Онлайн чтение книги Неоцен настоящий. Десять миллионов лет спустя The true Neocene. Ten million years later
Глава 8. Горные просторы Гибралтар и Беринговые горы.

Система образования царской России исключала низшие сословия, то есть народ, из карьерной линии в экономике и финансах, науке и технике, и уж тем более из системы подготовки административных, военных и военно-технических кадров. После революции из почти двухмиллионного дворянского сословия выехало за рубеж менее ста тысяч человек. Все остальные, если они формально принимали новую власть, спокойно осталисьна своих местах и разрушали страну, доводя до маразма любые начинания.

Купцов А. Г. Миф о красном терроре.

Горы, могучие и раскалённые в юности, но прекрасные и животворные в зрелости. Что может быть красивее? Не считая просторов морей, конечно, и бескрайних седых степей. Правильно, если скажете: ничего.

В неоцене это древнее правило не нарушилось и лишь подтвердилось вновь, в разных концах света. Появились новые горные хребты, на месте проливов бывших тропических и северных морей, что очень важно для климата и

распределения морских течений. При неоценовом ледниковье, ставшем сильнее, чем когда-либо в истории, кроме эпохи «земли-снежка», сам климат изменил морские течения и распределение жизни в воде больше, чем все новые горы вместе взятые.

Но это вовсе не значит, что новые горы мало вложили в новый мир по климату и разнообразию форм жизни. Скорее, наоборот.

Не стало, раз и навсегда, Берингова пролива и Гибралтарского пролива, Мадагаскар и Малая Африка столкнулись между собой, образовав единый массив твёрдой земли. На месте бывших проливов вначале была

тектоническая катастрофа, смертоносный вулканизм процветает там и по сей день, как в Андах. Закрытие Берингова пролива сделало Северный Ледовитый океан на треть меньше, чем он был, заставив его воды под не

тающим круглый год льдом течь одним огромным дуговым течением. Впрочем, ледники в мире неоцена идут в северном полушарии до широты Краснодара и Тамани, а на юге, до широт Новой Зеландии. Тропического климата, столь любимого многими «реконструкторами» будущего, нет и уже не будет с учётом возрастающей тенденции к усилению ледниковых особенностей климата с самого плиоцена, то есть, за последние 5 миллионов лет.

Что же это означает для неоценовых просторов и их суровых — иные там попросту не выживут — обитателей? Смерть тропических болезней раз и навсегда! Точка в этой древней истории, наконец-то, поставлена. Как и на кораллах, мелких болотах. Вновь появятся около ледников тундростепи, а тундра исчезнет совсем. Но сам климат, условия, погубят всё, что не сможет при них обитать. И горы в плане разнообразия выживающих в суровых условиях видов — тому прекрасный пример.

Гибралтарский хребет, овеваемый солёной влагой от обоих океанов, — Индийским через Единое Море и

Атлантическим — стал по причине влажности воплощение рая для солёных и ежевичных деревьев, которые здесь вытеснили даже обычные для гор терновые кустарниковые чащи. Новая, чуть меньшая ростом, чем на равнине,

версия ежевичного дерева, с более густой кроной и крепкими корнями ежевика цепкая (Rubus tenax), покрыла собой все плодородные участки почв в новых горах. Её всесильные на фоне всех растений неоцена корни захватывают всю почву, мгновенно прорастая цельной сетью на выбранном участке. Также она мобилизовала ресурс прежней ежевики — способность размножаться зрелыми побегами. Ни одно крупное растение в истории не умеет этого так хорошо, как этот горный пионер. Его эволюции способствовала вулканическая активность, а, следовательно, обилие пепла. плодородного вулканического пепла. А влажность климата в этих местах, что есть единственная слабость ежевики, дало бывшему участнику лесной жизни на равнинах не медлить и мгновенно освоить новую среду обитания.

Плоды горной ежевики стали чуть крупнее и жёстче, что позволяет животным переносить их далеко-далеко, птицам — тоже. Это помогает вездесущему кустарнику заселять новые территории. В частности, северо-запад Единого Моря и все скалы около них, где есть почва, уже во власти нового жильца. Как и бывшие Альпы и места с возвышенностями. Единственное, что не даёт внуку лесного потомка ежевики вытеснить отца, это чуть меньший рост и нехватка животных-симбиотов. Рост не даёт прижиться на равнине — более высокие кроны ежевичных равнинных деревьев — 4,5 метра вместе 3-3,5 у горного потомка решают, кому именно достанется солнечный свет. А общественные белки не любят горы в той степени, что равнины, и в горах растение под большим давлением. Но оптимальный климат позволяет горной ежевике процветать, в Гибралтарских горах, в частности. В отличие от Берингова хребта, где климат куда суше и холоднее, и там терновые деревья с сушильной травой доминируют.

Лишь на относительно каменистых частях гор ещё более-менее активно растёт серая и куда более цепкая, чем на степных просторах, горная версия сушильной травы, серая сушильная трава (Elytrigia repens griseo), и колючий, с ядовитой смолой на основаниях чуть редуцированных длинных тонких шипов терн горный Он тоже ниже, чем в равнинных лесах — 2-3 метра до начала кроны и весь в колючках без «ствола» против 3-4 у равнинной версии. Но шипы и яд — необходимость защиты против опасного обитателя гор. Архарного мауса (Mаus argali). Поедателя любой растительности неоцена. Это существо, размером с крупного волка, но с тёмно-серым мехом, густым и тёплым, как у архара из ушедшего в небытие голоцена, самая настоящая опасность для терна и ежевики вместе взятых. Мощные широкие лапы не боятся колючек и неровностей, а ещё он развил адаптации, позволяющие ему есть любую растительность неоцена. Широкая морда мауса с чёрными безжалостными глазами защищена роговыми крепкими пластинами, почти как у панголина голоцена, но нередко зазубренные и гибкие, очень прочные шипы терновых и ежевичных деревьев проткнули ротовую полость даже голоценового жирафа и верблюда.

Как же спасается от подобной участи архаровый маус? Очень просто. Зубы его развились как настоящая «мясорубка» для твёрдых частей растений, и он просто обкусывает все шипы, защищённый от травм морды серыми лицевыми пластинами, а глаза спасены могучим подобием полукруглых надбровных дуг. Чёрный глаз

находится как бы на дне серой грубой кожаной воронки, а при поедании колючих веток закрывается не менее грубыми веками. Это делает его, на первый взгляд, беззащитным перед охотниками, но нет. Архаровый маус имеет слух, равному которого в неоцене есть лишь у бушли и морских маусов. Мозг и уши у маусов модифицированы так, что дают объёмную картину местности, и даже совсем слепой маус не пострадает значительно. Он сможет жить, как если бы видел нормально. Поэтому, когда оглушительный хруст и скрип голосов тысяч маусов слышится на многие километры, за них не стоит тревожиться, сочной зеленью наедятся все.

Впрочем, птицы, мелкие и крупные, и даже маусы помельче — его частое меню, а не закуска, особенно, по холоду, когда флора не так хорошо кормит.

Поэтому-то все горные и окологорные леса полны этих животных. Как и охотников на них, коих ожидаемо немало.

Спросите, кто же охотится на стада таких защищённых стайных животных? Ответ так прост: юркая горная бушля (Maus bushlya mons) и чёрный неоценовый волчий маус (Maus lupus melanus).

Оба перешли из степей, оба пришли за сочным мясом в эти прежде неприветливые места. От равнинных отличаются лишь чёрным мехом и более плотным сложением. И чуть иными повадками. Но бушля почти всегда одиночка, — не считая семейных гнёзд, — и стай не образует. Это не даёт ей атаковать стада, а лишь отставших и слабых животных с краю стада, которых не имеющий аналогов в истории мира по остроте зубы прорезают во всех местах, как бритва — бумагу. Другое дело чёрный волчий маус. Эти разогреваются быстрее бушли, чему помогает

матово-чёрный мех и привычка греться на солнце, и горная бушля часто ест остатки их обедов, вместе с ягодами на кустах, где обитает. Так и можно легко распознать убежище как равнинных, так и горных подвидов: на кустах точечно нет ягод, а сами кусты выгрызены, чтобы около норы была как бы угловатая арка. Это — метка для конкурентов, ибо ароматическая метка выдаст хищника добыче с головой и посему не применяется. У волчьих маусов меткой служит тоже не собственный запах, а отгрызенные по периметру вокруг семейных гнёзд, построенных рядом друг с другом для данной стаи, пни и ветви защищаемого маусами и потому процветающего по всему миру ароматического терновника (Prunus spinosa olentia), который ядовитой смолой отпугивает всех, кроме крупных птиц и насекомых-опылителей из вольно чувствующего себя в неоцене семейства жужелиц. Кантарофилия часта в суровом климате, ведь жуки — живучие насекомые!

Если хищный маус прогрызёт пенёк слишком сильно, то слабое отравление даст ему слабый наркотический эффект, и охотник будет просто валяться рядом, чем воспользуется наглый зеркальный грифовый воробей (Aegypiina passer speculatam). Он тоже пришёл, точнее, прилетел с равнин во все горы мира, и в процессе эволюции побелел, чтобы на фоне ослепительного Солнца не выделяться при охоте. Зеркальный грифовый

воробей, самая крупная птица всего неоцена, с размахом крыльев в три с половиной метра и нередко больше, уже махнул своей самке краем правого крыла с ультрафиолетовыми узорами. Поняв типовой для охоты жест, она резко закричала и стала слепить наземных животных отражающими перьями, чем изрядно насторожила архаровых маусов. Поняв, что опасность в лице птиц и чёрных охотников уже совсем рядом, они поспешили в известные места леса, а не прямо в заросли, где можно застрять и погибнуть. Но тут сработал старинный приём «загонщик и запугивающий». Так самец, вдвое больше самки по массе и со спрятанными отражающими зеркальными поверхностями на клюве и нижних перьях со спиной, почти совсем невидимым для всех окружающих ринулся на бегущего по горному уступу последним молодого мауса и вмиг ударил в спину могучими когтистыми лапами. Его клюв, ничуть не похожий на клюв аналога по этой нише, голоценового грифа, и напоминающий воробьиный, но больше и с зазубринами внутри, пробил череп зверя прямо у самого основания.

Да и сам грифовый воробей не похож на грифа ничем, кроме размера: шея не такая длинная, голова очень крепкая и не лысая, а усиленные кости черепа делают её таранным орудием в поединках и на охоте, причём, больше, в последнем.В поединках самцы меряются оглушительными сложными трелями и роскошнейшим белым оперением с ультрафиолетовыми узорами и отражающими перьями на теле. Чем сложнее песня и узор, чем ярче и зеркальнее перья, тем выше статус птицы, ибо они все тоже живут стаями и всеядны, но с уклоном в охоту. Это помогло им занять нишу и хищников, и падальщиков, так что они — эквивалент голоценового орла и грифа одновременно. Два в одном, так сказать. Как и высокий интеллект воробьинообразного. Такая голова может легко пробить крепкую шкуру средних размеров мауса и даже мелкие кости, как позвонки и их сочленения. Зеркальные перья помогают не только в иерархии, но и чуть слепят добычу, что помогает легче её поймать. Перья, крепкие, как гибкий пластик, в этом грифовому воробью помогают, равно как и всем хищным потомкам воробья: они делают ставку на внезапный и очень сильный удар, так что им таки необходимо быть сбитыми крепче, чем летающим хищникам прошлого. Это делает их чуть тяжелее, но опаснее в бою.

Убедившись, что архаровый маус мёртв, самец разорвал спину серого зверя, и грациозная на фоне самца самка прилетела, видя всё это с высоты в целый километр. Её работа помогла самцу поймать дичь, потому треть туши честно по массе двоих едоков досталась ей. Чтобы не было конкурентов, оба ждали, чтобы волчьи маусы ушли с неустойчивой позиции и увлеклись иной добычей, а свой завтрак загнали на горный уступ, откуда его легко было бить насмерть. Наевшись, они улетели, оставив кости и падаль одной незадачливой по причине охоты стайных чёрных охотников горной бушле.

К слову, в девять утра стая волчьих маусов загнала в терновый лес троих архаровых родичей по периоду, заставив их на скользких скалах не рассчитать расстояние и упасть в заросли древесной тернии, а потом не давали им подняться. Мощные зубы и острые, как у голоценовых медведей, когти рвали брюхо всех троих. Кровь лилась густыми потоками, и поверженных ели живьём, почти не обращая внимания на оборонительные удары. Зря, надо сказать, ведь удар широкой лапы старого «архара» убил вожака охотников на месте, просто раскроив ему череп.

Остальные особенно не опечалились и присоединили его труп к своему меню.

Жена, увидев смерть мужа, вовсю яростно заскрипела на них и искусала четырёх незадачливых едоков. Она убила двоих из них, но её положение в стае быстро становилось критическим из-за отсутствия самца-мужа, и после дежурных криков она вмиг убежала. И вовремя, так как любопытный до таких дел молодняк в числе двух пар уже вознамерился убить её в новой битве за главенство в стае из пятидесяти охотников. А другая пара покрепче прочих вскоре после инцидента стала главной, так как до того имела такие амбиции.

Так счастье одного и несчастье поменялись местами. Счастье одного — беда другого.

Это событие счастьем стало это для семьи горных бушлей. Они голодали и теперь рвались возместить это сторицей. Когда все ушли, бушли подобрали за час все лежащие на серой скале останки — это семь килограмм пищи на пять килограмм живой массы каждого падальщика — и доели в семейном гнезде в терновом дереве все остатки мяса и жира. У них теперь будут силы для постройки большого зимнего гнезда из живого тернового дерева и, следовательно, переживания суровой ветренной зимы!

Как и у их собратьев в ещё более суровых ледяных Беринговых горах, где эта драма, история выживания и охоты повторяется много лет подряд. Как и в других горах неоцена.

Беринговы горы известны тем, что сплошь поросли горной версией вытесненного прочими растениями, прямыми потомками иван-чая. Высокими — до пяти метров кустарниковыми деревцами с алыми цветами, урановыми неоценками (Chamaenerion angustifolium neocenum). Это название у них есть благодаря их способности расти, как и иван-чай голоцена, на местах обнажения или близкого залегания к поверхности урановых рук. Тем более, что молодые горы почти что всегда полны подобным элементом. Будучи изначально травянистым растением, он обрёл древовидность, спасаясь от сушильной травы, что спасло его в горах. В холодных горах даже терновые деревья не смогли ему что-то противопоставить, поэтому терновые горные леса, как и ежевичные, в северных горах не растут.

Но в горах есть изменившийся потомок кипреи, ларцовый цветок (Chamaenerion avlarocapsus). Он стал применять в качестве опылителей не насекомых, как его предок, а тоже птиц. Но пошёл в отношениях с ними дальше других урановых неоценок: появился новый вид птиц, алые жала (Passer sanguinus sp.). Размером в три шмеля и в ярко-алом оперении, они похожи на ожившие цветы и пьют нектар ларцового цветка. При этом они гнездятся на нём и яростно охраняют его от всякого желающего полакомиться, даже зрелый архаровый маус и охотящаяся на них бушля побоится лишний раз подходить к этим полукилометровым алым рощам из трёхметровых «кустистых» деревец, которыми стали бывшие обитатели подлеска голоцена.

Алые жала – одни из немногих истинно ядовитых птиц мира. Они собирают обильный яд из нектара и пыльцы растения, прочие части которого ядовиты для всех остальных, а также иногда из молодых листочков ларцового цветка. Поэтому хищников они до выхода на крыло только боятся, взрослая пятидесятиграммовая крикливая особь опасна для всех.

Именно сверхядовитость, превосходящая таковую у аконита благодаря более концентрированной версии его яда, делает ларцовый цветок «королём гор». Но семена ларцового цветка долго растут, прочие неоценки делают это куда быстрее, а сушильные травы и вовсе «душат». Только потому горы все не покрыты ядовитыми рощами, даже запах которые одурманивает. Заблудившееся в таких вот гиблых для большинства местах животное – лакомая закуска для птиц-охранников.

Сам бывший иван-чай изменился биохимически не меньше, чем внешне: яды итак спасают его от большинства маусов, а не имеющие аналогов у других растений белково-эфирные антифризы позволяют ему продолжать расти активно даже при чистом морозе, и лето ему нужно лишь для цветения и плодоношения. Опылитель у него, кстати, тоже поменялся, как и тип цветка по содержанию пыльцы. Как почти все растения неоцена, типовой урановый неоцен стал кантарофилом, и неоценовые жужелицы опыляют его всё лето, питаясь пыльцой и отмершими частями вкупе с другими насекомыми.

Но самое большое изменение претерпел тип фотосинтеза: он стал идти лишь на манер толстянковых, что даёт огромные преимущества в суровой среде. Леса урановых неоценов у обильных из-за ледников ручейков и речушек не столь густы, как у старой доброй ежевики и терна с назойливым боярышником, доминирующих растений лесных равнин холодного неоцена, но куда более живучие в холода и короткую горную жаркую — два месяца — часть года. В огромных тундростепях у ледников и гор эти леса тоже доминируют, конкурируя с

более слабым в этих условиях терном. Местные маусы очень рады обилию семян летом, но спят в утеплённых гнёздах все холодные месяцы года.

В тех чащах живут даже потомки неоценовых общественных белок, чёрно-серые гнездовые белки (семейство Sociosciuroniduaceae). Попав в горы, они выросли до размеров рыси и стали доминирующими видами. Даже волчий маус нередко боится их коллективов, предпочитая при виде выходящих на охоту и сбор вкусностей пар типового вида нового семейства, белки-ларца (Sociosciuronidua larisum), идти охотиться на мелкую живность как можно дальше от них. Но сейчас это не ему помогло, и серо-чёрный крепкий самец-муж кинулся в его сторону и вскоре принёс жене-сборщице тело хищника на обед как дессерт. Мясо ведь — штука нужная и питательная для подготовки к зимней спячке. Но перед десертом планы супругов были чуть иными, и после полутора часов бурной летней страсти они, не разрывая объятий, принялись завтракать. Моногамия стала ключом к выживанию пар и потомства, что делает эти виды доминирующими, а «гаремные» виды просто тихо вымерли, вытесненные более прогрессивными.

В будущем верные друг другу, — как и фотосинтез с древовидностью дали большое преимущество урановым неоценам, — эти качества очень сильно помогут.

Но один вид горной ежевики, ежевика ульевая (Rubus athophilus), обрадовал симбиоз с мелким маусом-горцем (Maus immortalis) черного цвета с белым сигнальным хвостом, размером и весом с крысу голоцена. Маус этот охраняет, как белколисы и общественные белки равнин, ульевую ежевику. Но регенерация маусов привела к результату, который хотят при всём лицемерном отрицании  добиться абсолютно все. Бессмертие, самое настоящее, биологическое. Сам грызун не стареет совсем, ибо износ с лихвой компенсируется полным восстановлением тканей. Тело не успевает стареть, потому зрелые горцы живут во всей Лавразиоафрике. Малая Африка, архипелаги и Южная Америка пока им недоступна.

Заселить все собой и стать крупными одновременно не получилось, лишь первая цель достигнута: крупные животные везде уже появились, а бессмертие пришло маленькими горцам в подарок за горную жизнь лишь за три миллиона лет назад до событий книги. Семи миллионов лет спустя после голоцена, ну, и гибели человеческого вида.

Перенаселения у бессмертных, понятное дело, нет: все птицы и маусы едят маусов-горцев массово, они составляют до половины всего рациона при нехватке крупной добычи.

Но живущие до целого миллиона лет отдельные особи-маусы - не единичный случай, и их опыт часто спасает целые колонии. Часть колоний с обилием долго проживших маусов даже... использует острые прутики для извлечения насекомых орудия труда и огонь для сбора трупов с целью пропитания и прямого отпугивания хищников. Не полноценный разум, конечно же, но как знать, что будет дальше?