал. Он в Америке.

– Да… – протянула Лена, не зная, как реагировать на известие.

– Я слышала, будто Якова Борисовича жена подбила на авантюру. Брат у нее в Нью-Йорке. Не говорит ли это о его неспособности мыслить широко и быть менее энергичным, чем те, которые остались? Может, напротив? – с бесстрастным каменным лицом задала Инна провокационный вопрос.

Ответа ни от кого не последовало.

– Надеюсь, ему хватит ума вернуться или самолюбие не позволит? Скажешь, прямо-таки разбежался возвращаться? – опять, как бы в проброс, в шутку спросила Инна.

– Просто он не видит в том особой необходимости. Считает, что поздно, что все равно где умирать, а там все-таки родные жены рядом, – тихо, не выдержав «долбежки» Инны, выступила в защиту любимого преподавателя Лера.

– Ты его оправдываешь, потому что по-прежнему обожаешь? Помню твои слова о нем: «Скажет, как к стене пригвоздит». Тебе нравилось, что он часто напоминал нам слова Гейне «Жить имеет право тот, кто чем-то владеет». Он имел в виду, конечно, специальность и интеллектуальные способности. Еще помню, что Яков Борисович принимал горячее участие в наших судьбах, преподносил спорные, экстравагантные мысли, изрекал умные фразы. Его биография обрастала легендами, и уже трудно было понять, где правда, а где миф. Его вклад в наше воспитание неоспорим! Весьма недурная характеристика, правда? И вдруг драпанул на Запад! Можно подумать, ему крупно повезло. Странный способ сохранить лицо... Может, до сих пор ты поминутно повторяешь: «О, высокочтимый!» Ты так постоянна в своих привязанностях? – неодобрительно удивилась Инна, приняв молчание Леры за согласие. Вглядываясь в смущенное лицо «осуждаемой», она даже привстала со стула.

– Тебе не понять. Ты у нас как будто не отличалась склонностью к сантиментам, но попробуй пришпорить свое чахлое воображение. Ведь случалось же и тебе обнаружить их в себе, скажем, когда сама обожала, – тихо ответила Лера.

В глазах Киры замелькали искорки беспокойства.

– Язва с претензией на житейскую мудрость. Твоя ирония не ко двору. Что тебе не живется спокойно, поклонница риска? Притягивает дерзость, карнавальный антураж. У тебя чрезвычайно живой нрав. Вставить фитиля? – свистящим шепотом произнесла она.

– Я много раз бита, мне не страшно. Мне претит твоя щепетильность, твои застывшие каноны. Человек тем и отличается от животного, что умеет смеяться, шутить и иронизировать, – хмуро ответила Инна.

– И думать, – спокойно добавила Кира.

– Какой аргумент! Вообразила, что огорошила и взяла меня в оборот? Надеешься услышать: сюда я больше не ходок? Оставлю тебя в искреннем недоумении.

– Перестрелку первым заканчивает не тот, у кого кончились патроны, а тот, кто разумнее, – назидательно заметила Кира.

Жанна во все глаза смотрит на сокурсниц, и лицо ее выражает что-то среднее между любопытством и удивлением.

– Лера, а ты смогла бы уехать на Запад? – спросила Аня.

Инна состроила на лице мину искреннего дружелюбия и уставилась на Леру в надежде узнать что-либо ужасно экстравагантное или, по меньшей мере, чрезвычайно современное, но услышала привычное:

– Разве можно эмигрировать от себя? Что я там забыла? Предпочитаю есть ржаной хлеб на родине, а не пшеничные пироги из чужих рук.

– В гробу и в белых тапочках я видела эту заграницу. И продукты, и одежду я принципиально покупаю свои, российские, – раздался сердитый голос Лили.

– А я бы не против… – произнесла Галя.

– Ты другого поля ягода? Что ж не свалила? – прервала ее Инна. – Так тебя там и ждали. Гляди, уже объятья раскрыли.

– Ну, это уже перебор. По туристической путевке, – закончила фразу Галя.

– Девчонки, а помните, как Яков Борисович впервые попал в Финляндию? Лена, ты наверняка об этом не слышала. В составе делегации были одни чиновники, а его взяли как крупного специалиста по прикладным компьютерным программам. Тогда эта наука у нас была еще в зачаточном состоянии. Он приехал назад ошарашенный, растерянный и все повторял: «Это же коммунизм! Это же настоящий коммунизм!» Похоже, вид сотен сортов мясных изделий в витринах их магазинов потряс его больше, чем любые достопримечательности этой страны, – улыбнулась Лиля.

– Мне тогда сразу пришла в голову мысль о том, что там полные полки колбасы, потому что ее не покупают. Наши люди вмиг бы все смели с прилавков, – рассмеялась Инна, и, отсмеявшись, добавила:

– Разными категориями мы с ними мыслили. Нам с нашей совковой философией их было не понять.

– С Яковом Борисовичем там маленькая история произошла. В гостинице ему дали изношенную простыню, и ночью он нечаянно порвал ее, зацепившись за дыру пальцем ноги. И вот сидит он на кровати растерянный, испуганный и подсчитывает, сколько с него сдерут за простыню и кому в его семье из-за этого непредвиденного случая он не сможет привезти подарок. В таком несчастном виде и нашел его инженер-финн.

Услышав печальный рассказ советского коллеги, он одним рывком разорвал простыню пополам и с обидой в голосе сказал: «Как же вы, русские, не цените и не уважаете себя! Вы позволяете вселять вас по три человека в номер, где положено жить одному, вы не требуете полного сервиса в обслуживании!» Он не понимал, что гости из Союза не привыкли к комфорту. Не знал он и того, что они буквально голодают, чтобы, сэкономив на еде, купить детям что-то особенное, «заморское», то, которое для них, финнов, обыденно и каждодневно. Бедный Яков Борисович даже побелел от ужаса при виде клочков простыни. А финн заставил коридорного не только принести совершенно новое постельное белье, но еще и извиниться перед гостем.

А еще Яков Борисович поведал, что извечное русское пьянство – выдумка, не имеющая под собой основы. На дармовщину все крепко пьют – и шведы, и немцы, и финны. Насмотрелся на презентациях. Не хуже русских надираются. Рассказывал и о том, что с удовольствием чувствовал себя за границей самым знающим специалистом-теоретиком, и это при том, что уровень компьютерной техники у нас тогда был много ниже. А финны удивились тому, что, имея такую высокую квалификацию, их русский коллега кроме двухкомнатной квартиры на четверых к сорока годам ничего не приобрел, и водили показывать свои огромные коттеджи и яхты.

– Но ты не рассказала, как до́роги в Финляндии бытовые услуги и что каждый уважающий себя финн считает своим долгом самому чинить, допустим, сантехнику и многое другое. Умеют экономить, – заметила Лена.

Кира, тихо вздохнув, заметила грустно:

– И все же, наверное, Яков Борисович теперь жалеет, что уехал в Штаты. Какой талантливый был! Слава говорил, что фундаментальной наукой все-таки лучше всего заниматься в России. Он у меня убежденный противник всякого рода «фокусов». Искренне не понимал Якова Борисовича. Почему столько несчастий всегда сваливалось на нашего любимого педагога? Может, он все время пытался прожить не ту жизнь, которая ему предназначалась, и она его за это наказывала? Я в последнее время все чаще задумываюсь о том, что каждый из нас пришел в этот мир с каким-то заранее обусловленным предназначением. Некоторые люди, одаренные особым обостренным внутренним зрением и слухом, способны предчувствовать, угадывать свое будущее, а другие постоянно сворачивают с намеченного им пути.

«Она права. Я хоть и в малых дозах, но тоже обладаю этим качеством. Однако, к сожалению, редко доверяю своим ощущениям по причине впитанного с детства жесткого отрицания нашим обществом существования этих явлений. А теперь вот в другую сторону все качнулись: пришла мода на экстрасенсов и гадалок», – подумала Рита.

«Не слишком ли увлекается Кира всякого рода необоснованными теориями? Это при ее-то безоблачной жизни», – удивилась Лена и задумалась, перебирая в памяти, просмотренные на эту тему телепередачи.

– …Петр депешу прислал: завтра приедет! Лена, помнишь его? Примечательная история. Во исполнение родительской мечты поступил в университет. Они исходили из того, что физик – истинно мужская профессия, имеющая многогранное применение, и что найти себя в ней сможет каждый. А Петр оказался гуманитарием. Он долго мучился, плутая в лабиринтах высокой теоретической науки, и вдруг понял – не его дорога. Оставил наш факультет, и без «высочайшего» спросу стал журналистом.

Ты бы видела его счастливые глаза! А если бы не послушал себя? История не терпит сослагательного наклонения, но в результате мы могли бы получить несчастливца и неудачника. Не знаю, что потеряла физика, но журналистика, я думаю, очень даже выиграла. Петя до сих пор прекрасно трудится, приспосабливая свои знания и опыт к требованиям сначала социалистической, а теперь и капиталистической действительности. – Это Лиля потревожила и распугала отвлеченные мысли Лены.

«Здесь не место выпячивать грудь и хвалиться своими заслугами. Здесь хорошо говорят о других», – с удовлетворением отметила про себя Лена.

– …Виктор, выйдя на пенсию, художником стал. В Москве выставлялся. А Светлана! Внешне не примечательная и в общении ничего особенного собой не представляла. И вдруг – талант! Ей назначено судьбой быть поэтом, а она ради надежного куска хлеба подалась в технари. Что поделаешь, положение у нее тогда такое было, только на себя надеяться приходилось. Ничего не могу сказать плохого об ее инженерном прошлом. Умная, трудолюбивая, с огоньком работала, с инициативой. Мужчинам, случалось, фору давала, за что и зажимали ее, придавливали, чтобы не высовывалась. Но сколько бы она ни уходила в сторону от предначертанной ей линии жизни, все же вернулась на нужную её душе стезю.

Уже будучи на пенсии, прислушалась к своему внутреннему голосу и выполнила свое предназначение, издав за короткий срок несколько, с моей точки зрения, очень даже неплохих, зрелых сборников стихов, стала членом Союза писателей. Она состоялась не только как хороший человек, прекрасная мать, достойный инженер, но и как оригинальный, своеобразный поэт. Успела выплеснуть свои талантливые строки, не сгубила их втуне. Поначалу в ее родном городе к ней, как к поэту, никто серьезно не отнесся. Признали, когда начала печататься в Москве, когда премии посыпались как из рога изобилия.

– Признали? Насколько я знаю, у себя она так ничего и не получила, – неодобрительно уточнила Инна. – Светлана раньше не печаталась, потому что биография родителей ее мужа была для нее губительна; она вынуждена была добросовестно отсиживаться в честных инженерах. Вы не в курсе? – удивилась Инна, довольная своей осведомленностью и тем, что смогла хоть чем-то поразить сокурсниц, а значит, выделиться.

«Всякое тайное знание дает ощущение избранности», – сказал Инне когда-то один из ее поклонников, когда узнал, что она работает в номерном институте, «в ящике», как принято было говорить в семидесятых. Ей запомнилась эта фраза, потому что радовала, повышала самооценку», – вспомнила Лена, увидев просиявшее лицо своей подруги.

И вдруг, будто осененная, Инна выдохнула:

– Только что-то не очень мне верится в предначертания. Как же тогда понять гибель человека в расцвете сил, онкологию у ребенка? Неужели свыше подобное заранее планируется? Это же безнравственно, невозможно жестоко. Дикость какая-то. Что-то здесь не то. Мы перекладываем на Высшую силу ответственность за свои ошибки?

Вслед за неожиданными словами Инны последовала растерянная тишина. Инна права, но никто не был готов озвучивать эту трудную тему. Сердца требовали излагать ее с болью, а они собрались здесь порадоваться друг за друга. Обошлись без обсуждений. Кира торопливо сменила направление разговора: стала хвалиться недавним рождением внучки.