Онлайн чтение книги Черный Дракон The Black Dragon
Глава 13, или Дурная кровь

"I'll tell you a secret" he continued, as he walked along. "There is only one thing in the world I am afraid of".
"What is that?" asked Dorothy; "The Munchkin farmer who made you?"
"No," answered the Scarecrow; "it's lighted match".
Frank Baum, "The Wonderful Wizard of Oz"

***

625 год от Прибытия на Материк

Крупные волны налетают на каменный островок и разбиваются о него с яростным плеском. Так, будто, обезумев, стремятся поглотить, чудовищными языками утянуть ко дну всех живых, собравшихся на нем, принести в жертву своим безжалостным подводным богам. Отброшенные ударом брызги падают на камень, стуча по нему, как тяжелые крупные жемчужины с порвавшегося ожерелья, сверкая и искрясь в лучах утреннего солнца. Сильный ветер протяжно завывает, просачиваясь в щели меж каменных отростков, своим неровным полотном усеявших скалу.

Мраморное море, омывающее берега Венерсборга, не стояло и в отдаленной близости с Неспящим, некогда своими буйными волнами подхватившим и принесшим корабли уже потерявших всякую надежду людей к землям Материка. Они приходились друг другу братьями по стихии и в то же время были будто ленивый домашний кот, лоснящийся и раскормленный хозяйскими харчами, и кровожадный тигр, обитавший в диких лесах Керсака. Опасны человеку в нем были не столь коварные рифы и частые штормы — первые мог разглядеть зоркий глаз дозорного, а предвестия второго распознать каждый опытный моряк. Истинную опасность являли собой многочисленные морские твари, в обилии водившиеся этих водах. Кракены, дагоны, левиафаны, морские змеи и еще многие другие. Из всех них русалки, пожалуй, были самыми безобидными, но и встречались на пути мореплавателей куда как чаще.

Вопреки большинству легенд, они были совсем не прекрасны, по крайней мере на вкус обычного человека. Серая, холодная и гладкая дельфинья кожа, терпко пахнущая рыбой, темно-серые соски, крупные уродливые жабры, вздувающиеся над нижними ребрами и открывающие розовую плоть, непропорционально вытянутые тела, плавно переходящие в огромные рыбьи хвосты. Меж их длинных когтистых пальцев были натянуты тонкие перепонки, а жесткие кожные плавники уродовали руки и спины. Глаза их были подобны рыбьим — мертвые, блеклые, лишенные всякого разумного и привычного человеку выражения, волосы же большей частью походили на водоросли, цвета их не были разнообразны и в себя включали лишь оттенки серого и темно-зеленого, а серогубые рты были полны заостренных будто шипы зубов. Пожалуй, даже запой это чудовище голосом столь чарующим, что сами боги явились бы насладиться им, едва ли можно было вообразить человека, по доброй воле бросающегося в объятия подобной твари. В действительности же они и вовсе умели лишь шипеть, меж собой переговариваясь на грубом морском диалекте Древнего языка, а зазевавшихся моряков утягивали на дно одной лишь грубой силой. Кроме прочего и вопреки все тем же россказням, нарекшим русалок прекрасными морскими девами, было среди них полно и мужских особей, даже издалека легко отличимых от женских своими размерами.

Россыпь их мертвых тел, все также словно пляшущая среди разбушевавшихся волн, отчетливо видна и с островка, предшествующего входу в пещеру. Некоторые из них, движимые природными инстинктами, из последних сил потянулись за лодками с людьми, некоторых, уже проигравших борьбу со смертью, прибивает к самому Языку волнами, и их жуткий запах все никак не желает оставить живых в покое. Мужская особь, наполовину обугленная, наполовину первозданно целая, с каждой новой волной забрасывает безвольную длинную руку на камень, царапая его обломанными когтями, будто пытается выбраться из воды.

Коннор с сожалением вздыхает и поднимается с неровного каменного выступа, сослужившего в качестве стула весьма дурную службу, чтобы вернуться к защищенному от зловонного ветра краю островка, где они привязали лодки, и вслушаться в ругань столпившихся там пиратов. Напоследок он замирает у кромки воды и пинком сбрасывает вниз мертвого русала, верхняя половина которого, сожженая и с проглядывающейся под почерневшей кожей красной плотью, вблизи оказывается облеплена мухами.

— Я вам говорил! Всем вам говорил, что добра от него не жди! — один из бандитов, наголо обритый имперец, отступает к самому краю и пальцем указывает на хранящего молчание Блеза. — Все из-за него акул кормить будем!

— Не голоси ты, — шепотом осаждает его светловолосый теллонец с серьгой в ухе и воровато оглядывается на пещеру, — вдруг услышат?

— А ты его не выгораживай! — имперец зло отталкивает протянувшуюся к нему руку, но голос понижает. — Все вы эльфье мудачье!

— Точно, — поддерживает не пойми как затесавшийся в морские бандиты одноглазый северянин с изрисованным темной глиной лицом, — прямиком в ловушку завел, ублюдок теллонский! Не надо было Мавровой подстилке доверяться!

— Так чего поплыл? — зло срывается наемник. — Саблю тебе никто под горло не тыкал, плыть не заставлял, поди ж сам на дармовое золото надрачивал?

— А кто из нас не надрачивал, пока про Пироманта речи не шло? — вступает рослый островитянин, почти на пол головы возвышающийся над остальными. — Да только мне не охота, чтоб меня как их вон поджарили, словно свинью какую, — он кивает на тела русалок.

— Верно, Пиромант это, кто ж еще! Вон и лодка поодаль привязанная! Морскому чудищу и она, и корабль ни к чему!

— Морские чудища никого и не сжигают, дубина! Ясен хер колдун вперед нас прорвался!

— Они ему помешать вздумали, к Языку не подпустить! И с нами он то же сотворит...

К возникшему среди пиратов гомону примыкают все новые голоса, и Коннор невольно обращает взгляд на напрягшегося друга, стоящего возле них вместе с испуганно сжавшейся девчонкой. На мгновение в голове мелькает отчаянная мысль убедить его отказаться от самоубийственного похода в пещеру, не лезть к неизвестному колдуну, устроившему в море кровавую баню, ради призрачной надежды отыскать мифический меч, но быстро тает. Даже если прямо сейчас у него колени сводит от страха — не признает. В одиночку полезет в проклятый тайник, лишь бы не усомниться в себе. Лишь бы не дать другим хоть на миг усомниться.

— Завалите пасти! — резко обрывает разгорячившихся подчиненных Тритон. В море он куда живее прочих веслом отбрасывал тянущихся к шлюпке русалок, осыпая их проклятиями, но с момента, как его нога ступила на твердый камень, не проронил и слова, лишь хмуро осматривался по сторонам взглядом чующего западню хищника.

Пираты покорно умолкают, едва услышав приказ, а один из них с сожалением задвигает обратно выхваченную в запале саблю и бросает недобрый взгляд в сторону наемника.

— Ты как знаешь, капитан, — уже спокойнее заговаривает бритый имперец, — а я туда ни за какие сундуки не сунусь, пока не поверю, что никто меня не изжарит. Я с тобой не первый год хожу, сам знаешь сколько перевидали, и в пещере плесневелой колдуну себя прихлопнуть не дам. Пущай этот ушлепок сам лезет, за проезд на Сирене расплатится. А коли там безопасно — тогда уж и мы за ним.

— Верно!

— Пусть первый лезет, раз нас притащил!

— Мы задарма подыхать не станем!

Тритон тяжелым взглядом обводит собравшуюся на острове часть команды, даже не поворачиваясь к стоящему совсем рядом Блезу. Со спины тот выглядит уверенным, с гордо расправленными плечами и поднятой головой, но Коннор не сомневается, что и у него холодеет в животе, когда островитянин небрежно бросает подчиненным:

— Голосуем, — Тритон с сожалением вздыхает, по-видимости мысленно прощаясь с обещанными сокровищами. — Кто за то, чтобы этот говнюк первым лез в пещеру?

— И дуболомов своих пущай прихватит! — бритый первым вскидывает руку вверх. — Девку могут и нам оставить.

Ада невольно отступает на шаг назад, не отводя глаз от поднимающихся в воздух рук, а подорвавшийся было успокоить ее прикосновением Ричард смущенно осекается и прячет протянувшуюся ладонь. Коннор все так же не видит лица стоящего к нему спиной Блеза, но почти слышит скрип его коротких перчаток, когда наемник сжимает и разжимает кулаки. Светловолосый теллонец украдкой оглядывается по сторонам, прежде чем чуть дрожащей рукой присоединить свой голос к прочим.

— Единогласно, — Тритон кивает и поворачивается к напряженно молчащему Блезу, — сам видал, Адан. Хватай молокососов и чеши в пещеру. За два часа не обернетесь — вернемся на Сирену и двинем обратно. Почуем что неладное раньше — вернемся на Сирену и двинем обратно. Уяснил?

Блез медленно поворачивается к нему, и Коннору наконец удается увидеть выражение его лица. Надменно-презрительное, насмешливое и рассчитанное лишь на то, чтобы произвести должное впечатление и позлить пиратов. Выдержав паузу, он хмыкает:

— Ну разве я могу возразить... Капитан?

***

— Трусливые ублюдки, — шипит Блез, едва ступив во тьму Языка, и со злостью пинает подвернувшийся под ноги камень. — Надеюсь, кракены приплывут на вонь и хорошенько их отымеют, прежде чем сожрать.

Свет двух выданных им факелов падает на стены пещеры, обрисовывает все их природные неровности, выступы, сталагмиты и сталактиты, похожие на застывшие потоки жидкого камня. В нос бьет сырая затхлость, отдающая плесенью, но ее быстро забивает коптящая гарь от зажженной промасленной тряпки. Коннор через плечо бросает последний взгляд на удаляющийся вход, свет из которого вливается во тьму сизоватой дымкой, и невольно поправляет висящий за спиной лук свободной от факела рукой.

— Это и к лучшему, — тихо, все еще опасаясь быть услышанным снаружи, отзывается Ричард, — ты не говорил им, кому принадлежали сокровища. И что мы ищем здесь на самом деле.

— И не только мы ищем, похоже, — Коннор с осторожностью переступает через в последний момент замеченный выступ и слышит хруст мелких камней под ногой. — Не по душе мне с ними соглашаться, но лучше б нам и впрямь не лезть на рожон.

— Пойди скажи им об этом теперь, — огрызается Блез, — лучше проход в тайник ищи, раз умник такой. Ублюдок здесь, на острове. И верхом прошел, значит сумел наземный путь отрыть.

— Разве не мог он лодку здесь привязать и с нее под воду нырнуть? — подает голос идущая позади Ада. — Может и нет входа с земли?

— Нет, верно все, — Коннор чуть замедляется, давая ей догнать себя и не остаться одной в темноте. От нее не звучит и слова жалобы, но по неровному дыханию он слышит, как трудно с непривычки ей поспевать за размашистыми мужскими шагами. — Сунулся бы в воду и не смог больше поджаривать русалок, в их власти оказался бы. Умом они дикари еще те, но хитрые твари — вмиг бы смекнули и разорвали его в клочья за то, что он натворил. Он прошел верхом.

— Должен быть рычаг или навроде того, — Блез в задумчивости скользит взглядом по стенам. — То, что не могли найти по случайности. Глядите в оба, может, что подметите... Надпись, символ, просто странный камень, камень в форме члена из стены, любую херню, какая только могла взбрести дракону в голову...

— Я нашел, — странно тихим голосом, отчего-то не отразившимся от стен зловещим эхом, перебивает его ушедший вперед Ричард.

— Вот так сразу, сир? — с недоверием интересуется наемник. — Что, и вправду член торчит?

Тот не отвечает, лишь отходит в сторону и поднимает собственный факел так, чтобы и остальные увидели обнаруженное им на каменной стене. Коннор чувствует, как в животе в плотный ком сворачивается холодная змея, а шедшая рядом девчонка вдруг замирает словно вкопанная, прижав руки к груди.

— Чтоб меня... — изменившимся голосом шепчет Адан и невольно делает шаг назад.

Отверстие в стене, представшее перед ними, — неровный, вытянутый вверх овал. На первый взгляд его можно было спутать с естественным образованием в горной породе, если бы только не края: сглаженные, без единой шероховатости, свойственной природе. Подойдя ближе Коннор ощущает и все еще тянущийся от дыры жар.

— Вот тебе и проход... — ладонью он пробует воздух в дюйме от оплавленной стены и тут же отдергивает руку назад. — Лодур...

На пол прямо под отверстием стек расплавленный камень, теперь совершенно абсурдно напоминающий застывший свечной воск. Достаточно холодный, чтобы находиться рядом, но все еще слишком горячий, чтобы прикоснуться. Чуть поодаль пол пещеры резко уходит вниз, перетекая в затопленные тоннели, прежде упомянутые наемником.

— Как человек мог сделать такое? — Ричард поворачивает к Коннору по-детски растерянное лицо, будто уверен, что именно у него следует искать ответа, а тот вдруг испытывает непреодолимое желание схватить его за шиворот и выволочь прочь из этого места.

— Он не человек, — собственный голос звучит до странного неузнаваемо, когда ему приходится произнести это вслух. Словно лишь теперь, обращаясь в слова, его догадки обретают четкие очертания и становятся истиной. — Это сделал драконий огонь.

Ему доводилось видеть это прежде. Камни, оплавленные драконьим пламенем. В тот раз это были кирпичи тюремной камеры — войти в нее из-за жара было невозможно еще целые сутки после случившегося. Когда же температура спала достаточно, чтобы они смогли попасть внутрь, на стенах нельзя было отыскать ни одного отдельного камня, все они были намертво сплавлены в единое неровное полотно прежде бушевавшим там огненным вихрем. В нелепом металлическом пятне, расплывшемся по одной из стен, он едва сумел узнать прежде вкрученные в нее кандалы.

Из памяти вновь поднимается горелый запах человеческой плоти. Не такой сильный как тот, что стоял сегодня над морем, но от того пугающий еще сильнее, назойливо проникающий в ноздри невидимой змейкой, щекочущий их шлейфом смерти. Коннор дергает головой, отгоняя его прочь, с усилием захлопывая тяжелую железную дверь, за которой он спрятал от самого себя все воспоминания о том дне.

— Мы не должны туда соваться, — он прочищает горло, возвращая контроль над голосовыми связками, — не сейчас. Вернемся назад, укроемся где-нибудь и отсидимся. Дождемся, пока он узнает все, что нужно, и уберется отсюда. А потом уж сами заберемся в тайник, — от его слов Ричард неосознанно поджимает губы и хмурит брови. Мысленно выругавшись, Коннор сжимает его плечо, легко встряхивает, не давая отвернуться, и чуть смягчает голос: — Прошу.

— Нет, — с неожиданной для себя резкостью отвечает тот и стряхивает его руку. — Если ему нужен Дракон, он уничтожит следующую загадку, как только ее запомнит, соперники ему не нужны. Для него не трудно, если уж он способен камень расплавить.

— Если он способен расплавить камень, то от тебя и места мокрого не оставит, если сунешься! — Коннор чувствует, что начинает закипать. — Неужели не ясно тебе это?

— Это мой подвиг, — Ричард упрямо вскидывает подбородок, — я не искал себе помощи в нем и чужими жизнями рисковать не стану. Если все так — пойду один.

— И каков же твой подвиг... сир? — Коннор ненавидит себя за уподобление Блезу, за издевательский тон и за промелькнувшую в глазах друга горечь. — Помереть от руки абаддона? И стоит оно того? Перед отцом тем похвастаешься, что единственного ребенка его лишил?

Губы рыцаря чуть вздрагивают, но в голосе, разрезающем опустившуюся на пещеру звенящую тишину, слышен непоколебимый лед:

— Мой подвиг — уж точно не в том, чтобы скрываться в вонючей яме, будто трус.

— Все сказали, петухи? — учтиво интересуется молча наблюдавший за ними Блез. — Тогда мой черед. Странно тебе говорить, рыжий, но я согласен с сиром. Страшно неохота лезть в это пекло, а уж тем более без путевого плана, но если выблядок и вправду расплавит плиту, пока мы будем его как собачонки снаружи дожидаться, — можем забыть даже о следующем тайнике, а о мече и подавно. Если штаны намочил — отсиживайся здесь вдвоем с девчонкой.

— Я с вами пойду, — робко встревает Ада, — безопасно мне было и в барском замке, — она взволнованно облизывает губы. — Могла бы туда вернуться, если бы того хотела.

На миг Коннор удивленно замирает, никак не ожидав услышать подобных слов еще и от нее. Он отмечает испуганный, но вместе с тем горящий огнем азарта взгляд на желтоватом в свете факела лице. После известия о ее участии в поисках меча каждый день Коннор только и ждал, когда, стыдливо опускающая глаза на носки собственных ботинок и теребящая край рубашки, она все же попросит вернуть себя домой. Он догадывался и о том, сколькими хлопотами это обернется для них. Случись это до сегодняшнего дня — он понадеялся бы, что Ричард проявит благоразумие и за некоторую плату пристроит ее в идущий на север купеческий караван, продолжив собственный путь в прежнем направлении. Теперь же, едва подумав об этом, он мысленно клянется самому себе, что, если они выберутся из проклятого тайника живыми, он собственноручно усадит девицу в седло рыцарского коня, чтобы уж точно не сумела бежать, и всеми силами убедит друга, что возвращение пропавшей дочери в отчий дом — подвиг хоть и не столь звучный, но ничуть не меньший. И уж тем более спокойно стало бы у Коннора на душе, пропади нужда приглядывать за пусть и смелой, но совершенно беззащитной девчонкой, когда они едва ли могли быть уверены даже в собственной безопасности.

Опомнится его заставляют шорох и движение впереди, когда все так же оскорбленно молчащий рыцарь с осторожностью, чтобы не коснуться горячего камня, пролезает в оставленное драконьим огнем отверстие. Коннор провожает его тяжелым взглядом, прежде чем самому двинуться следом. Проходя мимо наемника краем глаза он замечает промелькнувшую на его лице ухмылку и, едва сдерживая отчаяние в голосе, бросает:

— Пошел ты. Я не из-за тебя.

***

Стены потайного коридора, куда они попадают, менее всего походят на прежде виденное в пещере: рифленые, покрытые плавными складками, будто мягкая ткань, со светлыми и темными вертикальными полосами, играющими в свете факелов, подтеками давно застывшего камня и налетом селитры. Пол здесь оказывается чуть ниже — под ногами противно хлюпает, а от стен тянет сыростью. По правую руку от них тихо плещется вода: по-видимому, попасть внутрь загадочному наследнику следовало вплавь из пещеры. Едва ли создатель тайника предполагал, что его отыщет нетерпеливый абаддон, решивший сократить дорогу.

У Коннора нет сомнений, что многие века назад и этот путь был создан драконом — по-видимому, самим Блэкфиром. Под сводом тоннеля все они легко могли стоять в полный рост, не опасаясь удариться головой, а пройти здесь, даже не соприкасаясь плечами, сумела бы и шеренга из трех человек. Вдоль позвоночника невольно пробегает дрожь, когда Коннор вдруг понимает, что представшее их взглядам — лишь крохотная часть от того, на что был способен Черный Дракон, и в мыслях, впервые с пятилетнего возраста, начинает медленно таять лед недоверия к легенде о магии столь могущественной, что она сумела взрастить на неприветливых землях Материка целую империю.

Коннор подмечает растерянный вид Ричарда, но, едва ощутив внимание к себе, тот мигом подбирается и с уверенностью направляется вперед.

— И вправду, — Блез кисло оглядывается на оставленный позади подводный вход, прежде чем двинуться следом, — на кой хер мочить сапоги, если можешь продырявить стену...

— Отыскать меч может лишь достойный владеть им, — напускной бравадой Ричард упрямо стремится скрыть сквозящее в голосе волнение, — подобному чудовищу это не удастся.

Несмотря на недовольство происходящим, Коннор старается ни на шаг не отстать от несущегося вперед по тоннелю друга — сам Язык был не столь велик, и потому огонь древнего дракона источил его чрево, будто дождевой червь землю. Коридор перед ними петляет во все стороны, извивается вверх и вниз: от возвышенностей, забираясь на некоторые из которых они вынуждены цепляться за неровные стены, до низин, притопленных водой, и кажется, будто пути нет конца.

Остановиться на пару мгновений их заставляют лишь вдруг возникшие на пути каменные ворота — за очередным поворотом коридор резко расширяется и обрывается двумя тяжелыми створками. Проплавленными насквозь так же, как прежде стена пещеры.

Жар от нового прохода оказывается сильнее, и Коннор чувствует, как вниз по спине скатываются капли пота. Сердце тяжело бьется у самого горла, мышцы напрягаются, будто туго натянутые корабельные тросы. В эти томительные минуты ожидания неизбежной встречи он — вновь бесстрашный защитник человечества. Не выслеживающий ни в чем не повинных, не держащий их под замком долгие годы, безвозмездно утоляя собственную паскудную жажду насилия. Сейчас он движется по следу чудовища, в силу опыта и познаний вынужденный оберегать тех, кто оказался рядом. Вновь охотник. Вновь кассатор.

Человека, чьи слабо дымящиеся останки они, едва сдерживая подступающую рвоту, по разваливающимся горелым частям складывали на носилки в тот день, звали Свен Грогенрик. Он прослужил Ордену без малого шестнадцать лет и был столь высоко оценен рыцарем-командором Ортом за личные заслуги, что тот пожаловал ему должность командующего Истрадом — одной из трех резерваций, где держали абаддонов первого порядка. Тех, кого удалось взять живыми. Тех, кто действительно был смертельно опасен для людей, и тех, кому попросту не повезло попасть под эту старую классификацию. Сам же командующий Грогенрик был худшим человеком, которого за все двадцать лет жизни Коннору только доводилось встречать не только среди кассаторов, но и их заключенных. Ходили слухи, будто на службе в другой резервации тот не единожды насиловал заключенную, а узнав о ее беременности помог устроить побег. С тем, чтобы самолично застрелить, скрыв все следы и выставив себя героем, стоило ей броситься к лесу.

Убившая его женщина не была чудовищем, не была она и опьянена своей приобретенной силой. Она была всего навсего человеком. Таким, как и любой из них, но загнанным, запертым, сломленным и утратившим всякую веру. Большую часть времени, по личному распоряжению командующего, она была лишена даже возможности пошевелиться — с этой целью в одну из стен ее камеры были вкручены особые кандалы, устроенные по подобию тех, коими во времена первого Бунта пытались удержать пойманных абаддонов. Это зверство продолжалось до того дня, как в попытках изведать глубины своей власти сир Свен не переступил последнюю черту.

В ушах все еще эхом отдаются крики, неделями преследовавшие его в кошмарах. Наполненный жуткой болью крик умирающего. Крик животного, яростный, пугающий до дрожи.

Коннор чувствует, как начинают трястись руки, и пытается выровнять участившееся дыхание, отогнать прочь навязчивых призраков прошлого, когда вдруг понимает — это чувство не воспоминание. Оно здесь. <i>Сейчас.</i>

Он кожей чувствует близость опасности. Страх не враг, а в ситуации, подобной этой, он — главный помощник. Именно он не дает расслабиться, он вынуждает все органы чувств работать на пределе возможностей, он забивает дальше ненужные мысли и выпускает на волю отточенные инстинкты. Страх смерти. Не только своей.

Женщина из Истрада не была обезумевшей убийцей, оставляющей за собой мучительно умирающих жертв, она была лишь доведенным до отчаяния человеком. И все же она в считанные мгновения расправилась с сиром Свеном. Никто и ничто на свете не успело бы помешать ей, потому что в тот миг она всей душой хотела лишь одного, хотела уничтожить человека, укравшего ее последнюю надежду, лишившего единственного утешения для минут, когда любой иной на ее месте давно сломался бы. Густую черную сажу от сгоревшего человеческого жира со стен ее камеры оттирали еще очень долго. Кто-то предлагал попросту запечатать дверь — кажется, так в конце концов они и поступили.

Тот, за кем они следуют сейчас, совсем не считает зазорным испачкать руки чужой кровью. И, все же, отчего-то они думают, будто у них есть шанс помешать ему первым добраться до оставленной в тайнике загадки и не повторить судьбу уже, должно быть, навеки умолкших русалок.

Если повезет, мимолетно думает Коннор, Ричард, увидев его, будет напуган в достаточной мере, чтобы позволить схватить себя и побежать прочь, послав все прежнее бахвальство к Лодуру. И хер с мечом, пусть это чудовище вытворяет с ним что ему вздумается. Единственное, что важно — больше никому не позволить повторить судьбу Свена Грогенрика.

Коннор обгоняет тоже почувствовавшего неладное друга и дает знак остальным молча следовать за собой. Он продвигается вперед осторожно, будто крадущийся зверь, спиной вплотную прижимается к стене. Чувствующее тревожный запах опасности тело движется на вбитых в самую глубь разума инстинктах.

Впереди показывается крутой скат — футов в пять высотой — спускающийся в просторную пещеру. Стены ее будто близнецы схожи с первой, куда их загнали пираты, — неровные, изрытые природными выступами, будто рябое лицо оспинами. Магии дракона здесь принадлежит лишь одно: новые ворота на противоположном конце, преграждающие путь вперед. Возле них Коннор, наконец, видит его.

Они останавливаются за выступом стены почти у самого спуска, и по примеру Коннора Ричард прикрывает свой факел. Тихо журчит стекающая вниз вода, а пол пещеры оказывается удивительно неровным, усыпанным глыбами камня, но все же с высоты, осторожно выглянув из-за укрытия, Коннор различает фигуру стоящего у ворот человека — черную из-за полыхающего прямо перед ним пламени.

Яркий свет режет уже привыкшие к полумраку глаза и, невольно прикрыв их ладонью, Коннор отшатывается назад. Ему едва удается разглядеть в увиденном человеке хоть что-то, кроме его позы. Словно бы напряженной, но вместе с тем руки его, пока он творил огонь, безвольно свисали по швам.

— Это он. Пиромант, — одними губами шепчет он, повернувшись к остальным. — Как раз ворота плавит.

Ричард в растерянности отводит взгляд в сторону, а по лицу Блеза пробегает тень. Лишь Ада, по-видимости еще совсем не понимая всей грозящей опасности, с интересом подается вперед, чтобы собственными глазами увидеть настоящего абаддона, о существовании которых в прежние времена ей, должно быть, доводилось слышать лишь из сильно приукрашенных историй. Она с осторожностью подступает ближе, и Коннор ощущает запах факельного дыма и ромашки от ее волос.

— И что теперь думаете де... — шепотом продолжает было он, когда в животе вдруг холодеет от каменного хруста и испуганного женского визга.

В последний момент он успевает схватить ее за плечо, но собственная нога предательски соскальзывает с мокрого камня и, потеряв равновесие, он падает следом.

От удара о камень перед глазами на мгновение становится темно, а рот наполняется кровью из прикушенной щеки. Коннор пытается прикрыть голову и скатывается вниз, обдирая руки о выступы.

Лишь чудом он не придавливает собой девушку и с трудом открывает слезящиеся от боли глаза. Выпавший из руки факел, успевший лишь немного подпалить рукав, с шипением гаснет в укрывшей пол воде. На ладонях проступает холодный пот, когда в голове проносится мысль: что-то не так.

Не думая о возможно сломанных костях и пульсирующей боли в черепе Коннор судорожно ощупывает лишь чудом уцелевший при падении лук. Прежде заливавший пещеру свет больше не горит.

Целая и уже сумевшая сесть Ада тоже замечает перемены, поворачивает к нему побледневшее лицо с дрожащими губами и, позабыв всякую деликатность, Коннор сгребает ее одной рукой, с грубой силой прижимает к себе и затаскивает за ближайший каменный вырост. Она не отшатывается, когда он отпускает ее, сама себе зажимает рот, боясь издать хоть звук в звенящей тишине, и жмется к нему, словно ищет защиты. До ската от них не так далеко, рвани Коннор к нему изо всех сил — сумел бы в считанные мгновения взобраться наверх, схватившись за выступ. Быть может, ему бы даже подали руку. В одиночку он, пожалуй, был бы достаточно быстр для этого.

Но он не двигается с места. Лишь неловко хлопает по чужому дрожащему плечу в слабой попытке успокоить.

От первого шага, оглушительным эхом отразившегося от свода пещеры, вдоль позвоночника проносится табун мурашек, а Ада прижимается плотнее, до боли в ушибленных ребрах. Коннор щурится, пытается привыкнуть к окутавшей их темноте, вновь суметь увидеть все вокруг уже без помощи погасшего факела.

— Я знаю, что вы здесь.

Акустика пещеры мешает понять, откуда именно идет звук, и Коннор невольно отпускает закушенную губу, пытаясь сообразить, возможно ли обернуть это им на пользу. Мысли в его голове все еще несутся неясным потоком, а боль будто раскаленный гвоздь проникает все глубже под череп.

— Тоже явились за Драконом, должно быть? — с издевкой продолжает невидимый человек. — Жаль, что опоздали.

Коннор спиной прижимается к шершавому камню их укрытия и считает все более отчетливые шаги. Не важно, что абаддон не видит их, ему прекрасно известно, что явиться в пещеру они могли лишь одним путем и лишь за одной из первых каменных глыб могли спрятаться, не создав лишнего шума. Сюда он и движется, нарочито медленно, будто все еще не уверен, что нежданных соперников не стоит опасаться. А может, попросту провоцирует, ждет, что у кого-то из них сдадут нервы и он выдаст сам себя. Коннор оглядывается по сторонам, пытается сосчитать все места, что абаддон мог принять за их убежище, и замирает, увидев украдкой выглядывающего сверху Ричарда.

— Сколько вас здесь? — вновь подает наигранно беспечный голос приблизившийся Пиромант, похоже, еще не заметивший рыцаря. — Двое? Может, трое? Выходите сами и решим это быстро.

Ричард подается чуть вперед, и Коннор не выдерживает:

— Так же, как ты решил с теми русалками, ублюдок?

Сидящую рядом Аду перетряхивает от неожиданности, когда она слышит его голос, а Ричард отпрянывает назад, не отводя от них испуганного взгляда. Пользуясь его вниманием Коннор прислоняет к холодному камню голову, стремясь хоть немного облегчить становящуюся невыносимой боль, и машет рукой в сторону оставшегося позади коридора. Ричард растерянно оглядывается и вновь поворачивается к пещере. В мгновение его по-детски беспомощное выражение лица изменяется: он сердито сводит брови и отрицательно мотает головой с непоколебимой решительностью, а Коннор едва сдерживает стон. От того, чтобы швырнуть в друга подвернувшийся под руку камень, его останавливает лишь страх привлечь к тому внимание абаддона.

— Они доставили мне много хлопот, — чуть помолчав отвечает Пиромант где-то пугающе близко. Уже достаточно близко, чтобы суметь разобрать источник звука. — Поступите разумно, и я закончу все быстро.

— Как тебе такое, — Коннор прикрывает глаза и чувствует тепло жмущейся к нему в поисках защиты девушки, — мы вернемся туда, откуда пришли, а ты двинешь дальше. Забудем что видели и больше не станем мешаться. Разойдемся мирно.

— Не пойдет, — под его ногами хлюпает вода, каждый шаг отдается бегущими по спине мурашками, — мне не нужны ни соперники, ни свидетели. Вы, люди, глупы и пугливы. Вы не заслуживаете той силы, что дает Черный Дракон. Кассатор подарил вам проклятые стрелы, и во что вы превратили наше существование? Мы для вас — дикие звери. Запереть и выбросить ключ. Я здесь, чтобы остановить это, лишить вас безграничной власти над нашими жизнями. Так ответь мне, человек, могу ли я позволить себе разойтись с вами мирно?

Коннор невольно сжимает кулаки. Заметившая это Ада поднимает на него глаза и шепчет дрожащими губами:

— Прости...

Они оказались в этой ловушке из-за нее — она знает это. Знает и с ужасом понимает, что не сунься она вперед там, наверху, останься она и вовсе на корабле, он был бы в безопасности. Не будь ее с ним внизу — он воспользовался бы шансом на побег и не тянул сейчас время, выторговывая свою и ее жизнь у чудовища.

Коннор прижимает палец к губам, призывая ее к молчанию, и вдруг резко выбрасывает руку из-за спины. Метко пущенный камень со стуком ударяется о дальнюю из видимых глыб и падает на пол пещеры, эхом разливаясь в тишине. Коннор чувствует, как сердце колотится у самого горла, пока он ждет ответа и с все нарастающим страхом понимает, что мог прогадать.

Столп пламени, в один миг будто из воздуха вспыхнувший у той самой глыбы, заставляет даже его отшатнуться от неожиданности, но Коннор мигом берет себя в руки и бросается к краю укрытия. Замерший поодаль в проходе Пиромант недвижим, словно статуя, а его глаза неотрывно смотрят на свое жуткое огненное творение, трещащее и ревущее, в мгновение прогревшее воздух поблизости. Коннор не успевает толком разглядеть самого абаддона, прежде чем тот начинает поворачиваться в его сторону, а дьявольское пламя исчезает столь же стремительно, как и появилось.

— А ты дерзкий малый, — в голосе Пироманта слышится смех. — Выйди сам, дай мне убить тебя с честью.

Коннор не отвечает. В голове отчаянно толкутся мысли, предположения, догадки — по вбитому Орденом инстинкту. Первое правило, которое обязаны были запомнить будущие кассаторы, способное спасти жизнь в настоящем бою — не атакуй первым. Спровоцируй атаку врага, заставь его раскрыть себя, будто книгу, а затем прочти его. Отчего-то все были твердо уверены, что в бою кассаторам требовалась лишь меткость, в действительности же не она одна помогала спастись, было и второе качество, ничуть не менее важное. Скорость.

Коннор судорожно, раз за разом, представляет себе увиденное. Широкоплечую фигуру с надвинутым на лицо капюшоном, ее позу, покрытые пиратскими татуировками голые руки, расслабленно свисающие вдоль тела, как и тогда у ворот...

— Что ты знаешь о чести?

Коннор широко распахивает глаза, будто очнувшись ото сна, и чувствует, как что-то внутри обрывается и тяжело падает вниз.

Ловко ухватившись одной рукой за выступ стены Ричард съезжает к ним по спуску на подошвах сапог, и на мгновение позади него мелькает остолбеневший Блез, растерянно шепчущий одними губами что-то похожее на "Идиот..."

— Если тебе нужен Дракон, — Ричард выходит на открытое место, гордо расправив плечи, и Коннор беспомощно отмечает его нервно дергающийся кадык и расстояние меж ними, которое ему никак не преодолеть раньше огня Пироманта. — Если тебе нужен Дракон, — повторяет рыцарь громче, прочистив горло, — сразись со мной за право продолжить путь за ним. Один на один, без колдовства. Это, — произносит он с упрямым нажимом, — будет честным поединком.

Коннор бросается к краю камня, наплевав на скрытность.

— Я пират, а не рыцарь, парень, — подает голос лишь на мгновение удивившийся произошедшему абаддон.

Коннор отчетливо видит его гладко выбритое скуластое лицо, тонкие губы, растягивающиеся в хищной улыбке, будто тот вот-вот рассмеется. Темные глаза не отрываясь смотрят на рыцаря, протянувшего руку к рукояти меча.

Пламя вспыхивает над их головами, дикое, ослепляющее. Коннор успевает зажмуриться, Ричард же оказывается не готов к подлой атаке. Его меч жалобно звякает, упав на камни. Он судорожно трет слезящиеся глаза, едва не оступается, неловко шагнув в сторону.

Он — безупречная мишень. Дезориентированная, шокированная, ослепленная. Ладонью он вслепую опирается о камень, чтобы не упасть.

Еще один пламенный шар вспыхивает совсем рядом, опаляет верхушку соседней глыбы, но Коннор не смотрит на него, не обращает внимания на лизнувший лицо жар. Лишь на в злой усмешке кривящиеся губы Пироманта.

В этот миг Коннор все понимает. Все вдруг встает на свои места. Перехваченного взгляда абаддона, вновь обратившегося к Ричарду, ему достаточно, чтобы холодный рассудок вдруг бесследно испарился, чтобы тело само пришло в движение.

— Эй, ублюдок! — он и сам не помнит, как оказывается на ногах с успокаивающей тяжестью в руке. Слова вами собой слетают с языка, невзирая на вопящий где-то глубоко голос разума. — Меня хотел?

Время для него будто замедляется. Коннор видит скользнувшие в воздухе перед Ричардом искры за секунду до того, как стало бы слишком поздно. Они гаснут в тот же миг, стоит лишь абаддону отвести взгляд. Коннор спускает тетиву.

Он слышит звук, с которым стрела находит цель и вгрызается в кость правого плеча. От рвущихся из памяти воспоминаний его пробивает мелкая дрожь.

— Чтоб тебя! — с ошалевшими глазами Пиромант хватается за древко и в ярости пытается вырвать его из собственной плоти целой рукой.

— Поганый выблядок, — рычит тот, пытаясь прийти в себя и вернуть контроль над ситуацией, — ты пожалеешь, что мамаша от тебя не избавилась! Ты понятия не имеешь, кого разозлил!

Вокруг него нет ничего и никого, кроме его цели.

Коннор судорожно ощупывает дрожащими пальцами древки стрел в колчане, прежде чем чувствует нужную насечку.

Он и лук — единое целое. Как и прежде. Продолжение руки и единственная надежда остаться в живых.

Коннор глубоко вдыхает и оттягивает тетиву. Прямо в сердце. Ни дюймом правее, ни дюймом левее.

Он клялся себе, что это никогда не повторится с ним. Не потому ли он и сбежал?

Наконечник входит, не встретив никакого сопротивления, точно между третьим и четвертым ребром. Стрела прошивает сердце, легкое, часть ее выходит из спины, оставив посреди груди свое жесткое черное оперение.

Пиромант поднимает на него полный ненависти взгляд, на его губах с каждым вздохом пузырится легочная кровь, а брови мелко дергаются от напряжения, когда изо всех сил он взывает к драконьей крови в глубине себя, но вместо ожидаемого вдруг подкашиваются ноги. Он оседает на холодный каменный пол, хрипя и пальцами раздирая собственную огнем горящую грудь. На крепких плечах, не сокрытых одеждой, медленно надуваются черные вены.

Коннор больше ничего не слышит за стучащей в ушах кровью, с трудом сделав два шага, он прислоняется к каменной глыбе и бессильно сползает вниз, через одежду царапая спину. Черные мушки, пляшущие перед глазами в своем безумном танце, разрастаются, сливаются друг с другом и застилают взор единой пеленой.

***

Первым, что Коннор видит, когда ему вновь удается сфокусировать взгляд, становится обеспокоенное лицо друга. Глаза его в свете последнего факела все еще красноватые и влажные, но взгляд больше не плывет, смотрит уверенно и осмысленно.

— Коннор? — Ричард отпускает его плечо и бережно придерживает голову, не давая ей опуститься. — Ты в порядке?

Коннор морщится, не зная, что может на это ответить, не вызвав еще большего отвращения ни у друга, ни у самого себя, и дергается в сторону, чтобы сбросить чужую ладонь. Голова все еще гудит, а назойливый запах горелого жира мерещится из каждой щели. От влажных стен, холодного пола и даже висящего высоко над головой потолка. Он глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться, и стыдливо не поворачивает головы к остальным, вместо того невидящим взглядом уставившись в темноту. Перед глазами вновь и вновь предстает еще до конца не понимающее, но предчувствующее худший исход лицо абаддона в тот миг, когда стрела пробила его грудь. Заструившаяся с губ кровавая пена и тот преисполнившийся беззвучными ненавистью и ужасом взгляд, которым тот с отчаянным упорством стремился напоследок нанести своему убийце ответный удар. Коннор вспоминает и пятно крови, расползающееся по ткани, обрамляющее черное древко багровым ореолом смерти, и вместе с болезненным отчаянием чувствует вставший в горле ком.

Когда он оборачивается назад, со стыдом опустив глаза, Ричард все так же растерянно сидит на полу с протянутой к нему рукой, но, увидев выражение его лица, смущенно ее опускает. Сидящая на корточках чуть позади него девчонка, замеченная Коннором лишь сейчас, испуганно бормочет, указывая куда-то назад:

— У тебя кровь там...

Он проводит ладонью по расцарапанному о камень при падении затылку и тихо шипит, но тут же цепляется рукой за выступ и, слегка пошатываясь, поднимается на ноги. Раньше, чем кто-то из этих двоих решится сунуться к нему с сочувствием и желанием помочь. А, быть может, с осуждением и разочарованием. Он горько усмехается, едва вообразив должно быть прямо сейчас роящиеся в голове друга догадки и вопросы. Для него самого вопрос лишь один: кем теперь тот считает его? Отважным героем, ринувшимся на чудовище? Подлым вором и предателем, не заслуживающим прощения? Больше всего в эту секунду Коннор боится получить ответ.

Он не решается повернуть головы к телу, лежащему на том же месте, когда прежде стоявший чуть поодаль от них в непривычной растерянности Блез не выдерживает и проходит вперед, чтобы настороженно тронуть бок абаддона носком сапога.

— Откинулся, — наемник оглядывается и невесело добавляет: — опять...

Мгновение поколебавшись он наклоняется и тянет стрелу на себя, ухватив ее за чистую часть древка и уперев ногу в грудь трупа. Наблюдая за этим, Коннор прислоняется спиной к дальнему камню в надежде, что приближаться сюда Ричард не пожелает. Он не сумеет ему объяснить, а тот не сумеет понять. Коннор смог реабилитировать себя в глазах друга после побега от Ордена, сохранив собственное достоинство оправдать совершенное отвращением к низостям, что творились за воротами резервации. Но стрела была иным. Ее кража делала его не просто вором, чего и так было бы достаточно. Для превыше всего ставящего честь рыцаря это было отвратительной низостью, для доброго подданного Делориана — предательством целой империи.

От одной этой мысли Коннор с горечью закусывает дрогнувшую губу. Чертов тепличный цветок, выбравшийся на волю из-под отцовского крыла...

Из раздумий его вырывает Блез, наконец выпрямившийся и с нескрываемым отвращением оглядывающий добытую из тела стрелу. Внешне она ни капли не изменилась, но Коннор знает, что стоит чуть надавить и, лишившаяся своих сил, она без труда переломится, как и любая другая шестисотлетняя палка.

Он отрывается от своей опоры и широкими шагами направляется вглубь пещеры. Вперед остальных — лишь бы не услышать от них ни слова, лишь бы избавиться от взглядов. Выражение лица наемника странно, непривычно, но Коннор от всей души благодарен ему за молчание. И осуждение, которого он не находит в его странных глазах.

Пройдя мимо, Коннор с горечью бросает ему через плечо:

— Можешь выкинуть ее к Лодуру.

Его гонит вперед навязчивое раскаяние. Он нисколько не жалеет о том, что только что убил кого-то, слишком отчетливо его понимание ситуации. Этот абаддон не был из того большинства, что заслуживали жалости и милосердия вместо гонений и вечных страданий под гнетом Ордена — таких ему довелось перевидать достаточно. Не убей Коннор его, и мертвы сейчас были бы все они. Промедли он еще хоть мгновение — уже завтра он вез бы то, что осталось от его друга, по ведущему в столицу тракту, чтобы вернуть того домой к отцу. Горло его стискивает злость лишь на собственную недальновидность, уступчивость, с которой он позволил всем им оказаться здесь уже догадываясь, что ждет их внутри.

Коннор стискивает зубы, в спешке едва не влетев в один из образовавших проход камней, когда что-то привлекает его внимание. Он замирает и, щурясь без света оставленного далеко позади факела, вглядывается в темноту за крупным обломком породы.

— Вылазь оттуда, — хрипло приказывает он, не заботясь о том, чтобы не прозвучать угрожающе.

Взъерошенная голова украдкой показывается из-за камня, глядя на него зашуганными глазами, и Коннор делает шаг вперед.

— Смотри, — он устало вздыхает и протягивает пустые руки. — Можешь вылезать.

Человек за камнем на миг затихает, но почти тут же до Коннора доносится тихое шуршание, с которым он осторожно поднимается на ноги, хоть все так же затравленно, и прижимается к камню. Заслышав шаги приближающихся спутников, Коннор спешно машет на них рукой, призывая остановиться поодаль. Свет факела, неровно растекаясь по камням, доходит до найденыша, наконец выпрямившегося, но так и не вышедшего из своего укрытия. Лет мальчишке не больше двенадцати, а росту он совсем не большого, хоть и уже широк в плечах. Потертая одежда пестрит заплатами и явно перешита из братской или отцовской, но по фигуре подогнана весьма неумело. Парнишка оглядывает их с настороженностью и облизывает обветренные губы, прежде чем неуверенно обратиться к Коннору:

— Мессир? — голос у него сипловатый, только ломающийся, и с сильным говорком, присущим детям, выросшим среди многоязычия имперских портов. — Я отсюда слыхал, вы... это... его укокошили?

Коннор морщится от навязчивого напоминания, разрушившего его надежды отвлечься хоть на время.

— Так правда это? — не сдается парень и озирается по сторонам, словно в любой момент ждет, что подкравшийся абаддон выпрыгнет из темноты прямиком на него.

— Правда, — глухо отзывается Коннор.

— Так вы из Ордена стало быть? — в глубине его голубых глаз разгорается огонек надежды, и он поддается вперед, почти выбравшись из-за камня.

— Нет. Не из Ордена.

Парень замирает, как вкопанный, с занесенной для шага им навстречу ногой, когда осознает преждевременность своей радости, а Коннор невольно ухмыляется. С последнего Бунта минуло уже почти три века, за которые люди успели напрочь позабыть все ужасы гнева восставших абаддонов, и оттого Орден утратил свою значимость в их глазах. Давно не осталось живых свидетелей тех событий, а сами они навсегда стерлись из памяти людей, сохранившись лишь на страницах старых летописей и целой вереницы разнообразных легенд, приукрашенных при всех пересказах до той степени, что исчезли из них и последние обрывки правды. Простые жители империи давно перестали чувствовать себя в безопасности, едва завидев на простых кожаных доспехах со стальными наплечниками знаки отличия, единственно выделяющие кассаторов в их каждодневном облачении. Деятельность Ордена в мирное время перестала восприниматься простыми людьми как защита от какой-либо угрозы, периодические аресты абаддонов стали естественным порядком вещей, вошли в привычную каждому имперцу колею наравне с казнями воров и прочих мелких преступников на городских площадях. Но стоило парню лицом к лицу столкнуться с одним из чудовищ, взглянуть в его глаза и понять, что не у кого искать защиты, как единственная мысль о чудом явившихся на выручку кассаторах в секунду поселила надежду и ощущение безопасности в его душе.

— Так точно он помер? — с испугом переспрашивает мальчишка. — Не прочухается? Он не просто колдун, мессир, упырь настоящий! Таром клянусь! Беды все не оберемся, ежели не добили!

— Точно, — сквозь зубы перебивает Коннор. — Говори, кто такой.

— Мы с папкой, — взгляд мальчишки никак не может перестать метаться по сторонам, а в голосе прорезается дрожь, — р-рыбаки. На судне мелком ходим, — Коннор невольно переглядывается с тоже начавшим понимать в чем дело Ричардом, но спешно отворачивается, — ночью этой я сети проверял — перед самым выходом, стало быть, а тут он. Не видал, как пришел, услышал только, что говорит папке, мол в Пасть ему надо, а ежели мы его, стало быть, туда не доставим, он и корабль спалит, и нас как свиней изжарит. Папка и согласился его довезти, не стал артачиться, а что еще делать? Он старый уже, у него окромя меня и корабля нет уж ничего за душой, уловом одним и живем, — он запинается на мгновение и продолжает рассказ: — так вот, довезли мы его досюда. Папка ему правду сказал, дескать не пройти дальше, на Клыки налетим, до Языка на шлюпке только, а тот не поверил. Сказал, мол дурит его, чтобы, стало быть, деру дать, как он с борта сойдет. Сказал еще, что на шлюпке поплыть он поплывет, да только не один — меня с собой возьмет, чтобы папка без корабля его не бросил посреди моря. Ну я и полез в шлюпку с ним, что еще оставалось? Поначалу гладко плыли, я на веслах сидел, пока русалки нас не заприметили. Хуже акул, со всех сторон повалили: шипят, зубьями щелкают, а он...

— Хватит, — Коннор поднимает руку, останавливая его, — сами все видели.

Тот растерянно смаргивает, но вмиг находится:

— Мессир... Вы ж добрый, я вижу...

— Можешь обратно валить, — Коннор кивает в сторону тоннеля, по которому все они добрались до пещеры, — никто держать не станет.

— Прямиком к пиратам, — недобро ухмыляется Блез, — любители маленьких мальчиков среди них быстро отыщутся, может и заслужишь обратно шлюпку свою.

Глаза мальчишки испуганно округляются, то ли от новости о визите пиратов на Язык, то ли от последнего заявления наемника.

— Не нужно к пиратам, прошу, мессир, — испуганно лепечет он, облизывая обветренные губы, и поворачивается к Блезу, узнать акцент которого сумел бы, пожалуй, и глухой. — Ради Беленуса!

Тот на миг замирает, но почти тут же Коннор замечает блеснувшую в его улыбке полоску зубов.

— А ты хитрый гаденыш, да?

Почуяв лазейку парень спешит представиться:

— Меня зовут Ро...

— Никаких имен, — грубо перебивает его Коннор и мысленно со вновь всколыхнувшимся волнением отмечает странную безучастность Ричарда ко всему происходящему. — Выберешься с нами, забудешь, что видел, и увинчивай на своей шлюпке.

— Спасибо вам! — радостно кричит мальчишка в его уже удаляющуюся спину. — Да хранит вас Тар, мессир!

— Шевелись давай, жополиз, — пресекает его дальнейшие рассыпания Адан. — Будешь мешаться — сам тебе кишки выпущу. И Беленус тебя не услышит, покуда в эту дыру солнце не проберется.

Он и словом не поминает произошедшее за все время, что говорит, и Коннор радуется этому одновременно злясь на самого себя. Невольно в голову взбредает нелепая мысль, будто так продолжится и дальше. Все они сделают вид, что ничего и не было, а следом и вовсе обо всем позабудут. Словно не было на их пути расплавленных стен, обезумевшего абаддона, желавшего убить всякого, кто встанет у него на пути, и не было чудом сохранившейся до этого дня стрелы в его колчане. Но все его наивные надежды вмиг рассыпаются прахом, когда посчитавший его куда сильнее прочих заслуживающим доверия и склонным к жалости мальчишка вновь оказывается за спиной.

— Я как только сообразил, что окромя нас кто-то в пещеру пробрался, так сразу допер, что вот оно, спасение-то! — чуть задыхаясь сообщает он с гордостью. — И прав оказался! Правильно вы его, мессир, тварям этим не место среди людей. И Орден, стало быть, доброе дело делает, что их отлавливает да нас защищает. Я и не думал, что дело это хорошее такое, это... ну... благородное, ага! А вы хоть не из Ордена, а тоже, стало быть, человек благородный, раз людей защищаете, вовек вас не забуду, честное слово! — он ненадолго умолкает, чтобы перевести дыхание. — Слышал, твари эти как переродятся, так даже имени своего не помнят — потому и прозвища себе заковыристые придумывают, а уж откуда им помнить тогда, каково человеком-то быть, верно ж говорю?

— Брехня, — Коннор с удивлением отмечает злость в собственном голосе. — Все они помнят.

— Может и так, — легко соглашается мальчишка, опасаясь спорить со своим спасителем. — Да только ничего доброго от них не жди, это точно. По этому-то сразу все видно было! Лодурово отродье... Папка мой говорит, зря Орден с ними так няньчится, резервации строит, кормит на деньги добрых граждан. По кускам их надобно распиливать и в ящики железные заколачивать, чтоб вместе собраться не могли. Тогда б честные люди спокойно зажили! Или того лучше — сразу их стрелять. Верно ж люди говорят: хороший полукровка тот, что дважды мертв...

— Папка твой, — не выдерживает Коннор, — думал бы, прежде чем трепать. Няньчатся с ними, чтобы понимали, что есть еще у них надежда. Если впереди у них либо смерть, либо вечные мучения в ящике, то и биться они будут до последнего. Поглядел бы я на папку твоего, если б ему выпало переть на полудракона беснующегося. У него и портки бы в желтый окраситься не успели — сгорели бы раньше вместе с ним самим. Вспомнил бы он лучше, что они Материку шестьсот лет назад устроили, когда такие же умники как раз вздумали на них с вилами и железными ящиками пойти.

Они останавливаются перед воротами, и Коннор наконец оборачивается к смущенно кусающему губы парню.

— Так разве ж не прав я про них, мессир? — наконец вновь заговаривает он. — Первый Бунт-то Орел устроил с тем, стало быть, чтобы людей всех тварям подчинить. Кто к нему попадал — никого не щадил. Все говорят, что одно зло в них во всех остается, а Орел хуже них всех был ублюдок. Самого Блэкфира потомок как никак!

Коннор невольно дергается, услышав имя дракона, но не подает виду. Он понижает голос, когда замечает приближающегося к ним рыцаря:

— Ему самого Лодура в отцы запишут, чтобы страшнее было дуракам вроде тебя. И рога козлиные добавят, лишь бы не признать, что родился он среди простых людей и рос среди них же. И что большинство из них такая сила тоже б с ума свела, а нападок на себя они б не стерпели. А про Блэкфира говорят еще, что даже сердце у него справа было, не как у любого живого, и кровь чернее угля, а следом и у всех его потомков. Лишь бы себя успокоить, как сильно они со злодеями не похожи. Людям так проще живется, понимаешь ли.

Он умолкает, когда Ричард оказывается возле них и замирает, во все глаза глядя на дыру в каменных воротах, будто разом позабыл обо всем другом. За ней беспросветная чернота и далекий, едва различимый плеск воды, но он, должно быть, видит в ней вовсе не это. Вечная рыцарская слава, многочисленные подвиги, что увековечат летописцы и барды, уважение в глазах других рыцарей и простых людей, гордость отца — все это уже в первом шаге навстречу легендарному мечу, шесть веков прождавшему того, кто был бы достоин вложить его в свои ножны и бесстрашно отправиться навстречу опасностям. Рука рыцаря с зажатым в ней факелом слегка дрожит, и оттого свет нервно скачет по камню, когда он первым с осторожностью пролезает в отверстие. Коннор идет следом.

Факел освещает идущие вверх ступени, вытесанные прямо в камне. Быть может, когда-то они были безупречно ровны, но время и часто капающая со свода вода не пощадили их, усыпав прежнюю гладкость рытвинами и неровностями. Ричард нетерпеливо бросается вперед, словно там его уже дожидается до блеска начищенный Дракон и пара десятков врагов, готовых тут же выйти с ним на честный бой. Поднимаясь по ступеням, Коннор из предосторожности опирается рукой на шершавую мокрую стену. Боль в голове к тому моменту успевает притупиться и уже не докучает столь же сильно, но он по-прежнему ощущает изредка накатывающее головокружение, и меньше всего в эти секунды ему хочется скатиться по лестнице на идущих следом, вдруг потеряв равновесие.

На вершине он оказывается лишь немного позже Ричарда, и увиденное заставляет его невольно присвистнуть.

Если по проплавленному в камне тоннелю, по прикидкам Коннора, дракон в его истинном обличье вынужден был бы ползти, плотно прижав кожаные крылья к телу, то здесь он сумел бы не только расправить их во всю ширь, но и беспрепятственно взлететь к самому потолку, чтобы оглядеть собственные владения. Похоже было, что один этот грот занимал внутри Языка ничуть не меньше места, чем бесконечной змеей петляющий путь, которым им пришлось добираться сюда.

Они проходят чуть вперед, и за неровными клыками каменных глыб, обрамляющих верхнюю площадку, куда вывела их лестница, наконец возникает источник прежде слышанного Коннором плеска — почти идеально круглое отверстие в полу, где лениво колышется морская вода, проникающая в пещеру снаружи. Короткий природный проход для ловкача, что сумел бы проскочить мимо осадивших местность русалок и остаться живым и невредимым. Впереди виднеется и спуск к нижней площадке, окружающей подводный вход.

Без раздумий Ричард бросается к ней, а Коннор чуть задерживается наверху, пытаясь сообразить, что именно здесь кажется ему неправильным. Соображать было трудно, и все же что-то совершенно ясно выбивалось из его представлений об этом месте. Он следит за светом от факела друга, срывающим покрывало темноты с новых участков грота, и чувствует, как кто-то беззвучно подходит к нему сзади.

— Никто не создает такие лабиринты, — голос Блеза звучит глухо и растерянно, — ради пустой мокрой ямы. Если это сокровищница, то где, мать его, сокровища?

Коннор провожает взглядом спину друга, ушедшего далеко вперед и теперь будто путеводной звездой освещающего дорогу вниз своим факелом, прежде чем наконец обращает в слова догадку, навязчивым писком звеневшую в мыслях с того самого момента, как они поняли прежнее назначение созданных драконом тайников:

— В твоем кошеле... в моем... В каждой чертовой делорианской кроне. Малькольм строил свою империю на золоте Блэкфира, расплачивался с гномами и эльфами, вел войны, налаживал торговлю...

— Неужели все сокровищницы пусты? — из-за их спин звучит растерянный голос ни к кому не обращающейся Ады. — Ведь в Гренне...

— Твою мать! — зло шипит наемник, заставляя ее испуганно умолкнуть, и прибавляет на родном языке: — Проклятые имперцы!

— Я знаю теллонский, — машинально замечает Коннор.

— Очень рад за тебя, умник, — огрызается Адан и широким шагом направляется следом за рыцарем. — Надеюсь, ты знаешь и чем нам рассчитаться с Тритоном и его головорезами.

Когда все вчетвером они оказываются внизу, Ричард уже стоит перед каменным пьедесталом высотой чуть меньше человеческого роста. Идущий позади мальчишка глазеет по сторонам с разинутым ртом, Ада же чуть более сдержана и уже не спешит вперед с прежним рвением. Заметив на себе взгляд Коннора она невольно закусывает нижнюю губу и отворачивается. Он же смущенно отводит глаза, когда навязчивый голос в глубине сознания с укором подсказывает, что сделала она это вовсе не от чувства вины за свою былую несдержанность и все то, к чему она привела, как того ему втайне хотелось бы. Он — вор и убийца, невзирая на все обстоятельства. Для всех них. Отличие состояло лишь в том, что едва ли Блез, всю сознательную часть жизни прослуживший Триаде, хоть в чем-то его осуждал.

Коннор поднимается по широким ступеням к установленной наверху каменной плите и поворачивается к уже стоящему там другу. Его губы чуть приоткрыты, а взгляд округлившихся глаз торопливо бегает по незнакомым рунам, словно упрямо пытается понять написанное самостоятельно. Свет факела разливается по камню и с ювелирной аккуратностью выбитых на нем словах. Прямо под ними, в идеально подогнанной под размер круглой выемке, установлено и последнее сокровище, сохранившееся на Языке: размером чуть больше кулака, пластина из чистого золота сияет под пляшущим огнем факела безупречным рельефом мастерски вычеканенного на ней изображения, будто начищали ее не далее как вчера.

— Ну и рожа... — замечает поднявшийся вслед за ними мальчишка и восхищенно умолкает.

Изображенный на пластине дракон в ярости расправляет крылья и выгибает шею, обнажив кинжалы зубов. Языки его пламени, навеки влитые в металл, летят во все стороны, вслед за крохотными фигурами, в страхе бегущими прочь. Коннор не решается коснуться пластины, равно как и все остальные, и словно зачарованный изучает крохотные чешуйки драконьей шкуры, любовно отлитые древним умельцем.

— И в Гренне было подобное? — наконец нарушает молчание Ричард, обращаясь к рядом стоящему Блезу.

— Нет, — тот мотает головой, но не отрывает взгляда от написанного, — только кривой кусок камня.

— Тогда и это должно что-то значить, — Ричард взволнованно облизывает пересохшие губы. — Ты ведь... можешь перевести все прямо сейчас?

— Могу, — теллонец наконец поднимает на него глаза и кивает в сторону найденыша. — Но хочешь ли ты, чтобы это услышал и он, сир?

— Да я как рыба немой! — искренне возмущается мальчишка, едва заслышав подозрения на свой счет. — Таром вам клянусь!

— Можешь хоть жизнью своей никчемной, я тебе доверять не стану, — холодно возражает наемник. — Не хочу у следующей же сокровищницы повстречать толпу слюной истекающих на мое золото оборванцев.

— Да как!.. Да что!.. Да вы за кого меня держите?! — переполненный негодованием парень открывает и закрывает рот, не находя подходящих слов. — Мессир, — сдается он и поворачивается к Коннору, — вы ему скажите!

— Хватит! — с неожиданной резкостью пресекает зарождающийся спор Ричард и поворачивается к Блезу: — Есть чем переписать? Переведешь в городе.

— А ты умеешь быть разумным, — тот ухмыляется, — еще немного и во мне даже симпатия зарождаться начнет.

Надувшийся парень спускается с пьедестала и отходит к кромке воды, а Коннор сдвигается в сторону, позволяя наемнику пристроиться перед плитой с куском пергамента. Добытый из вещевого мешка свинцовый карандаш скользит по нему, тщательно перенося высеченные в камне слова, повторяя завиток каждой руны. Сам Коннор отбросил попытки прочесть их уже после первого взгляда. Использованные писавшим руны мало чем отличались от эльфийских, как и язык, записанный с их помощью, — в ходу они были в еще только зарождавшемся Теллонском королевстве добрых шесть столетий назад. Примкнувшие к коренным жителям Материка люди вместе с верой и традициями переняли у тех и язык, изрядно со временем перемешав его с родным Общим как на письме, так и в своей речи, сделав совершенно непонятным не только для имперцев, но и для эльфов. Насколько было известно никогда не бывавшему в Теллоне Коннору из рассказов матери, ныне старый теллонский мог встретиться там лишь в высших кругах да в старых книгах и в большей степени принимался за показатель образованности, нежели за действительно полезное знание. Именно поэтому теперь он с удивлением наблюдает за Блезом, с совершенно серьезным видом переносящим на пергамент древнюю загадку.

— Не думал, что ты знаешь старый теллонский, — наконец не выдерживает Коннор.

Затянутая в перчатку рука на секунду замирает над записями, но тут же возобновляет прерванное.

— Если я говорю, что нужен вам, рыжий, — снисходительно отзывается наемник, не глядя в его сторону, — это не то же, что ты, ездящий по ушам девчонке россказнями о своем здоровенном члене, лишь бы она дала поскорей.

Коннор хмыкает, но расспросы не продолжает. Вместо этого он неторопливо следует к кромке воды, где все так же отдельно от них обиженно сидит на корточках мальчишка в безуспешных попытках пустить блинчики неровными мелкими камнями.

— Вовсе я не трепло, — спешит сообщить он, стоит Коннору опуститься поблизости. — Ублюдок картавый... Все ж знают, что теллонцам доверять нельзя, а его самого вы к такому делу допускаете!

— Рот закрой.

— Не серчайте, мессир, — не унимается мальчишка. — Я ж вам добра желаю, это ж вы меня от упыря спасли! Не знаю уж откудова у вас стрела раздобыта была, но если б не вы — изжарил б нас с папкой как русалок тех, только б к городу подошли. Сами ж слышали, свидетели ему не нужны были, вот как! Храни вас Тар в каждом бою, мессир! Пусть никогда не промахнется ваша стрела, ага!

Коннор невольно стискивает лежавшую на полу ладонь в кулак, царапая ее мелкими камнями.

— Я про что говорить-то начал, мессир, — не замечая этого, продолжает паренек, совсем позабывший о кучке камней, предназначавшихся для пускания по воде. — Про теллонцев-то этих, значит. Папка мой всю жизнь рыбачил, во всех приморских городах за свой перебывал на службе, покуда, стало быть, на собственный корабль не скопил. Улов продавал в те времена, когда Дедрик Ферран еще не захватил, а Теллона с империей связи торговые не оборвала из-за этого. Так уже в те времена, папка говорит, никто с теллонцами дел иметь не рвался — хитрые твари, худой товар вдвое дороже хорошего продадут, а-то и втрое бывало, и поминай их как звали. Врать им как нам с вами дышать — не могут они без этого. И этого хмыря вы остерегайтесь. Облапошит вас, себе меч приберет и деру даст, вспомните мои слова тогда, мессир!

— Я теллонец, — Коннор наконец поворачивается к оторопело замолкшему мальчишке. — По матери — она Дитрих, а отца у меня нет. Имя ей пожаловали, когда я родился уже, мне оно от нее не перешло.

Парень отворачивается, цветом лица все больше начиная походить на вареного рака, а Коннор поднимается на ноги, заметив движение позади себя. Ричард уже стоит у подножия пьедестала — взволнованный и взбудораженный, со слабым румянцем на щеках, блеском и неверием в реальность происходящего в глазах. Глядя на него, Коннор с грустью думает о том, как много осталось еще в нем от того мечтательного ребенка, искренне верящего в собственное предназначение для чего-то значительного, жаждущего великих подвигов и приключений. И как быстро гаснут детский восторг в его взгляде и тепло в груди самого Коннора, когда их взгляды встречаются, и оба вспоминают, склизкой холодной реальностью, все, что случилось в этот день на пути сира Ричарда Монда к его рыцарской славе.

Блез спускается чуть погодя, и Ричард спешит отвернуться к нему. Куска пергамента в его руках уже нет, и Коннор отмечает полный неприязни взгляд вернувшегося к ним мальчишки, направленный на наемника. Заметив внимание к себе, тот тушуется и вновь густо краснеет, а Коннор вдруг ощущает странное, злорадное чувство морального удовлетворения, которое не оставляет его и на обратном пути к подъему.

Неприязнь имперцев, твердо убежденных в собственном превосходстве над прочими народами, к теллонцам, конечно же, никогда не была для него тайной. Эльфов большинство людей невзлюбило еще до того, как Малькольм заложил первый кирпич своей будущей империи, и оттого присоединившиеся к ним предки нынешних теллонцев быстро были записаны в предатели собственного вида. Уже к десяти годам Коннор совсем перестал замечать постоянные косые взгляды в свою сторону. Не только от венерсборгских снобов, что было весьма ожидаемо, но и от немытых бродяг из нижнего города — заметив правильные черты лица и насыщенно медный цвет его волос, те нагло клянчили милостыню, не упуская возможности отметить его задолженность истинным делорианцам за проживание на их прекрасной родине. Справедливости ради, не отставали от них и встреченные им теллонцы, коих, все же, было чуть меньше. Дружелюбие растворялось в их глазах в тот же миг, как они узнавали о том, что рожден он был в Верхнем Венерсборге, а на теллонском говорит хоть и верно, но с акцентом едва ли не хуже того, коим коверкал Общий язык Блез. Со временем Коннор перестал называть собственную фамилию при знакомстве, но все же едва ли это действительно задевало его с тех пор, как Ричард стал ему другом. Уже в те времена он не находил интересной компанию других наследников знатных родов и всеми силами избегал их общества. Ему было совершенно безразлично происхождение друга, а слово "ублюдок" он считал совершенно недопустимым. Коннор на всю жизнь запомнил день, когда наглый курносый внук виконта Ховера, застав их совершенно одних дерущимися на деревянных мечах, презрительно назвал его грязным теллонским выродком, не заслужившим жить не только в знатном доме, но и на землях имперской столицы. И уж тем более не заслужившим чести на равных скрестить мечи с будущим рыцарем Делориана, добавил он чуть подумав.

Это было единственным разом, когда Ричард завязал драку. С того дня курносый нос мерзкого дворянчика изогнулся, будто птичий клюв. Тот попытался обвинить в своем избиении самого Коннора и потребовать для безродного бастарда не меньше чем десяток ударов розгами, но Ричард — всей душой радеющий за честь и честность Ричард — не моргнув глазом сообщил всем, что был совершенно один, когда услышал возмутившие его оскорбления в адрес друга. А после с совершенно невозмутимым видом заявил собственному отцу и деду задиры, что со всей честью будущего рыцаря готов принять все положенные за содеянное удары, если они сочтут это необходимым. Не было нужды сомневаться в том, кому из них двоих в конце концов поверили, хоть длительного разговора наедине с отцом Ричард после того случая и не избежал.

Коннор вздрагивает и отрывается от размышлений, когда до его слуха доносится отдаленный стук, эхом отразившийся от стен и высокого потолка. Следом еще один. Все, включая поднявшегося над нижней площадкой на десяток футов Ричарда, останавливаются и непонимающе оглядываются вокруг себя в поисках источника шума.

— Это еще что? — хрипло интересуется у пустоты наемник.

На их глазах трещина взрезает свисающий с потолка грота крупный сталактит. С хрустом его верхушка обрушивается вниз, в паре дюймов от нижней ступени пьедестала с плитой.

— Обвал... — неверяще шепчет мальчишка. — Твою мать, обвал...

Словно в ответ на его слова пещера в один миг приходит в движение. Лишь чудом первый толчок не сбрасывает с возвышенности успевшего зацепиться за выступ Ричарда. Со всех сторон слышится глухой треск, с которым, будто яичная скорлупа, начинают рушиться стены. Пол под ногами вибрирует от ударов, а воздух в секунды наполняет каменная пыль.

Стоящий возле Ады Блез резко толкает ее прямо в руки Коннора, и на место, где мгновение назад стояла она, обрушивается тяжелая глыба.

Коннор беспомощно озирается по сторонам, за рвущим барабанные перепонки грохотом слыша лишь тяжелое буханье собственного сердца. За несколько мгновений все вокруг меняется до неузнаваемости. Без видимой причины пещера складывается вокруг них словно карточный домик.

Обзор застилает облако пыли. Щипет глаза и горло. От шока и страха он почти теряет понимание происходящего, когда сквозь звон в ушах слышит крик "В воду!"

Ноги сами приходят в движение. Инстинктивно несут его в сторону единственного выхода, сквозь пыль и разлетающиеся каменные осколки, когда в мечущемся сознании всплывает понимание того, что голос был его собственным.

Коннор чувствует влажную ладонь в своей руке и сжимает ее сильнее, тянет за собой. Прямо перед ним в пол проваливается едва различимый за пылью мальчишка, и лишь мгновение спустя Коннор понимает, что тот первым добрался до воды.

— Прыгай! — перекрикивая грохот приказывает он дрожащей Аде.

Она не двигается с места, и ему приходится грубо встряхнуть ее, схватив за плечи. Позади них рушится кусок потолка и бледный свет заливает пещеру.

— Прыгай! — вновь кричит Коннор и наконец видит в ее мечущемся взгляде огонек понимания.

Он оглядывается назад и слышит плеск, с которым девушка скрывается под водой. Кроме него в пещере остаются лишь Ричард и Блез, лицо которого выглядит белее мела.

— Ни за что, сир! — сквозь грохот рушащегося грота Коннор слышит его голос.

— Прыгай, пока нас не завалило!

За клубами пыли Коннору видны остекленевший взгляд и дрожащие губы.

— Я не... Я...

— Что?!

— Я не умею плавать, твою мать! — зло срывается тот, и отступает от воды к грохочущему обвалу. Словно панически боится соскользнуть. Словно предпочтет погибнуть под развалами, а не от воды.

Коннор не видит лица Ричарда. Инстинкт самосохранения толкает его самого в воду, но задеревеневшие ноги не дают двинуться с места. Совсем рядом с рыцарем и наемником трещина разрезает пол.

— Тогда вдохни глубже.

Он не успевает удивиться холодному рассудку в голосе друга, когда тот вдруг сталкивает в воду не ожидавшего нападения Блеза и тут же ныряет следом за ним.

Коннор задерживает дыхание и прыгает вперед, погружаясь в темную пучину. Сквозь плотную пелену воды до него долетает грохот обрушивающегося позади них свода.

***

Коннор всплывает, наконец выбравшись из темноты подводного тоннеля и жадно вдыхает полной грудью, запрокидывает голову и отфыркивается от стекающей по лицу воды. Он хватается за один из многочисленных рассыпанных вокруг Языка мелких рифов, чтобы не дать волнам унести себя. Капли скатываются по щекам будто слезы, застилают обзор, и кое-как Коннор стирает их мокрой рукой, чтобы наконец оглядеться по сторонам. Совсем рядом, судорожно стиснув пальцы на выступах и прижавшись к камню бледной щекой, за такой же риф цепляется неровно дышащий Блез. Одна намокшая черная прядь, в суматохе выбившаяся из-под шнурка на затылке, прилипла к его губам, но он словно не замечает этого. Возле него одной рукой за тот же риф держится и Ричард. Коннор оборачивается и замечает первым прыгнувшего в воду мальчишку. К их появлению тот уже успевает отдышаться и взобраться наверх, поэтому теперь, насквозь мокрый, сидит на выступе рифа со спущенными в воду ногами.

Правее него оказывается и Ада, но едва взглянув на нее, Коннор отводит глаза со сдавленным кашлем. Заметивший это парень с интересом смотрит на девушку. Глаза его в миг округляются до размеров крупной монеты, а губы невольно приоткрываются.

Сбегая из пещеры, она потеряла отданный наемником плащ, и теперь насквозь промокшая рубашка без всяких тайн обрисовывала любопытному юношескому взгляду небольшую грудь с затвердевшими от прохладной воды сосками. Вспомнив об этом Коннор и сам невольно сглатывает, борясь с желанием вновь мельком взглянуть.

Поняв это, Ада багровеет, словно перезрелый помидор, и сползает в воду до самого подбородка. Мальчишка же и не думает перестать таращиться в ее сторону.

— Все целы? — первым спрашивает не заметивший этого Ричард.

Коннор чувствует, как вместе с полученными при падении ссадинами соленая морская вода щипет плечо в месте, где его глубоко полоснул осколок камня, но лишь стискивает зубы и молча кивает.

— Что это было? — говоря это, Ричард чуть сдвигается, и Блез лихорадочно впивается в его локоть, не позволяет отстраниться. Теперь Коннор замечает, что второй рукой друг все еще поддерживает наемника — по-видимому, боящегося пойти ко дну настолько, что от него не слышно и звука недовольства.

— Хер его знает, мессир, — услужливо отвечает на вопрос парнишка, оглядывая их всех свысока. — Но пещера-то наверняка проклятая, ага. Драконья ведь, как иначе! Вломились в его сокровищницу, вот потолок и — хлоп! — прямиком на головы.

— Если так, обвалился б сразу, — возражает Коннор.

— Значится, ступили не туда, — не сдается тот. — Или дотронулись не до того. Ящеры эти хитрые ублюдки, даже ежели издохли шесть веков назад — и то людям пакостят. Просто так-то потолки не падают, всем известно!

— Не все равно вам? — наконец отмирает Блез. — Лучше б думали, как нам на корабль вернуться, пока те твари обратно не приплыли.

От его слов Коннор невольно дергается и оглядывается, чтобы убедиться, что перепуганные русалки еще не вернулись и не окружают их своим смертоносным кольцом.

— Они ведь под завал не угодили, — вспомнивший о насущном Ричард обращает взгляд в сторону, где по его прикидкам должны были остаться пираты. — Поплывут к кораблю — заметим их... — он резко замолкает, словно пораженный внезапной догадкой.

Ничего пока не понимающий Коннор вытягивает шею, чтобы получше увидеть его обратившееся к наемнику лицо и нахмуренные брови. Блез по-прежнему изо всех сил вжимается грудью в камень, лишний раз боясь шевельнуться, и не сразу замечает обращенное на себя внимание.

— Что это? — холодно спрашивает Ричард, в упор глядя на его затылок.

Блез не успевает понять, что вопрос был задан ему, когда державшая его под водой рука рыцаря опускается ниже и тщательно, без деликатности, ощупывает что-то на уровне живота. Коннор видит как округляются глаза наемника, и — он едва сдерживает желание протереть глаза еще раз — неровными красными пятнами идет шея. Мокрая ладонь Ричарда появляется над водой и, нисколько не утруждаясь приличиями, он тут же грубо засовывает ее Блезу прямо за шиворот. В любой иной ситуации — Коннор в этом не сомневается — за подобное друг уже получил бы крепкий удар по лицу или колену, но не сейчас, когда лишь его рука и скользкий камень позволяли Адану удержаться на плаву посреди волн в открытом море. Тот замирает, будто боится даже пикнуть, и сильнее стискивает пальцы, пока чужая рука не выбирается из-под рубашки и не поднимается над его головой.

— Вот же Лодур... — выдыхает Коннор, глядя на обнаруженное другом. — Ну ты и сукин сын!..

— Я вам говорил! — торжествующе взвизгивает мальчишка так, что едва не сваливается в воду, а с соседнего рифа испуганно вспархивает пара чаек. — Говорил! А вы мне не верили еще!

Золотая пластина, зажатая в руке Ричарда, ловит лучи солнца, под которыми не оказывалась уже, пожалуй, целых шесть веков. Блез наконец отмирает и резко отстраняется прочь от рыцаря.

— А вы чего ждали? — огрызается он. — Я с вами не за идею или торжество справедливости, а за треть от добычи. Огнедышащий урод раздал все сокровища имперцам, что еще мне было брать в этой дыре?!

— Взял бы камень, — всерьез замечает Коннор. — И одному себе по голове приложил, не пытаясь нас заодно с собой угробить.

— Зато плита сгинула, — тут же отбивает Блез, которого уже начинает заметно потряхивать от долгого нахождения во власти стихии, всеми силами стремящейся убить его. — До тех пор, пока этот мелкий огрызок про нее не растрезвонит по всем углам, — он умолкает, чтобы сплюнуть попавшую в рот воду. — Но время выиграем, пока они ее не откопают, да и то если цела осталась.

Ричард смеряет его полным презрения взглядом:

— Я знал, что не стоит доверять слуге Лодура вроде тебя. Ради вот этого, — он кивает на пластину, — ты чуть не убил четверых людей и себя самого?

— Трудно должно быть понять, — Блез невесело ухмыляется, — когда сам родился с золотой ложкой во рту, а, сир? Так спроси своего рыжего дружка, зачем ему понадобилось прихватить с собой стрелу, когда из Ордена драпал, и двинуть с ней прямиком в Гренну? Неужто на добрую память?

Коннор чувствует, как, невзирая на прохладу воды, начинает гореть лицо, но не успевает Ричард взглянуть в его сторону, как раздается спасительный вопль мальчишки:

— Гляньте! Шлюпки!

Лодки показываются из-за рифов одна за другой, и Коннор облегченно выдыхает. Уходя от опасности, пираты не побрезговали присвоить себе чужую собственность, и в шлюпке, оставленной у скалы абаддоном и парнишкой-рыбаком, теперь сидели на веслах двое из них. Заслышав крики, они быстро направляют носы в нужную сторону и, движимые волнами и налегающими на весла моряками, стремительно сокращают расстояние.

Сам Тритон оказывается в первой же лодке и, стоит ей подойти достаточно близко, поднимается на ноги, удивительным образом не теряя равновесия на ходу, и демонстрирует в широкой улыбке все золотые зубы:

— На славу провели время, как я погляжу. Пасть торчала тут еще до того, как на Материк приплыли первые проповедники Троебожия и обозвали ее в честь своего божка. А вы, — он окидывает взглядом просевшую часть скалы и цокает языком, — разгромили ее за два часа. Честное слово, снял бы шляпу, если б ее носил!

— Пошел ты, — Блез ухмыляется со всей беззаботностью, на которую оказывается способен, и вместо былого страха Коннор наконец видит вновь расцветающую в глубине его глаз холодность. — Возникли кое-какие проблемы.

— Надеюсь, вы справились, — улыбка медленно тает на лице пирата, когда они оказываются достаточно близко и он дает подчиненным знак сложить весла. — И это никак не отразилось на моей доле сокровищ, разумеется.

Пираты меж тем оценивающе оглядывают каждого, кого они видят в воде. Коннор чувствует противную дрожь вдоль позвоночника, но стоически выдерживает взгляд жуткого северянина с разрисованным лицом. Тот широко улыбается — показывает заточенные словно клыки передние зубы, и невзначай почесывает собственную шею острием кинжала, гладко срезая с нее полосу щетины.

— Послушайте, — не выдерживает Ричард. — Мы...

— Тс-с, парень, — Тритон вскидывает унизанную перстнями руку, призывая его замолкнуть. — Я хочу услышать все от этого наглого ублюдка, который так честно вливал мне в уши свои лживые росказни о золоте. Кажется, я не раз говорил тебе, Адан — больше всего я ненавижу, когда мне лгут.

Улыбка, появившаяся на лице Блеза, выходит кривой и неровной. Коннор готов поклясться, что причина тому вовсе не налетевший порыв холодного ветра, до костей пронизывающий сквозь промокшую одежду.

— Фонис...

— Тритон, — равнодушно поправляет его капитан, и на щеках наемника начинают ходить желваки.

— Ты ведь знаешь, я не стал бы врать тебе.

— Ты?! — пират со смехом усаживается обратно. — Слыхали его? — он оглядывается на хищно зубоскалящих подчиненных, как один уставившихся на наемника. — Да ты соврешь каждому из своих эльфийских богов, если они к тебе явятся, теллонский ублюдок. Давай-ка, попробуй начать сначала. Так, чтобы я тебе поверил.

Блез подтягивается выше на руках, а Коннор чувствует, как от холода воды начинает сводить мышцы.

— Я ошибся, признаю. Золота там нет уже много лет. Но, — наемник с притворной лукавостью склоняет голову набок, — неужто только из-за этого ты бросишь старого друга на съедение морским тварям?

Остальные пираты переглядываются меж собой, прежде чем один из них, не видимый Коннору из-за спин остальных, подает голос:

— Эй, капитан! Знаешь, какой теллонец никогда не предает и не обманывает?

— Ну? — Тритон не отводит внимательных глаз от лица Блеза, словно только и ждет, когда тот признает поражение.

— Мертвый!

Дружный хохот проносится над волнами, пока капитан с усмешкой приглаживает кучерявую бороду, и Коннор пытается вспомнить, бывали ли в его жизни дни дерьмовее этого.

— Разумеется нет, — наконец отвечает на вопрос Блеза Тритон. — Но здесь я не один, а ты и сам отлично знаешь наши порядки... старый друг.

Чуть приподнявшийся было уголок губ наемника вздрагивает, и голос его, когда он заговаривает, звучит до странного хрипло и чуждо:

— Тритон, прошу...

Коннор переводит взгляд с него на поднявшего руку капитана, призывающего к вниманию. Рядом испуганно вжимает голову в плечи и пытается слиться с камнем поразительно молчаливый рыбачонок.

— Голосуем, — хладнокровно провозглашает Тритон. — Кто из вас за то, чтобы...

— Стойте! — выкрикивает Ричард. — Сперва я прошу вас выслушать меня, капитан!

Взгляды собравшихся как по волшебству скрещиваются на нем. Со всем мыслимым достоинством он скрывает, каких усилий ему стоит подтянуть на руках уставшее держаться в холодной воде тело, чтобы возвыситься над остальными и привлечь к себе внимание.

— Что ж, — Тритон упирает локоть в ногу, склоняясь чуть вперед. — Было бы возмутительной грубостью с моей стороны не дать человеку последнего слова.

— Благодарю вас, — Ричард старательно пропускает мимо ушей формулировку полученного разрешения. — Но сперва я хочу услышать лично от вас условия, на которых вы согласились доставить нас сюда.

— Услышать?

— Да. Слово в слово.

— Это не трудно, — пират усмехается. — Три четверти сокровищ Языка.

— Три четверти?

— Три четверти, — с раздражением повторяет капитан. — Не испытывай мое терпение, имперская морда.

Из-за спины Тритона силятся выглянуть новые и новые головы, чтобы получше видеть происходящее. Коннор отмечает хитрую улыбку, вдруг возникшую на лице прежде внимательно наблюдавшего Блеза.

— Я отдам вам все, — не моргнув глазом обещает Ричард. — Все золото, что было в Языке, ваше — клянусь честью своего рода. Позвольте нам вернуться в Транос на вашем корабле.

Капитан поддается вперед и ловко хватает брошенную пластину на лету. Остальные пираты жадно пытаются рассмотреть единственное сокровище, пока он вертит его в руках, изучает, будто настоящий ювелир.

— Все, что осталось в Языке, — холодно повторяет Ричард. — Большего мы не нашли.

— Гномья работа, — Тритон цокает языком и взвешивает золото в руке. — Три фунта, не меньше. Эй, Гас! — окликает он бритоголового дылду, прежде пуще других клявшего Блеза после прибытия на Язык. — Сможет твой братец втридорога толкнуть ее коллекционерам, как ту задрипанную статуэтку из Керсака?

— Обижаешь, капитан. Клянусь сиськами Тары, в твоих руках давно утерянная родовая ценность династии Додрагерров, выкованная лично их прародиделем!

— Что ж... — капитан ухмыляется и еще раз неторопливо оглядывает полученную пластину, прежде чем повернуться к ждущему его ответа Ричарду, губы которого уже начинают приобретать синеватый оттенок. — Иметь с тобой дело чуть приятнее, чем с твоим новоиспеченным головорезом, сир рыцарь. Но не думай, что впредь я ввяжусь в ваши дела. Эй, вы! — кричит он остальным пиратам. — Шевелите веслами, мать вашу! Подберем этих утопленников, пока русалки не нагрянули!

***

Заслышав позади себя скрип ступеней, Коннор дергается, но не поворачивает головы. Судно мерно качается на волнах, вводя туманящийся разум в подобие транса, а огонек стоящей на полу масляной лампы пляшет за стеклом, мягким желтым светом озаряет стены почти пустого трюма. Сквозь слои дерева доносится приглушенный шум воды, с которым она расступается перед идущим на всех парусах кораблем, а из накрепко заколоченных ящиков слышен звон стекла. Пришедший неторопливо спускается по трапу и останавливается, словно чего-то ждет, но Коннор с упрямством прижимается спиной к деревянной перегородке, отделяющей небольшой закуток с бочками и ящиками от остального трюма, даже не думая пошевелиться. Он отлично понимает, что найти его по свету лампы едва ли будет стоить хоть каких-то усилий, но сейчас это волнует его не достаточно, чтобы самому подняться с пола и принять цивильный вид.

— Если тебе интересно, — слышит он голос Блеза. — Мелкий говнюк поплыл к своему папаше.

— Угу.

— Надеюсь, по пути обратно он повстречает голодного кракена, — наемник делает шаг по скрипучим доскам. — Дрянная затея — оставлять жить всякого, от кого можно дождаться щедрой кучи дерьма.

Коннор не отвечает ему и прикладывается к почти наполовину опустевшей бутылке, найденной в ящике среди других таких же, и вслушивается в приближающиеся к нему хпюпающие шаги. Над их головами кто-то громко топочет по палубе, и пыль, посыпавшаяся с потолка, искрит в свете лампы.

— Сир с девчонкой у Тритона пристроились, а на меня он в обиде еще, хрен старый, — Блез переминается с ноги на ногу, остановившись у закутка, прежде чем заметить: — Хоть бы до порта дотерпел. Тогда б и я тебе помог его запасы разграбить.

— Что, весь ящик бы за пазухой протащил? — не выдерживает Коннор. — Ты в этом мастак, как я погляжу.

До него доносится короткий смешок, а сам наемник проходит мимо. Он уже стянул с себя верхнюю одежду, но капли воды все еще срываются с насквозь промокших рубашки, штанов и волос, влажными кляксами въедаются в доски пола, а сапоги тихо чавкают на каждом шагу. Но, невзирая на это, сам Блез выглядит уже куда более спокойным, без прежней дерганности в речи и движениях. На миг Коннору даже становится чуть лучше от мысли, что хоть что-то рядом с ним становится прежним, даже если это что-то — наглый наемник Триады.

— А я бы поглядел, — Блез меж тем пинает в его сторону пустой ящик и усаживается на него сверху, — чем бы вы отплатили за свое возвращение на сушу, не выковыряй я эту штуку, пока твой благородный дружок отвернулся. Но, — поправляется он, правильно истолковав взгляд Коннора, — не буду лукавить и убеждать тебя, будто делал все с этой целью.

Он замолкает и в задумчивости проводит рукой по волосам, глядя на пустую стену трюма, будто хочет что-то сказать, но никак не может подобрать нужных слов. Коннор отворачивается от него и вновь подносит к лампе бутылку, силясь прочесть незнакомые руны.

— Рандрамский ром, — услужливо подсказывает заметивший это наемник. — Темный, первого сорта.

— Знаешь еще и островные письмена? — Коннор поворачивается к нему, сидящему во все той же позе. — Да ты полон сюрпризов. И как тебя только в наемные убийцы-то занесло, умник?

— Остроты здесь — мое дело, рыжий. А этот ром Тритон держит для себя и гостей, которые ему самому по нраву. Знаю, что написано на бутылках, все шесть лет, что с ним знаком.

— Отличные у тебя друзья, ничего не скажешь, — Коннор ухмыляется и отпивает из горла. — Свезло б чуть меньше и пришлось бы тебе плавать научиться, чтобы не подохнуть.

— У всех свои недостатки — я и сам не подарок. А что до сюрпризов, — Блез резко оборачивается, и в его глазах отражается свет лампы, вздрогнувший вместе с держащей ее рукой Коннора, — Могу сказать то же и о тебе.

Коннор замирает, держа ром на языке, и сглатывает, лишь когда жжение становится нестерпимым. В ушах тяжелым молотом стучит кровь, а щеки укрывает жар, но из последних сил он не дает себе измениться в лице, даже предчувствуя худшее от поворота в разговоре.

— Ты, думаю, поймешь меня, — продолжает наемник, когда догадывается, что ответа не дождется. — Я многое видел сегодня и, вот какое дело, ненавижу чего-то не понимать и не знать до конца. Сделаем вот как: я честно поделюсь с тобой своими наблюдениями и домыслами на их счет, а ты уж ответишь, прав ли я.

Коннор поднимает голову и внимательно изучает его лицо — спокойное, холодное, не дающее прочесть ни единой мысли — прежде чем хрипло ответить:

— Ну попробуй.

— Чудно, — Блез устраивается удобнее и склоняется чуть вперед, сложив руки на коленях. Влажный ворот его рубашки, завязанный не до конца, чуть отлипает от кожи и приоткрывает прежде сокрытые под одеждой татуировки, голос же, стоит ему заговорить, звучит непривычно тихо, без тени обычной издевки, словно стремится одурманить. — Еще тогда, в Гренне, мне показалось, что что-то в тебе не так. Даже больше, чем в твоем дружке, пожалуй. Он — просто тепличное растение, выращенное на сказках о мнимой добродетели, чтобы жениться на такой же дворяночке, выбранной ему отцом, в темноте под одеялом заделать ей-пару тройку детишек и под конец спокойно помереть в теплой постели, усыпив выводок внучков сотым пересказом своих рыцарских похождений. Но ты, — несмотря на туманящий рассудок алкоголь, Коннор испытывает неприятное ощущение, будто даже в его глазах наемник уже видит ответы на все свои вопросы, по крупице извлекает самое сокровенное, — ты на него совсем не похож. Ты практичен и хорошо понимаешь, как устроен мир — настоящий мир, а не фантазия. У тебя нет глупых иллюзий о мнимой чести, ты знаешь, что нужно для выживания. Ты — тот, кто не побоялся сбежать из Ордена, хоть мы оба и знаем, что дезертиров они ищут пуще абаддонов — потому что их больше, чем боеспособных кассаторов. И больше того, ты украл стрелу. Учитывая все это, а так же город, куда тебя занесло первым делом, у меня есть лишь одно предположение, — он вместе с ящиком придвигается чуть ближе, а голос его становится еще тише. — Я живу в Гренне уже восемнадцать лет и отлично знаю, что, помимо рабов, она может похвастать разве что самым большим в империи черным рынком. Но даже я представить не могу, сколько бы выложили богатые коллекционеры за настоящую, не использованную стрелу Кассатора. Хватит на безбедную старость, — Блез загибает первый палец, а Коннор чувствует, как сдавливает горло, — на поддельные документы и все пошлины, — его собственный голос чуть дергается, — которые Кровавый Дедрик заломил за проезд в Теллону, где Орден никогда тебя не достанет. Но во всем этом плане все еще есть загадка. Рыцарями в Делориане становятся в восемнадцать, тебе же, если не ошибаюсь, уже двадцать. Выходит, в Ордене ты прослужил больше двух лет. Имей ты желание сбежать с самого начала — давно бы это сделал. Так что же, — он переходит на едва слышный шепот и склоняется так близко, что капля воды с его волос падает в дюйме от ноги Коннора, — сподвигло тебя на побег именно сейчас, сир кассатор?

Коннор опускает глаза на свои побелевшие костяшки и отставляет от себя бутылку раньше, чем она пойдет трещинами. Поставленная на пол не глядя, она задевает брошенный туда колчан, и на языке невольно вспыхивает горечь. Наверху, над палубой корабля, еще вовсю светит солнце, но в закутке трюма, где сидят они, словно уже наступила глубокая ночь. Неосознанно Коннор думает, что, пожалуй, это как нельзя кстати подходит урагану не выраженных чувств, не сказанных слов и постоянных опасений, что бушует внутри него самого. Он ругается сквозь зубы и вновь тянется к только убранному рому, но смятение и тупую боль в груди не глушат даже несколько богатырских глотков. Блез не торопит его, удивляя все сильнее и сильнее, лишь склоняет голову набок, внимательно следит за каждым движением, будто кот за добычей.

— Я в Истраде служил, — собственный голос звучит для Коннора чуждо в тишине, где даже пираты будто нарочно вдруг перестали ходить туда-сюда по палубе и скрипеть досками. — Это резервация в северных горах. Одна из строгих, держат в ней самых опасных — драконов, дагонов... и прочих. В таких им не позволяют общаться друг с другом, из камеры выпускают раз в месяц. И тот под прицелом трех луков, — он на мгновение поднимает глаза, но Блез все еще слушает его со всей внимательностью. — Одной из заключенных там была женщина, дракон наполовину. Одним взглядом могла закрутить огненный смерч и разнести небольшой город, если бы захотела. А она... — он сглатывает. — Хотела только ребенка своего повидать. Отец его сгинул давным-давно, а после ее смерти пацан угодил в приют при церкви. Мне с пятнадцати лет в голову вбивали, дескать, никаких человечьих чувств у них не остается кроме ненависти к живому, все в них помирает вместе с человеком, дальше только зверь кровожадный живет, — он останавливается и прочищает горло, когда собственный голос подводит, чуть изменяется. Выпитое будто устремляется вверх, заволакивает рассудок, развязывает язык. — Только херня это. Все они помнят и все чувствуют. Женщина та, даже когда схватили ее, сопротивляться и не подумала, мирно пошла с кассаторами. За два года ни с кем не пререкалась ни разу, просила только, чтобы позволили сына увидеть, пока командующий, ублюдок херов, не пообещал все устроить. А через неделю явился к ней с новостью, — Коннор морщится от воспоминаний. — Сыну ее как раз пятнадцать стукнуть должно было, вот он и приказал его на обучение в Цитадель сослать. Меня там не было, когда все случилось. Кто был говорили, смеха сдержать не мог, пока обещал матери, что три года ей ждать осталось — и явится к ней сын надзирателем, — он вновь замолкает и прикрывает глаза, возрождая перед глазами картину всего случившегося. Когда он продолжает рассказ, голос предательски дергается, никак не желая прийти в норму. — Нам еще в Цитадели в голову вбивали: если абаддон надзирателя убил, то и себе смертный приговор подписал. Я... Я этого не хотел... Дали сигнал тревоги, и я там первым оказался, не знал еще ничего. Вбежал, когда она уже из камеры выходила. Она... Сдаться мне хотела, руки сама подняла... Но приказ...

Коннор сжимает руку в кулак и глубоко вдыхает. Физическая боль чуть отрезвляет, а впервые рассказанное кому-то тяжелыми камнями скатывается с плеч, пусть он все ещё и не может заставить себя вновь взглянуть на наемника. В ночь после случившегося, уткнувшись лицом во влажную подушку в темноте казармы, он клятвенно обещал себе больше никогда не обращать оружия против невинного. А через неделю тщательного планирования сбежал из резервации, выкрав одну стрелу из кабинета командующего, пустовавшего до прибытия из Цитадели приказа о новом назначении.

Коннор глубоко вздыхает еще раз, стремясь унять небольшую дрожь, и отпивает из бутылки, уже опустевшей ровно на половину. Ему трудно понять, действительно ли усиливается качка на море, или это ром окончательно ударяет ему в голову. Все начинает плыть перед глазами, когда сидящий напротив Блез ерзает на неудобном ящике и вновь привлекает к себе его внимание:

— Ты везучий говнюк, вне сомнений. Но знаешь, что в тебе удивило меня с самого начала?

— Ну?

— Легкость, с которой ты зарыл свой шанс, — безжалостно продолжает наемник и Коннор невольно вздрагивает от его слов. — Ты был в Гренне, мог за считанные дни продать стрелу и улизнуть от Ордена в Ферран, а оттуда... — он с неприязнью заминается, вынужденный договорить начатое, будто сама мысль об отделении родного города от остальной страны никак не уложилась в его голове за все прошедшие годы, — Теллону. Знаю умельцев, что делают фальшивые документы на проезд за час, если расщедриться на плату. Но нет, — Коннор наконец встречается с ним взглядом и замирает, будто завороженный, — ты бросил все, что складывалось столь удачно, как только повстречал сира...

— Все, хватит, — грубо перебивает Коннор. Наваждение вмиг спадает с него, а в животе начинает холодеть. — Хватит с тебя откровений. Мы с тобой не друзья.

— Я не прошу рассказов, — спокойно возражает наемник, — только говорю о том, что заметил бы и слепой.

Он оглядывает Коннора, с отвратительной тщательностью выискивая реакцию на свои слова, прежде чем продолжает:

— Ты угодил в западню вместе с девчонкой. Был ли у тебя хоть один шанс спастись, кроме стрелы? А ты даже не потянулся к ней, она ведь была твоим пропуском прочь из империи. Но стоило этому ублюдку напасть на сира, и ты забыл об этом. Пожертвовал своей свободой не ради себя или девчонки, а ради безмозглого дружка, полезшего на рожон. И я никак не могу перестать думать, чем же он столь дорог тебе? Почему для тебя он особенный настолько, что ради него ты лезешь в пещеру, где вас поджидает абаддон? Тратишь бесценную стрелу?

— Прекращай, я сказал, — сквозь зубы цедит Коннор.

Блез мимолетно усмехается, прежде чем подняться на ноги, подойти впритык, скрипя досками пола, склониться к самому лицу и шепотом выдохнуть:

— А глаза-то у вас обоих папкины, да?

Сердце пропускает удар. Бутылка влетает в один из ящиков, взрывается, словно переспелый фрукт, фейерверком зеленых осколков разлетается в стороны. Остатки рома пропитывают древесину и стекают вниз, а терпкий запах наполняет спертый воздух. Блез с равнодушием оглядывает остатки бутылки и интересуется:

— Так я прав?

— Скажешь ему хоть слово об этом, — Коннор поднимается на ноги, рукой опираясь на стену для устойчивости, — и, клянусь, я плюну на все и пущу стрелу прямо в твой поганый глаз.

Он чувствует, как страх и злость удавкой обнимают его шею, сдавливают горло. С той самой минуты, как он узнал правду о собственном происхождении, его главным страхом стало то, что однажды она могла дойти и до самого Ричарда. И вот, человек, разгадавший его главную тайну, стоит прямо перед ним, и от одной мысли о том, что он может сделать с этими знаниями, у Коннора проступает холодный пот.

— Вот как? — Блез вскидывает брови. — Так он совсем ничего не знает?

— И никогда не узнает.

— В чем же дело? Боишься, что он начнет ревновать тебя к папочке?

— Потому что... — Коннор со стыдом отводит взгляд. — Это к Лодуру все разрушит. Все, во что он верит. Сам он этого не признает, не богохульничает, но отец для него — бог больше, чем Тар. Тара он вживую не видал, а отец для него с младенчества герой. Великий рыцарь, победитель турниров, образец доблести, чести и отваги, чтоб его... Похожим на него стать мечтал с тех пор, как вообще мечтать научился. Он и за мечом этим проклятым охотится только чтоб отцу себя показать, доказать, что достоин его сыном зваться. А я... — он горько усмехается. — Возьму да расскажу, что его херов герой при живой жене служанке бастарда заделал, а потом открестился от него?

— Потому-то тебя и сослали в Орден? — Блезу приходится задрать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — Боялись, что старший незаконный сынок права на место наследника предъявит и семейку опозорит? Да к тому же по матери теллонец. Это для них хуже убийцы и насильника.

Коннор чувствует, как от резкости его слов рвется наружу годами сдерживаемая боль, обращается словами, за которые он ненавидит себя и которых уже не может сдержать:

— Мать его месяц не доносила и от родильной горячки померла, ему три дня всего было. Лучший столичный целитель и тот ей помочь не сумел. Тогда мою мать ему кормилицей назначили, мне самому года еще не исполнилось. Он мне тогда уже как брат был, до того еще, как про отца узнал. У меня во всем мире никого, кроме него и матери, нет. Я бы сам умер, но его не предал. А они... Отец и бабка. Все ждали от меня ножа ему в спину, что вместо него после отцовской смерти их сраный род возглавить захочу...

Он замолкает, невольно сжимает кулаки и отворачивается от наемника. Тот молчит. Не лезет с расспросами, не тормошит его, вынуждая еще глубже влезть в уже расковырянную рану, и за докучливой болью Коннор ощущает стыд.

— Я погорячился, — с трудом выдавливает он, — что застрелить тебя обещал...

— Я ему не скажу.

— Что? — от растерянности Коннор забывает былое смущение и поворачивается к нему.

— Не ради него, плевал я на его чувства. Из-за тебя, — Блез пожимает плечами. — Не у тебя одного младший брат есть. Хочешь мою слезливую историю выслушать? Не думаю. Так что загреби осколки в угол, умой рожу и вали на палубу, чтобы Тритон тебя до прибытия пьяного и трюм ему загадившего не застукал.

Коннор молча взглядом провожает его до тех пор, пока он не скрывается из виду в темноте, слышит, как скрипят доски, а затем ступени трапа. Прежде часто бившееся от волнения сердце начинает униматься, и вместо тревоги приходит уже позабытое и оттого кажущееся чуждым спокойствие. Тело движется само, пока Коннор вновь пытается заполнить мыслями в мгновения опустевшую голову. Он приподнимает пустой ящик и боком сапога заметает под него все, что осталось от бутылки.

В груди все еще неприятно ноет от того, сколь непоправимо он опустил себя в глазах единственного друга, но в то же время тайна, столько лет съедавшая его изнутри, а теперь наконец нашедшая выход, дарила удивительный покой.

Краем уха Коннор слышит торопливые шаги сошедшего в трюм человека, поспешно хватает лампу и разворачивается к выходу из своего закутка, опасаясь быть застуканным кем-то из команды, и едва не сталкивается с Ричардом.

Коннор испуганно замирает, боясь шевельнуться, оглядывает так же со смущением замявшегося друга. Его закушенную губу и опущенные в пол глаза. Впервые им неловко даже просто взглянуть друг на друга.

С горечью поняв это Коннор срывается с места, спешит уйти прочь, бурчит что-то невнятное под нос.

— Коннор!

Чужая рука вцепляется в его плечо, заставляет остановиться и повернуться. Мгновение друг смотрит на него странно, неясно, и Коннор уже валит это на собственные пьяные домыслы, когда тот вдруг обнимает его, по незнанию крепко сжимает до боли в ушибленных ребрах, и у самого уха он слышит его торопливый сбивчивый шепот:

— Прости меня. Прости, пожалуйста...