Онлайн чтение книги Смотрящий на демонов Looking at the demons
ГОБАН

Тошнотворный запах становится отчётливее день ото дня, но я до последнего оттягиваю решение избавиться от любимой вещи, которой словно коснулась смерть. Даже когда открываю дверь перед покупателем, на миг застываю – внутри будто потрескиваю, как промёрзшая ветка – но впускаю незнакомца в мой изменившийся мир…

Сначала запах тлена едва угадывается, как тень карманника - невольно улавливаешь краем глаза, но так и не понимаешь, что рядом кто-то был, пока не хватишься пропажи. Затем он начинает щекотать ноздри и казаться уже не призраком, но полноценным жителем дома - занимать пространство, льнуть к стенам, впитываться в одежду. В конце концов, он становится невыносимым и поглощает мои мысли…

Я посматриваю на гостя, который развалившись в кресле напротив, тоже как будто принюхивается. Мужчина оглядывается, трёт массивный нос, пытается даже фыркнуть в пальцы, но вовремя сдерживается и ухмыляется сам себе, словно говоря: вот это я чуть забавную штуку не отмочил. Потом морщится и снова пытливо оглядывает столик для игры в Го, стоящий между нами. Низенький куб на небольших изящных ножках, гобан вырезан цельно из почти уничтоженной породы дерева - торреи орехоносной, а потому невероятно ценен…

Именно он, этот гобан, источает запах смерти и отравляет мою жизнь.

Но, даже желая избавиться от дорогой вещи, я закусываю губы, ведь визитёр – пусть бы и сто раз, по его словам, поклонник игры - наверняка не осознаёт истинной ценности покупки. И дело даже не в вопросе «за что такие деньжищи?», а в пренебрежительном щелчке ногтями по игральной поверхности, в надменном взгляде на меня, как продавца. Он не соображает ничего. Не слышит изумительный резонирующий звук, который издаёт столик, когда на него падают камни, не видит узор из колец редчайшего дерева, не знает, что из одного ствола торреи получается только два подобных гобана. Ему нет дела до того, что дерево сначала должно умереть. И только затем возродиться в подобной цельности, как сжатая, гармоничная вселенная.

Я ёрзаю в кресле, уставившись на свои напряжённые пальцы. Они кажутся мне сухими и длинными, как обломки старых костей. Постоянно приходится мириться с чужим невежеством, держать себя в узде, мысленно переноситься в другие миры, читать мантры и заниматься ещё бог знает какой ерундой, только бы не постучать так же походя собеседнику по лбу. И хотя мои пальцы постепенно сжимаются в кулак и стягивают жёсткую ткань джинсов, я продолжаю слушать нытьё о том, что загибаю слишком высокую цену - хотя не прошу даже трети - а клиент пропитывается вонью, потеет сам и ухмыляется своим якобы остротам. Сейчас, настаивая на своей цене, он словно превращается в чёрный камень и перекрывает путь к отступлению моей группе камней, что хочет выжить. Какое странное чувство бессилия. Когда, казалось бы, игру строят разумные стратегические ходы и обдуманные решения, наполненные мудростью, какие-то невежды вдруг утирают нос профессионалам. Нет, ну право, думать о справедливости, когда связаны руки, - разве есть смысл?

Я смотрю на цельность гобана, на его совершенность: ничего не выбивается из его ритма, из его формы, тогда как мои мысли обращаются в хаос и двигают кости в теле, будто поднимают тектонические плиты и разваливают меня на части.

Получая награды и титулы, понимая о стратегии и захвате территорий на гобане, я не могу отстоять собственную территорию? Это запах делает меня бессильным. Запах мертвого дерева отравляет мне кровь, шумит в голове смутной тревогой, желанием схватить собеседника за шкирку и долбить его о столик, пока голова не размозжится в лепёшку.

Клиент напротив продолжает отстаивать свои жалкие копейки, а я не понимаю, почему не могу отдать ему хоть даром? Слишком несправедливо к этой бесценной, красивой вещи, на которой я играл бесконечные партии сам с собой и со своими детьми. Я помню их сосредоточенные взгляды, высунутые языки. У малышей такой гибкий ум, такая невероятная интуиция… И я учил их, как быть не бешеным полководцем, уничтожающим свои армии ради трона, но мудрым правителем, который договаривается с противником о территории. Не нападай, не огрызайся, не вступай в конфликты, будь спокоен, будь благоразумен и мудр. Совершенство монолитности древнего гобана, его незыблемость, гармония. Ничего не должно лежать на столе кроме камней.

Мужчина сипло выдыхает, пыхтит и бросает на гобан шарф, стянутый с взмокшей шеи.

Щека, в которую дети целовали меня после игры, зудит и ноет с того момента, как стол начал гнить и источать мертвецкий запах. Я невольно трогаю её, как рану, боясь показать, что меня тревожит. Сейчас раздражение на коже становится сильнее - я протягиваю руку к лицу, сильно надавливаю и массирую.

Мужик напротив разглагольствует о комбинациях, о том, как можно захватывать группы камней и каждый раз повторяет слово «атару», словно от этого становится профессионалом.

Я ощупываю лицо до тех пор, пока не обнаруживаю на щеке твёрдые линии, словно под кожу продеты тонкие прямые палочки. Они пересекаются крест-накрест, как разлинованная доска для игры. Звуки чужого агрессивного голоса отдаляются, гостиная разъезжается в стороны на многие километры, оставляя меня в одиночестве. Гобан становится частью меня, как этот запах, что исходит от него. Я сам обращаюсь в мёртвое дерево, что утопает корнями где-то под досками пола, там в подвале, где темно и холодно, где земля сочится влагой. Там я раскидываю свои мёртвые корни и прорастаю. Там, в темноте, я шепчу себе, что таковы правила, что надо быть сдержанным.

Таковы правила боя, неспешного сражения на гобане…

Я следую этим правилам, мысленно ставлю камни на пересечения линий, но руки-обломанные ветви продавливают поверхность игральной доски, сеть из клеток ползёт по коже вверх, до локтей, захватывает и сплетается с моими венами, образует симметричный узор решётки внутри меня. Жёсткие прутья врастают глубже в лицо, превращаются в клетку и в прочную сеть, в которых бьётся моя ярость. Я оседаю, прижимаюсь к полу, тону в тошнотворном запахе тлена, кисти рук скрючиваются, превращаются в ножки гобана…

Покрасневший, вытаращившийся мужик тычет в меня пальцами, что-то кричит, вызывая спазмы в моих мышцах, горящих, словно ошпаренных синильной кислотой.

Сквозь зубы я сиплю, чтобы он убирался к чертям, если не хочет, чтобы я разбил ему жирный нос, не вдавил так глубоко, чтобы он дышал только в собственный затылок, изнутри. Ярость клокочет внутри меня бешеным зверем, но гобан не даёт ей вырваться, раздирает кожу стальными лезвиями линий, которые на его поверхности прорезали катаной.

Толстый урод, забывая шарф, неуклюже вытаскивает тело из кресла, несёт его, трясясь и колыхаясь, до дверей. Наверное, оглядывается, но я смотрю в пол, сжимаю пальцы, упираюсь кровоточащим лицом во внутреннюю клеть.

Хлопок двери говорит о том, что недоносок сбежал - и я падаю на пол, вспотевший и измученный. Каждый нерв бьёт по коже изнутри, как плеть с крючками, поддевает на остриё, тянет за собой. Из глотки вырывается крик, и я понимаю, что выигрываю… только слишком поздно. Я выигрываю этот бой, но я уже проиграл войну. Потому что мой гнев – это чёрные камни, которые окружили меня и мою семью. И если вся группа становится мёртвой, то никто не может вырваться… Таковы правила. По щекам моим, изодранным волокнами вросшего в меня дерева, течёт кровь. Я провожу ладонью по лицу и вижу слёзы. Гобан побеждает меня сейчас, но позволяет вспомнить…

Я скулю и неуклюжими движениями отпихиваю в сторону столик. Поднимаю ковёр дрожащими, онемевшими пальцами. Под ковром – дверь в необустроенный подвал, в который я даже не успел провести свет, но тусклого свечения люстр под потолком гостиной достаточно, чтобы увидеть…

Под досками лежат мои жена и дети. Теперь их лица, как камни. Белые гладкие камни. Все они ссыпались с доски, когда я впервые проиграл сопернику ниже моего уровня и не смог вынести сочувствующих взглядов. Тогда я забыл, что мне необходимо сдерживать себя, контролировать свою ярость, забыл о мире тихой стабильности, что семья дарила мне, и я захотел обратно в свой мир, где мне не приходилось ни с чем мириться… Захотел отпустить свою ярость, мою смертельную болезнь души.

Я медленно опускаюсь в смрадную яму. Ложусь рядом с женой и детьми и обнимаю их. Здесь я снова обретаю утерянную целостность. Вы – тот совершенный гобан, безупречный мир, уничтоженный моим хаосом. Я не убегаю, остаюсь здесь. Ведь теперь - только моя смерть доказывает вашу победу.