Онлайн чтение книги Черный Дракон The Black Dragon
Глава 17, или Дорога Стали

Дорога Стали — одна из двух великих рек, берущих свое начало в горах Стеллунгфера и используемых гномами царства для водного сообщения с Империей. В отличие от Узкой реки, пролегающей через многие сельскохозяйственные угодья и обыкновенно служащей гномьим купцам, закупающим продовольствие на поверхности, Дорога Стали используется гномьими мастерами-кузнецами, свозящими свои особенно высоко ценимые имперцами произведения на продажу в Венерсборг и иные крупные города, лежащие на пути в столицу.
Историческая справка из архивов библиотеки города Венерсборга, столицы славной империи Делориан.

***

625 год от Прибытия на Материк

Пущенный галопом, конь вылетает на широкую площадку и пускает облака каменной пыли из-под копыт, едва успев остановиться у самого края. Ладони, еще мгновение назад стискивавшие и тянувшие назад поводья, невольно разжимаются, позволяя им выскользнуть прочь, и Ада привстает на стременах. Меж конских ушей — неистово дергающихся в попытках отогнать назойливых мух — и взъерошенной гривы, в самом низу, куда словно бы приглашают природные ступени, рыча и бушуя хищным зверем мчится река. Противоположный берег лежит столь далеко, что его с трудом удается различить за поднимающимся от воды туманом, но и там нет ни единой души и ни единого дерева, чьи корни сумели бы пробиться сквозь толстый щит горной породы.

Он простилается на многие мили по обеим сторонам, а исток берет от тех же гор, что и река — огромных и далеких, мутной синей тенью стоящих на линии горизонта. Отсюда кажется, что некогда эту величественную борозду со всеми ее чудными изгибами и рваными краями в камне проделала огромная морская змея, оставившая позади себя водяной след. Можно подумать, что с тех пор он так и стремится угнаться за ней, отправившейся дальше, к морю, неутомимо мчится вот уже многие тысячелетия, но все никак не отыщет и не встретится с ней вновь, вместо того в конце своего пути сливаясь с бескрайним морем и навеки становясь его частью.

Ада глубоко вдыхает сырой прохладный воздух и задерживает его в легких, с упрямством разделяет, вылавливает отдельные частицы, и вспоминает запах Неспящего моря, пытается разыскать все сходства и различия. Река и ее неутомимое быстроходное течение видятся ей намного более живыми, чем взрезаемые носом корабля волны моря, и все же куда менее опасными, сколь долго она могла кое-как разглядеть один берег с другого и войти в эти воды, не став заложницей простирающейся намного дальше горизонта бесконечности.

Бросив последний взгляд на шипящую и пенящуюся воду далеко под копытами коня, Ада заставляет того развернуться и побрести обратно к тропинке.

Сколь бы сильно обрамившие реку каменные стены не напоминали ступени, едва ли даже налегке по ним действительно можно было сойти вниз и не переломать все кости, что уж было говорить о конных путниках. Безопасный спуск, о котором им довелось узнать, лежал в нескольких милях на восток, возле деревушки неподалеку от границы империи и стального гномьего царства — Стеллунфера.

В давние времена, когда гномы покинули земли Первых богов, основатели Стеллунгфера отыскали конец своего пути в горах, лежавших у Неспящего моря и, как оказалось чуть позже, сказочно богатых железной рудой. Непрестанно оттачивая свое мастерство, кузнецы Стеллунгфера вскоре уже не имели себе равных в создании прочных и вместе с тем долговечных мечей и доспехов. За все минувшие тысячелетия они так и не утратили своего первенства в этом деле, все секреты древнего мастерства передавали от отца к сыну и совершенствовали из поколения в поколение. До пришествия в эти земли людей и становления их основными покупателями гномьих творений, стеллунгферцы продавали их собратьям из других царств и иным разумным созданиям, способным заплатить — всем, кроме эльфов, а следом за ними и теллонцев. Острее всех прочих они ощущали горечь предательства от доставшейся эльфам, а затем и их потомкам-смескам, милости богов и части самой их божественной сути — магии. Гномы не только не желали иметь с ними никаких дел, но и считали самих эльфов и их неумение обращаться с доверенной силой виновниками всех возможных бед Материка, будь то заслуженно или нет. Нисколько не помогло делу и то, что эльфийские мастера сами взялись за работу со сталью, в помощь себе, словно в издевку над гномами, призывая магию. На протяжение долгих лет эта вражда служила основанием для огромного пласта культуры на удивление суеверных стеллунгферцев — великого множества плохих знамений и примет, связанных едва ли не с каждым действием столь ненавистного им народа.

— Например? — Ада поворачивается к едущему с ней бок о бок по узкой тропинке Коннору, и тот задумчиво морщит нос.

— Думают, — наконец продолжает он, — если кузнец какой сторгуется с эльфом и продаст ему что из своего, ну или еще как оно у эльфа окажется, десять лет ему ничего достойного не выковать. Доспех тут же заржавеет, меч — переломится.

— А если другой кто перепродаст? Что же, так всю жизнь и трясутся, что попадет не в те руки?

— Все одно. А проклятье минует только если до эльфа вещь пройдет через четыре пары рук. Ну и любят же они все к четырем сводить, по числу своих царств... И давно еще, когда с эльфами в открытую воевали, оружия у павших врагов никогда не забирали. Для них такое в дом принести — все равно что на смерть и себя, и всю семью свою обречь. А если перековать что эльфийское — и того хуже.

Коннор стихает, и вместе с ним Ада тоскливо смотрит вперед, силясь разглядеть хоть что-то, знаменующее конец пути. Далеко перед ними, смутная из-за поднявшегося еще выше от воды тумана, виднеется фигура уехавшего далеко вперед рыцаря. И, разумеется, никаких признаков приграничного поселения, где они и надеялись отыскать идущее из Стеллунгфера купеческое судно.

Глаза бывшего кассатора, когда Ада украдкой смотрит на него, внимательно следят за мерно покачивающейся точкой, пока он не прикрывает их и не вздыхает. Беззвучно, но от Ады это не укрывается.

У нее нет сомнений, что его мысли за все время пути были до крайности схожи с ее собственными, а за возможность рассказать несведущей девушке пару историй о гномьем быте он ухватился столь поспешно лишь чтобы занять голову чем-то иным. Точно так же, как и она ухватилась за возможность слышать хоть чей-то голос в этой тяжелой могильной тишине, с каждой минутой становившейся все хуже и невыносимее.

За весь прошедший день ей так и не довелось увидеть лица Ричарда. Во второй занятой ими комнате уже не обнаружилось его вещей, а в стойле — коня. Чтобы избежать встречи с кем-то из них, он проснулся и собрался еще засветло, а чтобы скоротать время вдалеке от общества людей — вместе с конем обошел, похоже, весь редкий лесок у дороги. Оттуда он и показался уже верхом, стоило ему заслышать приближение остальных. Издалека Ада наблюдала за Коннором, в самом начале их пути поравнявшимся и попытавшимся перекинуться с ним парой слов, а следом вернувшимся смурнее тучи, когда вместо разговора рыцарь лишь пустил коня вперед.

— Ты останешься, — бросил Коннор наемнику, пытаясь не смотреть на следы ночных происшествий, цветущие синяком на его скуле и коркой запекшейся крови на губе, но быстро поправился: — Если хочешь.

Всю дорогу Блез ехал позади них, держался на расстоянии, словно в любой миг он готов был сорваться и пустить лошадь прочь, расставшись с ними навсегда. Это не было пустым волнением, после всего, что приключилось с ним этой ночью, подобное стало бы естественным порывом, за который его невозможно было осудить. Именно потому от малейшего звука, что издавала кобыла наемника, внутри у Ады все сжималось от страха и волнения. Лишенная возможности незаметно смотреть на него, она ерзала в седле и могла лишь гадать, насколько паршиво все складывалось. Уверена она была лишь в одном — все было паршиво, по ее догадкам — паршивее некуда.

И все же, немного сильнее ее волновало и заботило другое. Сегодня она так ни разу и не слышала его голоса.

— Постой, — Ада не выдерживает и вновь обращается к Коннору, когда мысли начинают обращаться к тому, что ночью натворила она сама. — Но как они могут быть кузнецами, если даже огня не разжигают в своем царстве?

— Иногда разжигают, — их сапоги почти соприкасаются, когда лошади вновь равняются друг с другом, — но мудрено. Нельзя в кузне окна делать, да и двери открытыми держать, пока огонь горит. И кто попало его разжигать не может, да и кузнецом быть. Только мастер, семье которого свое разрешение еще первый царь выдал. У них с этим строго, сам ты не выбираешь, кем становиться, с кем свадьбу играть и тому подобное…

— Будто здесь это иначе… — она успевает отвернуться прежде, чем он с удивлением смотрит на нее, и делает вид, будто ее привлекло что-то на поверхности реки. — Ну, то есть…

— Гляди, — Коннор усмехается, — мы вон с тобой выбрали против того, что за нас другие решали. Я теперь от Ордена похлеще абаддона мыкаюсь, а ты что? Станет кто тебя искать хоть?

— Нет, — не моргнув, врет Ада. — У родителей и другие заботы есть, не я одна. Узнают, что жива, да и успокоятся… Не принцесса ведь в самом деле, чтобы с собаками разыскивать, — она вздрагивает от неожиданной боли и лишь тогда замечает, как сильно сжала кулак. На бледной ладони остаются красноватые лунки от ногтей.

— Плохо. Для нас-то хорошо, вернее, — поправляется он, — но паршиво, когда можешь взять и исчезнуть, а о тебе и не побеспокоится никто. Неважно, принцесса ты или служанка...

Ада сглатывает и чувствует непрошенный горький ком, вставший в горле.

— Я их так и не видела никогда, — через силу она улыбается. — Еще когда в Венерсборг ехали, думали на корабле гномьем добраться. Только не по этой реке, а по той, второй, которая на севере. Мы на постоялом дворе остались, а сир Авил пошел с капитанами договариваться, — Ада тихо прыскает, уже по-настоящему, — а вернулся злой такой, весь красный как рак. Разругался со всеми там, решил, что они нас ободрать хотят, а потом еще глотки во сне перерезать, ну и остальное добро прибрать. Настоящий северный упрямец. Вот так мы по суше и поехали… Расскажи еще, — просит она, — про гномов.

Ада видит, с каким напряжением он пытается вспомнить хоть что-то, лишь бы вновь нарушить гнетущую тишину, и едва не прыскает при виде чуть порозовевшего от стараний лица. Осечься ее заставляет воспоминание о положении, в котором они оказались. Впереди фигура рыцаря все сильнее блекнет за стеной молочного тумана, своими сырыми пальцами забирающегося под одежду, на коже оставляющего следы из мурашек.

— Если девушку эльф поцелует, — меж тем вспоминает Коннор, — замуж ей уже не выйти. Все женихи, какие есть, перемрут как мухи.

— Всего-то от поцелуя?

Лишь слыша собственный голос Ада понимает, что же именно говорит, но уже не успевает сдержать слов. Дыхание перехватывает, а губы горят жарче, чем щеки, и она яро просит богов, чтобы каким-то чудом Блез не слышал ее слов.

— Всего-то? — переспрашивает Коннор, к облегчению Ады, не глядя на нее. — Удивительно еще, что по их мнению эльфы хоть дышат без убийственных последствий...

— Главное забыл.

Будто нарочно именно сейчас, сзади слышится хрипловатый от долгого молчания голос. Коннор поворачивается через плечо и, лишь следом за ним, Ада позволяет себе то же.

— Это что же?

— Если эльф попадет в гномье царство, — выбившаяся прядь волос падает прямиком ему на лицо, но Блез не заправляет ее обратно, позволяет немного прикрыть разбитую скулу, — то сами гномы побегут наперегонки занимать свои места в фамильных склепах. Это для них значит, что вот-вот свод обрушится им на головы.

— Так значит, — Коннор приподнимает бровь и оборачивается к нему всем корпусом, — эльфов у них там за столько лет так и не побывало?

— Разумеется. Раз уж великие царства целы, — Блез ухмыляется и тут же чуть морщится, потянув разбитый уголок губы. — Нет ведь у тебя поводов сомневаться в правдивости гномьих выдумок, рыжий?

Тот тихо прыскает:

— Если все как ты говоришь, я бы лучше послушал, как ты сам думаешь пробираться в Двинтилий, когда до него доберемся?

— Надеялся на своих ногах, но там уж поглядим, как с сиром отношения сложатся. Не захочется ли ему мне их переломать или еще что.

— Перед царской стражей тоже язвить начнешь, а она и не заметит, что ты сраный метис?

— Я квартерон, а не полукровка, — Блез запрокидывает голову набок и убирает волосы. Когда он заговаривает вновь, кадык на не сокрытом одеждой горле плавно движется под кожей. — Борода хоть и не растет, но, сам посмотри, уши круглые, — наемник вновь выпрямляется и встряхивает головой. — Эльфов в гномьих царствах тысячелетиями никто не видел. Хорошо если чистокровного признают, а смески на Материке только после Прибытия и появились.

— Твоя правда.

Коннор разворачивается обратно и тут же привстает в седле, сощурив глаза:

— Лодур бы побрал этот туман… Добрались!

К тому времени, как они въезжают в деревню, туман становится столь густым, что за ним едва выходит рассмотреть нестройные ряды домов. Вблизи они оказываются уже старыми, но еще вполне крепкими, у большинства из них предусмотрительные хозяева даже вывесили и зажгли масляные фонари. Словно рой светлячков среди этого молочного варева, они обрамляют дорогу, заботливо указывают путь вперед, к пограничным докам. Никого из местных не видно поблизости, а ставни уже плотно затворены. На какое-то мгновение даже кажется, что место это полностью вымерло, а воздух здесь наполнен вовсе не водяным паром от реки, а сотнями бесплотных душ, покинувших свои тела и устроивших пляски на пустынных улицах. В холодном дуновении ветра чудится чье-то мертвое дыхание, а в пробежавших по спине мурашках — легкое прикосновение призрачной руки. 

К облегчению Ады, когда ей становится особенно не по себе, со стороны реки доносятся перекрикивания нескольких голосов, а сквозь туманную вуаль проступают очертания стоящего на якоре судна.

Коннор и Блез не рискуют сунуться под нос к солдатам и останавливаются чуть поодаль, укрывшись от берега старым амбаром, Ада же, не долго думая, спрыгивает со спины коня и, бросив поводья кому-то из них, спешит вслед уже спешившемуся Ричарду.

— Сир!

Он вздрагивает от неожиданности и замирает, давая ей время поравняться с собой.

— Могу я пойти с вами? — Ада в который раз едва сдерживает желание присесть в реверансе и подать руку для поцелуя. Ну а следом — хлопнуть себя по лбу.

Глаза у него растерянные и грустные. До той минуты Ада ожидала увидеть в них многое, злость или раздражение — в первую очередь, но, когда рыцарь действительно поворачивается к ней, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, мысли замирают в растерянности. Из его глаз почти исчезает былой отлив безоблачного неба, морозного утра и изящной аквамариновой подвески, когда-то преподнесенной отцом на день рождения. Вместо него, среди этого густого тумана, под пасмурным делорианским небом, в них — отражение серых туч, обремененных тяжестью не пролитого дождя.

— Коннор просил? — Ричард отворачивается, и Ада заминается, осознав неудобную пристальность своего взгляда.

— Совсем нет, — выпаливает она и идет следом, когда он продолжает свой путь среди обернутых туманом домов. — Просто вчера все так скверно закончилось…

Он молчит и приходится продолжать самой:

— Хотела узнать, все ли в порядке.

Дома сменяются деревьями, а впереди все явнее виднеется судно и движущиеся фигуры — обычные, людские, и другие, мельче и коренастее, но даже они почти не отвлекают ее. Ада смотрит на рыцаря краем глаза, пытается не слишком смущать вниманием, и видит, как хмурятся его брови, а само лицо становится серьезнее. И все же, даже так с него окончательно не исчезает обычное выражение: немного детское, по-своему очаровательно невинное. Его пальцы невольно теребят свисающий конец ремня, словно он тщательно обдумывает что-то важное, но все никак не решается сказать.

— Могу я спросить? — наконец выдавливает рыцарь и замирает посреди дороги.

— Конечно.

Ада видит, как тяжело он сглатывает, как в нерешительности и смущении трет затылок рукой, но не торопит.

— Как по-ваш… То есть… — Ричард все же поднимает на нее глаза, грустные и потерянные, и сердце в груди невольно сжимается. — По-твоему, я плохой человек?

— Нет, — она в растерянности смаргивает, никак не ожидав подобного вопроса. — Нет, конечно. С чего мне считать иначе?

— Потому что вчера тебе пришлось защищать его… — голос рыцаря едва заметно меняется, — от меня. 

Он вновь заминается, кусает себя за нижнюю губу и переминается с ноги на ногу, но все же продолжает через силу:

— Я хочу поступать хорошо и верно, но это сложно и не всегда понятно… Вчера я был отвратителен, даже себе, а когда ты ушла с ним, я подумал, что… и тебе тоже.

— Но я ушла не поэтому, — почти шепчет она. — И вмешалась не только чтобы защитить его.

— Зачем еще?

— Чтобы защитить вас обоих. Друг от друга, — Ада слышит собственные слова будто со стороны, будто объясняет все и самой себе, наконец начинающей вспоминать и понимать собственные мотивы и мысли. — Вы вели себя так, словно забыли, что все это — настоящее, а если кого-то убьют, то этого уже не никак не исправишь. Я не хотела, чтобы он умер, и еще не хотела, чтобы вы отнимали чью-то жизнь, сир.

Меж ними повисают бесконечные секунды тишины. Со стороны реки гремят тяжелые деревянные ящики, вскрываемые недовольными гномами раньше предполагавшегося срока. Ричард облизывает пересохшие губы, чуть взволнованно, а следом вдруг улыбается. Неловко, но искренне.

— Не обязательно, — прерывает он затянувшееся молчание, — называть меня так. Прошу. Не сир, просто…

— … просто Ричард? — заканчивает она со смешком, припоминая собственные слова накануне. Дождавшись смущенного кивка, Ада с изяществом подхватывает воображаемые юбки, отводит ногу назад, шаркнув сапогом по сухой дорожной грязи, и присаживается в глубоком реверансе. Таком, какой еще никогда не выходил ни при одной официальной встрече и к какому никогда не сумела бы придраться даже мама. — Рада нашему знакомству.

***

Вытянутое в длину купеческое судно качается под силой течения, рвущегося подхватить, унести прочь, без всякой нежности бросить на берег или острые камни. На палубе не видно никого, кроме пары людей и четверки снующих туда-сюда гномов, а весь остальной экипаж оказывается уже рассыпан по берегу. Кто-то из них неспешно бродит вдоль кромки воды, кто-то кряхтит и растирает затекшие за время долгой гребли части тела, кто-то сбивается в кучки и тихо переговаривается. Какой-то бедолага, не видимый, зато отлично слышимый, возвращает обратно все прежде съеденное даже сейчас, сойдя на сушу.

Во все глаза, позабыв обо всяких приличиях, Ада смотрит на двоих из них, устроившихся на скамье из грубо отесанного древесного ствола у протоптанной к причалу дороги. Их макушки, если бы те вдруг встали при ее появлении, едва дотянули бы ей до плеча, спины же их были куда как шире и крепче, чем у идущего рядом Ричарда, очевидно привычного носить на себе одежды не только из парчи и льна, но и доброй стали. Волосы гномов обстрижены почти под корень, а вот бороды спадают на грудь, тщательно причесанные, умасленные, величаво поблескивающие вплетенными в них стальными бусинами. Ада пытается рассмотреть и их облачение, пока те не обращают на нее никакого внимания и медленно жуют что-то сушеное из маленьких кожаных мешочков, но их тела надежно закутаны в темные плащи. Снаружи виднеются лишь четыре здоровенные голые руки, одной из которых без труда можно было бы сломать чью-то шею — все в стальных браслетах и кольцах.

— Гномы Стеллунгфера признают драгоценным всего один металл, — шепчет Ричард, когда замечает ее интерес, — а золото и серебро — только как деньги. Пойдем дальше, не стоит им мешать.

— Почему? — Ада следует за ним, но не отрывает взгляда от удивительной для нее парочки. Один из них наклоняется и, придерживая холеную бороду, звучно сплевывает на землю что-то желтое и вязкое. — Нам ведь нужно попасть на их корабль. Или как это принято у гномов? Они возят с собой потомственного распорядителя?

— Конечно нет, — Ричард невольно прыскает, но тут же оглядывается со смущением, словно проверяет, не слышал ли этого кто из них. Так ничего и не заметив, он кивает на кожаные мешочки в руках гномов: — Корона подземелий. Гриб. Навроде табака, но, говорят, чуть сильнее и забросить невозможно. Тут, на поверхности, ее толкут и трубки набивают, но гномы даже такого огня не разожгут. Жуют так, потом выплевывают.

— Так они вроде как… пьяны?

— Похоже на это, — он совсем понижает голос, — а еще пахнет изо ртов сильно и скверно.

Вместе они обходят несколько старых лодок вытащенных на берег, похоже, для починки, да так и брошенных тут гнить и скалиться пробитыми днищами. На слух Ада начинает различать обрывки из оживленного спора на корабле — попытки купца отстоять и оставить не вскрытыми хоть пару ящиков.

— Ага, — солдат фыркает и звучно сплевывает за борт, — а мне, стал быть, не трогать те, в которых у вас контрабанда запрятана, да? А ну открыть!

Кто-то из оказавшихся поблизости моряков что-то зло шипит и, привлеченная звуком незнакомого языка, Ада едва не сталкивается с совсем еще юным гномом, на какой-то миг принятым ею за обычного человеческого ребенка. Капюшон его плаща сброшен, а всклокоченные волосы на голове выглядят куда как солиднее светлого пушка на круглых щеках — такого легкого и мягкого, что тот даже не попытался вплести в него хоть одно украшение по примеру старших товарищей. Неловко замявшись перед ней, парень кланяется.

— Прошу прощения, госпожа, — бормочет он торопливо, не поднимая глаз от собственных ботинок.

— Да крепка будет рука великого владыки, — не задумываясь выпаливает рыцарь, — царя из рода Арджилиусов, хозяина Срединных Гор.

— Пусть всегда будет остер меч, что бережет его, — тут же отвечает гном, — и пусть всегда будет остер тот меч, что бережет тебя, добрый человек, — он прижимает правую ладонь к сердцу и склоняет голову. Следом за ним то же делают Ричард и чуть замешкавшаяся Ада. — Могу я чем-то помочь вам?

— Мы едем на запад. Ищем судно, которое довезло бы нас до берега Сибора.

— Мы держим путь в Венерсборг, но прежде встанем на якорь в Эрде, — парень трет глаза, с непривычки слезящиеся от дневного света даже в непогоду, и оглядывается на судно за своей спиной. С него, сперва тихо переговариваясь между собой, а затем громогласно хохоча, как раз сходят трое солдат в форме Делориана, особенно высокорослых в сравнении с гномьим экипажем. — Они там уже закончили, похоже. Судна из Стеллунгфера здесь не часто проходят, в основном местные плавают, а их не досмотришь, так что большую часть года им тут скучно живется, вот и отводят душу как шанс выпадет. Отец меня уже третий год с собой берет, и третий год все одно. Идите за мной, отведу вас к нему. Корабль это не наш собственный, а вот товар на нем — отцовский, так что и он здесь сейчас за главного. Его слово — камень.

Не успев удивиться тому, как легко все складывается, Ада любопытствует:

— Возите товары на чужих кораблях?

— Вовсе он не чужой, имперская госпожа, — шагающий впереди гном оглядывается на нее, — это корабль Стеллунгфера.

— Гномы ведут торговлю не как имперцы, — вполголоса объясняет Ричард.

— Верно так. Стеллунгферцы кузнецы, а не мореходы. Неужто прежде вы совсем никогда с гномами не встречались?

— Совсем никогда, — Ада весело мотает головой и вновь чувствует покалывающий в кончиках пальцев восторг.

— У Стеллунгфера есть несколько суден, общих, — растолковывает ей гном. — А мастера-кузнецы, которые с империей торговать желают, уж в конце каждого года собираются у царя, а там и решают, кто, когда и на какой срок их в будущем году для этого получит.

Они минуют пирс. Совсем небольшой, но даже отсюда уже почти не разобрать оставшихся позади и канувших в белое варево домов, за одним из которых остались Коннор и Блез. Ада ставит ногу на скрипучий деревянный трап и оказывается в совершенно ином мире, странном и крошечном. Мире, где есть один лишь корабль, окутанный туманом, способным скрывать собою что угодно или же вовсе ничего, а под кистью воображения становившимся безупречным холстом. Можно было без всякого труда позабыть о покосившихся домах рыбаков и прогнившей лодке, виденной неподалеку, а вместо этого вообразить себе миры и существ еще более диковинных, чем смела создать любая сказка.

Оба ее спутника спрыгивают на доски палубы. Ричард оборачивается и подает руку жестом столь естественным и непроизвольным, что, принимая помощь, Ада в который раз задумывается о власти собственных замашек.

На судно медленно стекаются сошедшие на берег матросы, а те, что не покидали его, уже заколачивают вскрытые ящики обратно.

— Отец! — окликает кого-то юный гном.

На звук его голоса оборачивается самый старый из оставшихся. Одним лишь видом своих густой седой бороды, целиком скрывающей грудь, и царственной осанки в одно мгновение создающий потребность почтительно поклониться. До их прибытия он не принимал участия в восстановлении порядка, лишь наблюдал за остальными, скрестив руки на груди и указывая, что еще тем следует сделать. Они с сыном обмениваются парой фраз, пока взгляд старика неотрывно следит за каждым движением пришельцев.

Не дав Аде как следует ощутить всю неуютность своего положения, тот вдруг в несколько размашистых шагов оказывается перед ними и заговаривает голосом столь теплым, что, наслышавшаяся его былых перебранок с солдатами, она даже вздрагивает.

— Пусть крепка будет твоя рука, юноша, и остры мечи, что хранят вас обоих, — гном чуть склоняет голову, заставляя колыхнуться свою внушительную бороду, и дожидается ответного приветствия, прежде чем продолжить: — Я — мастер-кузнец Иол Гладор Пятый из Стеллунгфера, сын Иола Гладора Четвертого, нынешний глава своего славного рода и прямой потомок Квента Гладора Первого, его великого основателя.

— Ричард, — выдавливает растерявшийся рыцарь. — Сир Ричард.

— Ричард? — протягивает гном и выжидающе поднимает кустистые брови.

— Сир Ричард Монд из Венерсборга, господин, — тот прочищает горло и поправляется. — Сын сира Вигланда Монда, императорской волей нынешнего коменданта Венерсборга. Наследник своего рода.

— Сколько тебе лет, сир Ричард? — вдруг ухмыляется старик.

— Девятнадцать, господин. Исполнилось в этом месяце.

— Выходит, я знал твоего отца, когда тебя еще и в помине не было, — гном внимательно оглядывает его с головы до ног, особенно долго задержав взгляд на ножнах. — Может даже таким, как ты сейчас, уже и не упомню наверняка. Храбрый малый, настоящий воин. Я горд рассказывать, что это мои доспехи защищали его от подлых эльфьих мечей в тот день, когда он со своими бойцами пробился в ворота Феррана. Говорят, от его меча тогда полегло не меньше сотни, а сам он вернулся без единой царапины. ”Серебряный жнец Драакдала”, так его потом назвали эльфы. Ну да ты, верно, и сам все знаешь!

На лице Ричарда, когда удивленная подобными открытиями Ада поворачивается к нему, нет и крошечной капли гордости — той же, что патокой сочилась из слов кузнеца. Под ее взглядом он и вовсе вдруг густо краснеет и отводит глаза. Не со смущением, как уже не раз бывало прежде, а с настоящим жгучим стыдом, который он всеми силами хочет сокрыть. Еще яснее ей вдруг становится то, что она видела этой ночью. То, что сделали с ним слова Блеза.

— Сын сказал, вам нужно добраться до Эрда, — продолжает ничего не заметивший гном, — Стеллунгфер всегда рад помочь добрым делорианцам и их сыновьям. Для меня будет честью принять на этом корабле тебя, сир Ричард, сын Вигланда, и твою спутницу…

— Ада, — представляется она. — Просто Ада. Дочь тех, о ком никогда не слышали в Стеллунгфере. Мы пришли просить вашей помощи вдвоем, но путешествуем мы вчетвером.

— Если это не слишком стеснит вас, — тут же добавляет Ричард, — я готов заплатить за неудобство столько, сколько скажете.

— И не думай! — Иол Гладор трясет головой едва ли не с негодованием. — Денег я с вас не возьму и буду рад назвать своими гостями. Путь до Эрда короткий, если гребцы поднажмут, то доберемся к завтрашнему полудню, а уж с корабля не убудет. Через час мы снимемся с якоря, так что идите-ка поторопите своих друзей, раз уж и они желают плыть с нами.

***

Когда судно вновь отдает себя во власть течения, сквозь начавший рассеиваться туман проступают лучи оранжевого солнца. Ада встречает закат на палубе одна, обнимая за шею и ласково перебирая гриву взволнованного коня. Гномы-матросы снуют мимо, порой подолгу глядя на них — то ли на непривычное им животное, то ли на не менее непривычную человеческую девушку, для них, должно быть, еще более нескладную, чем для своих сородичей. Прежде чем окончательно исчезнуть, солнце окрашивает кожу ее рук в мягкий розовый и россыпью драгоценных бликов играет на воде, гномы же, как один, угрюмо ссутуливают плечи и натягивают капюшоны до самого носа.

С наступлением темноты на палубе появляются стеклянные сосуды в стальной оплетке, сильно напоминающие обычные лампы, вот только вместо горящего жира внутри у них — камни вроде тех, что ей довелось увидеть у мальчишек-наемников. Штолцервальдские светляки, вспоминает она слова Коннора.

Светильники, никак не способные вызвать пожара, развешивают по предназначенным для них креплениям, сами гномы дружно скидывают капюшоны, а кто-то и плащи. Мертвенно-бледный свет озаряет палубу и воды реки по бортам судна, и от подобного вида Аде нестерпимо хочется протереть глаза и отвернуться куда-то, где к ней вернутся такие привычные и уютные луна и звезды. Но небо, когда она поднимает на него взгляд, оказывается затянуто плотным покрывалом облаков, не выпускающим наружу ни единого лучика.

К ее радости, уже вскоре после отплытия, через посланного наверх сына, сам мастер-кузнец приглашает всех их в свою каюту, чтобы разделить с ним ужин. В удивительно просторном, хоть и ужасно низком помещении, куда они спускаются по трапу, расставлены те же холодные светильники, но светляки в них чуть желтоватые и, хоть в действительности и не дающие жара, кажущиеся теплыми. Несколько из них выставлено посреди блюд на широком, но непривычно низком столе, первым же бросающимся в глаза среди прочего натюрморта из жизни путешествующего стеллунгферца. На стенах здесь висят щиты, поверх которых рука художника с любовной точностью нанесла изображения одинаковых шлемов без забрал, а под каждым из трех щитов свою сталь скрещивают по два настоящих меча, на свет появившихся уже стараниями мозолистой руки кузнеца, — заметно старые, но безупречно вычищенные.

Ада проходит ближе к столу и замирает, с удивлением и интересом оглядывая прежде не виденные угощения: в большинстве своем более привычные ей на вид салаты и несколько кувшинов, но меж них виднеется и что-то совсем диковинное и непонятное. Самым же странным кажется ей то, что она не видит совсем никакого мяса. Заметивший ее растерянность хозяин, меж тем, истолковывает ее по-своему:

— Не смущайтесь, юная госпожа. В Стеллунгфере даже старики не занимают мест вперед женщин. Окажите мне честь, будьте украшением вечера.

С невольно порозовевшими щеками Ада занимает отодвинутый для нее стул — такой низкий, что ей едва удается скрестить ноги, чтобы вместить их под стол. Вся посуда перед ней, вплоть до тарелок — чистая сталь. Пока мужчины занимают остальные места, с еще большим чем она неудобством устраиваясь за низким столом, Ада изучает кованные узоры по кайме тарелки и кубка, такие тонкие и изящные, что в сравнение с ними не шел даже расписанный краской фарфор, который она привыкла видеть дома.

По настоянию хозяина, смущенный подобным вниманием к себе Ричард оказывается подле него, по другую же руку скромно присаживается тихий сын, так и не назвавший своего имени. Ада невольно прыскает в руку, наблюдая как напротив нее свое место со сдержанным сопением пытается занять Коннор — самый высокий среди собравшихся, и наконец стягивает с головы капюшон, прикрывавший волосы. Не от солнца, как делали гномы, а от них самих.

Рядом с ней, у дальнего от прочих края стола, устраивается Блез. Молчаливый, чтобы не выдать неугодного акцента, и большей частью смотрящий себе под ноги с прикрытыми глазами — своим главным эльфийским наследием. Оставшись наедине лишь с теми двумя гномами, что едва бывали на поверхности и наверняка не забирались по ней достаточно далеко, он чуть расслабляется и даже шепотом сообщает Аде:

— Что может быть глупее, чем принимать приглашение в место, где даже вилку красть без проку?

— Боюсь, нас не успели представить в этой суматохе, — сидящий во главе стола хозяин обращает на него внимание и гордо повторяет: — Мастер-кузнец Иол Гладор Пятый из Стеллунгфера, сын Иола Гладора Четвертого, нынешний глава своего славного рода и прямой потомок Квента Гладора Первого, его великого основателя. А это мой сын, — он кивает на потупившегося юношу, — ученик-кузнец Квент Гладор Тринадцатый из Стеллунгфера, мой наследник и…

— Блез Адан, — не выдерживает наемник, брови которого понемногу приподнимались с каждым новым титулом хозяев, — и сам был бы не прочь узнать, чей сын.

Ричард нервно кусает себя за нижнюю губу, а морщины на лбу старого гнома в один миг становятся еще заметнее:

— Неужели ваш отец вам не известен? Он погиб до вашего рождения?

— Возможно.

Ада подтягивает к себе блюдо с салатом, на вид показавшимся ей достаточно безопасным для начала трапезы. Среди неизвестной ей нарезанной листвы виднеется обычный размоченный нут и белые куски мягкого сыра. Изображая крайний интерес лишь к еде, из-под ресниц она украдкой наблюдает то за совершенно спокойным Блезом, то за крайне озадаченным гномом.

— Ну а ваша мать, — выдавливает тот, — она — достойная женщина?

— Ее я тоже не знаю, — не моргнув, сообщает наемник, а брови не видимого хозяину Коннора иронично выгибаются. — Кажется, ее унесла лихорадка во время эпидемии, да обретет ее бессмертная душа покой, но такова была воля наших богов. Я вырос в сиротском приюте при храме Тары и Тара, с тех самых пор они великодушно указывают мне мой путь в этом мире. И да хранят они вас в вашем путешествии от злого и завистливого взгляда Первых, добрый господин.

Ричард наливает себе воды прежде, чем радушный хозяин, уже потянувшийся к вину, сам наполнит его кубок, и залпом выпивает половину. Выбранный Адой салат стремительно исчезает с тарелки: листва оказывается чуть кислой, а сыр на удивление сладковатым.

— Ваши добрые боги уже помогают мне, спуская из своих чертогов этот туман, они знают, что гномы Стеллунгфера верные союзники их имперских служителей, — кузнец довольно кивает. — У вас интересный акцент, мне еще не доводилось такого слышать. Откуда же вы родом?

— С юга, — Блез принюхивается к содержимому ближайшего кувшина и убедившись, что там не вода, наливает себе. — Из Гренны.

На противоположной стороне стола Коннор не выдерживает и тихо фыркает, прикрывшись кубком. 

— Гренны? — недоверчиво переспрашивает гном. — Не бывал там лично, но ходят слухи, будто каждый третий там подлый головорез, а каждый второй — гнусный вор.

— Вздор, — пожимает плечами Блез, а отставленный было Коннором кубок вновь оказывается у лица. — В жизни не встречал ни первых, ни вторых. Впрочем, верным служителям Тара и не пристало общаться с кем-то подобным, — он смиренно прикрывает глаза и проговаривает: — “Ибо вы есть меткие стрелы в колчане Моем, крепкий лук и несломимое копье в руках Моих, верный меч в златых Моих ножнах”.

Прежде державшийся Ричард, едва заслышав от него строки из священного писания Троебожия, прикрывает нижнюю половину лица рукой, с которой он так и не снял перчатку, и упирает невидящий взгляд в свою все еще чистую тарелку.

— На корабле ведь больше гостей, — Ада сжаливается над ними со стариком-хозяином и пытается перевести тему. Она укладывает на свою тарелку несколько кусков того же сладкого сыра, но уже завернутого в цельные кисловатые листки, и интересуется: — Капитан и кто-нибудь из команды разве не присоединятся к нам?

— Разумеется, нет, — гном доливает себе вина и удивленно вскидывает брови. — Вы — наши гости, а матросы и близко не стояли с родом Гладоров. Мы одна из немногих семей, которую первый царь Стеллунгфера наделил особым правом — разводить огонь, чтобы мы могли создавать свои творения и ими прославлять наше царство, мы передаем его от отца к сыну, от одного главы рода к следующему вот уже больше шести тысячелетий! По стеллунгферским обычаям, нам не пристало делить стол с кем-то столь низкого происхождения, как эти матросы, выходцами из Нижнего города.

От Ады не укрывается, как с задавленными ухмылками Коннор и Блез переглядываются через стол и одновременно подтягивают к себе по блюду.

— Мастер Гладор, — Ада с настороженностью кладет себе немного грибов в густом сметанном соусе. — А кому еще вы ковали доспехи?

Тот откидывается на спинку своего стула и важно поглаживает бороду, искрящую золотом при свете холодных гномьих ламп.

— Моя семья уж сколько поколений кует лучшие боевые доспехи на Материке, величайших воинов империи именно мы облачали в самые их славные битвы, — он отпивает вина и кивает на один из щитов на стене. Отблеск пробегает по стальным бусинам в бороде. — Герб моего рода, клеймо с таким внутри каждого нашего доспеха. Проходимцам каким его не подделать, тонкостей всех покамест даже сын мой не знает. А тридцать лет назад, значит, заказал у меня доспех сам император Имгард. Не себе, но подарил он их не абы кому, а сиру Рихарду де Буру, его-то все вы наверняка знаете. Меч Запада, Венерсборгский Колосс, — кузнец оглядывается и усмехается, заметив понимание и интерес в глазах слушателей, но все же поясняет, чтобы уж точно нисколько не преуменьшить своих заслуг: — Когда захватчики с Юга вошли в Жемчужное море и двинулись к Венерсборгу, только его командирскими стараниями город не пал под варварским натиском. Лучшего генерала армия империи еще не знала! А росту в нем было ровно семь фунтов, мне уж поверить можете. Пока мерки с него снимали, то мне приходилось на лестницу взбираться, то ему на колени вставать. Просил, покамест жив он, никому о том не рассказывать. Рыцарь Делориана, говорил, колени преклоняет либо перед господином своим императором, либо для того, чтобы уж никогда боле с них не подняться, перед вратами загробного мира. 

Он замолкает с теплой улыбкой и в задумчивости крутит усы, словно воспоминания о былых годах укрывают его с головой, — так и рвущиеся наружу, чтобы поскорее стать историями, но слишком важные и личные, чтобы выпустить их так запросто. Ада со смущением вздрагивает, заметив свой чуть приоткрывшийся рот, но похоже, что остальные оказываются слишком увлечены ожиданием продолжения, чтобы обратить на это внимание. 

Притихший же Блез уверенно уничтожает запас хозяйского вина — то ли от простого желания насолить, то ли чтобы примириться с нуждой помалкивать и выдавать себя за одного из презираемых имперцев, то ли чтобы забыться… Ада мотает головой. Думать о последнем ей уж точно нисколечко не хочется.

— И сир Ода Моргенштерн в доспехах моих нынче ходит, — к ее радости вновь заговаривает гном, — младшая сестра императора Дедрика. От всяческих притязаний на трон его она еще в юности отказалась, но доспех себе хотела такой, чтобы уже за милю враги знали — перед ними потомок Малькольма и прочих великих делорианский правителей. На груди у него мерзкий тот дракон нанесен, а наплечники будто крылья нетопыриные топорщатся. Говорят даже, однажды в бою она человека погубила, когда глазом его на один из шипов этих насадила…

За рассказами старого кузнеца, вспоминающего каждого облаченного им в латы рыцаря с теплотой гордого родителя, время течет незаметно. Сперва Ада еще чуть мнется в нерешительности, но все же позволяет вместо воды долить в свой кубок немного терпкого сладкого вина. Двое молчаливых слуг, серыми тенями появившиеся словно из ниоткуда, меняют блюда на столе. Там появляются несколько тарелок разного сыра, а перед Адой — мисочка сладкого творожного крема с кислыми ягодами и, несмотря на уже полный живот, она отправляет в рот одну ложку за другой.

— Ну а что же насчет тебя, юноша? — словно бы спохватывается гном, едва закончив очередную историю. — Есть у тебя доспех для славного боя?

— Только парадный, господин, — мотает головой Ричард. 

— Это славно, — кузнец кивает и вновь поглаживает бороду, — я бы, пожалуй, оскорбился, скажи ты, что твой отец позабыл старика Гладора и его доспехи.

— Пока в них не было нужды, — тот словно бы смущается. — Нам повезло жить в мирное для империи время. 

— И то верно. Меня кормят ваши войны, им я служу, — кузнец невесело усмехается в усы. — Но такова судьба, для которой на совете первого царя меня еще до рождения избрали духи моих предков, ей я не смею противиться и ей не смею изменять.

— Значит, — Ада облизывает ложку, — вы куете одни только боевые доспехи? И ничего иного? Даже если очень захочется?

— И ничего иного. Именно для этого меня наделили Правом Огня, и ни для чего иного. Я следую за многими поколениями своей семьи и делаю то, что делали они. Ровно так же, как делают главы всех прочих стеллунгферских родов. Я храню древние секреты Гладоров и кую лучшие боевые доспехи на Материке, но это не значит, что я не отличу славную работу мастера-мечника от гнусной подделки обманщиков, — гном вновь обращается к Ричарду: — Дай-ка мне свой меч. 

На миг тот растерянно замирает, но быстро откладывает в сторону ложку, которой прежде тоскливо ковырял в тарелке, и тянется к своим ножнам.

— Довелось мне слышать, — наблюдая за ним вспоминает кузнец, — кое-где вооруженными воинов и на порог не пускают. В Стеллунгфере все иначе. Сталь дарует нам жизнь, а не несет смерть, чем больше стали в доме — тем оно лучше. Благодарю, — он принимает меч у рыцаря и внимательно осматривает, взвешивает в руках, поворачивает под светом. — Определенно добрая гномья вещь. Мечников в Стеллунгфере больше, чем прочих мастеров, а этот сделан… Да, стариком Тезуром.

— Верно, — Ричард удивленно смаргивает, — мастером Тезуром. Как вы поняли?

— Погляди-ка на завитки у основания клинка, — они оба склоняются над мечом и гном указывает на что-то, чего Аде никак не разобрать со своего места. — Мечники свою работу подписать не могут как следует, вот и помечают кто во что горазд. Если навершием вверх меч поставить, тут литера “Т” и выйдет. Видишь?

— Вижу.

— Хороший он мастер, среди мечников даже лучший, пожалуй, — мастер Гладор кивает на своего молчаливого сына, — а с дочерью его Квент мой обручен, свадьбу отыграем, как только ей двадцать годков стукнет. Девушка она славная и скромная, да и красавица известная к тому же, а вот отец ее совсем возгордился. Сперва как императору меч выковал, но тогда еще стерпеть можно было, а уж как и сын его, кронпринц, свой меч от Тезура получил, так тот вовсе невозможным стал. Возомнил себя выше прочих, раз императорский род Делориана его своим мечником избрал, нос уж так задрал, что едва дорогу перед собой видеть может. У нас говорят, если и следующий делорианский наследник его меч себе пожелает, придется старику нанимать слугу, чтобы за руку его всюду водил, — он возвращает меч Ричарду, — но дело свое он хорошо знает, этого у него никак не отнимешь.

Чуть позже, уже распрощавшись с сердобольным хозяином и вслед за одним из слуг отправившись к выделенным им спальным местам, Ада вновь оказывается рядом с Блезом. Ричард и Коннор уходят вперед, наконец-то вновь разговаривая друг с другом, и сперва она лишь украдкой смотрит на наемника — его привычное, совсем как прежде, если бы только не следы драки, лицо — а затем тихо признается:

— Я и не думала, что ты читал “Писание Трех”.

В полумраке, едва нарушаемом светом лампы, они осторожно минуют несколько ступеней.

— Так по-твоему, принцесса, я не выгляжу как тот, кто смог бы его прочесть? — он слабо усмехается, словно дразнится, и ей вдруг становится разом тепло и чуть неловко.

— Считай я так, вышло бы ужасно лицемерно, — щеки чуть горят, но Ада больше не позволяет себе молчать с ним. — Я и сама осилила его всего раз. Да и тот потому, что мама заставила. Так было нужно, образованные девушки не могут не знать священного писания и все прочее, и все подобное… Просто… Удивилась, что в Теллоне водятся книги о чужих богах.

— Тогда ты удивишься еще сильнее, но только она там на Всеобщем и нашлась, — Блез зачесывает волосы назад, вновь открывая разбитую скулу, и объясняет: — Отчим был имперцем. Женился на матери, когда мне три едва стукнуло, от него и брат мой.

— Твой брат имперец?!

— Теллонец, — вслед за своими спутниками они входят в устроенный для них закуток в трюме. — Не важно, кем отец был, у нас судят по матери. Отчиму я нравился больше, чем ей, пока жив был, пытался меня Всеобщему научить, как знал, что понадобится… А еще тому, как в драке не отхватить. Самому ему это, по правде, не помогло… да и мне тоже, — он ухмыляется, невольно касаясь своих губ. — Тут уж либо из него учитель был херовый, либо из меня ученик.

Блез замолкает, оказавшись к остальным достаточно близко, чтобы быть услышанным, и одной рукой зарывается в свой вещевой мешок. Со всех сторон вокруг них оказываются лишь грубые деревянные стены, балки и тяжелые ящики, все залитые холодным огнем штолцервальдских светляков. Из-за одной из стен доносятся приглушенный голос командующего и скрип многочисленных весел. Три лежанки оставлены тут же, а вот четвертая огорожена от них импровизированными ширмами из палок и ковров, сооруженных слугами, по-видимому, за время ужина. Прежде чем со вздохом войти в свою хоть и крошечную, но насколько возможно приторно дамскую спаленку, Ада вдруг хитро улыбается и шепчет, чтобы не услышали остальные:

— А знаешь, я ужасно объелась. Благородная делорианская девушка никогда бы не позволила себе того же, что позволяю себе я.

***

Ровно как и обещал им кузнец, очертания города появляются впереди раньше, чем солнце, стоящее высоко в небе и не дающее экипажу расставаться с их натянутыми до самого носа капюшонами, начинает медленно катиться вниз. Воодушевленные близостью долгожданного отдыха, уютной тени крыш и твердой земли, гребцы налегают на весла с удвоенной силой, пока остальные в суматохе готовятся швартоваться, а сам мастер-кузнец в очередной раз дотошно изучает собственный груз, проверяет, правильно ли помечены товары, предназначавшиеся для Эрда, и не перепутались ли они с теми, что должны были продолжить путь в столицу. Аде крайне сложно представить, что же столь непоправимое могло произойти, окажись у благородного венерсборгского воина шлем, предназначенный на продажу благородному же воину Эрда, но беспрестанно листающий свою толстую книгу и гоняющий туда-сюда уже порядком запыхавшегося сына мастер выглядел так, словно бы подобная неприятность могла стоить чести пары десятков былых поколений его семьи, и еще сотен поколений грядущих.

Когда судно наконец останавливается, спустившаяся в трюм чтобы не мешать экипажу Ада оказывается на палубе первой и в растерянности замирает, оглядываясь по сторонам.

— Пусть падет священный камень Срединных Гор на мою голову, — громогласно удивляется поднявшийся следом за ней кузнец, — как это понимать?!

Их судно, вопреки ожиданиям, оказывается почти за четверть мили от причала, задержанное у самого входа в бухту без всякой разумной возможности войти в нее. Впереди, перегораживая вход и выход прочим судам, высится корабль. Размерами своими почти вдвое превышающий тот, на котором плыли они, он возвышается над ними будто башня, всей своей громадой заслоняет от все еще жаркого сентябрьского солнца. Пока остальные щурятся, силясь рассмотреть происходящее на его палубе, сам мастер Гладор оказывается в носу стеллунгферского судна и, сложив ладони рупором, кричит:

— Пусть крепка будет рука великого императора из рода Моргенштернов и остры будут мечи, что хранят вас, добрые воины Делориана! Мое судно прибыло из самого Стеллунгфера для торговли в этом славном городе, позвольте же нам, наконец, причалить и встать на якорь!

Пару минут ничего не происходит, и старик уже было вновь подносит ладони к лицу, чтобы повторить сказанное, когда с борта свешивается облаченная в солдатскую форму фигура, черная и неразборчивая под плащом из солнечного света, сияющим за ее спиной, и женский голос кричит в ответ.

— Пусть остер будет меч, что хранит вас, мастер из Стеллунгфера! — она коротко оглядывается назад и продолжает: — Я — сир Герда Тран, волей императора Дедрика Третьего Моргенштерна, властителя Делорианской империи, комендант гарнизона Эрда. Это судно и все прочие покидающие наш город суда должны быть тщательно досмотрены нами прежде, чем мы позволим им продолжить путь к столице. Таков приказ! Вам придется ждать здесь, пока мы не закончим.

— Я много лет плавал сюда, сир, каждый год без исключения, но никогда прежде не видел подобного.

— Сожалею о неудобствах, господин! Нынче мы должны досматривать и проверять всех, кто покидает наш город, по суше и по воде, без исключений.

— В чем же дело? — не сдается гном. — Что за напасть случилась в городе?

— Пока никакой, господин, и мы всеми силами стремимся ее предотвратить. До нас дошли вести об опасных существах, которые укрывались в Эрде и планировали недоброе дело против Империи и простых людей, но не беспокойтесь, совсем скоро они будут пойманы, и все успокоится. Сегодня на рассвете в город прибыли двадцать рыцарей Ордена, под их защитой Эрд и его гости будут в безопасности!

Ада невольно облизывает пересохшие губы и осторожно, чтобы не привлечь ненужного внимания, поворачивается к побледневшему Коннору.