Онлайн чтение книги Всё ещё я
Письмо

Вскоре я наткнулся на тот самый конверт, который мне вручил швейцар еще неделю назад и который я усердно стремился игнорировать все эти дни, проводя время в компании моей новой девушки и ее безумных друзей, как будто зная, что содержимое этого письма написано тем, о ком я пытался не думать и кого хотел вычеркнуть из памяти. Этот монстр замаячил бледно-серым призраком…

Сначала я потеребил его в руках, потом понюхал, даже лизнул, но ничего необычного в нем не было, за исключением того, что впервые в жизни мне прислали письмо таким способом. Было в этом что-то мистическое, по-старому наивное. Я долго думал, открывать его или нет. Положив письмо на столик рядом с графином, в течение дня я то и дело натыкался на него, раздираемый любопытством по поводу того, что может быть там написано.

Может, это простая записка или юридические бумаги, или просто пустой конверт. Да что угодно может быть в нем.

Я уже был готов открыть его, как мне сообщили, что приехал Сэм.

Не успел он зайти, как я набросился на него с этим письмом и заставил открыть и прочитать мне.

– Мне казалось, ты проводишь время в более веселой компании твоей новой девушки, нежели в компании какого-то письма, – ворчал он, усаживаясь на диван в гостиной. Вскоре его брови медленно поползли вверх. – Похоже, что это стихотворение.

Я с интересом подошел к нему и заглянул через плечо.

– Что за идиотизм, кому вдруг вздумалось писать мне стихи? – я пошел к барной стойке и налил нам по бокалу вина.

– А вот здесь ты ошибаешься. Думаю, это кто-то из твоих тайных поклонников. Чья-то романтичная душа в муках писала тебе эти строки, пытаясь донести до тебя су…

Я оборвал его на полуслове, всучив ему опустошенный бокал вина и вырвав письмо из его рук.

Я с жадностью впился в строки, сначала пробежав глазами, а потом читая вслух, чтобы убедиться в том, что мы оба это слышим и мне это не мерещится:

Взглядом кидаясь на осколки,

Заглядывая так далеко, как никогда,

Свет от тебя распадался на фракталы,

И я прислушивался к эфемерности твоей.

Словно туманность из ионизированного газа,

Ты шепчешь мне:

«Я повернул бы время,

Уничтожил знания», —

И в этой пустоте

Ты словно многожильный провод

Создаешь помехи и шипишь.

Я посылаю свою стаю белых птиц к открытости

твоей

И без окончания знаю:

Тебе нет дела до меня.

Путаясь в словах

На мертвой и неподвижной ткани из времени

и пыли,

Причудливым узором растекаются твои слова,

Вырываясь, точно чужой из грудной клетки,

На миллиарды лет застывшим столпом творения

Того, что во мгновение ока.

Я засыпаю, и слезы мои – вода из крана.

Распадаясь на слои,

Словно переплеты старой книги,

Твои слова приобретали краски;

Скомканными, как снежки,

Их разрывало изнутри

От ужаса с восторженным намерением.

Преодолевая время,

Рождённое из пузыря, в котором ты живёшь,

Освободившееся в хруст мысли,

Наваждением преследуя,

Дергая во сне,

В судорогах пробуждая

Без сил, с разбитым опытом червя,

Задыхаясь от воздуха, которым ты дышало,

Взрывом освобождая оболочку

Твоих причудливых и необъятных снов,

Я прокричал:

«Что мы для тебя?!»

– Что бы это ни было, оно звучит прекрасно, – нарушил затянувшееся молчание Сэм, – и, похоже, его писали самым настоящим пером. Посмотри, какая плотная бумага, и слова написаны жидкими чернилами, прямо как во времена Эдгара Аллана По.

– Эстер…

– Думаешь, она?

– Она сказала что-то подобное в последний раз, когда я с ней виделся, но только это на нее не похоже.

– Это совсем на нее не похоже, – сказал как отрезал Сэм, перечитывая явно понравившиеся ему строки. – Мне никогда и никто ничего подобного не писал. Завидую тебе, ты еще так молод, а уже получаешь такие письма.

– Смотри не заплачь.

– Ну, на маньяка это не похоже, скорее всего…

– Я сам разберусь, – сказал я, выхватывая письмо из его рук.

– Для этого тебе придется посетить школу.

– Я не думаю, что это как-то связано со школой, – дрожащим от волнения голосом проговорил я. – Что, если это…

– Да что ты так перепугался? Это всего лишь наивный стих, его явно школьник писал.

– Надо выяснить, кому это принадлежит, пока я не сжег все к чертовой матери, – кричал я Сэму по пути в гардеробную.

– Хе-хе, «рукописи не горят»!

Я решил, что больше в жизни не надену эту серую, убогую школьную форму, поэтому второпях натянул на себя черные джинсы с рваными коленками, футболку с очень большими вырезами по бокам и какой-то кричащей надписью и высокие зауженные у щиколотки черные кеды. Сорвал с манекена первую попавшуюся кожаную куртку, которая так сильно обтянула мою грудь, так что я не стал ее застегивать. Ворот ее был оторочен драгоценными камнями в виде шипов – это был подарок от моей старшей сестры на семнадцатилетие. На голове у меня была новая стрижка, которую сделала мне Эшли, выбрив часть затылка и оставив большую часть волос спереди.

– Ну что, «хичкокнутый», с чего начнем наше расследование? – Сэма явно забавляла ситуация, и еще сильнее будоражила его сознание моя еще юношеская стройность в этой дорогой гламурной одежде.

После того, как мы спустились в зеркальный вестибюль гостиницы, я, недолго думая, нашел швейцара, который передал мне то письмо, но тот лишь сказал, что его доставил сюда курьер неделю назад. Это совершенно обрубило все мои надежды на поиски хоть какой-то вразумительной зацепки. Письмо было написано. И написано так, чтобы я не смог узнать адресанта.

Когда мы вышли на улицу, я вдруг заметил, что в машине Сэма сидит еще пара человек:

– Это еще кто такие?

– Думаешь, ты единственный, с кем у меня особые отношения? – пихнул меня в бок Сэм, подталкивая к машине.

– Я могу поехать на «Мустанге».

– А это не его сегодня забрал эвакуатор за то, что ты проигнорировал все штрафы? Или поедешь на такси?

Облепленный, точно мухами, со всех сторон друзьями Сэма, я думал о письме, вспоминал те страшные дни моего детства, когда получал записки от своей матери, которые наш дворецкий приносил мне в конверте на серебряном подносе. Она писала мне перед тем, как собиралась навестить своего «мальчика». Иногда это были стихи, иногда любовные поэмы, иногда просто выписки из журналов с каким-то описанием мужской красоты, которое явно подходило моему образу. А порой это выглядело так извращенно, что я с истерией разрывал ее корреспонденцию в клочья от стыда и мысли, что это писала мне родная мать.

Кому бы ни принадлежало письмо, он будет сожалеть о том, что заставил меня вспомнить о прошлом. О той его части, которая языками адского пламени сожгла меня заживо, и пепел которого я похоронил под надгробной плитой склепа семьи Драфт.

– Юкия, если этот аноним писал чернилами и пером, то руки у него должны быть в чернилах, таких сине-черных подтеках, которые не отмываются, – сказал один из парней, сидящих справа от меня. Кажется, его звали Джимми, – и еще видно, что почерк каллиграфический. Это значит, что он или она постоянно этим занимается.

– И что, я как маньяк буду бегать по школе и смотреть всем на руки?

– Я думаю, тебе никто не откажет, – усмехнулся Сэм.

– Да я тебя умоляю! У кого угодно руки могут быть испачканы чернилами, к тому же в школе есть кружок по каллиграфии.

– А ты откуда знаешь, что он там есть?

– Ну, попал я как-то туда. В общем, меня выгнали с урока, когда я начал попивать чернила соседа…

Раздался оглушительный смех всех четверых пассажиров машины.

– Да, очень смешно, я был не в себе!

– А сейчас ты уже что-нибудь принял? – парень, сидящий слева от меня, развернул мою голову к себе и пристально посмотрел в глаза.

– Не надейся там что-либо разглядеть, у него самые камуфляжные глаза из всех, что мне приходилось видеть, – заявил сардонически Сэм.

– Я вообще не понимаю, чего ты так завелся? Ну, прочитал ты стих, да и пускай, – говорил Джимми, читая стихотворение. – Это мне напоминает хороший секс и совершенное отсутствие хоть малейшего представления о том, с кем он был.

– Чему ты учишь Юкию? – рявкнул на него Сэм.

– Твой Юкия сам кого хочешь научит. Да, Юкия?

– Я знаю, что сделаю. Наделаю тысячу копий и раскидаю по всей школе. Думаю, это не оставит автора равнодушным.

– Удачи тебе, Юкия! – кричали мне все вслед, когда я наконец вывалился из машины Сэма, весь истисканный этими парнями.

Мне было не очень приятно снова оказаться перед грубоватым зданием школы из красного кирпича. После недолгих препираний с охраной, которая не хотела впускать меня из-за моего внешнего вида, я направился к копировальному автомату.

Из-за отсутствия малейшего опыта обращения с подобными машинами, мне пришлось попросить проходящих мимо школьников помочь напечатать копии.

– Зачем так много? – недоумевали они, посмеиваясь.

– Я хочу, чтобы вы мне помогли найти того, кто это написал, – сказал я, протягивая им одну из сотен копий, произведенных этой машиной.

Написанное явное не произвело на них должного впечатления, поэтому их лица с выражением безразличия начали растягиваться в улыбке.

– А ведь ты хочешь опозорить этого человека на всю школу.

– Давно не было такого фана, – запрыгала в восторге девушка, вытаскивая из аппарата пачку листовок, – я раскидаю это по ящикам в кампусе девочек.

– А во время перемены я скину пару сотен прямо из окна третьего этажа во двор сада, – сказал коренастый парень в очках с толстой оправой.

– Какие вы милые ребята, – ванильно промурлыкал я. – И что бы я без вас делал?

– Ну, наверное, работал бы почтальоном.

В предвкушении веселого дня они, громко смеясь, отправились с листами отксерокопированного стихотворения исполнять задуманную месть.

Я же, в свою очередь, начал втыкать листовки во все места, которые только попадались мне на глаза, в кампусе для мальчиков.

На перемене, как обычно, поток школьников рванул в коридоры, то и дело натыкаясь на разбросанные по всем углам листовки со стихом. Не было почти ни одного школьника, который бы не прошелся ногой по листовке или не поднял ее, прочитав, или не скомкал и не запустил бы в своего соседа. Даже учителя, недоумевая от устроенного в школе беспорядка, поднимали стих и читали его. Неожиданно во время перемены, когда большая часть учеников пошла во двор школы, с третьего этажа на их головы посыпались листовки.

Изгибаясь и искажаясь, они слетали вниз, и на каждой мелькали строки, которые врезались в мою память словно выгравированные надгробные имена.

Школьники из толпы тут же начали подпрыгивать и хватать слетающие сверху листы бумаги, как купюры. Они непослушно отталкивались от пальцев и комкались под ногами, издирались в клочья под давлением голосов и истеричного смеха.

Я стоял и курил в стороне, наблюдая за этим представлением и реакцией раззадорившейся ребятни, когда меня вдруг кто-то сильно толкнул в спину. Я повернулся и увидел девушку с вьющимися каштановыми волосами, по ее щекам текли слезы, и она шмыгала носом, комкая в руках листки бумаги, которые вдруг начала истерично рвать и осыпать ими меня, будто это было конфетти.

– Так это твоих рук дело? – я выдохнул дым от сигареты прямо ей в лицо.

– Какое же ты все-таки ничтожество, – зашипела она, подходя ко мне вплотную и замахиваясь, чтобы ударить по лицу.

Я позволил ей ударить себя. Хлопок ее руки по моей щеке был громким, он разнесся эхом, оттолкнувшись от стен здания – все вдруг стихло, стало настолько тихо, что я слышал, как шелестят листки бумаги, падающие вниз. Ученики смотрели на нас. Кто-то даже снимал на камеру телефона.

– Этим ты втоптал в грязь каждое слово, которое было здесь написано исключительно для тебя, Юкия Драфт. Вдребезги разбил переполненный чувствами к тебе сосуд. Слетая вниз, он раскололся, и из него вытекал весь такой наивный – я.

Я не заметил, как он подошел к нам и начал обходить меня вокруг, глядя мне в лицо своими потемневшими синими глазами и шепча так тихо, что приходилось лишь догадываться по движению губ о том, что он говорил.

Была зима, но он был в одной белой рубашке, его кожа покраснела, на золотых волосах и на ресницах сверкал белый иней – он явно был здесь уже давно. Его губы посинели, и он пытался скрыть дрожь во всем теле.

– Дэй, – вскрикнула Аманда, подбегая к нему, – где ты был? Я везде искала тебя! Что с тобой, ты весь дрожишь, – она поспешила снять с себя пальто и накинуть на его худое тело, но он скинул его с себя.

Я заметил на его пальцах черно-синие разводы чернил, когда он смахивал с себя пальто.

– Дэй, это ведь ты написал? – к нам подошел тот самый парень в очках с толстой оправой. – Я это сразу понял, стиль-то твой!

Новая волна смеха донеслась до нас со стороны учеников, которые еще пару мгновений посмотрели на представление, затем кто-то выбросил листки в помойное ведро, а кто-то сложил и засунул их в свою сумку. Тем не менее, все они начали расходиться, наконец узнав правду о моем анониме.

Дэй резко рванул в мою сторону, прислонился своим телом, поддуваемый ветром, словно изогнутый морозным инеем листок, – прикосновение чуть заметное, почти прозрачное, – приподнялся на ногах так, чтобы дотянутся ртом до самого моего уха и прошептал: «Мы – голод ненасытной стаи».

Затем он развернулся, выскальзывая из рук пытающейся его удержать Аманды, и побежал от нас за ворота школы.

Все это время, с момента, когда он только появился, нашептывая слова, я как будто выпал из реальности, и сейчас, увидев, как его тонкое тело, словно линии рисунка, грациозно изгибается в процессе бега, я побежал следом за ним.

Для такого хрупкого телосложения, какое было у него, Дэй оказался довольно юрким: ему с легкостью удавалось проскальзывать мимо пешеходов, которые пару раз чуть не стали виноваты в том, что я упустил его из виду. Я то и дело натыкался на прохожих, отпихивал их или они меня, и, наконец, кончиками пальцев мне один раз все же удалось дотянуться до его рубашки, но он с ловкостью кошки увернулся и на одном из перекрестков свернул в сторону Центрального парка.

Если я не поймаю его сейчас, то там точно уже не смогу его найти. От бега я почувствовал вкус крови в горле, и меня затошнило. Ноги постепенно начала сковывать судорога вперемешку с холодом. Я немного приостановился, наблюдая за тем, как он удаляется в сторону парка. Собрав последние силы, я рванул за ним, замечая, что нагоняю его. Наконец, я споткнулся прямо около него и, падая, утащил за собой – мы оба кубарем скатились на замерзший лед пруда.

Я придавил его своим телом, мы оба тяжело дышали, наши сердца бились в одном диком ритме.

Под нами начал трещать лед.

– Откуда ты знал? – задыхаясь, проговорил я ему в самое лицо, не обращая внимания на то, как сквозь образовавшиеся разломы проступала вода.

– Я не знал… Я так чувствую…

– Почему? – крикнул я ему, пытаясь встать на колени. Тонкий лед неумолимо лопался.

– Потому что я…

Его губы что-то проговорили, но я уже ничего не слышал, вода поглотила нас в свои ледяные объятия. Тысячи иголок врезались в мое тело, сковывая дыхание и движения.

Кровавый стон, истерзанное тело в руках надменной пустоты.