Онлайн чтение книги Я там же, где и ты I'm where you are
СЦЕНА 23

-Ja, — Югарт постарался, чтобы его голос звучал как можно более спокойным. —Ja, Tante Leah. Ich werde öfter anrufen. Ich vermisse auch alles. Ja. Und ich werde Mia anrufen. Tschüss... 

Большой палец нажал на «Прекратить вызов» и экран тут же погас.

Югарт еще пару секунд посидел в виноватой позе и, раскинув руки, с легким стоном повалился на кровать. 

Над ним нависал потолок, собранный из зеркальных плиток, подогнанных практически стык в стык. Парень дерзко хмыкнул. Этот отель явно был предназначен для определенного рода утех. Он был в «Лотосе» раньше — с Гленом, но в другом номере без этого безвкусного, раздражающе блестящего своей пошлостью потолка. Хотя…

Югарт прикрыл глаза. Пальцы смяли, стягивая в складки, покрывало, воображение же стиснуло в руках желанное тело. Парень сильно зажмурился, давя в себе разрастающиеся зачатки неприличного желания. О да! Он был бы не прочь увидеть Глена в зеркале потолка, захваченным этой дьявольской мозаичной сеткой. Видеть как партнер, изгибаясь от страстного прихода, скачет на нем. Глен, сильно обхватывающий его ногами, сжимающий до боли его член, на нем, Глен на потолке, Глен в двери шкафа-купе, в его голове, в его сердце, в его душе. Глен везде! Искривляющийся, переливчатый, одурманивающий калейдоскоп отражений его партнера, его любовника, его любимого, его mein Lieber.

Рука сама потянулась к ремню. Звук растягивающийся молнии. Легкий шорох сбирающейся ткани. 

Югарт ласкал себя жестко. Ему не нужна была нежность. Сейчас он даже дрочкой хотел наказать себя за свое поведение, за свой поступок, за то, что сделал в туалете с Гленом. 

Он прикоснулся подушечкой пальца к ранке на губе. Укус уже не саднил, но не исчез. 

Югарт сел.

Возбуждение было сильным. Это было возбуждение здорового взрослого молодого мужчины с высоким либидо. Если бы не психотропные препараты, то наверно австриец проявил бы себя как герой-любовник, этакий мачо-самец, обладатель достаточного послужного списка из любовников и/или любовниц, чтобы обоснованно считать себя гигантом Большого секса — Дон Жуаном, Казановой, Ловеласом.

Выбеленная, словно сахарной пудрой, шея выгнулась; мышцы натянулись, красиво вырисовывая анатомию молодости. 

- Глен, — придушенно вырвалось изо рта, и теплая, густая сперма стала покрывать ладони, медленно стекая по пальцам.

Югарт безжизненно упал. Глубокие вздохи и шумные выдохи наполняли пространство. Парень наслаждался приливной силой оргазма сокрушимо накатившуюся на него, поглотившая его.

Майзер поднял руку к вульгарному потолку. Кожа непристойно блестела от семяизвержения.

- Разве я столь же одержим, как и мой отец? — хрипло вопросил руку Майзер, рассматривая ее со всех сторон. И, помолчав, ответил: - Я хуже своего отца…

Югарт впервые спросил маму, где папа, когда мальчику исполнилось четыре года. Это было спонтанно, ничего не предвещало возникновения вопроса в столь теплый августовский день: лужайка утопала в лучах заходящего солнца, мать и сын сидели под раскидистым каштаном. А скорее сидела мать, а ребенок лежал на ее ногах. Это была самая любимейшая поза Югарта: упереться макушкой в живот, в то место где он провел часть своей жизни, откуда вышел на божий свет, а телом распластаться в ложбинке между ног, в мягких складках пышной юбки, как в гамаке. Он готов был лежать в такой позе часами, не шевеля, прислушиваясь, как совсем рядом, над головой стучит мамино сердце — сердце любящее только его одного.

Внезапно перед самыми глазами мальчика появилась стрекоза - огромная, зеленая, с выпученными золотистыми фасеточными  глазами. Она громко и противно стрекотала, повиснув перед самым лицом.

Югарт зажмурился и непроизвольно вскрикнул, сильнее прижимаясь к маме.

- Не бойся, малыш, — Селаия привычным жестом махнула на стрекозу, словно волшебница, заколдовывающая мерзкое чудовище. — Это всего лишь стрекоза. Она не кусает людей.

- А кого она кусает? — ребенок извернулся и посмотрел в лицо матери.

- Насекомых, — улыбнулась Селаия. — Мух. Жуков. Кого найдет и поймает.

- Жуков? — протянул Югарт и прижался щекой к широкому поясу юбки. — Мам, а она их, поймав, потом ест?

- Да, ест, — согласно кивнула женщина. — Она ест, но и ее едят тоже.

- Птички?

- Правильно. Птички. Птичка-папа ловит стрекоз, пока птичка-мама высиживает в гнездышке яички, — женские руки ласково, слегка играясь, вобрали в свои теплые объятья дитя — колыбель уединения между сыном и матерью. — Чирик-чирик. Я твоя мама-птичка. Чирик-чик-чирик, мой птенчик. Мы в гнездышке.

- Мама, — тихо спроси Югарт, словно сам боялся своего вопроса,  — а где наш папа-птичка? Где мой папа?

Неизвестно от чего, но Югарту вдруг стало неимоверно плохо в объятьях. Руки, эти легкие, ласковые руки в одно мгновение сделались тяжелыми, как гранитные плиты. Они навалились на маленькое тельце, словно заточая его в каменный склеп. 

- Мама? — позвал Югарт и заворочался, стремясь скинуть устрашающую тяжесть.

Селаия встрепенулась, точно очнувшись от глубокого сна, и произнесла ровным тоном:

- Югарт, твой отец умер. Умер еще до твоего рождения, — пальца матери погрузилась в густые алые локоны, ногти достали до кожи и, почувствовав этот барьер, замерли. — Нет у нас папы-птички. Нет, и не будет, — ладонь прошлась  от корней до кончиков волос и вынырнула из красной гривы. — Да и зачем он нам? У тебя есть - я. У меня есть — ты. Разве этого недостаточно?..

- Недостаточно, — Майзер резко встал с кровати и нетвердой походкой направился в ванную. 

Мир странный сам по себе. Мы насильственно попадаем в него, выманенные из уютного утробы — материнского лона, матки. Матки дающая максимальную защищенность: тишь, да гладь, да божья благодать. Мы находились в ней, в бесконечной, безусловной безопасности… и в темноте. Но душа стремиться к свету, ей не нужна темнота. Человек рвется наружу, к свободе, к светилу, к жизни… и к смерти. Мы все свободны благодаря рождению. Из чрева матери мы приходим в мир, заполненный до краев жизнью. И о, ужас! Там есть и тьма. Но не та безобидная тьма, что мы знавали раньше, живя в матке. Новая тьма вселяет страх. Она холодная и одинокая. В этой тьме таятся чудовища, невидимые глазу монстры, неведанные создания, готовые изъесть, отравить, сгнобить полную счастьем и радости светлую жизнь. Но пока есть мать — заботливый хранитель детства — человек вне опасности. Его детство легкое и яркое, согрето и освещено лучами счастья. А если матери нет…

- Это твой отец, — Юивия протянула тринадцатилетнему Югарту фотокарточку. — Его зовут Герд. Герд Солуцкий. 

Любопытство взяло вверх, и подросток осторожно принял фото.

На снимке было изображение двух человек. Маму он узнал сразу. Она мило улыбалась, смотря в объектив, а рядом с ней, собственнически приобняв этого золотоволосого ангела, стоял небритый мужчина с ярко-красной копной волос. Он на целую голову возвышался над госпожой Майзер. 

Югарт невольно провел, расчесывая, рукой по волосам и вопросительно посмотрел на тетю.

 — Он был музыкантом, — кивнула в ответ Юивия, удобнее располагаясь в кресле. — И тебе достались его волосы. Лицом ты пошел больше в Селаию, — она отвела взгляд в сторону, тихо доканчивая фразу: — в Батриса…

- Почему у меня фамилия мамы, а не…

В горле паренька болезненно запершило. Он не знал, как называть этого брутального мужчину в кожаной жилетке на голое тело, с внушительными бицепсами. Папой? Отцом? Этот человек с фотографии был для него чужим, но в то же время самым родным — его биологическим отцом.

- Они не были женаты, — Юивия выпрямилась. — Не успели. Может и к лучшему, — ее голос в конце фраз снова перешел на еле слышимую тональность.

- Не успели? — как попугай повторил Югарт, тоже на удивление тихо, имитируя интонацию тети. — Но почему?

- Он умер, — с потаенной усталостью ответила женщина, выискивая глазами какую-то только ей видимую мишень на полу возле окна. — Передозировка.

В комнате повисла неприятная тишина.

Мальчик, насмотревшись на молчаливую, задумавшуюся тетю, опустил взгляд на снимок. Удивительно, красноволосый мужчина производил впечатление сильной личности, его серьезный взгляд из под густых бровей, ни как не клеился с образами наркоманов, а их Югарт не раз встречал в тех злачных заведениях, у которых околачивался. Тинэйджера притягивали притоны, где пахло табаком и брагой, где опасность таилась везде, если у тебя кишка тонка. Но именно в этих пристанищах криминальных элементов, он мог не чувствовать себя никчемным, потому что те люди, обитавшие там, были в разы дрянней и гаже чем он.

- Ты довольно взрослый, Югарт, и в школе вам, наверно, уже рассказывали о вреде наркотиков. В среде музыкантов, - тут Юивия на немного замолкла, на ее лицо набежала тень. С неприязнью кривя губы, она продолжида: – Рокеров. Людей из такой среды не редки случаи пристрастия к запрещенным препаратам.

Племянник непонимающе уставился на тетю. Госпожа Асберг как будто прочла немые вопросы паренька и сказала:

- Они встретились до того как Герд вступил в «Пранты». Твои родители учились на одном курсе в Сарбоне. А потом…

Это потом уже мало интересовало Югарта. Чем помогут ему знания о том, что отец хотел стать музыкантом, прославиться, быть знаменитым? Но он послушно вслушивался в речь тети, тайно досадую за мать, за то, что Селаия, как преданная (нет, не жена), а «муза» пошла за ним в этот «ад» полный «прелестей» черной изнанки жизни рок-групп. Как мама цеплялась за свою любовь, превозмогая усилившуюся агрессию и гневные приступы отца, как все еще надеялась, что Герд одумается и встанет на путь истинный, уйдет с кривой дорожки… Но нет! Пришлось уйти ей, а скорее сбежать от ошалелого любовника, который чуть не удушил ее в наркотическом бреду.

Только попав в родительский дом, Селаия поняла что беременна.

Это было и шоком, и радостью. В ней зарождалась новая жизнь - дитя от любимого – не это ли и есть чудо! Истинное чудо! Ведь она всю жизнь мечтала о семье и детях. И теперь в ней рос ее первенец от любимого, от Герда.

Боль шипастый стрелой пронзило сердце будущей матери. Отец этого ребенка стал чудовищем, неуправляемым садистом. Что дедать?

Сокрыть! Спрятать! Утаить!

Семья беспрекословно приняла решение Селаии: чтобы не решила их любимая сестра, невестка, племянница – никто ее никогда не осудит, они всегда помогут во всем, потому что они целое, они круг, они семья.

«Как хорошо, что этого не видели родители Батриса, - Юивия прикрыла ладонью глаза, стремясь скрыть от племянника свое раздражение. – Им было бы не выносимо видеть то унижение, что перенесла их дочь…»

Рождение Югарта наложила негласную аморальную тень на благородный клан Айсбергов-Майзеров. Но это мало заботило всех. Селаия была счастлива! Она всю себя посветила воспитанию Югарта, растворяясь в сыне, заполняя им свою жизнь, свои мысли, свою израненную душу. И родные, видя ее радость, ее любовь, также радовались, что все сложилось как нельзя лучше.

Майзер подошел к окну и взглянул на вечерний город. Улицы уже потонули во тьме. Фонари мерцали золотом, имитируя звезды.

- Erbärmliche Billigware,  - сухо проговорил Югарт. Он положил руки на талию и тяжко выдохнул, понурив голову: - Такой же, как и я.

Завтра уже понедельник, а он как жалкий трус прятался в этом вульгарном номере, в этой дрянной гостинице от мира целых два дня. Прятался как вор, как разбойник, как беглец от этого большого мира полного жизни, полного радости, тепла и света, и так же полного боли, отчаянья, ненависти и жестокости. И он был тут - в этом красивом мире, в который привела его мать; он был тут - в гребенном мире, в который насильственно водворил его отец.

Югарт еще раз с надрывом вздохнул. Большой палец задел гладкий уголок телефона. Парень умирающе вздохнул еще раз. Только сегодня утром он вставил телефон в сеть для подзарядки, и только включив аппарат, на него высыпалось 24 упреков от пропущенных входящих. И тут же пришли печатные сообщения. Три от родных (Лия, Рохак и Мия) и пять от Глена.

Стало страшно. Страх, который поселился в нем с момента болезни матери, снова завладевал им, беспощадно и всевластно. Страх, что люди, которых он знает и любит, разлюбят его, не примут, отвернуться от него из-за его гнева, его злости. Югарт прекрасно понимал, что когда его накрывали эти волны бешенства, эти порывы крушить все вокруг, людям было опасно находиться рядом с ним. Но в приступах ярости, в глубине тела горела агония. В этих приступах, когда душа, точно сжигалась заживо, он хотел только одного, схватить самого любимого для себя человека и, впившись в него, завладев им физически, сжать в смертельной схватке, слиться с ним воедино, затопить этим человеком свою боль, свое отчаянье, свою слабость.

- Mein Lieber, hasst du mich jetzt?

Руки сами собой без команды хозяина вытащили смартфон и набрали номер дяди Орафа. Только ему Югарт смог доверить свою трагедию. Он знал - дядя не будет задавать лишних вопросов, не допытается до настоящей причины, а примет то оправдание, что скажет Югарт; он уже знает кто такой Глен и как он дорог племяннику. Было бы здорово, если он смог бы найти слова для Глена, объяснить русскому, что твориться с его бой-френдом, откуда в Югарте растут все эти спонтанные импульсы. И может тогда любимый поймет,  а главное – примет его с этой отвратительной темной стороной, будет с ним рядом в радости и горе, в бедности и богатстве, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их.

Но Ораф не знал контакта Зорина, не мог ему все объяснить. А Югарт постеснялся попросить об такой жалкой просьбе родственника.

- Завтра я сам поговорю с ним, - твердо сказал сам себе Майзер, отключая созвон с дядей. – Надеюсь, он выслушает меня.