Онлайн чтение книги Черный Дракон The Black Dragon
Глава 15, или Беглецы

625 год от Прибытия на Материк

Едва ли в любой иной день Ада сочла бы немноголюдную таверну на самом отшибе города уютным местом. Но именно сегодня в ней остается еще меньше от изнеженной высокородной девочки, чем когда-либо прежде. К моменту их возвращения в город солнце все еще не покинуло небосвода, но из желания как можно скорее оставить Транос позади остаток дня был потрачен на закупку всего необходимого для завтрашней дороги.

В приоткрытое окно влетает далекий шум прибоя — волн, разбивающихся о скалы парой десятков ярдов ниже их стоящего неподалеку от обрыва пристанища, — и крики последних кружащих над берегом чаек. Все эти звуки сплетаются с треском поленьев в очаге, легко обнимают плечи ощущением спокойствия и безопасности. Ада обнимает свои колени и кладет на них подбородок, стараясь не провалиться в сон, согретая теплом огня и горячим супом из рыбы, что, по пламенным заверениям трактирщика, еще этим утром безмятежно плавала в водах Неспящего моря. Заслышав об этом, Коннор невесело буркнул что-то о тех, кто начал этот день схожим образом.

Сейчас все случившееся кажется не больше чем дурным сном. Настоящее безумие, что в один и тот же день с ней могло приключиться столькое, а теперь Ада, как и все ее спутники, сидит в тепле, далеко от ледяной морской воды, готовой в любую секунду поглотить с головой и больше никогда не выпустить из своего чрева, далеко от жаждущих наживы пиратов и их кораблей, далеко от обезумевших полукровок и древних, рушащихся прямо над их головами, пещер. На несколько мгновений Аде даже удается убедить себя, что все это и впрямь было плодом ее разыгравшегося воображения.

Об обратном ей напоминает сидящий рядом на полу, у самого огня, Блез.

Пергамент в его руках все еще чуть влажный, но, ко всеобщему облегчению, записей на нем вода повредить не успела. Изучающий их уже никак не меньше получаса наемник выглядит непривычно задумчивым. Через не снятую даже в помещении перчатку он закусывает кончик большого пальца — чуть оттягивает вниз мягкую нижнюю губу. Другая рука немного поворачивается, чтобы дать огню лучше осветить записи, пока Ада с любопытством рассматривает открывшееся ей предплечье: длинный, обвитый скалящейся змеей кинжал, острием почти касающийся оголенного над перчаткой запястья, а навершием тянущийся к по локоть закатанному рукаву рубашки.

Позади них небольшую комнату своими нетерпеливыми шагами измеряет сир Ричард.

— Как думаете, — наконец не выдерживает затянувшегося молчания Ада, — найдет кто-нибудь ту плиту?

— Орден найдет, — судя по звуку, сидящий за ее спиной Коннор усмехается. — За ними не встанет. Но время себе мы выиграли. Хорошо бы ее там получше раскрошило — дольше провозятся, пока под водой все разроют.

— Готов поспорить, — Блез не отводит глаз от записей, — ради такого не погнушатся и из резервации кого подходящего притащить.

Он тянется к сохнущей в отдалении карте и подтаскивает ее к себе. Скрип половиц под ногами рыцаря смолкает.

— Я с тобой спорить не буду, так они и сделают, ублюдки, — Ада разворачивается к карте и сидящему со сложенными на спинке стула руками Коннору. Тот с неприязнью кривится, прежде чем продолжить: — Ради Дракона они про все свои принципы сраные враз забудут. Тут уж все средства хороши.

Ричард присаживается рядом с ними на корточки, пока пальцы Блеза безуспешно пытаются разгладить сморщившуюся от воды береговую линию Неспящего моря.

— Хер с ним, — сдается наемник и пристраивает списанную с плиты загадку поверх чернильной россыпи островов так, чтобы на нее упал свет. — Слушайте, — он склоняет голову. — Герой и камень, и соль миновал, а ныне же послан во тьму золотую, коей солнечный свет отродясь не видал. Пройдет по следам блудных сынов, отвергших отца, — Коннор дергается, будто уже догадавшись до чего-то, но сдерживает себя, лишь нетерпеливо ерзает на стуле, — отыщет уснувшего под черным крылом… смертных душ жнеца.

— Гномы! — выпаливает Коннор, прежде чем ехидно заметить: — Над ритмом еще поработай, а в следующий раз, глядишь, стихами запоешь так, что хер их написавший в гробу вертеться перестанет.

— Пошел ты, рыжий, — Блез ухмыляется, на миг подняв глаза от карты. — Гномы, верно.

— Почему гномы? — опережает Аду Ричард.

— Золотая тьма, блудные сыновья, отвергшие отца... — Коннор загибает пальцы.

— Гномы из коренных жителей Материка. Не приблуды, вроде людей. Вы, имперцы, и впрямь не знаете ни о ком, кроме себя, а, сир? Слышал ты о том, почему гномы живут под горами? — несколько секунд Блез, не скрывая самодовольства, наблюдает за лицом рыцаря, а затем проводит ладонью по карте. — Разумную жизнь создали четверо из Первых богов. Терра создала эльфов, Миленис русалок, Верта полуросликов, ну а Беленус — гномов.

— Я слышала, что Беленус создал драконов, а не гномов, — украдкой замечает Ада. — Поэтому они и дышат огнем.

— Если снова встретишь того, кто тебе это рассказал — скажи ему больше не вытаскивать язык из задницы, принцесса. Драконы служат Беленусу…

— Как жрецы, что ли? — растерянно перебивает она.

— Нет. Они — вроде его послов. Доносят его волю, говорят от его лица, иногда незаметно вмешиваются в события на Материке, чтобы не дать нам ко всем херам друг друга перерезать. Благодаря силе Беленуса они летают, колдуют, и любого могут зажарить до хруста, но пришли они из другого мира, вместе со всеми чудовищами, — Блез отворачивается от Ады и вновь обращается к карте. — Первые виды жили по всему Материку, а боги жили среди них, пока не наступила Страшная Ночь. Как насчет нее, сир?

— В этот мир проникли темные силы, — с заметным усилием сдерживая неприязнь, отзывается Ричард. — Никто до сих пор не знает, почему. Боги отвергли смертные тела, чтобы обрести прежнее могущество и изгнать тьму, а для защиты от ее остатков подарили часть своих сил эльфам. Так они и получили магию.

— Верно, — наемник кивает. — Они решили, что эльфы распорядятся ею лучше других, ну а гномам это не понравилось. Они всегда считали себя куда лучше прочих, вот и сказали Беленусу, что он с богинями может и дальше вылизывать задницы любимчикам, а они богам служить больше не станут, да и жить под их надзором — тоже. Ну а Беленус видит лишь то, что освещает солнце.

— Так они прятались от него? — уточняет Ада. — От своего создателя?

— Именно, принцесса.

— Но это все еще не ответ, — Коннор спускается со стула на пол, ближе к карте. — После своего исхода гномы основали четыре королевства и все в разных частях Материка. Золотая тьма? Золото добывают в двух из них, да и то если не считать скопившихся во всех четырех сокровищниц.

— Но не в обоих побывал Блэкфир... — выдыхает стихший было Ричард и взволнованно оглядывает остальных. — Ведь есть легенда, что он почти на десять лет подчинил себе Двинтилий и изгнал оттуда гномов! Туда нам и нужно!

— Это лишь легенда. Когда империя стала набирать силу, гномы Двинтилия пришли с ней к Малькольму — хотели стать его первыми союзниками, назвавшись такими же жертвами Блэкфира, какими были люд...

— Если это и выдумки, рыжий, то на славу разошедшиеся по Материку, — перебивает Блез. — В Теллоне все знают историю о жадных гномах и драконе, изгнавшем их из-под горы. Кто-то говорит, что в то время он сам еще не предал Беленуса и наказал их по его приказу, кто-то и о том, что он попросту позарился на гномьи сокровища. Хер с ним, как именно все по правде было, но Блэкфир там был. А если тебе и про сраного жнеца душ есть что сказать, сир, — валяй. Не хочу еще одного сюрприза.

— Самый быстрый путь, — Ричард пропускает его последние слова мимо ушей и пальцем прочерчивает на карте ломаную линию от Траноса до Двинтилия, — это найти корабль до Венерсборга, а уже оттуда двинуться по тракту, которым к гномам добираются купцы и...

— Мы не поплывем в Венерсборг, сир.

— Что? — он поднимает глаза на наемника. Широко распахнутые и горящие. Не от ленивого огня в камине, играющего на его лице и чуть приоткрывшихся губах, а от пламени несдерживаемого восторга. Будто едва узнав, куда им следует двигаться дальше, он тут же позабыл о том, что только сегодня едва не погиб в первом тайнике, будто он уже готов был выбежать на улицу, оседлать коня и умчаться в темноту ночи — лишь бы не задержаться в пути ни единой секунды.

Ада переводит взгляд с наемника на рыцаря и обратно. Чьи-то тяжелые, но нетвердые шаги проходят мимо их закрытой двери. Сквозь стену доносятся приглушенный стук и удаляющаяся ругань, с которыми невидимый человек не вписывается в резкий поворот коридора.

— Мы. Не поплывем. В Венерсборг. Сир, — спокойно повторяет Блез, выделяя каждое слово, и продолжает приглушенным голосом: — Путь самый быстрый, правда твоя, вот только поблизости от Венерсборга не только Двинтилий, но и Цитадель кассаторов, — складка, залегшая было меж бровей Ричарда, вмиг разглаживается, а лицо Коннора становится мрачнее тучи. — Ты здесь столичный, так скажи мне, в каком из имперских городов даже сейчас, после всех вестей о Драконе, кассаторов больше всего, а?

Костяшки на сжатых кулаках Коннора белеют, а на скулах начинают ходить желваки, но Ричард даже не смотрит в его сторону, лишь быстро кивает, без споров и недовольства принимая сложившиеся обстоятельства:

— Что предлагаешь?

— Сделаем крюк, — Блез ставит палец на отметку Траноса и ведет вверх, — дойдем до реки у границ Стеллунгфера, там сплавимся на одном из торговых суден, которые идут к Жемчужному морю, сойдем на берегу Сибора, а оттуда к Двинтилию по суше. Трактов добротных там нет, быстро не доберемся, но... — губы наемника растягивает самодовольная улыбка. — Время у нас есть — пока эти выродки не докопались до плиты. Как оно тебе, сир? — он склоняет голову, пристально заглядывает рыцарю в лицо, не позволяя отвернуться. — До сих пор считаешь, что трогать там ничего не стоило?

— Тебе повезло, — Ричард мотает головой, — только и всего. И я клянусь тебе, еще раз хоть кто-то окажется в опасности из-за тебя — мы разойдемся.

— Какой ты грозный, аж отлить захотелось, — с издевкой бросает наемник, прежде чем подняться на ноги.

Ада дожидается, пока дверь захлопнется позади него, и скрип половиц стихнет вдали, прежде чем обратится складывающему больше не нужную карту рыцарю:

— Сир Ричард, — собственный голос кажется ей слишком смущенным, и она торопливо прочищает горло, — в моей комнате есть вторая кровать, вам совсем не обязательно…

— Нет! — вспыхнувшего на его щеках румянца не скрывает даже лежащий на лице свет пламени. Он будто и сам удивляется собственной реакции и спешно извиняется: — Я… Кхм… Прошу прощения за резкость.

Ада бросает быстрый взгляд на Коннора, вновь занявшего стул сбоку от них и теперь молча наблюдающего за всем со стороны, но тот лишь пожимает плечами.

— Я уже говорил, — меж тем продолжает Ричард, — я не могу позволить девушке спать в одной комнате с мужчиной, кем бы он ни был…

— А я не могу позволить вам спать на полу из-за меня, — с упрямством возражает Ада. — У меня двое старших братьев, сир, я не привередлива.

— Это лишь одна ночь, мона. Ее можно пережить. А я, как рыцарь Делориана, не поставлю своего удобства выше вашей чести.

Коннор позади него усмехается и качает головой.

Ада беззвучно вздыхает и отворачивается к стене, будто висящая на ней рыболовная сеть с приделанными к ней старыми крючками захватывает все ее внимание. Наружу рвутся слова о том, как же это чудовищно несправедливо — обращаться с ней, как с нежной и хрупкой девицей, даже несмотря на все то, что она успела пережить со дня их встречи. Все то, что уж действительно нежным и хрупким девицам даже и не снилось. Живя дома, Ада покорно мирилась с нуждой скрывать ото всех собственные поездки на охоту с братьями или то, что ни один из них и близко не мог потягаться с нею в верховой езде, и уж тем более то, что в седле она держалась исключительно по-мужски, а уже в одиннадцать лет до смерти перепугала братьев кровью, вдруг проступившей на ее светлых штанах после излишне резкого прыжка на лошади. Всю жизнь она прятала то, что не полагалось благородным служителям Тары — тем, кого высший свет желал видеть в каждой девушке и каждом юноше, готовящимся к браку с кем-то знатнее себя, тем, кто должен был следить за порядком внутри семьи и дома, но никак не жить по-настоящему, подобно их супругам. Едва спустившись с седла, она бежала к уже ждавшей ее ванне, чтобы смыть с себя лошадиный и собственный пот — последние улики ее преступлений против высшего общества, а после вновь облачиться в шелк и бархат, по сдержанной имперской моде пустить по шее нить мелкого жемчуга, самой Аде казавшейся много хуже удавки.

Но сейчас, в прогретой комнате на втором этаже таверны, за много миль от родного дома и в окружении тех, кого еще совсем недавно она не знала вовсе, а теперь чувствует себя в безопасности от одного лишь их присутствия рядом, она больше не та, кем была прежде. Не благородная юная мона, готовящаяся стать женой благородному же незнакомцу и скрывающая свои неподобающие, но такие незначительные проделки. Теперь она — искатель приключений, путешествующий среди опасностей в самой странной компании, какую Ада только могла себе представить, беглянка, нашедшая способ хоть на время скрыться от навязанной судьбы и, наконец, взять собственную жизнь в свои руки. Еще этим утром она могла быть убита одним из чудовищ, о существовании которых прежде знала лишь с чужих слов. Так неужели, даже несмотря на это, она, Лодур подери, не может позволить себе отойти от придуманных далекой от этого места знатью правил приличия и провести всего ночь на соседней с мужчиной кровати, раз уж свободны здесь оказались лишь двухместные комнаты?

— Ада, — выдавливает она из себя вместо всего этого, рвущегося, словно обозленная собака на цепи.

— Что? — вновь занявшийся уже немало пережившей картой Ричард поднимает глаза.

— Не “мона”. Просто Ада. Прошу.

Он растерянно кивает, а она вновь было разворачивается к камину, когда они слышат голос Коннора:

— Я уж потеснюсь. Если посреди ночи обниматься полезу — это чтобы на пол не свалиться, так и знай.

Ада невольно прыскает, вновь обращая к догорающему огню спину, и краем глаза успевает заметить промелькнувшую на прежде неизменно серьезном лице рыцаря улыбку — впервые за все время их знакомства.

***

Ночь не приносит с собой сна. Ада ворочается в постели, скидывает с себя одеяло, когда становится слишком жарко, и вновь натягивает его до самого носа, едва почувствовав холод. К полуночи все звуки, прежде долетавшие до нее с первого этажа, смолкают. Последним исчезает нестройное, а местами и откровенно фальшивое пение нескольких голосов, начавшееся, как только кем-то была обнаружена старая расстроенная лютня. Из того, что Аде все же удалось разобрать, она услышала несколько уже известных ей баллад весьма пристойного содержания, а следом, когда языки поющих стали заплетаться еще сильнее, узнала и о любви между благородной имперской дамой и юным конюхом, протекавшей прямо в конюшне, под осуждающими взглядами живших в ней лошадей; о золотоволосой деве-воительнице Сесилии, пожелавшей выйти лишь за того, кто сумеет одолеть ее в бою, а по итогу сделавшейся женой вербера, в своем зверином облике одолевшего ее не только на ристалище, но и в первую ночь их брака, — все это неизменно с забытыми словами, пропущенными или перепутанными строчками и даже целыми куплетами, о которых певцы спорили, не прекращая подыгрывать себе на лютне. Следующая баллада рассказывала о славных похождениях одного из сыновей Сесилии и оборотня, но припомнить поющие сумели лишь ту ее часть, где юный герой берет себе в жены разом пятерых дев, а ночь все они — в многочисленных подробностях — проводят на одной огромной кровати. Когда же, в конце концов, репертуар невидимых певцов иссякает, они разбредаются по комнатам, оставляя Аду в мертвой тишине, через которую пробивается лишь сильно приглушенный шум моря.

Она переворачивается на другой бок и подкладывает под голову согнутую руку, глядя на пустующую соседнюю кровать. Где-то в глубине груди вновь просыпается мерзкое чувство обиды, которое Ада торопливо затаптывает, будто тлеющий уголек, грозящий разрастись в целый пожар, если оставить его без надзора.

Он вовсе не хотел ее обидеть. А она сама для него никакая не аристократка, жаждущая свободы всей своей душой, и, возможно, чем-то даже похожая на него самого, а всего лишь обычная безродная служанка. Не обремененная долгом перед собственной семьей и договорным браком с нелюбимым. Он не знает, какие чувства пробуждают в ней его слова, лишь хочет быть галантным с девушкой, как истинный рыцарь.

На потолке, когда Ада укладывается на спину, привыкшие к темноте глаза различают неровные пятна плесени.

Когда она шла на все это, когда впервые выдала себя за кого-то другого, ей вовсе не думалось, что будет столь трудно поддерживать собственную легенду. Не потому, что она не могла прикинуться кем-то другим — она всю жизнь делала именно это, а сейчас лишь открывала настоящую себя. Дело было вовсе не в этом. Трудно ей было вмиг скрыть, безжалостно, раз и навсегда затоптать в себе чинную барышню, которую она создавала и взращивала всю свою жизнь под тщательным присмотром матери. Ада опускает веки и слышит, как под чьими-то шагами тихо скрипят половицы в коридоре. Вся ее жизнь — настоящая череда лжи, в которой она могла быть собой лишь короткие счастливые мгновения, большую часть времени послушно нося требуемую маску. Но она всегда считала ее чем-то отдельным от себя, тем, что всегда можно снять разом и целиком, отбросить в сторону. Теперь же она начинает понимать правду. То, как подло чужая личина стала срастаться с ней настоящей, даже отброшенная в сторону она не сдавалась, оставила часть своих корней, как самый отвратительный сорняк, чтобы возвратиться вновь и задушить, навсегда лишить шанса даже на временную свободу. Рано или поздно Ада вернется обратно в золотую клетку — она понимает, что этого не избежать. Станет женой тому, за кого была сосватана еще до своего рождения и кого видела лишь на одном единственном портрете, станет носить его фамилию и станет матерью его детей — наследников его рода, а не ее. О том, где она была рождена в действительности, будут знать немногие в столице, там она станет тенью мужа, придатком, который словно и не существовал до встречи с ним. И она готова вернуться, смириться и принять свою судьбу. Позже, но только не сейчас, только не когда она лишь начинает открывать для себя этот пугающий и опасный, но завораживающе прекрасный мир, не когда…

Ада резко подскакивает и садится на кровати от грохота и крика за стеной. В первые мгновения она наивно пытается убедить саму себя в том, что кто-то все же свалился с кровати во сне, но спешно отметает подобные мысли, когда возникшую в соседней комнате возню прерывает звук удара и новый крик:

— Не убивай его! Нет! Нет!

Еще ничего не понимая, Ада оказывается на ногах, второпях натягивает штаны и бросается в соседнюю комнату как была, босиком. Из-за чуть приоткрытой двери на пол падает полоса голубоватого света, а прочие постояльцы один за другим высыпаются в узкий коридор, сквозь зевки вызнавая друг у друга о случившемся.

— Какого Лодура вы тут устроили, выродки поганые?  — громко негодует один из них, перекрикивая все прочие голоса. — Морды бить решили, пока честные люди уж третий сон видят?

— Да трахались поди, — кто-то пьяно хихикает. — Кровати-то соплями сколочены. Р-раз! — и развалилась!

— А я говорю дрались они, дубина! Чего б им иначе орать, что убивают, а?

— Так его самого небось бабы как видят — и не такое орут!

— Ты кого дубиной назвал, а? А ну повтори, ты… Ты...

Не дожидаясь продолжения Ада врывается в комнату первой, громко захлопывает дверь перед самым носом прибежавшего на шум хозяина таверны и, недолго думая, подпирает ручку валяющимся у входа стулом. Через створки слышатся звуки разгорающейся между спорщиками потасовки.

— Ты мне нос сломал! — выкрикивает по эту сторону двери незнакомый голос с теллонским акцентом, лишь самую малость меньшим, чем у Блеза. — Сломал, урод!

На полу, у самого порога, брошен плотный кожаный мешок и два выкатившихся из него камня, колдовской свет которых и видела прежде Ада. Теперь же он дает ей как следует осмотреть происходящее, пока хозяина таверны в коридоре отвлекают разъяренные вопли и грохот тел.

В дальнем углу, растрепанных и помятых, она видит Коннора и Ричарда. Их ничего не понимающие взгляды задерживаются на ней лишь на миг, прежде чем вновь обратиться к центру комнаты, где незнакомый Аде парень, брыкаясь и плюясь стекающей в рот кровью, пытается выбраться из-под сидящего на его спине Блеза. Лицо наемника, стоит ему откинуть назад несобранные кудри, зловеще озаряет тусклый неестественный свет, в котором его нечеловеческие глаза выглядят по-настоящему пугающими. Коленями Адан прижимает чужие руки и за светлые волосы оттягивает голову назад, удерживая лишь в нескольких дюймах от пола.

— Это станет наименьшей из твоих проблем, — цедит он холодно, но Аде слышатся дрожащие нотки ярости в его голосе, — когда я вскрою твою гнилую глотку, мелкий ты уебок.

Свет камней прокатывается по лезвию прижатого к горлу кинжала и исчезает, словно сорвавшаяся вниз капля. Прижатый к полу парнишка чувствует холодное прикосновение стали и замирает, пока струйка крови из разбитого носа перетекает на подбородок через дрожащие губы.

— Не надо, прошу!

Ада поворачивается на уже знакомый ей голос и лишь сейчас замечает во мраке, куда едва дотягивается свет, второго незнакомца, с круглыми от ужаса глазами жмущегося к стене между двух затворенных окон. Она не может как следует рассмотреть лица парня, но даже тьма не в силах скрыть того, как мелкая дрожь бьет его тело.

— Кто дал тебе этот кинжал? — едва слышно спрашивает Блез в повисшей за криком тишине.

— Отпусти его! Пожалуйста, отпусти!

На дверь обрушивается град ударов. Лишь сейчас Ада замечает, что шум драки снаружи утих.

— Кто дал тебе этот сраный кинжал?! — голос наемника почти срывается на крик, и сердце Ады подпрыгивает к самому горлу. — Кто научил тебя, маленького обсоска, как вскрыть им горло и не вымазаться в крови, будто ты ссаный мясник?!

— Ты! — выкрикивает парень, с шеи которого уже срываются первые алые капли. — Ты!

— И им же ты думал меня прирезать? Стоило заколоть тебя еще тогда, а не вкладывать в твою предательскую...

— Нам пришлось, Блез! Мавр не дал нам выбора, когда ты сбежал!

Пальцы наемника разжимаются, и от неожиданности парень падает щекой в собственные кровавые плевки. Лишь чудом его горло не напарывается на кинжал. Второй расценивает это как разрешение продолжить и спешно тараторит:

— Я говорил Рагну, что мы не должны подчиняться Мавру, что мы должны найти тебя и предупредить обо всем, а не идти против…

— Ты забыл уже, что Мавр с Киллианом на инициации сотворил?! — его товарищ зло дергается под молчащим Блезом. — Он в нужник сам сходить не может и не сможет уже никогда! Всех, кто к нему заходит, покуда он в сознании, убить себя просит, а ему восемнадцать только стукнуло, всего на год тебя и меня старше! И ты себе такого хочешь?!

Ада неотрывно смотрит на Блеза, будто все ее тело вдруг окаменело, словно вокруг нет больше никого. От ярости, охватившей его едва ли минуту назад, не остается и следа. Его лицо замирает, будто посмертная маска, а невидящий взгляд упирается в одну точку. Ада ничего не понимает и Ада боится. Боится до ужаса, как будто невидимая рука вдруг сталкивает ее с обрыва в темную пучину липкого страха, обволакивающего все тело, заползающего в нос, уши и рот, не дающего сделать ни единого вздоха. Ада хочет сорваться, вцепиться в его рубашку, встряхнуть и накричать, чтобы он пришел в себя, снова стал прежним. Таким, к которому она успела привыкнуть: холодным, расчетливым, тем, кто, как ей казалось, всегда знает решение, всегда находит способ справиться со всем, с кем рядом она могла не бояться.

Остальные были теми же, кем была и она сама, — крохотными рыбками, впервые заплывшими в огромное море, но именно Блез был их проводником сквозь тьму и неизвестность, надежным светом, за которым можно было следовать, и рукой, за которую можно было держаться, если тьма все же укрывала их с головой.

Ада не может вспомнить, чтобы хоть что-то прежде наполняло ее большим ужасом, чем вид его остекленевшего взгляда и побледневшего — даже в неестественном голубоватом свете — лица.

— Блез! — вместо нее срывается второй парнишка.

Наемник вздрагивает и проводит ладонью по лицу, трет глаза и нервными пальцами заглаживает назад распущенные волосы, тут же спадающие обратно.

— Мавр не посылал вас меня убивать, безмозглый ты говнюк, Рагн, — он с явным трудом ухмыляется. Почти болезненно. — Кого? Двух только заклейменных молокососов?..

— Как он там сказал сейчас? — вдруг обрывает его Коннор. — Когда ты… сбежал?

Блез поднимает на него лицо. С таким неправильным, таким потерянным, таким не сходящимся с ним прежним, привычным Аде Блезом, взглядом.

— Ты не понял... — вмиг охрипшим и будто бы не своим голосом отзывается Адан и запинается.

— Отлично я все понял, лживый мудила, — Коннор угрожающе делает шаг к нему. — Мавру ты, видать, забыл рассказать о новом контракте, а? Да и треть от сокровищ тебе не для него нужна, так ведь? Все правильно я понял? Чего молчишь?

— Какой еще контракт? — парень, только что моливший о пощаде для друга, вмиг изменяется. Он делает шаг вперед, в круг света, и будто бы становится чуть выше ростом. Лицо у него оказывается еще более веснушчатым, чем у самой Ады, а в его голосе ей слышатся разом и трепет, и снисхождение: — Он — Правый Угол Триады, рука с мечом, избранная Вершиной. Кто ты такой, чтобы он заключал с тобой контракты?

— Правый Угол Триады, — с издевательским почтением повторяет за ним Коннор, в упор глядя на напряженно молчащего Блеза. — Рука с мечом. Так значит, мы можем гордиться. Нас развел не просто лживый урод. Нас развел лживый урод, который обучал новых головорезов для самого Мавра!

— Это ведь неправда, — дрожащим голосом бормочет Ада, — скажи ему, что это неправда!

— Прости, принцесса, — Блез печально усмехается. Словно и вправду стыдится.

Внутри у нее что-то болезненно обрывается, а в горле встает ком.

— Блез… — тихо окликает его веснушчатый парнишка и облизывает губы. — Что нам делать?

В его голосе — растерянность потерянного ребенка, среди творящегося вокруг него хаоса наконец отыскавшего того, кто должен помочь. Наемник сдвигает ноги и названный Рагном парень давит почти вырвавшийся всхлип, пока пытается шевельнуть занемевшими руками.

— Почему Мавр узнал так быстро? Я оставил лошадь и почти все вещи в Гренне, не сказал никому, кроме…

— Он получил письмо. Отсюда, из Траноса, — не сказал от кого, но тут же отправил нас за тобой. Кто-то в этом городе сдал тебя, Блез.

— Выродок, который знал, что мы здесь задержимся. И не погнушался связаться с Триадой… — медленно бормочет Адан. Он зарывает пальцы в волосы лежащего под ним парня, перебирает пряди почти ласково, прежде чем резко сжать их в кулак и приложить того щекой об пол.

— Ты совсем двинулся?! — на уже перепачканных губах юного наемника выступает свежая кровь, а на глаза наворачиваются слезы. — Ты мне зуб чуть не выбил! Твою мать! Я не хотел тебя убивать, я сам подыхать не хотел! Уж ты-то должен понять!

Блез поднимается с него и, нисколько не меняясь в лице, с силой пинает в бок. Заставляет скрючиться от боли, заскулить, будто несправедливо побитая собака. Ада закрывает рот рукой, не в силах отвести взгляд.

— Сломайте мне там хоть что-то, уроды, и я лично ваши бошки на вертелы насажу, усекли? — гремит за дверью взволнованный трактирщик.

— Думал, ты в безопасности, раз спас свою жопу от Мавра? — перекрикивает его Блез, отходя в сторону. Обеими руками он хватается за край стола и с грохотом опрокидывает на пол, брызги стекла и холодного масла из разбитой лампы разлетаются по комнате — Ада вздрагивает, когда чувствует холодную каплю, стекающую по босой ноге. — Думал, что сможешь мне горло во сне вскрыть? И теперь думаешь, что я дам тебе уйти живым?

Блез подходит к попытавшемуся было забиться в угол парню и, взяв за грудки, заставляет подняться на ноги. В его круглых голубых глазах — неподдельный, звериный ужас.

— Прошу, — шепчет он темными от сохнущей крови губами, когда в чужой руке сверкает сталь кинжала. — Прошу, Блез, я не хочу умирать…

— Меня тошнит от тебя, — холодно и безжалостно цедит наемник, заставляя того вжаться в стену спиной. — Пять лет я растил из тебя безупречного убийцу, я учил тебя всему, что знал, а ты не смог даже зарезать спящего? Замешкался, упустил свой шанс. Ты — позор, Рагналис. Я сдохну от стыда, если хоть кто-то еще узнает, что это я обучал тебя.

Ада с мольбой смотрит на напрягшегося Коннора, на Ричарда, так и не проронившего ни слова, так и не сделавшего ни единого шага из угла, где застали его неожиданные вести, но не сводящего тяжелого взгляда со спины наемника. Позади слышится судорожный всхлип Рагна.

— Я не смог. Я не могу убить тебя… Блез, я… — по его щеке скатывается первая слеза, — я не знаю, о чем я вообще думал… Сеймус говорил мне, говорил, правда говорил, но я его не послушал, я… Я боюсь его, Мавра, и думал, что… что так он не тронет нас, но я не могу… Не могу… Только не тебя, понимаешь?..

Рагн жмурится, заметив движение руки с кинжалом. Удары в дверь становятся сильнее.

— А ну откройте, пока я кого за городской стражей не послал! Слышите вы?!

Гробовую тишину комнаты, в которой, кажется, перестают дышать разом все, прорезает испуганный вскрик.

Блез зажимает парню рот и крепко держит его запястье, не позволяет перевернуть рассеченную лезвием ладонь, пока по ней стекает кровь. Боящаяся вздохнуть Ада следит за тем, как чужой окровавленной рукой Адан пятнает стены, как грубо встряхивает ее, орошая каплями доски пола.

— О боги! — вдруг отмирает второй парнишка. — Ты что, правда убил его? Ты убил его, проклятый мясник! — в его руке появляется собственный кинжал, которым он не поморщившись взрезает ладонь до самого запястья. — Мы верили тебе! Рагн верил тебе! Ты чудовище, Блез! Чудов… — он с шумом падает на пол и изо всех сил сжимает руку в кулак, беспорядочно размазывает стекающую кровь по доскам.

— Что ты наделал? — неожиданно даже для самой себя взвизгивает Ада. — Что ты наделал?!

— Всего лишь вывел крыс, — наемник отступает назад и дрожащий Рагн сползает по стене на пол.

Тишину за дверью разрушают грузные шаги, торопливо удаляющиеся в сторону лестницы.

Выждав, пока они стихнут совсем, Блез распахивает ставни на одном из окон и на миг высовывается наружу. В комнату врывается холодный ночной воздух.

— Снимайте кошели, быстро, — вполголоса командует Адан. — Времени мало. Мечи можете оставить, кинжалы — мне.

Без единого возражения оба начинают возиться с притороченными к поясам кошелями, пачкая их стекающей по пальцам кровью, пока сам Блез ищет что-то в собственном вещевом мешке.

— Отлично, — он кивает брошенным ему под ноги вещам. — Трактирщику скажу, что сбросил трупы в море с обрыва. На кровь приплывают русалки, искать никто не станет. Мелочь ваша — ему за молчание, кинжалы пусть на стену повесит, покрасуется богатством, они здесь это любят.

— Он не станет молчать, — затравленно шепчет веснушчатый Сеймус. — Особенно, если спросит Мавр, да и кинжалы наши он враз признает.

— На это я и надеюсь. Если притащится сюда, то пусть послушает, как я разделал вас обоих, и посмотрит на ваши пожитки — Блез фыркает. — На улицу выберетесь через окно, там пока никого. Лошадей своих не брать, по дороге до города не идти, никому на глаза не попадаться и внимания не привлекать. Рагн, умоешься, как найдешь где, — тот кивает, безуспешно растирая по лицу подсыхающую кровь, прорезанную дорожками слезинок, и шмыгает носом. — В городе найдете Тритона, ему скажете что от меня, объясните, что и как. Наедине, ему верить можно, кому попало в его команде — нет. Разошлись мы с ним дерьмово, но вот это его задобрит.

Наемник разворачивает прежде зажатую в кулаке тряпицу и протягивает руку Сеймусу.

— Это что, настоящая? — выдыхает тот, а Ада приподнимается на носочки, чтобы рассмотреть отливающий золотом предмет. — Брошь Правого Угла?

— Такая же настоящая, как и я Правый Угол, — Блез вновь заворачивает маленькую золотую триаду и всовывает в чужую руку. На миг его собственная ладонь разворачивается к Аде тыльной стороной, где линии черной татуировки один в один повторяют узор броши. — Бери живо, пока не передумал. Таких всего три на Материке, Тритону хватит, чтобы его сраная гордость угомонилась. Кроме него ничего никому не говорить, пусть вас на борт возьмет, как обычную криворукую матросню, а на Островах сойдете. Руки отрубленные вы, по правде, больше заслужили, но у него в команде есть умельцы, — наемник невольно бросает взгляд на собственную метку, — намалюют вам чего поверх. Усекли? Валите теперь. Живо!

Оба срываются с места и бросаются к распахнутому окну, но резко останавливаются.

— Там кусты, — веснушчатый Сеймус смотрит с непониманием. — Шиповник.

— Именно он.

— Но мы ведь…

— Трупам без разницы, куда их выкинут и откуда потащат к обрыву.

— А если мы глаза себе выколем? — не выдерживает Рагн.

— Очень на это надеюсь, — Блез морщится, — но вряд ли. Прыгай, неженка, пока я тебе не подсобил. И тихо там, никто вас услышать не должен.

Парень переминается с ноги на ногу, прежде чем задержать дыхание, будто бы он вот-вот нырнет в воду, и перемахнуть через подоконник. Снизу слышатся треск веток и сдавленный стон. 

Стоящий у окна Сеймус выглядывает наружу, силясь рассмотреть происходящее и не свалиться другу прямиком на голову. Он нервно облизывает пересохшие губы и вдруг прижимается к Блезу, скрещивает руки на его спине, прячет лицо на плече. Ада не видит лица наемника, лишь замечает, как одной рукой он чуть хлопает парня между лопаток, прежде чем тот срывается и вслед за другом исчезает во тьме ночи.

***

Блез покидает их второпях, не сказав ни слова и не дав времени обратиться к себе. С его уходом комната погружается в тишину, странную и неестественную после всего, что в ней случилось. На какой-то миг Аде даже начинает казаться, что это и вправду было лишь правдоподобным сном, и стоит ей проснуться — все образумится, станет как прежде. Украдкой она щипает собственное запястье, но ничего не меняется. На своих местах остаются неровные пятна крови, уже впитавшиеся в древесину, перевернутая мебель и воспоминания, излишне яркие даже для самого красочного сна.

Чуть помявшись у стены, Ада с осторожностью проходит к пустующей кровати и присаживается на самый край. Напротив нее молчащий Ричард опускается на кровать рядом с Коннором, но в дальней части комнаты Ада замечает его перетащенные на пол постельные принадлежности, смятые и разбросанные от неожиданного пробуждения.

По ощущениям Ады, в неловком молчании они проводят ничуть не меньше часа, на деле же — едва ли пятнадцать минут. Никто так и не возвращается к их двери, словно бы все уже успели позабыть о них, даже разгневанный трактирщик не торопится сунуться к ним вновь. Коннор нетерпеливо ерзает на месте, то и дело поглядывая на угрюмого друга, но поняв, что разговора от того не дождется, берется за наведение порядка.

Перевернутый стол возвращается на прежнее место, а в камине, после недолгих раздумий, вновь разводится огонь, наконец освещающий все теплым живым светом. Когда бывший кассатор тянется к позабытым на полу светильным камням, Ада не выдерживает и, соскользнув с кровати, присаживается рядом с ним на корточки.

— Что это такое? — спрашивает она тихо, одними губами. Спрашивает вовсе не о том, что сейчас волнует ее в действительности.

— Штолцервальдские светляки, — так же тихо отвечает Коннор и протягивает ей один.

— Никогда такого не видела, — камень перекатывается по сложенным вместе ладоням, играет колдовским светом по коже, окрашивая ее в мертвенно-голубой.

— Я тоже, слышал только. На поверхности они диковинка, слишком дорогие, чтобы заменить обычные светильники. Тепла от них нет, да и свет больно мерзкий, но в гномьих королевствах только их и используют. 

— Почему не огонь? — Ада возвращает светляка в его раскрытую ладонь и украдкой оглядывается на не двигающегося с места рыцаря, пока Коннор завязывает мешочек с камнями.

— Считают, через огонь Беленус их отыскать может, — он пожимает плечами. — Не знаю, как оно у них в самом деле, но скоро все и сами увидим.

Они оба вздрагивают от скрипа дверных петель. Ричард оказывается на ногах, стоит лишь Блезу перешагнуть порог.

— Слушай, — Адан устало прикрывает глаза и заглаживает так и не собранные волосы назад. — Знаю, что ты скажешь, дай сперва…

Ада не успевает заметить, как все происходит, собственный вскрик доносится до нее будто бы издалека. В один миг потерявший бдительность наемник оказывается на полу. Между бледных пальцев, взметнувшихся к лицу, проступает кровь.

Тяжестью собственного тела Ричард вжимает менее крупного противника в пол. Его кулак проезжает по чужой скуле.

— Знаешь, что я скажу, лживый выродок?! — зло срывается рыцарь. — Что мне еще не доводилось видеть ублюдка хуже тебя! Что я проклинаю день, когда Лодур свел нас с тобой! Вот что я скажу! — за грудки он подтягивает к себе опешившего наемника и с силой встряхивает. — Ты врал мне! С самого начала врал!

Подорвавшийся разнять их Коннор останавливается рядом, готовый оттащить друга в любую минуту. 

— Потому что мне пришлось, твою мать! — Блез цепляется за его руки, пытаясь высвободиться. — Ты бы не взял с собой беглого раба!

— Я не взял бы с собой и ублюдка, лгущего и дышащего одинаково часто! Зачем ты остался с нами? Не боишься бежать от самого опасного человека в Гренне, но боишься запрета покидать город в одиночку?!

— Нет такого запрета! Нет! — кровь из разбитых губ стекает по щеке наемника, но он словно не замечает ее. Он говорит торопливо, наконец завладев вниманием Ричарда: — С меткой Триады можно отправиться в любую часть империи. Я соврал, но мне нужны были спутники!

— Чтобы, если нас догонят люди Мавра, ты бы смог сбежать, пока нас будут резать?! — удар вновь приходится по той же скуле, съезжает вбок.

— Хватит уже! — не выдерживает Коннор. — Отпусти его!

— Чтобы добраться до тайников! — из-за наклоненной головы алая струйка сбегает из носа вбок. — Ты уже был в одном, ты сам видел, что в одиночку там не выжить!

Ричард разжимает руки, отбрасывая Блеза от себя, и встает с пола, пока наемник тыльной стороной ладони пытается обтереть кровь с лица. Красные мазки пятнают черный треугольник Триады.

— Зачем на самом деле тебе в тайники? — рыцарь отходит в сторону, и Ада осмеливается выдохнуть.

— Чтобы бежать в Теллону, — вместо него отвечает Коннор и в сердцах сплевывает в сторону.

— Твой дружок догадливее тебя, — Блез нервно усмехается, садясь на полу.

— Пошел ты. Будь я и вправду догадливым — давно бы понял, какой же ты гнилой.

— Ты думаешь, — Ричард качает головой, вновь приближаясь к наемнику, — что кто-то вроде тебя достоин получить хоть монету из этих сокровищ? Кто-то, готовый оставить за собой след из трупов, лишь бы уцелеть самому?

Только сейчас Ада, как и сам Блез, замечает подхваченные им из собственных вещей ножны. Позабыв о гордости, безоружный наемник поджимается, пытается отползти назад. Шипение клинка заглушает глухой удар его спины о стену.

— Ты — проклятое отродье Лодура, — острие меча смотрит ему в лицо. — Твоя жизнь не стоит чужих страданий и смертей. Чего бы ты не желал — ты этого не заслуживаешь.

Мгновение назад нервно метавшийся в поисках спасения взгляд Блеза замирает, а в голос, стоит ему заговорить, возвращается былой угрожающий лед:

— Не тебе судить меня, высокородный мальчишка. Я делал только то, что следовало, чтобы выжить. Ты не можешь винить меня за то, что я хочу жить.

— У меня нет власти судить тебя, — клинок останавливается в паре дюймов от беззащитного горла. — Но, если только ты не сумеешь сбежать отсюда, тебя быстро отыщет тот, у кого есть. А я отдам тебя городской страже и сделаю так, чтобы ты не сумел.

Подскочившая на ноги Ада видит, как расширяются зрачки наемника, заполняют собой глаза, лишают их обычного нечеловеческого вида. Холодность, было вернувшаяся к нему лишь пару мгновений назад, тает, будто настоящий лед над огнем.

— Ты этого не сделаешь…

— Это то, чего ты заслуживаешь.

— Никто не заслуживает попасть в лапы Мавра! Никто! Ты не знаешь его! Ты не знаешь, на что он способен!

В его глазах уже не простой страх, в них — настоящий ужас.

— Никто не заслуживает умереть за тебя, — жестко припечатывает Ричард. — Мне плевать, что будет с тобой, как и тебе было плевать на нас. Я — рыцарь Делориана и я совершу свой подвиг без помощи лживого ублюдка. Ты не стоишь того, чтобы позабыть о чести. Едва ли ты вообще хоть чего-то стоишь.

— Никакой ты не рыцарь, если отдашь меня ему! — Адан мотает головой. — Мавр никогда не убьет меня, смерть — самый надежный побег от него, а он такого не допустит! Пять лет он превращал мою жизнь в кошмар, он отобрал у меня все, что мог, но тогда я еще был наемником Триады! Если я вернусь туда как беглец, я развяжу ему руки! Ты и представить не можешь, что он готовит для меня, я сам не могу!

— С чего такая честь? — Коннор делает шаг ближе, с опаской глядя на меч у дергающегося кадыка. — Почему из всех наемников Триады именно ты?

— Потому что… — его губы чуть дергаются. — Потому что я убил его брата.

Коннор оторопело присвистывает, а складка между бровей Ричарда становится чуть глубже.

— Я не хотел этого! — срывается Блез. — Он не был чудовищем вроде Мавра, я не хотел убивать его, мне пришлось, чтобы выжить самому! Двурукий отдал меня ему на инициации, думал, мое убийство закончит его обучение. Они все так думали! Сунули меня под меч, будто кусок мяса, но это я убил его. Убил, чтобы он не убил меня, а не потому, что хотел этого! Я бы отдал все, лишь бы тогда мне выпал другой брат!

— И Мавр сделал тебя своим Правым Углом? Поставил убийцу брата готовить новых наемников, преданных тебе сильнее, чем ему?

— Он сделал меня Углом не ради этого, — Блез горько усмехается, и на миг отблеск пламени странно отражается в его глазах. — Он поставил меня учить этих детей — все пять лет — чтобы в конце концов мне пришлось выбрать тех, кому придется умереть. Чтобы именно я был тем, кто пошлет их на убой, как послали меня, — он поднимает взгляд на Ричарда и тот едва заметно вздрагивает. — Ты думаешь, он послал этих двоих просто так? У него полно первоклассных убийц, а он выбрал двух сопливых малолеток? Он хотел, чтобы я выбрал, между их жизнью и своей, хотел, чтобы я лично убил их обоих, — никто не перебивает, и он продолжает: — Тот парень, Киллиан. Он победил, но Мавр вышел против него сам, по своей прихоти. Он одним ударом перебил ему позвоночник, а я даже помешать не успел. Я не дал добить его, и что теперь? Я не спас его и только сильнее обозлил Мавра. Киллиан был лучшим из них, а теперь он даже ходить не может, он мечтает о смерти, и все это из-за меня! Не будь меня — он был бы цел. Все только потому, что я сам не захотел умереть еще тогда. Двурукий сдерживал Мавра, пока был у власти, но Двурукого больше нет, и этот сраный клад — мой единственный шанс.

Ада чувствует, как болезненно сжимается сердце. Она смотрит на него, загнанного в угол, разбитого, вымазанного в собственной крови, никому не нужного, и сама не понимает, как могла быть столь слепа прежде. Как она могла смотреть и ничего — совершенно ничего — не видеть? Как могла не понимать, что что-то не так?

— Хорошо, — вдруг пугающе спокойно заговаривает наемник и облизывает пересохшие губы. — Должно быть, ты прав, сир. Прав, что я не заслуживаю жизни, — Ада видит усилия, с которыми Ричард не позволяет себе отвести взгляд. — Но, раз уж твой приговор таков, сир рыцарь Делориана, то исполни его сам. Одари отродье Лодура милостью воина Тара.

— Ты совсем двинулся? — Коннор переводит взволнованный взгляд с одного на другого и невольно делает шаг к другу, все никак не опускающему меч.

— Окажи мне честь, сир Ричард, — не обращая на него внимания продолжает Блез, и Аде становится холодно, несмотря на горящий в камине огонь. — Я долго обманывал смерть, но, если уж мое время пришло, дай мне принять ее быстро. Дай мне умереть от твоего меча, а не захлебнуться своей кровью в подвалах Мавра. Пусть сам Герес снизойдет до моей души, павшей от меча троебожца, и проводит ее в мир мертвых, как душу воина.

Клинок мелко дрожит, вместе с рукой рыцаря, но не двигается с места.

— Давай уже! — не выдерживает наемник. — Убей меня сам, если по-твоему я этого заслуживаю!

— Не делай этого! — Коннор пытается схватить друга за плечо, но тот грубо стряхивает его руку.

— Убей меня, благородный сир! Очисти свою гнилую империю от скверны, которую она сама и породила! Давай!

Монд сжимает меч крепче, пытаясь скрыть дрожь рук, но Ада видит, как вздрагивают его губы. Острие не сдвигается к горлу.

— Кишка тонка убить меня, а? Вот на что ты способен? Ездить по чужим ушам титулом, который тебе достался благодаря папаше, а грязную работу оставлять другим?! — собственные слова злят его еще сильнее. По-прежнему сидя на полу Блез чуть приподнимается, почти касаясь клинка горлом. — Ты слишком хорош для этого или просто штаны намочил? Убей меня, сраный слабак! Скольких теллонцев на войне убил твой папаша?! Двух? Трех? Пару десятков? А может, ни одного? Это в него ты такой бесхребетный трус?! Убей меня наконец и напиши ему об этом! Напиши, что ты сам приговорил меня к смерти! За то, что он и его высокородные дружки-ублюдки разрушили Ферран, за то, что я пережил осаду, потому что моя мамаша раздвигала ноги за еду, и за то, что меня выкупили работорговцы, когда ей нечем было оплатить ваши подати! Из-за выродков вроде твоего отца я сейчас здесь, так закончи его дело и убей меня наконец, пусть он гордится тобой! Пусть рассказывает прочим благородным выродкам, как его сын убил поганого теллонца! Давай уже, будь ты проклят!

— Нет, сир, прошу! — Ада выскакивает перед замершим Ричардом, уловив, как чуть шевелится его рука, и судорожно прижимается к тяжело дышащему Блезу, пытается заслонить его собой. Невольно рыцарь отдергивает руку назад, чтобы не задеть ее. — Не убивайте его! Пощады! Пощады!

— Думаешь, отдашь меня Мавру и заживешь дальше? — тихо продолжает наемник. прочистив горло и даже не глядя на Аду. — Найдешь свой сраный меч и станешь героем, пока я буду медленно подыхать, забыв собственное имя? Так вы делаете это здесь, в империи? Этому учит своих воинов Тар?

Ричард поджимает дрожащие губы и в сердцах отшвыривает меч к стене, будто ядовитую змею. Ада вздрагивает от испуга и жмется к Блезу плотнее, чувствует, как его сердце колотится о ребра, будто пытается вырваться наружу. С силой она стискивает его холодную, испачканную в крови ладонь, чтобы успокоиться самой, и чувствует, как пальцы чуть сжимаются в ответ.

Сбоку от них громко хлопает дверь.

***

В свою комнату Ада возвращается, лишь раздобыв миску холодной кипяченой воды у заспанной и на удивление неразговорчивой жены трактирщика. Та смотрит странно, будто бы с подозрением, но и словом не поминает хоть что-то из случившегося, словно ничего и правда не было. В темных коридорах, пробираться по которым приходится на ощупь, нет ни души, словно весь постоялый дом разом вымер, из-за закрытых дверей не доносится даже храпа. Едва ли удивительно, что после вестей о закончившемся убийствами мордобое все предпочли запереться в комнатах и до самого утра не подавать признаков жизни.

Немного помявшись у собственного вещевого мешка, среди прочих вещей Ада все же находит чистую прокипяченную ткань, для сохранности завернутую в тряпицу, и, краснея, вытаскивает ее наружу.

Блез сидит на второй кровати молча и недвижимо, так же, как она и оставила его, уходя. Свет масляной лампы скользит по неровным стенам и его равнодушному лицу, придавая ему обманчиво теплый и живой вид, сейчас кажущийся злой шуткой. Когда Ада устраивается рядом, он легко позволяет ей развернуть к себе его лицо — жуткое под маской сохнущей крови. Чистая вода в миске быстро становится розовой, а лицом наемник все больше напоминает себя прежнего, не считая лишь безразличия ко всему и следов от ударов. Ада видит, как ее собственная рука дрожит от волнения, когда черед доходит до разбитого уголка губ, и с горящим лицом молится, чтобы Блез не поднял на нее глаз.

Она и сама не знает, чего сейчас в ней больше. Смущения от происходящего, своего колена, упирающегося в чужое бедро, и напряженного молчания, делающего все лишь хуже? Или, все же, стыда, пробужденного словами наемника? Ада может лишь догадываться о том, какова была роль отца Ричарда в падении Феррана, но она прекрасно знает, что делал для этого ее собственный, и то, чем девятнадцать лет гордилась вся ее семья, сейчас давит на плечи неподъемным грузом вины.

— Наклони голову, — она чуть давит на чужой затылок. — Вот так. Нос не сломан, кровь скоро остановится.

— А ты, похоже, опытная, принцесса, — чуть хрипло замечает Блез и заставляет ее вздрогнуть от неожиданности. — Часто благородным девочкам разбивают носы?

— Ни разу, — все никак не прекращающей дрожать рукой Ада заправляет ему за ухо упавшие на лицо волосы, пропускает между пальцев непослушную кудрявую прядь. — У меня двое старших братьев, двойняшки, в детстве они часто дрались. Мне пришлось научиться всему, чтобы они не получали за это от мамы, она очень строгая, знаешь, — Ада на миг замолкает, в смущении покусывает губу. — Он похож на одного из них, на старшего. Такой же рыцарь, мнящий себя героем...

Блез отстраняется от ее руки, и неосознанно она хватается за его плечо, не давая встать.

— Погоди! Рано двигаться, еще немного, — Ада чувствует, как его плечо расслабляется, а давление на ее руку исчезает, и прочищает горло. — Я знаю, что сейчас ты злишься, но хочу сказать, может… Может, он все же не такой плохой, как тебе кажется? Просто… другой, — наемник не отвечает, но и не пытается вырваться, и она воодушевленно продолжает: — Знаешь, наши родители не рассказывают об ужасах войны. С их слов она — великие завоевания и геройство, а смерть на ней — это либо смерть мерзких кровожадных еретиков, либо славная гибель во имя империи, настоящая честь для воина. Они рассказывают это именно так, чтобы мы не считали их злодеями или просто убийцами. Может, только ради нас, а, может, они и сами начинают верить себе и так им чуть легче жить дальше. Они думают о том, что убили безжалостного врага, а не отца трех маленьких детей, и о том, что принесли пользу империи, а не разорили чужие земли, — Ада выжимает ткань над миской и оттирает попавшую на руку кровь. — Да и… Не все хотели воевать, но если тебя зовет император Дедрик — ты не отказываешься, — влажная тряпица ложится на покрасневшую переносицу. — Мы с самого детства считали папу героем, а мой брат… Он будто другим человеком стал, как только попал в оруженосцы. Как мог пытался показать себя перед папой, будто только и жил, чтобы доказывать, что достоин однажды семью возглавить, защищать всех нас вечно, даже если и не от чего было. Походы императора Дедрика давно уже закончились, на поле боя им свое благородство не проявить, вот и пытаются иначе, кто во что горазд. Спасают слабых, ищут мечи, или врагов в ком угодно мало-мальски подходящем, лишь бы отважный герой мог противостоять злодею.

— Так выходит, я злодей, принцесса? — он усмехается, наконец вновь глядя ей прямо в лицо, и от этого на душе у Ады вдруг становится теплее.

— Нет, нет, я так не думаю, — она торопливо мотает головой. — И это не так. Просто он этого пока не понял. 

— А ты, как он, не считаешь, будто я вас всех держу за живой щит? После всего? — Блез удивленно приподнимает бровь. — Я бы считал, будь я тобой.

— Не считаю, — Ада не отводит глаз. — Никто не пострадал и не погиб, а ты верно поступил, что отпустил их. Те, кто ради себя идет по чужим головам, подобного не делают, а сир… Он просто испугался, я думаю, вот и наговорил лишнего в сердцах.

— Испугался за тебя, принцесса, — спокойно отмечает Блез, а лицо Ады становится еще горячее, чем мгновение назад.

— Неправда.

— Правда.Ты не слепая.

— Я здесь не одна, — упрямится она.

— Но только ты похожа на его возможную даму сердца, — наемник усмехается. — И только на тебя он украдкой таращится, как грустный щенок, — Ада отворачивается и старательно смывает с пальцев остатки крови, пока он продолжает: — И как щенок тебя защищает — не всегда как следует, но старается как может. Вот и меня рядом с тобой не хочет видеть, раз уж я приманка для опасностей.

— Мне не нужна защита! И я сама выбираю, с кем мне иметь дело, если хочу.

Блез чуть приподнимает брови, удивленный ее резкими словами, но почти в тот же миг его губы расползаются в кривой ухмылке — осторожно, чтобы не надорвать свежую корку крови. Чуть растерянно и нервно Ада улыбается в ответ.

Он — олицетворение того, что было запретно для нее всю жизнь, и того, чего прежде она даже не знала. Тот, кто, казалось бы, никогда не мог появиться в ее жизни, даже в короткие моменты бунтарств и бросания вызовов всему высшему свету, но, все же, появился. Именно в тот миг, когда она принимала самое важное решение в своей жизни. Пусть даже пробывший запертым большую часть своей жизни, Блез видится ей олицетворением обретенной свободы — тем, кого она никогда не повстречала бы, не решись она покинуть собственной клетки. Теперь она знает, что он такой же беглец, как и она сама, хоть и куда более приспособленный и подготовленный к подобному. Втайне страшащийся быть обнаруженным, но все более уверенно пробующий на вкус прежде незнакомую и запретную жизнь.

Пусть его тайна больше не тайна, зато ее — из всех людей — известна лишь ему. Внутреннее предчувствие не дает ей бояться этого, заставляет доверяться, ведь кому, как не ему, все понимать.

Ада шумно сглатывает. Всю жизнь она была уверена, что в нужный момент вдруг поймет все, резко и безоговорочно. Чувства, загадочные внутренние инстинкты, дадут ей подсказку, которую она никак не сумеет упустить, жесткой рукой толкнут ее прямиком в неизведанную пропасть, и она полетит. С радостью и без всякого страха, зная, что ждет ее внизу — ведь там могло быть лишь одно.

Ада чувствует бесплотные, невидимые руки, с поразительной силой толкающие вперед, и легко им поддается. Губами, дрожащими в такт бьющегося у самого горла сердца, она осторожно, словно на пробу, жмется к чужому рту. Боясь вздохнуть целует чуть приоткрытые губы, старается не причинить боли, едва касаясь гладит по щеке и, наконец, зарывается в густые темные кудри. Будто атласные ленты, они скользят между ее пальцев, боящихся сжаться и притянуть к себе лишь физической силой.

Целовать его — словно пробовать собственную свободу. Выходит неловко, совсем по-детски, но пьянит не хуже самого крепкого вина из отцовских погребов.

Ей страшно отстраниться, страшно взглянуть Блезу в лицо и сгореть от стыда, страшно отступить после уже начатого.

Его губы чуть двигаются навстречу, и Ада торопливо льнет к наемнику всем телом, скользит бедрами вверх по его ноге и тихо вздыхает, прижавшись к ней плотнее сквозь ткань штанов. Рука ложится на ее бедро, словно бы неуверенно, но тягучему жару внизу живота достаточно и этого, чтобы скрутиться до боли. Он кружит голову, требует большего, требует немедленно унять себя.

Ада накрывает чужую руку своей, сплетая пальцы, и заводит под полу рубашки. Тело вспыхивает мурашками, трепещет, словно крохотная свеча перед лицом урагана. Губы ловят тепло его губ, пока прохладные пальцы пересчитывают ее ребра, больше не сокрытые от них одеждой — лишь голой кожей.

Затвердевшие соски трутся о ткань рубашки, в одно мгновение ставшей слишком грубой, и Ада давит несдержанный стон — оглушительный в ночной тишине — накрывая и сжимая грудь чужой ладонью.

Она отпускает его руку, вновь тянется к губам, когда юркой змеей Блез выворачивается из-под нее и оказывается на ногах. На миг оторопевшая, Ада заливается краской хлынувшей к лицу крови.

— Не стоит тебе этого делать… — хрипло, растерянно, выдавливает наемник и прочищает горло прежде, чем договорить: — … принцесса.

— Прости, — от жара на глаза наворачиваются слезы, — я тороплюсь, да? Все делаю не так? Я раньше… не была с мужчинами, я не знаю, как следует…

— Ты не поняла. Я был с мужчинами. Только с ними, — Ада запинается, глядя на Блеза во все глаза, пока он чуть неуклюже усмехается и продолжает: — Я не тот, кто тебе нужен для этого.

Мысли путаются в еще пару мгновений назад занятой лишь всепоглощающим желанием голове, будто сотни нитей. Они вышвыривают из своего хаотичного клубка вопросы и пожеванные обрывки воспоминаний о минувших днях. Она и вправду услышала все верно, а он говорит правду? Как могло все оказаться именно так? Как могла она не заметить хоть чего-то, ни на минуту не усомниться в верности всех сделанных выводов? Как могла столь подло опутать саму себя паутиной заблуждений и столь же бездумно ей поддаться? Ее столь сильно влекли исходящие от него опасность, неизвестность, уверенность, и даже на миг она не сомневалась, бесстыдно льстила себе убежденностью, что его отношение к ней продиктовано ничем иным, как ответным интересом. Жестокая правда, представшая перед Адой в худший из возможных моментов, обжигает горечью желчи, неприятно щиплет в носу и глазах.

— Не принимай на свой счет, — заметивший ее смятение даже в слабом свете, Блез садится обратно на кровать, и матрас вновь прогибается под их общим весом. — Ты мне нравишься, но спать мы будем раздельно.

Аде кажется, что если коснуться ее горящих щек — и в самом деле можно обжечься. Доводилось ли ей хоть раз прежде оказываться в более неловком положении? Ада никак не может вспомнить.

— А они? — выдавливает она из себя не подумав, лишь бы заполнить наступившую неудобную тишину, и ойкает. — О боги… Я не должна такое… — от стыда она прячет лицо в ладонях и мотает головой, признавая поражение: — Я не знаю, что сказать, я просто ужасна, понимаешь… Я увидела во всем то, что сама хотела увидеть, и поступила так отвратительно… И сейчас мне не стоило спрашивать, конечно не стоило, просто раньше я никогда не встречала…

— Встречала, — Ада невольно поднимает на него глаза, услышав короткий смешок. — Как там у вас, имперцев, заключают браки? Между служителем Тара и служителем Тары, которые могут заделать ребенка? Знатные лицемеры никогда не сознаются, что трахали, трахают или хотят трахать кого-то не того. Ну, а что до меня, — он в очередной раз приглаживает волосы, то и дело лезущие в лицо, и притихшим голосом обращается к светильнику. — Пока мы с Мавром живы и оба топчем землю империи — мне никто не нужен так близко. Бери себе любого, если хочешь, мешать не стану, — Блез невольно усмехается, но тут же вновь серьезнеет. — Сир прав, никто не заслуживает страдать и умирать из-за меня. И больше я никому этого не позволю.

В один миг все вдруг выстраивается в единый ряд, столь безупречный, что от пришедшей догадки у Ады перехватывает дыхание. На свои места встают все прежде непонятные ей части картинки, а пустующие места заполняются будто по мановению руки чародея.

— Так этот парень… Киллиан? Поэтому именно его…

Наемник поворачивается к ней немного ссутулившейся спиной, и Аде становится совестно за собственные любопытство и несдержанность. Она закусывает уже начинающую побаливать губу и пытается подобрать слова, когда он протягивает руку к светильнику, и комната захлебывается во мраке, прорезанном лишь слабым светом луны.

— Сделай мне одолжение и ложись спать, принцесса, — устало просит тьма голосом Блеза.