Онлайн чтение книги Amoralle: Жизнь высокоморального общества
Глава 12. Горькая ложь, горькая правда. Часть 2

«Откуда мне знать?»

Как давно они с Чонином не оставались наедине друг с другом? Пожалуй, с того самого момента, как ступили на борт самолета, что держал курс на Южную Корею — и потом каждую минуту находились под присмотром чужих глаз.

Казалось бы, Ли почти все время были неразлучны, однако Тэмин не чувствовал присутствия своего брата. Людей не связывает наличие физической оболочки; будь то любовь или ненависть — существует, все же, что-то, какие-то невидимые нити, что тянутся от одного сердца к другому, а встретившись переплетаются так тесно, что позже срастаются в одну. Это необъяснимое притяжение начинается не с мыслей, оно существует не благодаря, а вопреки.

Тэмин никогда не был в состоянии избавиться от нитей, что связывали его с Чонином. Их было множество — десятки, сотни — и поэтому их так сложно было перерезать. Когда младший Ли перестал замечать его, Тэмину казалось, что нити, связывавшие их, натянулись настолько, что лопнули, однако оставалась, по крайней мере, одна — тонкая, слабая — та, что все еще держала Чонина подле брата.

Он мог бы сбежать, мог бы бросить все, заняться тем, что приносило бы ему удовольствие, и жить счастливой, поистине счастливой жизнью, в которой не было бы места Тэмину, но он этого не сделал. Младший Ли не оставил брата, но и не остался сам. Он присутствовал, но его не существовало.

В такие моменты Тэмин начинал осознавать разницу между мимолетной грустью и настоящим одиночеством.

И нет, пожалуй, ничего больнее, чем, находясь рядом с человеком, который заключил в себе весь твой мир, видеть его, слышать, но не иметь возможности переплести с ним свое сердце.

Джиа не сказала ничего плохого, но, все же, ее слова ясно дали понять Тэмину, что так продолжаться больше не могло. Всего полтора года; за возможность стоять на сцене, на которой находились братья Ли, многие бы отдали душу, подписав контракт с самим Дьяволом. Вот только ни старший Ли, ни младший в этом не нуждались. Они необратимо скатывались в пропасть, кишащую ядовитыми змеями, и это необходимо было остановить.

В том тесном помещении, отрезанном от сутолоки внешнего мира, Тэмин намеревался рассказать брату всю правду. Чонин и сам понимал, что уже не в силах убегать — иначе бы не коснулся старшего Ли, не привел бы его в ту комнату. Тэмин решил, что пусть даже это будет боль сродни сожжению живьем — уж лучше так, чем каждый день позволять лжи, что привела их в то место, помалу выжигать из них куски гниющей плоти. Если этого не сделать сейчас — позже уже ничего не будет иметь смысла. Они должны пройти через это — иначе застрянут в своем райском Аду навсегда.

— Поговори со мной. Сколько еще ты будешь меня избегать?

 — А сейчас я что делаю? Говорю — разве нет? — младший Ли стиснул зубы, не отрывая взгляда от ключа в замочной скважине, что, по видимому, так и просился его в руку.

 — Ты понял, что я имею ввиду.

 — Понял ли? — задумчиво протянул Чонин, слегка повернув голову назад, — Не уверен. Тебя вообще сложно понять.

 — Поэтому я и пытаюсь объясн… — старший Ли слегка потянул за скользкую ткань пиджака, из-под вуали горького аромата парфюма, обволакивавшего тело Чонина, исходил запах алкоголя.

 — Пытаешься? — перебил его младший Ли, разворачиваясь всем телом к брату, — Все твои попытки что-либо сделать всегда оборачиваются для меня какой-то хуйней, Тэмин. Я боюсь твоих слов.

 — Твоя проблема в том, что ты не хочешь слушать — иначе бы…

 — «Слушать»… — насмешливо повторил Чонин, и стены поглотили его звонкий голос, — Я всю жизнь то и делал, что слушал тебя — и вот к чему это привело. А иначе бы что? Проблема во мне, говоришь? Так давай же, я слушаю! Что бы ты объяснил? Например, почему тебе стукнуло трахаться с Дженкинсом? Или почему он решил втянуть меня в ваши забавы? А, может… Помнишь, ты решил подрочить мне на день рождения — это ты мне хочешь объяснить? Или почему заставил меня бросить танцы тогда, в детстве? Или то, что ты сказал, что тебя изнасиловал педофил — и почему-то все посчитали виноватым меня? Тебе было мало, и ты решил…

 — Да ничего не было! — голос Тэмина сорвался на крик, — Не было, мать твою, ты понял?! — он что было сил толкнул брата, хоть и зол был на себя, но тот лишь слегка пошатнулся, а вот старший Ли не смог устоять на ногах и свалился на пол, прижимаясь спиной к холодной плитке; из приоткрытых уст Чонина норовил слететь вопрос «Чего не было?», но Тэмин избавил брата от надобности его задавать, — Никто меня не насиловал… — сквозь всхлипы прошептал он.

Белые пряди упали на лицо, сквозь тонкие волоски, липшие на влажную кожу, темные бусины глаз блеснули в свете люминесцентной лампы, прежде чем закрыться. Пространство заполнило тягучее молчание, отдающее болезненными пульсациями в висках, пронзительным звоном и фантомным эхом слов.

 — О чем ты, блять, говоришь? — словно парализованный, Чонин замер на месте, боясь отвести свой взгляд от брата.

 — Педофил, которого арестовали… Я его вообще никогда не встречал, — Тэмин испытывал нестерпимый стыд, но почему же он не чувствовал угрызений совести в участке, давая свои показания? — Тот, с кем я ушел… Это был другой человек.

 — Тогда кто это был? — Тэмин скрыл лицо за дрожащими ладонями, и спустя долгую паузу Чонин вновь повторил свой вопрос, в этот раз он прозвучал громче и настойчивее, — Кто это был, Тэмин?

 — Я не знал его раньше. Пошел с ним, потому что думал, что он хотел меня трахнуть, — Тэмин еще сильнее обхватил лицо руками, его искусанные губы побелели, вжавшись друг в друга, а на коже, из-под ладоней, блеснули слезы, покатившиеся по вискам, — Я хотел сделать что-то гадкое наперекор… всем. Он и пальцем меня не тронул, клянусь тебе.

 — Так… что ты с ним тогда делал? — слова будто бы утяжеляли язык, они нарочно цеплялись за него изо всех сил — лишь бы не стать озвученными; сердце Чонина, казалось, останавливалось несколько раз, а затем вновь начинало неистово биться, и каждый его удар, словно трепыхания умирающей птицы, глухо раздавался в клетке четырех стен.

 — Мы просто веселились в торговом центре… — Чонин рассмеялся, словно над лучшей шуткой, которую только слышал в своей жизни, и Тэмин поднял собственное тело над ровной поверхностью пола, оперевшись на руки, и, словно насекомое, которому оторвали крылья, подполз к ногам младшего Ли, вцепившись пальцами в блестящие штанины, — У него умерли жена с ребенком, и Чед хотел, чтобы… Его зовут Чед, он хотел, чтобы мы провели вместе время как отец с сыном.

 — Что за бред ты несешь? Уже успел напиться? — все еще смеясь Чонин положил руку на голову брата, убирая белесые пряди и едва откидывая ее назад, чтобы увидеть лицо; сквозь толстый слой грима просачивалась краснота, оно было изуродовано черными подтеками косметики и следами тонких пальцев на них.

 — Послушай, Чонин… — продолжил старший Ли, как только последний смешок брата бесследно растворился в воздухе, — Он заменил мне отца. Когда мы улетали из Чикаго, в аэропорту… Ты спрашивал и… это был Чед. Я продолжал с ним встречаться, общаюсь до сих пор, и знаешь, что на самом деле бред? Что незнакомец стал для меня отцом, в отличие от родного, который срать на меня хотел. Бред — это то, что я получал родительскую любовь и заботу от человека, которого случайно встретил на улице. И не смей оправдывать наших мать с отцом. Ты и сам видел, как быстро они способны менять свое отношение. Гребанные эгоистичные лицемеры — вот кто они!

 — Выходит, ты обо всем соврал? — вопросительно подняв брови, с улыбкой спросил Чонин, но стоило ему увидеть на лице брата безмолвное подтверждение, усмешка медленно сошла с его уст, — Ты обо всем соврал… — младший Ли обессиленно сполз вниз по двери, будто марионетка, хозяин которой обрезал тонкие лески, что ранее руководили ею, глаза парня застелила пелена мутных слез, что крупными каплями падали на нарядный костюм, — Обо всем…

 — Прости меня, Чонин, — старший Ли заключил бездвижное тело брата в объятия, он сжал его холодные руки между своих ладонь и коснулся сухими губами; Тэмин покрывал их поцелуями, чередующимися со всхлипами и почти беззвучными мольбами о прощении, — Мне очень жаль, мне правда очень жаль. Я не понимал, мне было всего четырнадцать… — старший Ли целовал соленые губы брата, его щеки, лоб.

 — Зачем ты так со мной, хён?.. — впервые за многие годы прозвучало это слово, и Чонин взвыл, словно зверь, угодивший в капкан, — Что я сделал? Зачем?.. — он напропалую повторял свой вопрос, Тэмин крепко сжимал его, дрожащего, и перебирал пальцами его густые волосы.

В тот самый момент Чонин вновь стал тем четырнадцатилетним мальчишкой, который искренне не понимал, в чем провинился, которого загнали в угол самые близкие люди, а весь мир ополчился против него. Чонин мог бы злиться, но куда сильнее злобы была боль, что прежде мучила его, хранилась в его теле, а в тот самый момент взорвалась, вонзив миллионы осколков в нежную плоть. Она не вызывала ненависти, она лишала всякого желания жить дальше.

 — Тебя они всегда любили больше, — Тэмин сказал это тихо, почти шепотом, но, похоже, за всю жизнь это был самый правдивый его ответ и единственное, в чем старший Ли до конца был уверен, — Я просто хотел, чтобы ко мне относились так же. Мне было одиноко, — его ресницы позволили скатиться очередным каплям слез, и те разбились о гладкую ткань пиджака, оставив после себя белые разводы.

 — Ну, и как? Помогло? Сейчас ты не чувствуешь себя одиноко? — Чонин перехватил на себе руки брата и крепко сжал запястья, от чего Тэмин отстранился и сдавленно пискнул, а его лицо скривила гримаса муки, но он не вырывался и не отводил своего взгляда от смоляно-черных глаз младшего Ли, из которых не переставая лились слезы, — Очень, блять, надеюсь, что да, потому что ты сломал мою жизнь к ебеням, — Чонин оттолкнул брата, но не рассчитал силу, и тот ударился головой об одну из полок, стоявших по периметру комнаты; парень наблюдал за тем, как его брат сжимался в комок от боли; он хотел, чтобы Тэмин чувствовал ее, ощутил на себе хотя бы малую часть того, что пришлось пережить по его вине Чонину, — Может, ты и не считал никогда наших родителей лучшими, может, это так и есть, но разрушил нашу семью именно ты. Ты заставил меня чувствовать себя виноватым, грязным уебком, ты заставил меня… всех поверить в то, чего никогда не было. И ты говоришь сейчас, что… тебе жаль? Я живу в аду. Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти? Ты сделал меня импотентом, Тэмин. Я не могу даже попробовать что-то с этим сделать, потому что ты не позволяешь. Ты заставил меня… Господи, мы с тобой… я могу только с тобой, но мы родные братья, и если кто-нибудь узнает…

 — Нет… — прохрипел Тэмин.

 — Что «нет»?! — ответил младший Ли криком.

 — Мы не братья, — прерывисто выдыхая, старший Ли чуть распрямился, облокотившись на мерзлую поверхность торца металлических полок.

 — Блять, сегодня что, первое апреля? — Чонин пнул ногой стенд, тот пошатнулся, и несколько пачек с порошком свалились на пол; не выдержав давления, они лопнули, и помещение заполнила белая ароматная дымка, что осела на одежду и окончательно испортила ее вид, — Или мы снимаем шоу с розыгрышем, а? — младшему Ли пришлось повозиться, прежде чем он смог снова взять под контроль тело, что отказывалось его слушаться, парень подполз на коленах к брату и стал остервенело мять в руках его одежду, — У тебя где-то в этом прикиде из восьмидесятых спрятана камера?

 — Я не знаю, почему наши родители об этом никогда не упоминали, — продолжил Тэмин, наблюдая за тем, как затуманенные глаза младшего Ли искали на его теле воображаемую скрытую камеру, — Ты у них родной, а вот меня усыновили. Мы родственники только на бумаге.

Подобно неизвестному человеку на картине в камере заточения О Дэсу*, Чонин растянул рот в горькой улыбке. Его волосы копнами слиплись из-за лака, что некогда придавал аккуратную им форму, а тело подрагивало от бесшумных рыданий.

— Как давно? — парень вытирал рукавами слезы, выступавшие на его глазах, растаявший грим оставался на ткани и обнажал уставшую кожу, — Как давно ты знаешь?

 — С детства, — небрежные прикосновения прекратились, руки Чонина, сжавшись в кулаки, упали на колени, подняв новое облако пыли, — Я очень жалею о том, что сделал. Я правда раскаиваюсь. Будь у меня возможность повернуть время вспять, я бы все изменил, но я не могу. Я собирался рассказать обо всем раньше, но никак не получалось. Я боялся, что ты возненавидишь меня, что ты бросишь меня. Кроме тебя, у меня никого нет.

 — А как же Чед? — младший Ли насмешливо искривил рот, подняв взгляд на брата, — Чед, с которым ты все это время поддерживал контакт? — Тэмин набрал в грудь воздух, чтобы ответить, но Чонин не позволил ему этого сделать, продолжив, — Или все дело в том, что он тебя так и не трахал?

Тэмин навеки проклял тот день, когда решил использовать физическую близость как оружие, превратил его в безэмоциональный инструмент достижения своих целей. Тэмин проклял себя за то, что позволил этому влиться в его жизнь, как отраве.

 — Он умирает, Чонин, — младший Ли был неправ, но Тэмин не нашел слов, чтобы возразить, — Я хотел заработать денег на его лечение. Я пошел к Дженкинсу, потому что это был единственный выход помочь. У Чеда рак мозга, все это очень дорого и… Я боялся, что не смогу выиграть конкурс и не получу денежный приз. Я думал, что разберусь со всем в одиночку, но… я, блять, облажался. И гребанное лечение в итоге не приносит результатов, эти твари только вытягивают из больных деньги… — из глаз Тэмина хлынул новый поток слез.

Чонин наблюдал, как они скользили одна за одной по грязной от косметики коже и думал: а что, если все это — всего лишь очередной раунд игры? Что, если эти слезы лживы?

Пожалуй, Тэмин и впрямь являлся хорошим актером, но младший Ли был единственным, кого ему уже было не под силу провести. Но он больше и не пытался. Впервые за все время Тэмин наконец сбросил все свои маски, за которыми с самого детства прятался слабый и беззащитный ребенок, обделенный родительской любовью. Он так отчаянно пытался казаться циником, смотрящим свысока на всех, безразличным к мнению окружающих; его лучшие качества мутировали в монстра, что в следствии поглотил его целиком. Тэмин считал свою человечность слабостью, скрывал ее от чужих глаз, ведь она не помогала ему доказывать свою высокую ценность. Тэмин столь страстно требовал внимания, всеми силами притягивал его к себе, но в итоге остался один.

Одному Богу было известно, сколько еще времени Ли провели в той подсобке, не говоря ни слова, сколько секунд, минут, часов прошло, прежде чем Чонин, пошатываясь, наконец встал на ноги и направился к двери, чтобы избавить себя от мучительного заточения. Его лицо, волосы, одежда — все пришло в непригодный вид, и, увидь его кто-то таким, появилось бы множество вопросов. Костюм, возможно, был полностью испорчен, и младшему Ли в любом случае придется объясняться перед костюмером. Как назло, замок не поддавался, и Чонин понял, почему ту дверь не запирали на ключ.

 — Черт, — выругался он, злобно ударив кулаком в дверь, — Похоже, меня одного все держат за идиота…

 — Прости меня, — Тэмин все так же сидел у стенда, глаза его были уже слишком изведены, чтобы плакать, — Прости.

 — Не думаю, что смогу, — честно ответил младший Ли, продолжая возиться с замком.

 — Я все исправлю, обещаю.

 — Ты сам сказал, что не можешь.

 — Я не могу изменить прошлого, но наше будущее…

 — Контракт на пять лет — вот наше будущее. Ты бессилен. Смирись, Тэмин — и тогда, возможно, наши проблемы на этом закончатся. Пожалуйста, умоляю тебя… — щелчок наконец прозвучал, ключ двинулся в замочной скважине, и Чонин облегченно вздохнул, — Не создавай новых.

 — Знаешь… — вновь раздавшийся сзади голос Тэмина заставил младшего Ли задержаться в дверном проеме, — Я ведь не отрицаю того, что сделал. Я хуже дерьма, и уже поплатился за содеянное, но готов понести еще более строгое наказание. Я расскажу родителям всю правду, если хочешь. Я избавлю нас от обязательств перед Дженкинсом. Я виноват во многом. Но я никогда не принуждал тебя к тому, что было между нами, ты сам этого хотел. Нам обоим нравилось. С другими — не так.

 — Откуда мне знать? — с этими словами дверь скрипнула, и широкая спина вновь скрылась за дверью, оставляя Тэмина один на один с последствиями своих поступков.

* — главный герой южнокорейского фильма 2003 года и одноименной манги «Олдбой», историю которых часто сравнивают с «Графом Монте Кристо». Надпись на картине в камере О Дэсу гласит «Смейся — и весь мир будет смеяться вместе с тобой. Плачь — и ты будешь плакать в одиночестве».