Онлайн чтение книги Черный Дракон The Black Dragon
Глава 9, или Видящая

1150 год от Прибытия на Материк

Тяжелые капли ударяются о лобовое стекло с глухим стуком, часть от удара разлетается в стороны брызгами, часть змейками стекает вниз, забиваясь под замершие дворники. За мокрым стеклом высится, будто царапая высокими шпилями затянутый тучами небосвод, громада национального музея. Величественная и внушительная, стоящая на этом месте уже добрых два века, она огораживается от стремительно меняющегося и развивающегося вокруг нее города толстой зеленой пеленой парка.

Каллен пригибается к рулю, чтобы полностью рассмотреть высокие стрельчатые окна последних этажей, заполненные витражами, и с сожалением вздыхает от одной мысли о том, сколько придется пробежать от парковки под дождем, чтобы пересечь просторный двор, усыпанный клумбами и фонтанами. Последние никто даже не подумал отключить и теперь, под тяжелым натиском воды с неба, они бились судорожно и неуклюже, будто выброшенная на лед рыба.

В обычное время двор был под завязку набит людьми, в большинстве своем дотошно пытающимися запечатлеть себя с каждым элементом местного декора. Теперь же немногочисленные посетители проносятся к зданию не замедляя шага, загребая ногами воду, уже не умещающуюся в выемки луж, и пытаясь хлипкими зонтами хоть немного защититься от стихии. Какая-то девушка в цветастой юбке едва не взлетает вслед за своим, когда очередной порыв ветра пригибает молодые деревца почти до самой земли и радужным вихрем обрывает разноцветные лепестки с клумб.

Каллен морщится, уже не надеясь обождать ливень в сухости машины, и тянет руку к дверце, когда в кармане прихваченной с соседнего сидения куртки коротко вибрирует телефон.

Специализировавшегося на третьем Бунте ученого звали Ирвин Гоуд, и если в самом начале он показался Каллену полной противоположностью всем представлениям о степенных и важных историках, то после некоторого общения это впечатление перешло в статус факта. Впрочем, этому можно было лишь порадоваться. Если раньше Каллен едва ли мог считать свой нездоровый интерес нормальным явлением для человека его возраста, то Ирвин, в полной мере разделявший эту страсть и оказавшийся старше то ли на два, то ли на три года, смог наконец немного рассеять эти опасения. Хотя уже с первых минут общения его едва ли можно было назвать образцом адекватного молодого человека, Каллен был рад и этому.

Кардинальное отличие между ними заключалось в том, что Ирвин свое увлечение без каких-либо зазрений совести перед осуждающей родней обратил в диплом магистра этнологии. У него имелась по крайней мере парочка собственных теорий по каждому важному аспекту избранной им области, порой разительно отличавшихся от официально принятых. В поисках их подтверждений (а быть может и опровержений) он почти безостановочно колесил по стране, так что за прошедшую с начала его работы над записями неделю Каллен так и не удостоился личной встречи с ним, да и вряд ли мог рассчитывать на нее в ближайшем будущем. Тем не менее, даже при переписке с кем-то, столь фанатично хранящим в своей памяти казалось бы каждую деталь, Каллен вдруг со смущением ощутил глубину собственного невежества в данном вопросе. Ирвин же на подобное мгновенно и совершенно спокойно сообщил, что в ту же минуту может устроить ему пропуск в архивы национального музея, информация из которых далеко не целиком была доступна широкой публике.

Не раздумывая ни секунды, Каллен ответил согласием, ощущая нетерпеливую прохладу в животе.

Черный экран телефона оживает в его руке:

"Добрался?"

Каллен ухмыляется и уже собирается ответить что-то о материнской заботливости, когда его перебивает следующее сообщение:

"Не ищи старика, по выходным его там не бывает. Внутрь тебя проведет кто угодно, скажи, что от меня."

"Спасибо."

В ответ ему прилетает пожелание не утонуть, и, чертыхнувшись, Каллен набрасывает куртку и выскакивает наружу, под будто из шланга бьющие струи воды.

К моменту, когда он наконец влетает в просторный холл, вода с волос струями стекает по лицу и капает с подбородка, насквозь промокшая одежда противно липнет к телу, а обувь громко чавкает при каждом шаге. Людей внутри оказывается даже больше обычного, и в голову закрадывается навязчивое желание попробовать догадаться, сколько из них действительно отчаянно стремились навстречу культуре, а сколько всего лишь желали как можно дольше задержаться в сухости и тепле помещения.

Довольно быстро для столь длинной очереди раздобыв билет, он, наконец, оказывается в первом зале. В дальнем его углу у одной из картин держась за руки приглушенно разговаривает парочка, а новые посетители один за другим проходят мимо, едва ли удостаивая своим взглядом портреты хмурых людей, имена которых вряд ли помнят даже экскурсоводы. Каллен спешно пересекает первый зал, а следом за ним и другие, и поднимается на следующий этаж, минуя кучки туристов, пока все же не замечает нужное.

Низкая сухощавая женщина с удивительно приятным лицом, со всех сторон окруженная разношерстной толпой, едва ли замечает новоприбывшего слушателя, примкнувшего к задним рядам, и мелодичным голосом продолжает свой рассказ:

— Как я и говорила в самом начале, в пожаре шестьсот сорок первого года практически полностью погибла коллекция произведений искусства, годами собиравшаяся императорским родом. От многих правителей прежних лет не осталось даже портрета, и теперь нам остается лишь гадать, как они выглядели. Все картины в этом зале, изображающие важных для истории Бунта личностей, были написаны уже после той трагедии. С возглавлявшей Бунт Гидрой и ее сподвижниками мы уже познакомились, хоть сохранившиеся до наших дней знания весьма скудны, теперь же я чуть подробнее расскажу о тех, кто в той войне был на стороне империи. Давайте подойдем сюда.

Они перемещаются правее, прямиком к внушительных размеров портрету мужчины в черном камзоле, расшитом серебряной нитью. От контраста с одеждой его гладко выбритое лицо кажется совсем белым, у висков, под гладко зачесанными назад волосами, уже начинает пробиваться седина, а цепкие глаза, в тон общей черно-серой палитре картины имеющие стальной оттенок, смотрят сквозь полотно столь пристально и будто пробирая до самых костей, что хочется поежиться.

— Его императорское величество Рихард Первый Моргенштерн, — с каким-то удивительным для человека, живущего в столь отдаленной эпохе, почтением представляет его экскурсовод. — Сын императора Дедрика Третьего и императрицы Астории. Именно на период его правления выпал третий Бунт полукровок. По сей день император Рихард считается одним из величайших правителей в истории Делориана. Несмотря на вражду, порожденную военными походами его отца, присоединившего к империи второй по величине город Теллоны, он сумел заключить с королевством союз, объединив силы против угрозы. После долгой и кровопролитной борьбы, когда восстание, наконец, было подавлено, он, совместно с Орденом Кассатора, приступил к революционным для того времени реформам. Императорским указом были упразднены все оставшиеся на тот момент резервации для содержания абаддонов, по всей стране были прекращены гонения на них, а сами полукровки получили равные со всеми остальными подданными Делориана права. В то время многие были в ужасе от подобного, кто-то счел, что трудная многомесячная борьба повредила разуму императора, кто-то даже осмеливался предполагать, что место настоящего монарха занял полукровка-перевертыш. Но если сейчас, столько веков спустя, мы с вами обернемся назад, то поймем, что именно благодаря тому решению сейчас страх перед чудовищами известен нам лишь по сохранившимся трудам летописцев и историков прошлых лет. Разумеется, как не за один день строятся империи, так не сразу были приняты людьми те, кого они боялись поколениями, начатое императором Рихардом дело многие десятилетия продолжали его потомки, прежде чем в этом вопросе общество достигло нынешнего состояния, когда межвидовые браки больше не вызывают порицаний, а любой полукровка может спокойно жить среди обычных людей, не боясь раскрыть свою природу.

Она бросает последний полный сдержанного восхищения взгляд на окольцованную золотой рамой картину и переходит к следующему портрету. С него на собравшихся с мягкой улыбкой из-под полуопущенных ресниц взирает белокурая и голубоглазая женщина. Несмотря на то, что, подобно императору на предыдущем полотне, она облачена в традиционные для императорского рода черный и серый цвета, лицо ее не утратило нежного румянца, а слегка пухлые губы имели приятный розовый цвет. И даже завитые в локоны льняные волосы, мягкими волнами укрывающие плечи, будто превращали ее в легкое воздушное создание, нежели в земную женщину, перемещавшуюся когда-то с места на место на ногах, а вовсе не крыльях. Видящий это изображение далеко не впервые Каллен в который раз думает, что, должно быть, своего правителя придворный художник любил куда меньше, чем его жену.

— Кассия Моргенштерн, — меж тем продолжает свой рассказ женщина перед картиной. — Стала супругой императора Рихарда после неожиданного расторжения его помолвки с наследницей одного из знатнейших родов Делориана. Правда о том случае широко не освещалась и до наших дней сохранилось лишь две версии. По одной из них первая невеста попыталась сбежать с другим мужчиной прямо перед вступлением в брак с императором. Согласно другой Рихард сам предпочел Кассию, после окончательного разорения своего и прежде небогатого рода и смерти отца ставшую воспитанницей придворной семьи и потому часто бывавшей во дворце еще во времена правления императора Дедрика, когда она и познакомилась с тогда еще принцем. Кассия стала женой Рихарда почти сразу же после его коронации, но их единственный ребенок, императрица Ленора, родилась лишь через два года после Бунта.

Она умолкает и переходит к следующему полотну, призывая остальных следовать за собой. В этот раз это не портрет, едва ли в мешанине брызг голубой, белой и серой красок под черным небом вообще можно рассмотреть крохотные человеческие фигуры с того расстояния, на которое посетителей подпускают низкие заграждения.

— Атака на Венерсборг. Одно из самых значимых событий третьего Бунта в исполнении придворного художника. Согласно немногочисленным источникам, именно в тот день силам империи впервые удалось убить кого-то из бунтовщиков, кого именно — неизвестно. В тот день Гидра решилась нанести удар в самое сердце империи, посеяв панику и убив монарха в день ежегодного карнавала. К счастью, ее планам не суждено было сбыться, — прищурившись, Каллен наконец различает крохотную фигуру с разведенными в стороны руками. Позади нее изображен один из заливов, делящих Венерсборг на несколько небольших островов, а вода из него горой взмывает вверх, выше крыш нарисованных вокруг зданий. Со всех сторон одинокую фигуру обступают другие, вооруженные луками, а за их спинами, кое-как освещенная факелами и фонарями, в ужасе несется прочь толпа. — Стараниями Ордена, — чужой голос вновь возвращает его к рассказу, — атака была отбита и, вместе с уцелевшими союзниками, Гидра скрылась. По словам художника, ему довелось стать очевидцем тех событий. Прошу сюда.

Следующей остановкой вновь оказывается портрет, но в этот раз изображенный на нем мужчина облачен в характерные начищенные до блеска доспехи, не имеющие на себе знаков принадлежности какому-либо из родов. Да и принадлежит картина явно кисти другого художника.

Поврежденную сторону лица мужчины мастер попытался прикрыть падающей на нее тенью, но даже так в том месте легко угадывались очертания старых шрамов и кожаная нашлепка неправильной формы поверх глазницы. Единственный светло-голубой глаз смотрит из-под нахмуренной брови столь пристально и сурово, что даже сквозь века заставляет противные мурашки пробегать вдоль позвоночника.

— Рыцарь-командор Клеменс де Бур, — тем временем женщина повторяет вычеканенную на табличке у портрета подпись, — во времена третьего Бунта — глава Священного ордена имени Венсана Кассатора. В названии Ордена, к слову, присутствует занятная ирония: он зародился и существовал на территории Делориана, а благословение на свое существование получил от имперской церкви Троебожия. Однако же его основатель, Кассатор, был полуэльфом родом из тогда только зарождавшегося теллонского государства, и до конца своей жизни, даже обосновавшись в империи, он остался верен пантеону Древних — богов первых рас. Иными словами, возглавляя благословленный имперской церковью Орден, он, тем не менее, был еретиком в глазах каждого имперца. Что до рыцаря-командора де Бура, согласно дошедшим до наших дней сведениям, он был племянником императрицы Астории, бастардом ее сестры, рожденным, по слухам, от простолюдина. Поэтому, не являясь ни наследником семьи своей матери, ни членом императорского рода, он приходился кузеном императору Рихарду. Именно под его предводительством Орденом были разбиты бунтовщики, что, к нашему большому горю, кроме победы людей привело и к страшному пожару в Верхнем Венерсборге. Впоследствии Орден активно помогал реформам императора, в ходе которых утратил свою функцию палачей и тюремщиков для абаддонов. А теперь прошу за мной, в завершение нашей экскурсии по истории Бунтов мне осталось рассказать об еще одной важной личности.

Следом за ней толпа движется в другую часть зала, минуя стеллажи со всяческими письмами, свитками, доспехами, довольно прилично выглядящим оружием, его обломками и многим другим, что даже узнать с первого взгляда удается не всегда. Каллен скромно идет позади остальных, чуть задерживаясь у стенда с обломком черной, будто уголь, стрелы. Наконечник ее все еще кажется таким острым, что можно порезаться, а обломанное древко будто обуглено на конце. На мгновение Каллену кажется, что на ней все еще осталась намертво всохшая в дерево корка крови какого-то бедняги.

Остальные тем временем вновь образуют полукруг возле новой картины. Изображенная на ней девушка отчего-то уже с первых секунд разительно отличается от от всех прежде виденных в этом зале людей. Несмотря на строгое темно-зеленое платье под горлышко, от нее тут же веет чем-то озорным и теплым, будто от солнечного майского утра. Вряд ли ее можно назвать красивой, но что-то завораживающее даже сейчас, на портрете, есть в ее густо усыпанном веснушками задорно улыбающемся лице, лучистых голубых глазах, тем не менее хранящих в своей глубине толику серьезной задумчивости, и небрежно распущенных длинных медных волосах с играющим в них солнечным светом.

— Кастилия Мори, в девичестве Дитрих, — представляет юную особу с портрета экскурсовод. — Как уже понятно по фамилии, она не была дворянкой. Несмотря на происхождение, ее отец занимал должность при дворе императора Рихарда, и потому для тогдашней знати она была весьма известной личностью. Через несколько лет после начала кампаний по прекращению притеснения абаддонов Кастилия Дитрих, будучи тогда совсем юной восемнадцатилетней девушкой, стала первой в истории женщиной, открыто вступившей в брак с разумным чудовищем, принявшим облик человека. Ее избранником стал молодой оборотень Леон Мори. Известно, что в подвале их дома впоследствии была оборудована клетка, где отец семейства проводил каждое полнолуние, однако же они с Кастилией прожили вместе до глубокой старости, став родителями трех дочерей-полукровок. Каждая из них, впоследствии, умерла от вполне естественных причин в весьма преклонном возрасте, — женщина умолкает и переводит дух, прежде чем поинтересоваться: — Может, у кого-то из вас остались вопросы?

— Так значит, — несколько робко заговаривает какая-то девушка из первых рядов, — дети Мори так и не стали абаддонами? Что им помешало?

— Нет, не стали, — экскурсовод качает головой. — Природа абаддонов — трудный вопрос, на который все еще нет однозначного ответа. Они не являются в полной мере ни людьми, ни чудовищами. Природа человека и зверя переплетены в них столь плотно, что невозможно понять, что где. Казалось бы, жадность до золота присуща драконам, но разве не рождаются среди людей жуткие скупердяи? Считается, что в мгновение, когда у обычного человека наступила бы смерть, человеческая сторона полукровки, главенствовавшая всю его жизнь, становится столь слаба, что прежде дремавшая звериная вынуждена пробудиться, чтобы спасти их обеих. После этого они и сливаются окончательно, образуя единое целое, обладающее сознанием человека и силами чудовища — абаддона. И хоть спящая сила скрыта в теле полукровки всю его жизнь, ее пробуждение может оказаться для него непосильной ношей. Поэтому тело старика, как и тело ребенка, не способно удержать ее в себе. Со стариком-полукровкой, хоть это и выглядит обычной человеческой смертью, происходит то же, что и с молодым, однако его тело уже недостаточно сильно для перерождения абаддоном и потому погибает. Еще кто-то?

Каллен скромно отмалчивается.

Он подходит к ней, лишь когда последний человек уходит достаточно далеко, внимательно изучая выставленное в зале оружие.

— Могу я вам помочь? — вежливо интересуется женщина, заметив его растерянный взгляд.

— Д-да, — вернувшееся воспоминание о цели его визита сюда приносит вместе с собой странное, сдавливающее горло волнение. — Ирвин сказал, что предупредил обо мне.

— Ирвин? Ирвин Гоуд? — удивленно уточняет она и, получив в ответ кивок, оценивающе оглядывает его с ног до головы, прежде чем вновь заговорить с улыбкой: — Ирвин довольно... своеобразный юноша. Я представляла вас иначе, когда узнала, что вы от него.

— Не имел чести видеть его вживую, — честно признается Каллен и мысленно отмечает, что после подобных замечаний этой встречи ему определенно захотелось.

— Во-от как? — задумчиво тянет она и кивает с таким видом, будто только что поняла что-то важное и весьма собой довольна. Но тут же выражение ее лица изменяется: — Ох, я совсем забыла! Вы ведь и есть тот самый молодой человек, из-за которого мне в скором времени придется полностью переписать речь для этой экскурсии? — она улыбается и, по-видимому чтобы окончательно смутить его, подмигивает.

— Каллен.

— Кастилия, — она пожимает его протянутую руку с удивительной для своего телосложения силой и сразу поясняет: — Мои родители тоже были историками, — даже не успевший ничего подумать Каллен кивает со всей серьезностью, на которую только оказывается способен в этот момент, будто именно об этом он и намеревался спросить. — Знаете, мне ведь удалось ознакомиться с первыми переведенными Ирвином страницами. Это, — она на мгновение захлебывается восторгом, накатившим, будто волна, и всплескивает руками — просто волшебно! Слышала, он еще не выяснил чьему перу принадлежит рукопись, но если удастся доказать подлинность записей, это может полностью перевернуть все наши знания!..

— Конечно, — Каллен выдавливает вежливую улыбку, когда наконец улучает подходящий момент, чтобы вклиниться в ее речь и спасти себя от пары потерянных часов. Разумеется, прежде он не имел бы ничего против подобной беседы, но теперь, после продолжительного общения с Ирвином, это желание в нем сильно притуплено, да и момент, когда он сможет оказаться наедине с новой для него информацией, манит куда как сильнее. — Так могу я посмотреть архив?

***

Конечно же сама она, как и ее родители, никогда до конца не доверяла официальной версии, все же успевает рассказать ему Кастилия по дороге на подземный этаж музея, практически полностью занятый архивом, складом для не выставляемых в залах круглый год экспонатов и прочими помещениями, двери в которые оказываются наглухо закрытыми. Который год она водит людей по этой экспозиции и твердит, указывая на прежде заинтересовавшие Каллена обгоревшие останки стрелы, что это — самый что ни наесть настоящий обломок последней черной стрелы, использованной для убийства абаддона, в день, когда был остановлен третий Бунт. И столько же раз она не верит себе самой. Стоит ведь только задуматься, может ли в жизни все быть столь же радужно, как в детской сказке? Разумеется, то убийство, говорит она, и близко не было последним! Совершенно точно были убиты еще многие, прежде чем удалось добиться хоть каких-то результатов!..

Уже получив в распоряжение пару тонких перчаток и принеся клятву, что со всеми бумагами он будет осторожнее, чем с ребенком, если бы тот у него был, Каллен, наконец, остается в мрачном, забитом огромными стеллажами и пропахшем пылью помещении в гордом одиночестве.

Разумеется, здесь хранили не оригинальную документацию Ордена — без всех нужных условий бесценные для музейных работников бумаги пятивековой давности уже давно начали бы рассыпаться в руках читающего, и все же Каллен ощущает необъяснимый трепет, когда его пальцы пробегаются по корешкам расставленных на полке папок. Чуть подумав, он решает не оставлять самое интересное на потом и решительно выуживает папку, подпись на которой обещает ему всю известную информацию о бунтовщиках.

Уже оказавшись за специально оборудованным в отдалении от стеллажей столом, Каллен находит внутри восемь совсем тонких папок, на каждой из которых значится прозвище. Самой полной из них, на удивление, оказывается самая первая извлеченная наружу — с калиграфически ровно выведенной на обложке надписью "Амиан". Парню даже прозвище было без надобности: полуинкуб, рожденный теллонской шлюхой в одном из борделей Гренны, тот умудрился появиться на свет в день чествования эльфийского бога любви и красоты, и потому, по перенятому теллонцами у эльфов вместе с религией обычаю, был назван в его честь.

Внутри, помимо прочего, находятся многочисленные доклады о попытках побега из резервации. В последнем, судя по дате отосланном в Цитадель Ордена за три месяца до разрушения резервации Скара, командующая уведомляет о своем решении посадить проблемного заключенного в клетку, полностью прекратить его общение с другими узниками резервации и максимально ограничить контакты с охраной на неопределенный срок. Ни в одном из отчетов не указано подробностей побега, но пометка о применении для большинства из них особых способностей говорит сама за себя. Вне зависимости от пола приносившие обет безбрачия рыцари Ордена наверняка были более чем легкой добычей для кого-то подобного.

Каллен откладывает папку в сторону, в надежде изучить ее подробнее чуть позже, и берет следующую, оказавшуюся наверху стопки. В далеком шестьсот первом году девочку, рожденную на окраине Феррана и впоследствии вошедшую в историю Материка под прозвищем Видящая, назвали вполне человеческим именем Розмари. Она была вторым из трех детей в небогатой теллонской семье, появившись на свет всего на несколько минут раньше своего брата-близнеца, и по жестокой иронии судьбы, впоследствии подарившей ей ее способности, с самого своего рождения была совершенно слепа. Ничего о дальнейшей жизни двух ее братьев, по крайней мере один из которых так же был полукровкой, Ордену известно не было. Как, видимо, и самой Розмари.

В год, когда ей стукнуло шесть, Ферран был захвачен Дедриком Моргенштерном, с тех времен называемом теллонцами Кровавым Королем. Свой величайший военный поход тот посвятил только появившемуся на свет наследнику. К первому дню рождения принца Ферран и пара граничивших с ним небольших городков уже были закованы в цепи Делориана, обратившего их в на тот момент крупнейший источник рабов. До того темного для королевства года теллонская шлюха в имперском борделе была диковинкой, после — обыденностью.

Первых рабов имперцы стали вывозить сразу, как только вошли в город, с остальными же, дабы слишком скоро не разорить захваченные земли, решили повременить. Указом императора новые подданные были обложены налогами столь огромными, что вскоре, дабы спасти семью, люди начали продавать сами себя. Наибольшим спросом пользовались молодые теллонцы, меньшим дети, однако вперед родителей чаще брали именно их. Так и случилось с обоими братьями Розмари: вперед, как наиболее ценного, забрали старшего, парнишку пятнадцати лет, следом и младшего, до семилетия которого родители, все же, как-то протянули. Слепая же девочка, хоть и уже тогда довольно миловидная, при огромном количестве альтернатив на человеческом рынке не была нужна и даром.

После этого ее биография, даже для Ордена, оставалась белым листом. В то трудное для Феррана время люди разорялись, теряли крышу над головой, а порой и жизнь каждый день, найти во всем том круговороте событий одну маленькую девочку кассаторы так и не сумели. Не было у них и крупицы информации даже о ее смерти. В следующий раз она вновь всплыла лишь в шестьсот двадцать седьмом году, когда была поймана Орденом уже будучи абаддоном. По ее собственному свидетельству, с ее второго рождения на тот момент минул уже год. В число ее способностей входили слабо выраженная телепатия и то, благодаря чему она впоследствии и стала столь бесценным союзником для Гидры — она умела чувствовать других абаддонов.

Документация времен ее пребывания в резервации так же оказывается более чем скудной. Прежде Каллену доводилось слышать версии, что именно там и произошло ее знакомство с Гидрой. Нигде не сохранилось никакой информации о пребывании главы восстания под стражей Ордена, но поговаривали, что связанно это было лишь с тем, что та сама уничтожила все документы при побеге. Или же, что было куда более вероятно, она все же сумела тогда скрыть свою настоящую личность, выдумав для кассаторских отчетов ложное имя и биографию.

Говорили, что именно способности Видящей пробудили в Гидре первые мысли о возможности поднять новый Бунт, собрав под своими знаменами невиданное количество обиженных на империю и все человечество абаддонов. Вместе же они якобы сбежали от Ордена для воплощения планов в жизнь и вместе отыскали всех позже присоединившихся к ним бунтовщиков...

Непосредственного участия в самом Бунте она, что очевидно, не принимала, выполняя для своего боеспособного отряда лишь работу сыщика. Каллен открывает последнюю подшитую страницу, озаглавленную до дрожи лаконично.

Смерть.

***

640 год от Прибытия на Материк, за три недели до нападения на Скара

Он оказывается одним из самых невезучих — тех, чье тело учтиво предали огню после мнимой смерти.

Люди считают это мерой предосторожности: мол, если покойник и был полукровкой, из пепла абаддоном ему уже не стать. Породившей этот миф причиной стало то, что восстановление сожженного тела отнимало куда как больше времени.

Его колотит мелкая дрожь, несмотря на чужой плащ, обернутый вокруг голых плеч, и разожженный совсем рядом огонь. Медленно восстанавливающийся кровоток бросает то в холод, то в жар, зрачки беспокойно мечутся под опущенными веками, а пересохшие губы шепчут что-то обрывочное и невнятное.

К моменту, когда Видящая, добровольно вызвавшись присмотреть за возможным союзником, заходит к нему, он, наконец, начинает затихать, изредка вздрагивая всем телом. Она чувствует, как прежде беспокойно, со вспышками, клокотавшая в нем сила начинает разглаживаться, течь размереннее, принося с этим толику спокойствия, и его хриплое прерывистое дыхание чуть выравнивается.

Ни ей самой, ни кому-либо из остальных, еще не доводилось быть рядом с новорожденным абаддоном. И сейчас, сидя рядом с ним, она пытается вспомнить собственное рождение, воссоздать по неясным обрывкам воспоминаний те чувства и ощущения.

Ей трудно сказать, сколько времени проходит. Тихо трещат просмоленные поленья в костре и совсем затихает лежащий перед ней человек, когда, наконец, она решается протянуть к нему руку и легко коснуться плеча.

Он подскакивает с каменного пола, и огонь шипит, как дикая кошка.

— Все в порядке, — девушка вздрагивает от неожиданности, но не убирает протянувшейся к нему руки. — Я не враг.

Его дыхание учащается, а сердце стучит о ребра так гулко, что должно быть слышно и снаружи их убежища. Он не отвечает, но не сопротивляется, когда одна ее ладонь, а следом и вторая, накрывают его лицо. Она чувствует залегшую меж бровей складку и то, как мелко дрожат его пересохшие губы.

— Вот так.

Большим пальцем она мягко гладит чужую скулу. Осторожно, без резких движений, чтобы не вспугнуть.

— Здесь ты в безопасности.

Человек выдыхает рвано, крохотными порциями выбрасывая воздух из вновь работающих легких. Его холодная кожа все еще хранит терпкий запах земли.

— Как твое имя?

Он молчит, и Видящая мысленно укоряет себя за излишнюю поспешность, когда чужие руки вдруг хватают ее за плечи. Маленький твердый предмет, который человек прежде судорожно стискивал в ладони, больно впивается ей в кожу.

Огонь трещит, как сотня высохших палок, разом ломающаяся под ногой великана, а дыхание мужчины снова учащается. Неровное, испуганное. Прежде, чем она успевает вновь заговорить с ним, раздается охрипший от долгого молчания, дрожащий голос:

— Кто я?

Девушка удивленно замирает, и он повторяет. Уже громче, но с все тем же отчаянием:

— Ты знаешь, кто я?

Когда трясущимися пальцами она касается его горячего лба, его мысли проносятся перед ней бессвязной кавалькадой, вспыхивают едва ли на мгновения, яркие и смазанные как брызги, больше, чем может вместить человеческий разум. Сотни лиц, тысячи картин, миллионы оборванных фраз, теперь искрящихся и в ее голове.

Видящая отшатывается назад, почувствовав головокружение, и разрывает их короткий контакт. Она не сильный телепат, основной ее талант заключается в ином, но и ей ясно, что подобное странно даже для переживающего свое второе рождение.

— Очнулся? — голос Гидры за спиной приводит ее в чувство. За шумом чужого сознания она совсем не ощутила ее приближения. — Славно. Тогда поговорим.

Видящая поднимается на ватные ноги и шумно сглатывает. Лишенная возможности видеть самостоятельно, со своим рождением она обрела дар смотреть на мир сквозь мысли и воспоминания тех, кто впускал ее в свой разум. И хоть это всегда давалось ей непросто, увиденное сейчас не шло в сравнение ни с чем прошлым. Это было жутко, было так безумно и так неправильно. И так тянуло еще хоть раз коснуться сознания этого странного человека.

Прежде чем оставить их вдвоем, отправившись к остальным, она слышит слова Гидры:

— У меня есть предложение именно для тебя. Нам есть что обсудить.