Онлайн чтение книги Наследие Триглава: звездные странники
Глава 2. Божественный кудесник

Седовласый Вольг возвращался из похода. Непроглядно серое небо вот уже пятый день преследовало его, время от времени щедро проливаясь холодным осенним дождем. Кряжистый конь – давний боевой товарищ ратного Волхва – шлепал копытами по расхлябанной дороге, фыркал и мотал могучей головой. Лес стоял лысым и набрякшим, изредка сбрасывая с ветвей водопады капель. 

Через три дня должен был показаться город, в котором Вольг собирался навестить старинного приятеля – Волхва Зворыгу. С последним ратник не виделся без малого восемь лет. Ведовской побратим всегда был искусен во врачевании, поэтому без труда сумеет успокоить боевые раны доблестного Вольга. Ох, и досталось ему минувшей весной! Думал, все, к Калиновому Мосту (ссылка_1) путь-дорожка, даже небесные чертоги перед взором закружились. Но не прибрали Боги-Предки, рассудили, что внук еще главного в жизни не свершил, значит и Смерти пока недостоин. Придя в себя, вояка еще долго отлеживался – все лето и пол осени – ослаб настолько, что даже колдовать не мог. Вот и сейчас Правь и Навь (ссылка_2) размывались перед Вольгом, не позволяя вольно распоряжаться Триглавом.

Не впервой Волхву доводилось быть при княжеской дружине – стоял стоймя супротив врагов не хуже чубатых молодцев! Тем более, как же это так – в бой, да без колдуна? Кто будет отводить глаза неприятелю? Кто нашлет дурные ведения на чужаков и их лошадей? Нет, без кудесников в сражении никак! Правда, от того, что Боги запрещали чинить смертельное зло даже кровным врагам, много храбрых Волхвов полегло на бранных полях, ничуть не меньше ярых воинов. Но никто не роптал на Предков – на одного умершего защитника с десяток живых семей приходится. Когда за спиной Род, Смерть не страшна!

Все сродники Вольга с незапамятного колена урождались колдунами. Ни одного пустоцвета! Мужчины зачастую уходили в дружину, и до седых волос служили Отечеству. Женщины же разлетались птицами по необъятной Руси, селясь рядом с добрыми людьми, в подмогу им и местным Головам. Мало какая Ведьма решалась стать поляницей, вскочить на коня и помчаться на битву с врагом – не бабское это дело мечом размахивать, если только омуженкой не довелось родиться. 

Так жили не только в роду ратного Вольга: каждый кудесник, кому не было предсказано особой доли, обязан был блюсти устои во славу Богов-Предков. А как же иначе можно удержать порядок, ежели не своими силами? Ведунов в народе уважали. Они были и знахарями, и погодниками, и смотрителями лесных-полевых хозяйств – эдакими заступниками, кого и зверь послушается, и лихой человек испугается. Надо было, по разумному лес-поле огнем очищали; в другой раз – рощи и поляны разноцветами засаживали; если ненастье налетело – стороной отводили. И не было на Руси хоть какой-нибудь захудалой деревни, которую не блюли Ведьмы или Волхвы.

К слову о доле. Так сложилось, что Вольгу как раз-таки и был уготован тот самый особый рок – ему предрекали отыскать божественного кудесника – ребёнка с редкостным даром! Считалось, что сами Предки поцеловали таких детей в лоб и отправили на Землю творить чудеса. Конечно же потомственные Ведьмы и Волхвы тоже были не лыком шиты, ведь, в отличие от звездных странников, обучались великому искусству с молодых ногтей. Чудо-детям же приходилось самостоятельно постигать колдовское естество, потому как урождались они не в ведовских семьях, и, перво-наперво, требовалось преодолеть родительские запреты и косые взгляды завистников. Маленькие ведуны значительно опережали свое время. Порой им открывались столь удивительные знания, что взрослым колдунам самим в пору было у них поучиться.

По давнишнему сговору вече тем кудесникам, кто умеет разглядеть в ребятне божественный поцелуй, строжайше запрещалось иметь собственную семью. Ведуны были обязаны забирать звездных странников в ученичество и полностью вкладываться в них, не растрачивая ни семени, ни чрева на собственных детей. 

В ожидании божественного кудесника Вольг прожил тридцать лет, а потом, наперекор родительскому запрету, отправился в свой первый боевой поход. Волхв рассудил, что предсказание, если Боги позволят, исполнится вне зависимости от избранного им жизненного пути. Так чего зря на печи отсиживаться? Лучше уж Руси-Матушке послужить, попотчевать врагов вдоволь, чтоб ратный пир надолго запомнили! Да и перед самими Предками стыдно не будет – коли с божественным странником не выйдет, так уж Род точно не осудит.

Под шаг коня Волхв начал дремать. Через несколько часов стоило подыскать место для ночлега. Поговаривали, что в местных лесах с недавнего времени лихоимничали разбойники, и до того хитроумными они оказались, что здешний Сотенник со своими молодцами никак не мог их изловить. Нападали бандиты трусливо, ночью и только на одиноких путников или же на семейные телеги. Днем грабить боялись, потому как наемные охранники, завсегда сопровождающие богатые обозы, могли прийти на выручку пострадавшим и вздернуть обидчиков на первом же дереве. Были те разговоры пустыми, или же нет, проверять не хотелось – в теперешнем состоянии ратник был слишком легкой добычей, – от того приходилось ему днями спать, доверяясь чуткому слуху коня, а ночью, наоборот, бодрствовать. 

Не успел Вольг как следует провалиться в дрему, как, вдруг, верный Бурун принялся фыркать пуще прежнего. На этот раз его беспокоила не сырость. Воин стряхнул с себя сон. Не открывая глаз, он огляделся кругом через Правь, даже посмотрел на лес глазами пролетающей мимо птицы. Чужаков поблизости не было. Кудесник потрепал коня по гриве:

- Ну, что ты? Пусто же кругом.

Но Бурун в ответ снова обеспокоено фыркнул. Рассудив, что боевой друг не ошибается и ему доверия гораздо больше, чем собственным глазам, ведун напрягся, кинул Нави щепотку своей силы. Требовалось подманить местных лешичей и выспросить у них, не стряслось ли чего поблизости. Волхв стал вглядываться в зеленоватое марево иномирья. Как ни странно, желающих отведать подачки не нашлось. Вольг нахмурился. Быть того не могло, чтобы навьи отказались от дармовщины, тем более что в лесах, не смотря на осеннюю пору, еще никто не улегся зимовать, а народ по угодьям уже не ходил – значит, духи голодали. А коли так, выходит, что где-то поблизости «корм» был гораздо вкуснее убогой милостыни раненого Волхва.

Вольг стал припоминать, нет ли где на его пути людских домов. Без нужды он никогда не захаживал в незнакомые села, мало ли какие нравы там царят. Тем более что чернецы с юга вовсю обращали народ в свое новое учение, исступленно презирающее крамолу (ссылка_3). И надо сказать удивительно ловко это у них выходило, хотя их вера и отвергала всех других Богов, кроме некоего Господина. По мнению самого Вольга такая придумка не могла прожить долго: как так, если Предки не верили в полуденного Бога значит, они гиблые? Ну, смешно же! Южане пусть сами с жиру (ссылку_4) бесятся – они всегда одобряли рабство. На Севере же служителям Бога-Господина не сыскать сторонников, там люд крепко за заповеди Богов-Предков держится. Им чужого разума не надобно – своего предостаточно. 

Правда, был слух, что и в Новгороде, и в Киеве якобы уже давно молельные избы с крестами на крышах стоят, и черноризцы вовсю склоняют народ идти на свои службы. Но ратный Волхв своими глазами этого не видел, да и не любопытно ему было, чем в богатых городах себя люди тешат. Ну, повесят дурни на шеи чеканные железки, ну попоют годик-другой песни на чужом языке, дальше-то чего? Все равно одинаково закончится: на капищах, в разговорах с Предками и в мольбах о прощении.  Лишь бы по глупости святилища громить не удумали, и Рода своего стыдиться не стали, а так – набесятся, и успокоятся.

Бурун тряхнул головой и остановился. Конь был взволнован. Чего только он не повидал за жизнь, казалось, не боялся уже ничего, а тут, на тебе, испугался! Ведун спешился.

- Смертью пахнет? – Догадался он и погладил Буруна по морде. – Да, брат, это тебе не вражья кровь. От родной – все жилки трясутся.

Конь положил голову на плечо боевому другу, притих. Если где-то невинная кровь пролилась, тогда и с навьими дело разъясняется – пошли всем скопом лакомиться горем и встречать неприкаянных.

- Если я поведу, пойдешь? – Спросил Вольг и взял верного коня под уздцы. С секунду Бурун, казалось, раздумывал, затем все же пошел за кудесником.

***

Вскоре повеяло гарью. Влажный воздух впитал едкий запах, и даже осенний холод не спасал от него. Не больше двух дней с поджога прошло: принесенная ветром в лес сажа еще не успела размыться дождями и свисала с голых веток черными сосульками. Ох, и скверно! Если это разбойнички погостевали, живых навряд ли оставили. Все равно – надо сходить проверить, хотя бы для того, чтобы дружинникам в городе о беде рассказать.

Совсем недавно деревня была крепкой, обильной и сытой. Хозяйничали здесь люди ухватистые и ловкие. По всему, местный Голова почитал житейский порядок, и не давал никому спуску. О прошлом благополучие можно было судить по уцелевшей краске на домах: к осени любой цвет становился блеклым, выгорая за весну и лето, здесь же тона смотрелись, словно только намазанные. На зиму обычно ничего не размалёвывали – мороз все одно краску пожрет, так чего добро переводить? А тут сквозь черноту пепла на крышах виднелись ярко-красные головки коников.

Бурун остался дожидаться воина за околицей. Волхв же переходил от дома к дому, надеясь углядеть выживших. Черные, обвалившиеся остовы, рыскающие по улицам навьи и страшная тишина погибшей деревни. Кулаки сжались сами собой. Ох, залетные! Были бы целы колдовские силы, устроил бы Вольг охоту на шакалов! За каждую уморенную душу с добавкой бы отсыпал. Даже Предки благое возмездие одобрили бы.

От долгого пребывания в Нави боевые раны отозвались тупой болью. Бесы бы побрали эту немочь! Вольг только собрался шагнуть обратно в Явь, как вдруг заметил слабое свечение под очередным завалом. Ведун подошел поближе, и вместо Яви перешел в Правь. Ребенок! Под землей был ребенок, он-то и источал тот свет.

«Неужто, звездный странник?» – Сердце храброго кудесника ёкнуло. – «Нашел! Слава вам Предки, непостижимы ваши промыслы!»

Ворот и оголовок сложились над колодцем куполом, не пропустив внутрь шахты угар. Уже начало темнеть, когда Вольг сумел раскатить жирные от гари бревна. Мальчик, лет пяти, намертво вцепившись руками и ногами в веревку, висел почти под самым навалом. Ребенок был бос, в одной худенькой рубашонке. Выродки! Ночью напали! Видать, родители, спасая сына, выдернули его сонного из кровати и наскоро запихнули в колодец, в чем был. 

Вольг подтянул веревку наверх. Эге! Мальчонка так старался удержаться и не упасть в ледяную воду, что пряди пеньки впились до крови в детские руки и ноги, накрепко присохнув к коже.

- Ну, всё, всё. – Вольг неуклюже пытался разжать одеревеневшие пальчики. 

Просто чудом ребенок не простудился в каменном колодце. Наверное, пожарище достаточно протопило шахту, позволив дитю продержаться до подмоги. Ежели Предки спасли, да ратного Волхва к нужному сроку излечили и сюда привели, значит, будет из мальчишки толк, станет божественный кудесник учеником Вольга, как и было предсказано!

Волхв омыл ребенку раны, стер с осунувшегося личика грязь, переодел в свою походную чистую рубаху, для тепла обернул погорельца в дорожный плащ. Ни о каком целительстве и речи быть не могло, Вольг настолько уморился, разгребая завал, что сам с удовольствием закутался бы во что-нибудь теплое, лучше бы в добрую шерстяную накидку матери, как делал в детстве, и уснул бы. Только теперь ведун не имел права даже думать о сне, нужно было как можно быстрее поспеть к другу Зворыге. И дело было уже не в стонущих ранах самого ратного кудесника – за все время, пока Волхв вызволял и заботился о мальчике, тот не проронил ни звука! Более того, вел себя, как безвольная кукла. Страх настолько сковал несчастного, что отбил всякое желание бороться за жизнь. 

Вольг взял ребенка на руки и пошел прочь из мертвой деревни. Еще в самом начале, когда колдун только вошел сюда, он хотел отправиться к капищу, поругаться с Предками, как допустили эдакое бесчинство, теперь же напрочь забыл о ссоре, лишь бы только не опоздать к Зворыге.

Внезапно ратник остановился. Совсем близко кто-то пел! Слабо, уморено, но от всего сердца. Волхв в несколько прыжков добежал до завалившегося, но не горелого сарая.

- Подожди-ка, малец, – он поставил божественного кудесника на колоду, чтоб ноги о землю не студил.

Ведун обошел сарай, за ним обнаружилась уцелевшая клеть, подпертая толстым бревном. Ратник отбросил подпорку и открыл дверь.

Забившись в угол, на него глядел перепуганный старик. Он больше не пел, а просто беззвучно шевелил губами.

«Молится», – решил Вольг. Старец был черноризцем. 

- Не бойся, крестовый служитель. Я – рус, с войны иду. Не бандит, вреда не причиню.

Монах недоверчиво сощурился. Но колдуну было безразлично верит ему чернец, или нет, поэтому сказал, что думал:

- Поступай, как знаешь. Дверь открыта – ты волен. – И пошел обратно к мальчишке.

***

Бурун ждал Вольга, пританцовывая от нетерпения. Зверя почуял. «Лакомства» в деревни оставалось еще вдоволь – не всех мертвецов успели пожрать, – но живой, полнокровный конь, был намного вкуснее двухдневной тухлятины. Собирать и палить погребальный костер Вольг был не в силах, поэтому помолился как следует перед уходом, посадил Молчуна, так он прозвал мальчонку, в седло и повел Буруна под уздцы прочь от гиблой деревни. Но далеко уйти не получилось. Их догнал чернец. Старик путался в своих одеяниях, изрядно подранных и грязных.

- Добрый человек, – окликнул он Вольга. – Не серчай. Не признал в тебе своего освободителя, думал, душегубы вернулись довершить начатое. Скуден разум раба Божьего. Но милостив Он.

- Тебе, отче, есть куда идти? – Спросил Волхв. Связываться с монахом не хотелось. Вольгу доводилось разговаривать с крестовыми служителями: как и любое молодое учение, новобожие отличалась горячностью ее последователей и проповедников. 

- Я сирота, – ответил святец. Он набожно зажал в кулак нательный крест и перекрестился. – Со мной только Господь.

- Почему тебя пощадили? – Было очевидно, что злодеи нарочно заперли черноризца, оставив его на волю Богам.

- Дык, – улыбнулся старик, – разбойники одной со мной веры были. Вот и заперли, чтоб молитвой спасение не только души, но и тела испросил у Господа нашего и Сына Его.

Не очень-то кудесник поверил такому объяснению: каким бы новым крестовое учение не было, но покон для всех един: своего не тронь, если не выродок! А монах был чист в помыслах – Волхв успел подглядеть за ним через Триглав.

Чернец догадался, что Вольг ему не поверил, он пожевал морщинистые губы и начал рассказ:

- Понимаешь, доблестный муж, я пришел сюда два лета назад. Люди приняли меня, хоть я и чужак да со своим уставом. Накормили, дали кров, даже пошили новый наряд.

Пока старик рассказывал, их скромный обоз сам собой продолжил путь, уходя все дальше и дальше от пепелища. Уже сделалось темно, дороги видно почти не было. Вольг полностью доверился чутью Буруна – лучше уж идти всю ночь, чем оставаться у пожарища. Молчун затих, пригревшись под плащом. Видно, малец, пока на веревке висел, так и не сомкнул глаза, боялся обрушится в воду. Теперь же, убаюканный спокойным шагом коня, он наконец смог заснуть.

- Досаждать жителям проповедями о Господе Боге, – чернец перекрестился, – я не стал, хотя, не скрою, в молодости разъезжал по городам с наставлениями. Народ меня заслушивался! – Гордо изрек он. – Но старость отняла у меня дар красноречия. И тогда я отправился путешествовать. Только ты, друг мой, не подумай, меня старшие братья по вере не оставили, предлагали в Киеве сделаться духовником какого-то молодого ни то боярина, ни то даже князя! Только я не согласился. Что боярину, что князю нужен отважный духовник, который за учеником в поход ратный сможет отправится. А я куда? Только что в баню идти годен, да и то не в сильно протопленную, – старик грустно улыбнулся. – Долго меня Господь водил по Руси необъятной, чего только на своем пути не повидал, каких людей не повстречал. В одной деревне даже камнями раз встретили, до домов дойти не позволили. Видно, кто-то из монахов обидел тех людей, вот они и осерчали. Среди почитателей Господа нашего и Сына Его много дурных ретивцев, как и везде. После их проповедей хорошо хоть камнями только приветили, а то ведь и зарубить могли.

- Так почему тебя, чернец, пощадили? – Настаивал Вольг. 

- После того, как здешние жители меня, старика, всячески обласкали, я решил дерзнуть и попросил еще об одной милости – чтобы мужи для меня крест молебный сколотили. На просьбу никто не обиделся, наоборот, с почтением к убиенному Сыну Господнему отнеслись. А когда время ставить пришло, вышло так: рассудили мы со здешним кудесником, Царство ему Небесное, что Боги между собой не

поссорятся, ежели вместе стоять будут, и поместили крест на капище.

Вольг только подивился мудрости погибшего Волхва. И старик-чернец его удивил – он не был похож на тех настырных хитрецов-монахов, которых воину доводилось прежде встречать. 

Крестовый служитель продолжал:

- Когда разбойники напали, деревня спала. Нарочно душегубы дерьмом измазались, чтоб собаки их не почуяли, – старик прикрыл глаза, усмиряя слезы. – Сначала всех псов порезали, а потом за людей принялись. – Он надолго замолк, только беззвучно шевелил губами. Вновь молился. И только допев свою песню, продолжил рассказ, умышленно пропуская ужасы былой ночи. – Когда лиходеи добрались до моего дома, очень удивились, откуда в «дикой» деревне взялся святец. – Чернец вдруг задумался: – Я давно подметил, еще когда выступал на городских площадях: отчего-то глупые люди всех, кого не понимают, считают дикарями. Сына Господа, когда он учил, тоже высмеивали, – он перекрестился. – Бог не всегда понятно для нас смертных распоряжается своими дарами, в том числе и разумом. Но Ему видней.

- Что былой ночью-то сталось?

- Бандиты предложили пойти с ними, стать их духовным наставником, – чернец поджал губы. – Я обрушился на них хулой. И тут один из мерзавцев рассказал другим про крест на капище. Бог им судья, – старик махнул рукой. – Ругались, что я нечестивец, оскорбившей Господа нашего и Сына Его; что над верой святой надругался. Но убить не решились. Мы бродячие монахи у старших братьев все на перечете, ежели прознают, что черноризца убили, свет злодеям станет не мил. Из-под земли убийц достанут и покарают, даже если те крещеные!

Волхв хмыкнул. Лично он сомневался, что другие крестовые сановники настолько же чисты душой, как и почтенный старец. Вряд ли бы прелаты устроили травлю лесным бандитам из-за одного старого монаха – больно дорогое удовольствие вышло бы. Им вроде как даже выгодно, что душегубы режут и жгут «дикарей». Так что еще спасибо негодяям скажут.

- Этот ребенок из деревни, его отец помогал ставить крест. – Сказал чернец. Вольг тут же отвлекся от своих мыслей, стал вновь слушать разговорчивого старика. – Мальчонку жители недолюбливали, говорили, странный он, мол, Боги-Предки его разумом обделили. Когда другие дети играли во дворе или же старшим помогали, малец выходил за околицу, и давай круги вокруг деревни накручивать. Ох и ругалась мамка, когда весь чумазый, в репье, или же вымокший насквозь домой приходил. Вот и за день до нападения супостатов вернулся весь в грязи – дождем-то тропы размыло. Тут уж мать сыну так всыпала, вся округа слышала! Строго настрого запретила из дома выходить – наказала, как могла. И отец еще оплеух добавил.

«Вот и поплатились, за свою слепоту», – закончил мысленно Вольг. – «Как же это здешний Волхв не догадался, что значат эти «круги»? Крест на капище додумался поставить, а божественного кудесника угадать не смог? Ладно, видеть его не умел, но догадаться-то можно было.»

- А звать-то его как? – Спросил Волхв чернеца. Тот призадумался, но потом помотал головой:

- Не припомню, – признался он. – Как-то не сводил нас с ним Господь. – Но тут вдруг замахал руками: – Нет же, было! Весной этой. Пришел он однажды к капищу, когда я поутру молился Господу нашему и Сыну Его. Долго стоял малец, смотрел на меня, сам в божницу не заходил. Потом, вдруг, выломал обычный пруток прямо у подножья святилища, свернул в обруч и стал ждать, когда я выйду. А утренняя молитва долгая. Но все равно дождался. Встал мне наперекор, говорит, одень, деда, и не снимай. Еще так напористо. – Старик закатал рукав и показал запястье с надетой крученой деревяшкой. – Я уж по старости и забыл. Обидеть юродивого – грех. Вот и надел.

Вольг покрутил ус. Догадывался ли старик, что не крестовая вера бандитов отворотила, и уж тем более не их страх перед высшими сановниками уберег монаха от смерти, а обычный завязанный пруток? Чернец словно догадался о мыслях Волхва, сказал:

- Хоть по вере моей колдовские обереги – бесовство великое, но я рассудил, что блаженное дитя худое дело не удумает, вот и принял подарочек.

- Давно ли ты из крамолы в новое учение перешел? – Спросил Вольг. Очевидно было, что вера в Предков еще сильна в чернеце, да и не так давно новобожие сложилось, чтобы от родителей старик мог его перенять.

- Осудить меня хочешь, что ни к одной вере с должным почтением не отношусь? – Вдруг вскинулся чернец. – Не суди раньше срока. Я Господа Бога обрел, – он по обыкновению перекрестился, – в отрочестве. Меня с другими детьми южане полонили, когда село наше разорили подчистую. Взрослых всех выкосили, а ребятню на рабский рынок повезли, за море. Торговцы еще в пути распределили нас по ценности. Знаешь, что меня ждало? – Старика брезгливо передернуло. – Стать потехой для богатого заморского князька! Пока плыли, я беспрестанно молил Предков, чтоб мне хворь смертельную даровали или же вовсе утопили наш корабль, чем обрекли на бесчестие, но берег становился все ближе и ближе, а спасения не приходило. Боги забыли обо мне, и я проклял Их! – Чернец с вызовом глянул на ратника, но тот никак не отреагировал. – По чистой случайности, когда нас, детей, и еще с дюжину взрослых рабов вели от корабля до клеток на колесах, дорогу торговцам пересекли монахи. Они предлагали любые деньги за последователей Господа нашего и Сына Его. Я бросил к их ногам нашейную секиру отца, пообещал, что крещусь и стану проповедовать единственную святую веру! Они выкупили меня, не смотря на жадность торговца.

- Почему не пытался сбежать или убить себя? – Спросил Вольг. Он не собирался упрекать старца, тем более что тот действительно принял духом новое учение.

- Не все рождаются смельчаками и героями, мой друг, – ответил чернец. – Позже, я не раз спрашивал себя «почему?», но каждый раз находил множество оправданий. Я продолжал проклинать Богов-Предков, был рьяней всех проповедников и не терпел крамолу даже в речи. Но Господь распорядился иначе – приготовил тяжелое испытание. Когда я был уже зрел, старшие братья отправили меня в порт выкупить крещеных рабов. Теперь я был чьим-то спасителем! – Болезненная гримаса исказила лицо старика. Наверное, он всю жизнь мучился этим, боялся кому-либо признаться. – Среди вереницы рабов я увидел мальчика. Насколько я мог судить, его ждала та же участь, что и меня когда-то – живая игрушка для сластолюбивого богатея! – Чернец злобно сжал кулаки и скрипнул редкими зубами. – Я решил спасти его. Подошел ближе и только тогда разглядел, что юнец был связан. Я спросил торговца, в чем его вина… – Старик с полминуты молчал: – Мальчик несколько раз пытался убить себя, лишь бы не достаться мужеложцу. Я был потрясен! Но торговец поразил меня еще сильнее. Он рассказал, что вообще редко, когда молодые русы доживают до продажи, предпочитают убить себя, только бы не попадать в гаремы – это такие заморские обиталища при хоромах богачей, где во множестве живут женщины и мужчины для услады хозяина. – Пояснил чернец. – Меня обуяла зависть. Я возненавидел мальчишку! Его сила духа превосходила мою. Захотелось его унизить, растоптать! 

Вольгу на миг показалось, что старец стал даже ниже ростом. Чернец рассказывал: 

- Я подошел к мальцу, говорю, отрекись от своих Богов, Они покинули тебя. Он молчит. Строптивый, думаю, ну, ничего, сейчас узнаем, из какого ты теста. Приказываю торговцу: «Развяжи». Тот выполнил. Я снова к мальчишке. Реку: «Становись на колени и моли Господа нашего и Сына Его, чтобы спасли тебя». А он, друг мой, знаешь, что сделал? Метнулся в сторону на охранника. Болван подумал, что раб решил на него напасть, выставил вперед копье…

Чернец замолчал, вперив глаза в непроглядную черноту ночной дороги. Тягостной была та тишина. Святец заговорил позже:

- Когда он умирал, сказал, что не будет над ним никакого господина, на которого еще и молиться придется. До последнего вздоха молодой рус прославлял Предков за свой рок. Он так и не стал ничьим рабом. – Черноризец перевел дух. – Больше месяца я молил Господа нашего и Сына Его, чтобы простили меня за гибель ребенка. Просил, чтобы научили смирению. Я плохо спал, почти не ел и не выходил из своей кельи. Дни перепутались с ночами. Я был близок к безумию, когда мне явился дух мальчика. Он благодарил меня за то, что помог ему достойно умереть, без рабских пут. Говорил, что Боги-Предки прощают меня. Но я Им уже не верил, как и себе.

- И ты пошел странствовать, – продолжил за старика Вольг. 

- Да, – подтвердил чернец. – Мой дух был растоптан, и Господь повел меня по миру. В пути я понял, что напрасно проклинал одних Богов и превозносил других – все равны. Ведь не по Богам судят о человеке, а по деяниям.

Более старец не проронил за всю дорогу ни слова. Он шел понуро, постоянно спотыкался и застревал сапогами в грязи. Его мысли были далеко. Вольг был уверен, что сейчас чернец вновь оказался на предпортовой площади, а перед ним снова выстроилась шеренга из рабов, среди которых стоял повязанный по рукам и ногам мальчик-рус.

_____

1. Калинов Мост (от слова «раскаленный»), переброшен через речку Смородинку (от слова «смород» – смрад, сильный, резкий запах). Река Смородина отделяет мир живых от мира мертвых. Преодолеть ее возможно только перейдя по Калиновому Мосту. 

2. Правь, Навь, Явь – параллельно существующие миры, определяющие триединство бытия, или Триглав. Правь – мир Богов-Предков, проявляющаяся в справедливом возмездии. Навь – мир духов-навьих, отягощенных земными пороками, но имеющих шанс на последующие воплощения в Яви. Явь – мир физического воплощения душ в телесных оболочках; только в нем существует понятие времени.

3. Крамола (она же «Православие») – дохристианская вера славян. Огне-Солнцепоклонничество. Уничижительный смысл К. получила с укоренением христианства. Окончательно негативную окраску К. приняла после церковной реформы патриарха Никона в 50-60 гг. XVII века. Тогда же Русская Христианская церковь стала назваться Православной, переняв название более древнего верования. Ранее называлась – Правоверной.

4. Жиром на Руси называли материальные богатства. Выражение «беситься с жиру» буквально значит «беситься от богатства», от перенасыщения чем-либо.