Онлайн чтение книги Я стала матерью злодея I Became the Villain's Mother
Глава 20. Принцесса и нечто

Открыв в очередной раз глаза, выходя из анабиозного ужаса, я поняла одно: уже не трясусь от лютого холода, желудок больше не выкручивает и, что самое главное, не было того страха пребывания на грани. Пусть я не помнила, как же именно умерла в том, своём прошлом мире, но во время этих приступов в полной мере осознала, что такое знаменитое «белая горячка». Стоило мне подобраться к черте, к этой патовой грани, как появлялся неизвестный мне мужчина, брал меня за руки… И становилось лучше, я проваливалась в анабиоз, отчасти слыша, что происходит вокруг. Доносились голоса — слышала и Альфреда, и Карлоса. Надеюсь, мне не причудилось в бреду, и уговаривающая не плакать Эда Роза — не глюк. И было что-то еще, чьё-то присутствие, но оно ускользало из памяти.

Едва открыв глаза, я увидела перед собой Розу с влажной тряпицей в руках. В воздухе витал странный запах, чем-то напоминающий вонь во время стройки — металлические нотки, такие обычно появляются из-за соприкосновения металла о металл.

— Розочка?.. — не веря собственным глазам, прошептала я.

— Ваша Светлость, вы очнулись! — выронив тряпку, Роза (это была действительно она!) повисла у меня на шее.

— Не я ли велела тебе называть меня по имени? — обнимая её в ответ, чуть рассмеялась я.

— Ох, давайте хоть не сейчас? Ещё успеется. Мы все так за вас переживали! Вы были при смерти!

Воспоминания о проведённом во время приступов времени накатили подобно волнам. Одно страшнее другого. Это был болезненный Ад. Такие мучения, что я едва не откусила несколько раз себе язык, пока мне чем-то не заткнули рот и не позвали того мужчину, наверное, нового доктора. Меня скручивало в спазмах, конечности до того тряслись, что я не могла спокойно лежать. Меня то бросало в жар, то тут же в лютый холод. И единственная мысль, которая засела в голове: я не хочу умирать, умирать страшно и больно. Настолько жуткое состояние. Сразу вспоминались эпилептики из кинематографа и то, как отвратительно это выглядело со стороны.

— Ну, ну, сейчас-то всё хорошо, — я поглаживала Розу по спине, говоря все эти слова скорее для себя, нежели для неё, — видишь, приступы закончились. Я здорова, мне нужно просто отдохнуть как следует.

Роза чуть отстранилась от меня. Я видела влагу в уголках её глаз.

— Не пугайте так больше.

— Постараюсь, — я попыталась улыбнуться, и у меня вроде как получилось.

Промакивая платком глаза, Роза села на край постели. Я была до крайности рада видеть её. Розу вернули, хвала чему-то там свыше! Но меня терзали мысли, нажитые за период приступов. Мне нужно побыть наедине с собой и всё обдумать, иначе попросту не выдержу.

— Как там Эд? — осторожно спросила я. — Я слышала его голос, он заходил?

— Ох! — всплеснула руками Роза. — Малыш так настрадался, бедный. Как узнал на второй день, что с вами, так всё пытался пробраться в покои… Когда ему удалось, Его Светлость был очень недоволен. Юный господин больше мешал, нежели мог чем-то помочь… Его Светлость приказал запереть юного господина в его покоях, чтобы не мешался под ногами…

— Ясно. Роза, могу я тебя попросить?

Роза отчаянно закивала:

— Всё что угодно, Ваша Светлость!

— Такого мне не нужно, но… — Я чуть помялась и продолжила: — Чувствую усталость, хочу еще поспать. Передашь всем? В особенности Эду? Я хочу, чтобы ты побыла пока с ним.

— Да разве же это просьба? — Чуть кривоватая улыбка расчертила приятное лицо Розы. — Конечно, как пожелаете.

— Тогда я ещё посплю, — демонстративно закрыв глаза и натянув одеяло до шеи, пусть мне и было жарко, проговорила я.

— Отдыхайте, набирайтесь сил.

Роза поднялась с кровати и, убрав таз с водой и тряпицу в сторону, покинула комнату.

Сжимая губы, я свернулась в калачик. Из груди рвались рыдания. Я чувствовала себя отвратительным чудовищем — только в бредовом беспамятстве на грани смерти мне «посчастливилось» осознать, что же действительно натворила.

Я ведь украла чужую жизнь, веду с этими милыми людьми себя так, будто я действительно принцесса Виола.

Меня душили рыдания.

Всё время пребывания в этом теле я пыталась быть тем, кем никогда не являлась. Пользоваться тем счастьем, от которого Виола отказалась по собственному решению. Да, она была больна, но пусть и больна… Это были её выбор, её жизнь. Она имела полное право ненавидеть своих сына и мужа. Виола жила в тех реалиях, которые мне, как современнице, ни за что не понять. Я плохо помню оригинал, да и читала я роман левой пяткой, но Виола страдала всю свою жизнь. Из одного Ада её поместили в самое Чистилище. Бедняжка, которую начали «лечить» тяжёлыми психотропными препаратами (которым не место в этой эпохи, откуда они здесь?!), пыталась лечиться дикими методами своей Родины.

Виола, малышка, ты же не просто так пускала себе кровь, да? Ты так выводила дурное из организма?

А я… А я просто отбираю у мёртвой девушки то, чего она не желала, чего страшилась. Имею ли я право нивелировать чужой выбор? Упиваться каждой улыбкой, каждым действием Эда. Начинать влюбляться в Альфреда. Калечить чужие жизни? Да кто я такая, чтобы так бессовестно всё это принимать как должное?

Я выбралась из постели и нетвёрдыми шагами направилась к балкону. Мне было нечем дышать. Грудь сдавливало. Проходя мимо зеркала, я увидела мертвенно бледную девушку с синяками под глазами. Она являла собой печальный пример того, как тяжко быть пешкой в играх опасных хищников.

Распахнув балконные двери, я ступила на холодный пол босыми ногами. Теплый осенний ветер коснулся выглядывающей из-под ночной рубашки кожи и чуть поднял подол, играясь им. От незнакомого мне пейзажа стало как-то противно. Меня и не должно быть на этом балконе — Виола никогда и не была в покоях герцога, он приходил к ней для консуммации брака да зачать наследника. И на смерти Виолы и должна была закончиться её история.

Меня воротило от моей жадности. Как попаданцы могут так легко принимать чужую жизнь и не страдать от мук совести? Ведь это чужое тело. Откуда эти поразительная наглость, откуда бессовестность? Ах, ну да. Я сама была такой же.

Адская шарманка бесконечного мыслительного процесса была заведена.

Я больше не смогу гадить в уши Альфреду, строя из себя Виолу. Он ведь как-то в разговоре обронил, что любит «меня», свою жену. Могу ли я продолжать его обманывать? Да, Виола мертва, и он имеет полное право знать об этом. Но и рассказывать страшно. Не хочу ничего менять, я уже так прикипела к этой жизни, к людям, окружающим меня. И дальше буду жаждать больше. Однажды я решу, что мне недостаточно тепла, захочу большего — такова человеческая природа.

Стоять было тяжело, и я скатилась по стене вниз, садясь прямо на пол, и прижала колени к груди. Меня снедали сомнения. Как рассказать так, чтобы меня не казнили на месте? Альфред — человек суровый, это я уже успела понять. Примет ли он, что тело его жены занимает какая-то другая женщина? Ох, вряд ли.

Перед глазами стояла картина, которая вроде была, а, вроде, и нет. Но стоило мне вдохнуть запах комнаты герцога после пробуждения… Да, это не вонь от ремонта. Полагаю, в комнате казнили доктора, который и «лечил» Виолу.

Черт возьми, да как можно одновременно и опасаться мужчину, и хотеть его? Да я с ума сошла! Где была моя голова, когда я вылезла из дома Виолы и тараном попёрла в обитель хищника? Ещё диалоги с ним вела, расспрашивала. А что, если он что-то заподозрил? Но раз меня лечили, значит, он не в курсе? Но я была в бреду, чёрт меня знает, что я могла по белочке там ляпнуть!

Адская машина в голове давала осечку за осечкой. Я уже не понимала, чего действительно хочу. Но смогу ли держаться так же, как до момента приступа? Нет, я определённо хорошая актриса, по которой плачет «Оскар», и не один, но меня ж совесть теперь сожрёт с потрохами!

Я была готова вырывать волосы на не своей голове в попытках прийти к чему-то определённому, чтобы и рыбку съесть, и на кол не сесть. Хотя на один определённый кол я бы с радостью села…

Из потока мыслей меня вырвало какое-то движение рядом со мной. Вздрогнув, я подняла голову и встретилась взглядом с розовато-красными глазами Альфреда, въедливо меня испепеляющим. Подбородок его покрывала модная трехдневная щетина, да и в целом являл он собой образчик маскулинной запущенности. Альфреду не шёл этот модный тандем.

— Ещё выздороветь не успела, а уже в одном исподнем на холоде сидишь? — выдал он крайне недовольно.

Я не нашлась, что же ему ответить. Весь мой богатый словарный запас резко обнулился. Язык не ворочался.

Альфред вздохнул, но продолжил нависать надо мной, стоя на одном колене.

— Ответь честно, что ты здесь делала?

— Задумалась кое о чём… — всё же нашлась с ответом я.

— Почему-то я так и знал, — как-то очень уж подозрительно усмехнулся Альфред. Его радужки приняли обычное состояние — надёжная лазурь, подёрнутая облачно-серой дымкой.

— В каком смысле?..

— Прав был Вилл, — Альфред накрыл лицо ладонью и фыркнул, — вот он, корень зла! Думать надо меньше! Женщины слишком много думают.

И меня почему-то это так разозлило. Он даже не знает, о чём я думаю, чего боюсь, но ему заранее смешно — будто это априори глупость. Я уже хотела вывалить на него поток всех своих мыслей, но внезапно поднялась в воздух. Альфред подхватил меня на руки и понёс с балкона обратно в комнату. Под моим возмущённым взглядом меня положили туда, откуда я недавно сбежала — в кровать, и насильно накрыли одеялом. Когда я хотела его откинуть в сторону, Альфред просто закатал меня в одеяло, точно гусеницу.

— Вот теперь вижу: ты готова к разговору, — щёлкнув пальцами, насмешливо произнёс он. — Так поведай же мне о том, что засело в твоей очаровательной головке и так старательно точит, как червяк точит спелое яблоко. М-м?

— Кто такой Вилл, которого ты упомянул? — вместо ожидаемого ответа, вопросом на вопрос ответила я.

Альфред, закинув ногу на ногу, разглядывая меня, будто я — диковинная птица.

— Значит, про Вилла ты не знаешь? — И так как-то очень понятливо потёр щетину большим пальцем.

— Не знаю, — ёрзая в коконе одеяла, буркнула я.

— Хм. А имя Неллиэл тебе о чём-нибудь говорит?

— Только не говори, что перечисляешь мне сейчас своих пассий помимо Любеллы? — Я уже начинала злиться.

— Значит, и про неё не знаешь… — Вместо того, чтобы как-то отреагировать на мой вопрос, Альфред продолжал перебирать свою щетину, покачивая в такт движений ногой. Затем меня одарили задумчивым взглядом сверху вниз. Серо-голубые глаза даже как-то пугали своим интересом.

Вопросы посыпались на меня как из рога изобилия. Я честно пыталась отвечать на них, пока не обратила внимания, что некоторые идут уже по второму, то и по третьему кругу, иногда меняя формулировку. Некоторые же просто и без затей повторялись тем же дежурным тоном даже без смены формулировки или интонации.

Да этот петух меня допрашивает?! Меня больную, фактически на смертном одре возлежащую, все ещё (надеюсь) горячо любимую, единственную супругу, которая и в горе и в радости?

«Да он ахренел!» — сообразила я, вслух сказав следующее:

— Это допрос? — моя врожденная склонность к дипломатии успешно трансформировала мой первый вывод в связную речь.

Альфред, который слегка увлекся своими, казалось бы, повседневными расспросами, слегка сбился с ритма. Но быстро взял себя в руки.

— Это не допрос! Это лечение! — деланно возмутился он.

— Ты не очень похож на дипломированного психолога.

— А на кого я тогда похож? — с живым интересом поинтересовался Альфред. Незнакомое слово в очередной раз резануло его слух, но он не стал придираться.

— На сурового чекиста или КГБшника.

Альфред получал ответы на все свои вопросы, но легче ему от этого не становилось. Какой в них толк, если он не мог понять. Но общий смысл фраз он, как ни странно, улавливал.

— Понимаешь, я чувствую себя крайне нелепо, обвиняя и подозревая тебя в чем-то просто потому что ты жива, — наконец выдал Альфред.

— Внезапно. Ты случайно не подумывал ввести для своих крестьян налог на воздух? — опешила от такого поворота событий я.

— Боюсь, что в таком случае они станут меньше дышать, — посокрушался он. — Но я серьезно. Дорогая, я говорил с лекарем. Пойми, такой недуг поглотил бы здорового человека в считанные дни. Я сам видел, как люди сгорали быстрее, чем свечки. И это здоровые, сильные люди. Даже с самым лучшим уходом и лечением шанс на выживание не больше одного к сотне.

Я поежилась. Судя по его словам, у хрупкой болезненной женщины, на которую и помимо этой ломки навалилась целая куча недугов, шансов на выживание практически не было.

— А выжившие потом приходили в себя долгие месяцы и годами не могли привести свое тело в норму. А что же ты?

А я уже подобралась к окну и любуюсь на природные красоты, как полная дура. Если все настолько серьезно, странно, что Его Светлость герцог фон Лихтенштейн не пригласил в мои покои толпу с факелами и вилами вершить расправу над злостной ведьмой.

— Есть какие-то соображения? — нахмурившись, поинтересовалась я.

— Божественное вмешательство?

— Я бы не хотела, чтобы моя жизнь зависела от чего-то настолько ненадежного.

— Тогда я продолжу. Отказ от этого дурмана прежде всего ударяет в голову. Люди потом ничем не отличаются от младенцев, разве что куда более беспомощны.

Про себя я ахнула. Эта хрень разрушала мозг на клеточном уровне? Крепко же меня угостил неизвестный добродетель. Старого доктора я особо не винила, на его месте мог оказаться абсолютно любой человек.

— Продолжаем тогда уж. — Я поудобнее устроилась в своем коконе и сверхвыразительно посмотрела на подушку, а потом на герцога, снова на подушку, и снова на герцога.

Долго зыркать из стороны в сторону не пришлось, Альфред относительно быстро сообразил чего я «хочу» и подвинул подушку ближе ко мне. Дубина, я предлагала лечь рядом. Зато теперь я смогла устроиться с относительным комфортом.

— Так. Что у нас там дальше по списку?

Снова потянулась вереница из знакомых и незнакомых мне имён, событий, относящихся к истории империи, герцогству, так и к мелким событиям, происходящим после свадьбы. Некоторые вопросы требовали односложного ответа, а некоторые, как порка Любеллы, требовали супер развёрнутого ответа. Не была бы я завёрнута в одеяло, я бы продемонстрировала ему в лицах. Да что уж там говорить, я бы с удовольствием это повторила. Неоднократно.

Альфред, больной же ж ты извращенец! Несмотря на всю серьёзность моего рассказа, то, что его жена выбивала все дерьмо из его беременной «любовницы» его же тростью, он едва сдерживался, чтобы не заржать в голос, как какой-нибудь простолюдин. На всякий случай я посмотрела на него с осуждением. Он тут же взял себя в руки и, потупив взор, молчаливо признал, что да, бить женщин в положении — ужасно неправильно и вообще плохо.

Посочувствовав Любелле таким образом мы продолжили.

Отвратительный допрос прямо на глазах превращался в забавную семейную игру. Жаль, что все хорошее имеет свойство заканчиваться. Альфред, как бы приятно ему ни было, все же беспокоился за мое состояние, и постарался свести эту процедуру к минимуму. Получив наконец-то, что ему было нужно, он помог мне выбраться из кокона и устроиться поудобнее, и уже было собирался уходить, как вдруг на полдороги ему в голову пришло кое-что ещё.

— Скажи, дорогая, а не знаком ли тебе кто-нибудь по имени Джек?

Виски буквально взорвались острой пульсирующей болью. Плотину, которая надежно запечатала в памяти некоторые моменты анабиозного сна, смело.

Знала ли я Джека?

До недавнего времени я бы смело сказала «нет». Однако… Ночью, когда весь замок и даже слуги, которые словно муравьи постоянно копошились и усердно работали, погрузились в крепкий и глубокий сон, кое-что произошло. Даже Роза, которая с самого своего возвращения не отходила от моей кровати дольше, чем на пять минут, уснула так крепко, что случись какая война — её бы не добудились.

Я прислушалась к ощущениям, которые дарило мне тело. Почему мне не больно? Это был один из тех моментов просветления перед агонией, в который обычно приводят священника, дабы исповедаться. Очень похоже на то. Кроме связывающего по рукам и ногам чувства слабости — никаких негативных ощущений. Но чувствовать себя настолько слабой, когда неспособна двинуть даже пальцем — такое можно описать только как состояние ниже среднего, и то, мягко говоря.

И тут в спальню, прямо как к себе домой, вошел он. Не было никакой возможности спутать его со случайным визитером. Ни у одного человека, по крайней мере, у того, у которого были глаза. Мало того, что ночной гость явился ко мне прямо сквозь внешнюю стену — а это, погодите-ка, третий этаж! — так и похож он был больше на отрыжку Преисподней, чем на человека.

Из-под капюшона какой-то потрёпанной хламиды на меня смотрело нечто. Чудовищный оскал неестественно-белых зубов и сгусток тьмы вместо лица. Мне наивно думалось, что меня ничто неспособно напугать, если не брать в расчёт всякие неожиданности вроде выпрыгивания из-за угла в стиле скримеров, но нет. Глаза существа можно было бы перепутать с глазами Альфреда, если бы не полное отсутствие белков, грубо прорубленные глазные впадины с неестественными углами; зрачков не было и в помине. Только два багровых провала, изучающих меня без какого-либо интереса.

Не то, чтобы я это забыла. Мозг просто выдернул это воспоминание, спрятав его в закромах, и одно единственное упоминание воскресило пережитый ужас из ужасов. Памяти не удалось меня защитить.

Как ни в чем не бывало вторженец пересек комнату и остановился возле кровати, уставившись на меня. Ощущения от того, что тебя внимательно рассматривает такое существо — не самые приятные. Я попыталась здраво оценить свою способность закричать. А также шансы справиться с чем-то подобным у тех, кто на мой крик сбежится. Закричать не вышло бы, да и что-то подсказывало, что справится с незнакомцем не получится даже если все обитатели замка, включая герцога, навалятся на него скопом.

Слишком долго пялится. Да ладно, глазами ли он на меня смотрит, и в каком виде вообще видит? Уж явно не в обычном понимании слова «видеть».

— Что? Видишь что-нибудь интересное? — прохрипела я непонятно как найдя на это решимость и силы.

— Мерзость. — Мои уши будто обожгло его голосом.

— Я так отвратительна?.. — опешила я.

Вроде как Виола была довольно красивой девушкой, что-то он радикально. Или у них там в Аду другие эталоны прекрасного?

— Молчи.

С моими губами не произошло ничего сверхъестественного. Они не ожили, убежав погулять, не слиплись или замерзли. Просто желание говорить куда-то делось. Было, и вот его уже нет.

Тонкая кожа перчаток, которые по самые локти скрывали его руки слетела. Комната была совсем не освещена, но света луны и зловещего свечения его глазных провалов вполне хватало, чтобы разглядеть все детали, кроме того, что находилось у него выше плеч.

Одна рука была вполне нормальной. Обычная рука взрослого мужчины, который не избегает физического труда. А вот вторая… Кожа походила больше на тонкий пергамент, ногти отсутствовали вовсе. Тугие канаты вен неестественно черного цвета болезненно пульсировали.

Существо протянуло свои руки ко мне и принялось освобождать меня от ночной рубашки. Удавалось ему это ну просто на удивление легко. Не то, чтобы я могла сопротивляться, просто каждое его движение казалось естественным и четко выверенным. Причем настолько, что я с пугающей точностью ощутила себя не в лапах насильника или маньяка, а в руках по меньшей мере хирурга.

Не знаю уж, что он там увидел, но, как мне показалось, багровые провалы выражали… Сочувствие?

— Мученица. — Тяжелые медленные слова как будто с силой выталкивались у него изо рта и припечатывали мой слух, будто весили по центнеру. — Пройти через это. И умереть, не получив помощи.

Незнакомец будто бы мучительно пытался вспомнить, как нужно говорить, будто такое вообще можно забыть.

— Ты. Попасть в умирающую ты считаешь несправедливым?

Желания говорить у меня не прибавилось, но, кажется, теперь я смогу это сделать. Если заставлю себя.

— С-справедливым… — прохрипела я. — Я благодарна ей.

Чужак знал кто я, что из себя представляю. Знал обо всем. Не догадывался, а знал.

— Терпи.

Его искалеченная рука опустилась на мою грудную клетку прямо напротив сердца, а здоровая устроилась на тощей шее там, где проходит артерия.

А потом пришла боль.

Очень хотелось кричать, но даже у здоровой меня не хватило бы сил на крики. Боль выпивала меня досуха. Было ощущение, словно в грудь вливается по меньшей мере раскаленное железо. Что происходило с шеей, я не знала. Казалось, что во всей Вселенной не осталось ничего кроме воспаленного мозга и агонизирующей грудной клетки. Чтобы не сойти с ума, я уцепилась за единственную осмысленную вещь, которая промелькнула у меня в голове — почему мое сердце ещё не лопнуло от нагрузки?

Боль прошла так же внезапно, как и пришла. Я с ужасом смотрела на свою простынь, покрытую ядовито-лиловыми разводами, с запозданием понимая — эта дрянь вышла из моего тела вместе с потом.

— Заберу это, — с этими словами «доктор» махнул рукой, и вся эта отвратительно вонючая жижа отделилась от простыни и исчезла где-то в складках его одежды.

«Хотя бы не придется объяснять утром, почему я потела нефтью», — с облегчением подумала я. Мысли в голове стали куда более ясными и бежали легко, без сопротивления.

— Ещё не всё.

Момент, когда он оказался за моей спиной, я упустила. По всей видимости много моргала. Но вот его пальцы на своих висках пропустить было невозможно. С одной стороны вдруг обдало невыносимым жаром, а с другой — таким же холодом. Несколько раз я ловила себя на мысли, что уже не понимаю где холод, а где жар, мое восприятие подводило меня. Но в этот раз было не так уж и больно. Похоже, метод воздействия отличался.

Наконец он отнял руки. Я тут же оглядела простыни. Никаких нефтяных выделений больше не было. Ну и слава всем богам, а то ещё пробурили бы во мне нефтяную скважину.

— Ты поправишься. Уже поправилась. — Его фразы потихоньку становились менее односложными. — И не бойся лечиться. Методы не помешают друг другу.

— Спасибо, наверное?.. — неловко пролепетала я.

— Побереги слова. Быть может, в другой раз мы поговорим. А, может, в разговоре не будет нужды.

Он пересек комнату, собираясь уйти точно так же, как и пришел.

— Меня зовут Джек, — вместо прощания сообщил он моргнув своими красными, совсем без зрачков глазами.

***

— Нет, никого по имени Джек я не знаю, — соврала я.

— Хорошо, отдыхай, — одаривая меня очередным цепким взглядом, Альфред поднялся с табурета. — Обо всём остальном поговорим позже.

— Да уж, добрых мне снов, — буркнула я, раздумывая, в какую сторону качнуться, дабы вновь очутиться в коконе из одеяла.

Альфред хмыкнул чему-то там своему, альфредовскому, и скрылся за дверью, предварительно шурнув кого-то снаружи.

Мне же предстояло подумать не только о моём положении в целом, но ещё и об этом Джеке в частности. Что ты, блин, такое? Уж явно не плод моего больного восприятия во время белочки.

>