Онлайн чтение книги Amoralle: Жизнь высокоморального общества
Глава 5. Shame

«Мы вовсе не братья. Как жаль, что ты об этом никогда не узнаешь. Жаль тебя. К моему же счастью, я смогу вечно наблюдать за твоими страданиями».

Почему все так обернулось? Назойливый братец, что доставал докучливым вниманием с самого своего рождения, в итоге стал абсолютно зависим от Тэмина — и старший Ли собственноручно поспособствовал этому. Было ли это его изначальной целью? Нет. Он всегда мечтал, чтобы Чонина не существовало, чтобы его брат никогда не рождался на свет.

Нет, он вовсе не хотел его смерти. Тэмину необходимо было быть центром внимания, единственным Солнцем, вокруг которого водила бы хоровод его собственная система, но ирония в том, что без Чонина он представлял собой лишь Луну, отражающую чужой свет. Все было бы совершенно иначе, если бы младший Ли не появился в его жизни.

Почему люди придают столь большое значение любви? Почему именно «любовь» должна направлять действия человека? Что хорошего в том, чтобы быть ведомым и ослепленным чувством, которое длится лишь короткий отрезок времени, но причиняет одну только боль? Ненависть также изменчива, она тоже затмевает сознание, но, по крайней мере, не дает ложных надежд и не ранит, когда приходит время. Тэмин решил ненавидеть брата — и это, несомненно, позволит ему держать Чонина подле себя до тех пор, пока Тэмину будет это необходимо — причинять боль, доставляющую наслаждение, и наслаждение, причиняющее боль.

Как описать чувства, что поселились в Тэмине после той ночи? Сатисфакция — потому что таким образом его брат становился еще более жалким. Отвращение — потому что желания Чонина были воистину мерзкими. Трепет — потому что они нарушали сразу несколько табу, а это всегда до дрожи волнительно. Восторг — потому что это, пожалуй, можно было назвать самой опасной аферой, в которой старшему Ли когда-либо приходилось принимать участие. Вожделение — потому что незаметно для себя Тэмин превратил брата в того, кто идеально соответствовал его вкусам. Страх — потому что в глубине души Тэмин боялся, что не Чонин, а он, на самом деле, стал зависимым.

Ощущения от ласк младшего Ли, как бы ни хотел вдаваться в банальности Тэмин, отличались от прикосновений других людей. Руки Чонина одновременно были неловкими из-за отсутствия опыта и уверенными, потому как точно знали, чего хотят, губы ласкали его тело бережно, боясь причинить боль, и жадно, потому что Чонин слишком долго держал свои аморальные желания взаперти; он был возбужден, наконец получив то, чего так страстно жаждал, и виноват, потому что вкушал то, что желать было запрещено. Чонин плакал, старший Ли видел слезы на его глазах, но как же они были прекрасны; их вызывали страдания, не физические — духовные, оттого что тело погрязало в порочном удовольствии.

Тэмин и раньше вовлекал младшего брата в игры, но всегда он был лишь пешкой, а теперь мог называться полноценным партнером, при этом оставаясь все таким же ничтожным — отныне и ставки могли быть выше. Старший Ли все думал, как бы отреагировали родители, если бы узнали, как смотрели бы на обоих своих сыновей: с разочарованием, упреком, горечью, сожалением? Отказались бы от них? А, может, обрадовались бы столь тесному общению братьев после всего, что произошло в семье? Ха-ха. От предвкушения колоссального скандала в животе резво щекотали бабочки, тело разрывалось от переизбытка адреналина, а в голове бушевал вихрь, превращавший мысли в содержимое мясорубки. Тэмину стало интересно: тогда мать с отцом наконец признались бы в том, что усыновили его? Хотя они с Чонином вряд ли смогут продолжать, когда все прояснится — эта игра перестанет быть столь интересной, младший Ли уже не будет корить себя за неподобающие желания к родному брату, к тому же, Тэмин вовсе не собирался становиться «бойфрендом» Чонина, нет, что за вздор. Но до каких пор, все же, они смогут продолжать, и как определить грань, по пересечению которой стоит остановиться? И стоит ли, вообще, останавливать столь занимательную игру?

Тэмин затушил окурок, небрежно бросив его в переполненную пепельницу на прикроватной тумбе. В отелях было запрещено курить, однако перед ВИП-клиентами персонал стелился как мог, так что им было позволено идти против правил. Грубые руки обвили тонкую талию, прижимая спиной к липкой от пота коже. Тэмин отстранился, уклоняясь от горячего языка, скользившего по его влажной шее.

 — Мне пора, — Тэмин расцепил объятия и, резко встав с кровати, принялся собирать свою одежду, разбросанную по комнате.

 — Спешишь куда-то?

 — Хочу потренироваться перед завтрашним днем.

 — Мы ведь уже все обсудили, разве нет? Я же сказал, что обеспечу тебе место в финале — можешь об этом не волноваться.

 — Я, по-твоему, бездарь, способная лишь подставлять свою жопу толстосумам в надежде чего-то добиться? Я попаду в финал без твоей помощи. Мне просто нужно показать все, на что способен. Я хорош — ты сам это знаешь. Мне нужна только гарантия.

 — Да, хорош. Пожалуй, в моей помощи ты действительно не нуждаешься. Только имей ввиду, что также, как и продвинуть, я могу закрыть для тебя все пути в шоу-бизнес.

 — Я ведь выполняю условия нашего договора. Чего еще ты хочешь? Чтобы я и во время конкурса сидел у тебя на коленях?

 — Мне кажется, все дело в том, что у тебя появился еще кто-то, а я тебе наскучил, и ты решил, что уже наигрался, — в комнате раздался хриплый смех, как только содержимое карманов Тэмина со звоном вывалилось на пол, — Я прав?

 — Бред, — хмыкнул Тэмин, нервно собирая монеты, что сохранил для покупки снеков из автомата.

 — Тебе это не нужно, Тэмин. Используй тело по назначению, не расходуй свой потенциал на бессмысленные занятия. Или он сделал более заманчивое предложение? Что он тебе пообещал? Уверен, моя постоянная поддержка гораздо ценнее.

 — Хватит нести чушь, у меня никого нет. Просто подстрахуй мою победу.

 — Подстрахую, но ты должен сейчас остаться. Иначе, обещаю: ты будешь еще долго «подставлять свою жопу толстосумам», прежде чем опять вернешься к нынешней репутации. Не забывайся, — в тишине раздался металлический звон зажигалки, табак зашипел, впитывая в себя горячие объятия пламени.

Тэмин замер, сжимая в руке свой пропитанный потом тренировочный пуловер. Он смотрел сквозь стеклянные стены на сотни тысяч окон, манивших своим светом и прелестью чужой жизни. За спиной послышались шаги увесистого тела, настойчивая рука вновь обхватила его талию, а сигаретный дым рассеял в своем облаке огни ночного города.

 — Ты ведь не обиделся? Не обиделся, знаю, — грубые пальцы оттягивали резинку трусов, спуская их вместе с джинсами, — Ты хорош, это правда — слишком хорош, чтобы просто танцевать. Слишком эротичен, чтобы не позволять никому этим пользоваться. В постели ты так же талантлив, как и на сцене — мне ли об этом тебе говорить? В этом нет ничего зазорного, в наше время мало кто уделяет внимание искусству любви. А ты способный. Только почему-то остальные не в состоянии оценить тебя по достоинству — вот это обидно. Но я готов делать это практически бескорыстно — мне нужен всего лишь секс. Если бы это задевало твои чувства — ты бы не пришел ко мне. Я знаю, что тебя тешит воспевание твоих способностей. Мой язык хорошо подвешен — могу бесконечно льстить всем твоим талантам. И не говори, что тебе не нравится наше времяпровождение. Исход завтрашнего дня не изменят еще несколько часов, потраченных на меня. Разве что, ты хочешь предупредить кого-то, что задержишься.

***

Казалось, каждый незнакомец, каждый житель Чикаго знал о Чонине все, видел его насквозь. Он чувствовал себя целлофановым пакетом, содержимое которого легко проглядывалось любому, кто располагал органами зрения. Только вот стыда Чонин при этом не испытывал. Впервые за долгое время он избавился от этого гложущего чувства. Тэмин не обрадовался бы, прознав об этом. Вина, стыд за содеянное — перед братом, родителями — это то, что навязывали Чонину на протяжении нескольких лет. Только вот странно, что, переспав с Тэмином, младший Ли о них позабыл.

В самом ли деле Чонин должен был чувствовать вину за то, что тогда позволил Тэмину уйти с незнакомцем? До того момента он был уверен, — нет, Чонина убедили — что все происходило против воли брата, однако, после ночи, в которую Тэмин сам пришел к нему, в которую сам целовал его, в которую они занимались сексом, Чонин разбил сложенный посторонними паззл и заново, по фрагменту, стал собирать воспоминания о дне, когда все покатилось к чертям. И, все же, Тэмин совершенно точно первым подошел к тому мужчине, он определенно не боялся его, старший Ли добровольно последовал за незнакомцем, приказав брату ничего не говорить родителям — они вместе скрылись за поворотом, и со спины Чонину не казалось, что брата принуждали. Как ни крути, у младшего Ли не было причин обращаться в полицию. Он не сделал ничего плохого, но, даже осознав это, Чонин не перестал чувствовать скребущую боль внутри, и… все еще это была вина — однако не за свой несуществующий проступок.

«Мог бы вообще не рождаться?» — эхом отдавались слова Тэмина у Чонина в голове. Пожалуй, своим появлением в этот свет он сделал жизнь брата поистине невыносимой. Старший Ли так ненавидел его, всеми силами не давал ему об этом забыть, напоминал вновь и вновь, что Чонин не имел права находиться с ним на равных, давал почувствовать такую же боль, что младший Ли причинял Тэмину одним только своим существованием. Занимаясь с братом сексом, Тэмин изрезал его. Своими мягкими губами касаясь его тела, откусывал по куску горячей плоти. Собирая языком соленые капли на влажной коже, отравлял ее своей слюной. Лаская его, как никогда прежде, твердый член, выжигал всего Чонина изнутри.

И, все же, стыд был тем, от чего Тэмин уже очень давно избавил себя, как помог забыть о нем и Чонину — с той ночи и навсегда.

И старший Ли, возможно, возликовал бы, а, быть может, у него вызвало бы негодование то, что Чонин превратился в беспринципную мразь, наконец начавшую получать удовольствие от вины за свое никому не нужное существование.

— (пожалуй, в такую же, как и он сам).