***
Второе предположительно дневное время суток, в связи с тем, что галлюцинации не посещали Эстиэля после недлительного и весьма тревожного сна, своих активных действий за пределами временной опочивальни, а также четвертый день своего пробуждения молодой король провел в библиотеке за прочтением книг по лечебному искусству.
К удивлению, а возможно, и счастливому дальнейшему стечению обстоятельств для нерадивого правителя королевства Шии, который крамольно продумывал свой план побега из храма, окруженного дурной славой, согласно записям и заметкам с коими был знаком юноша подолгу своих длительных заседаний в библиотеки, других монахов в храме обнаружено не было. Сказать о том, что молодой правитель был уверен о вероятности нахождения здесь помимо знакомых ему личностей еще какой-нибудь пакости, было крайне опрометчиво. Это обуславливалось тем, что юноша посетил всего две комнаты за пределами своей, да и суммарное время на так называемой территории храма измерялось небольшими вылазками. Разговор минувшим днем с единственным знакомым представителем культа Красной Розы напрочь разбил все стратегические планы по дальнейшему побегу молодого правителя, а недосказанность в ключе количества верующих и уровня их адекватности и вовсе заставляли юношу мыслить на несколько ходов осторожней, чем пользоваться до этого ему не доводилось прежде.
За время его нахождения в библиотеке в секторе «Лечебник»` молодого короля неоднократно посещала мысль, что с обстановкой, в которой он имел честь прибывать что-то не так. Книги, которые юноша то и дело вынимал из стеллажей для дальнейшего анализа, перекладывая на стол, каким-то чудесным образом оказывались на своем законном месте, а именно на полке, пусть и до уборки литературы руки правителя не доходили – он, как правило, делал это после прочтения всех источников по проблеме. Громоздкие стеллажи, пахнущие вековым собранием микробов разновидного характера, подпирающие каменное изваяние в виде потолка, который, того и гляди, рухнет на голову молодого правителя, словно меняли свое местоположение, дифференцируя порядок и содержание латинского алфавита на ведомое им усмотрение. Списывая на очередные посттравматические галлюцинации после пережитого, король продолжил вычитку, из, пока лежащих, на столе книг, информации касательно недуга внутри своей телесной структуры под не прекращающие жужжание каких-то насекомых. Эпицентр потрескивания и скрежета, Эстиэлю так и не удалось найти, так как начался он сразу после его прихода в библиотеку, одновременно, с разных сторон и не прекращался вне зависимости от его удаленности от частей стен и стеллажей, а также его совокупной активности, что настораживало. Помимо необъяснимого стрекотания, которое, по всей видимости, принадлежало мелким жукам, которых он на дух не переносил из-за своей природной брезгливости, смущало и чувство, рожденное скорее параноидальным подсознанием молодого правителя касательно того, что кто-то за ним наблюдает. Испытывать свое терпение, и корчить из себя мнимого героя было не в стиле правителя королевства Шии, все-таки ему ближе логически мыслить и избегать любого раздражителя путем меньшего сопротивления. Побродив недолго по библиотеке между стеллажами, Эстиэль обнаружил самую удобную точку наблюдения, в которой было всего лишь две слепые зоны, к его же удивлению там был обнаружен очередной стол для прочтения книг, чему пусть и глубоко внутри себя, но молодой мужчина обрадовался, так как все шло по задуманному им плану. Слепые зоны были далеко от стола, за которым занимался молодой правитель, и выходили затем на открытую территорию, что не давало и шанса врагу или монаху приблизится и остаться незамеченным от взора параноика, да и еще так удобно вход в библиотеку попадал в поле зрения. На основании всего этого можно было вполне убедить себя в том, что ты находишься в безопасности, что с огромным желанием и проделал действующий правитель.
— Какая мерзость, — отреагировал про себя молодой правитель, обнаружив находку смутного характера, в очередной раз, переставляя заколдованные, по мнению Эстиэля, книги на необходимые для своего дальнейшего анализа места в стеллаже, так как подлая литература, принадлежавшая оккультной секте, явно не хотела упрощать жизнь временному заложнику в стенах храма. Перед его взором предстал опарыш во всяком случае насколько королю позволяли знания определить находящееся перед ним существо, и довольно-таки больших по меркам насекомых размеров. Личинка где-то величиной с ладонь молодого правителя сочилась белесыми соками, через тонкую просвечивающую внутренности кожицу, а также выделяла отравительный запах в атмосферу библиотеки, отчего очередным больным плодом воображения фантазии короля точно не могла быть. Юношу от этой картины только передернуло, ведь так называемая мерзость пошевелилась, видимо, реагируя на источник света от библиотеки, который до этого ей заслоняла книга по лечебному искусству. Если не создавалось впечатление, то являлось вполне реалистичным дальнейшим развитием событий, так как от каждого тяжелого и неповоротливого движения подозрительной живой субстанции казалось, что вся подноготная личинки вывалиться наружу, ведь тонкое покрытие растянулось, и показывало все богатство внутреннего мира объекта. Насекомых молодой правитель отродясь не любил, причем неважно каких: маленьких или больших, и довольно-таки брезгливо относился ко всему, что могло его запачкать или как-то нарушить идеальную, по мнению короля, структуру его внешних строений тела. Враг, который совмещал в себе целые две, противоречащие изысканному и утонченному взгляду на мир стороны, сам провоцировал молодого правителя как можно быстрее избавиться от убогого. Недолго думая, словно одурманенный гребующим чувством молодой правитель схватил с книжной полки рядом стоящую книгу, которая по габаритам превышала предыдущую находившеюся в его руке, так как враг был огромен и опасен, да и не хотел король, затем с себя снимать ошметки внутреннего мира личинки. Голыми руками к этой дряни тоже прикасаться не хотелось, отчего при правильном расчете необходимо было в один удар покончить с ненавистной тварью и ее дальнейшим существованием на территории храма, в частности, и в мире, в общем.
— Что ты хочешь сделать? — раздался, как гром среди ясного неба, вопрос знакомого монаха среди застоявшейся в библиотеки тишины. Эстиэль даже на песчинку застопорился и не заметил, как занесенная им книга, которой должен быть осуществлен приговор над ненавистной дрянью, была остановлена рукой Тарена, явно ожидающего ответа и обоснования действий молодого правителя. Взгляд мужчины был начисто лишен каких-либо эмоций, пусть и тон, которым проговорена фраза, не отображала безразличности к происходящей ситуации, а, как раз наоборот, вызывала, чуть ли не ураган чувств со стороны оккультиста. Но не это вызвало инстинкт «травоядного» — немедленную остановку всех жизненно важных процессов и мгновенный ступор со стороны короля, а то, что монах впервые нарушил допустимую дистанцию в разговоре с ним в соответствии с дворцовой и общепринятой этикой — подошел вплотную к Эстиэлю. Сказать, что внутри юноши после внезапной заморозки тела родилась первородная брезгливость, сравнимая, пожалуй, с той, что он испытывал к некогда найденной личинке и то неточно отображающая весь букет чувств и эмоций, стоило бы, так как подобное происходило в реальном мире с королем впервые. Даже Карл, являясь главным советником и самым приближенным из всего мирского народа, держался от юноши на расстоянии, прекрасно зная, как его король ненавидит, когда к нему приближаются, а уж тем более касаются его. Подобные странности были замечены за Эстиэлем с самого его рождения, когда юноша предпочитал купать и переодевать себя в полном одиночестве, что для королевской семьи являлось диким, неестественным и неуместным, так как для всего были специально обученные люди. Такое поведение принца вызывало, как и принято, различного характера домыслы и слухи со стороны дворцовых служек, вследствие чего дело дошло и до правящего на тот момент короля, но они породили лишь очередное попустительство в сторону мальчика, что позволило делать Эстиэлю то, чего он желал.
Визуально со стороны, итак, было видно, но теперь при ближнем сравнении Эстиэль понимал истинную заостренность приютившего его монаха на его состоянии: он был не просто больше молодого правителя, а намного больше и ввысь и в ширину, чем-то своим станом напоминая отколовшуюся от горы глыбу камня. Тонкие и изящные руки, которые пусть и весьма умело, держали меч, только при скрещивании вместе могли сравняться с его одной, огромной и покрытой трудовыми мозолями. Это вызывало страх и отвращение, но никак не чувство играющей внутри короля совести касательно его эстетического восприятия мира, так как именно такую жизнь он считал единственно верной для комфортного и неутомительного проживания на, итак, скучной земле. Убедив себя в том, что стоящий перед ним человек не знаком ни с этикетом, ни с иными нормами поведения в обществе, и забыв напрочь о том, что его могут в любую следующую песчинку подвергнуть пыткам посредством наложения грязных кишащими микробами рук на его бархатную шею, молодой правитель нехотя поднял глаза на мужчину и с присущей только ему высокомерностью и аверсией прогнусавил: «Хочу убить то, что может погубить литературу».
Голос молодого и неопытного правителя пусть и звучал четко, так как речь была поставлена с детства с помощью специально образованных людей, но по-прежнему отображал полную корзину эмоций касательно проделанного Тареном и всей произошедшей ситуации в целом. Эстиэль прекрасно понимал, что заметить его эмоциональный скачек и тоновые дробления в голосе не составит труда и самому глупому существу из населяющих материк, имеющему маломальское соображение, поэтому заранее подготовил вполне вразумительный ответ на вопрос, который мог последовать от монаха. Признать свой страх, а также то, что его сейчас утащит в логово огромная туча микробов во главе с личинкой, как казнь, которую еще не привели в действие, позволить себе он не мог, тем более не перед человеком, умело использующим всю полученную информацию.
— Обойдемся без этого, — явно проигнорировав все потуги молодого правителя сохранить свой надменный взгляд, ответил монах. На лице последнего появилась улыбка, которая явно повествовала о том, что мужчина все прекрасно понял и в обосновании действий со стороны юного неумехи не нуждался. Вытащив из цепкого зажима юноши книгу по лечебному искусству, монах поставил ее на место, чем вызвал очередную толику эмоций и мысленных помутнений со стороны правителя, который пытался сформулировать более подходящую под ситуацию фразу, чтобы не выставить себя дураком. В очередной раз.
— К чему такая щедрость? — парировал Эстиэль, завуалировано раскрывая свои знания о том, что он прекрасно ведает, чем занимает Орден Красной Розы и сейчас яро не понимает, зачем оставлять в живых подобную мерзость, если на счету подозрительной секты десятки тысяч истерзанных людей, которые были хоть на грамм, но лучше. Они, по крайне мере, были людьми, из которых впоследствии при правильном обращении мог выйти неплохой толк, а от личинки размером со среднюю книгу, кроме как, вреда ничего другого и ожидать не приходилось. Нанести оскорбление монаху, пусть и скрытое – это то, о чем вожделел король еще со вчерашнего дня, после несостоявшегося разговора обернувшимся словесным крахом для гостя. А если к этому прибавить косвенную истину о настоящих делах в храме, которую не заставляют подтверждать вслух, то можно ускользать от подробного разговора вечность, что вполне устраивало правителя королевства Шии.
Послышался глубокий и полный разочарования выдох со стороны аскета, который так и повествовал о том, что юноша, не изменяя своим привычкам, продолжал говорить вещи несусветные, а также просил объяснить ему их, и обосновать, почему сказанное им в корне неверно. Эстиэль оскорбился. Опять началось.
— Тиэль, ты умеешь возвращать к жизни мертвых? — наконец-то прервал тишину монах, считая, по всей видимости, уместным отвечать вопросом на вопрос, отчего Эстиэль демонстративно, скрывая свой интерес, недовольно фыркнул. Предоставлять ответ на поставленный вопрос молодой правитель не желал, в связи с тем, что он был задан так, что на него из всех возможных вариантов есть только один ответ, и если юноша решит сыграть в игру, предложенную монахом, то будет оскорблен тем паче, чем прежде. Пусть и решил подобно морской рыбе замолчать навсегда в глубинах океана король, не показывая своих эмоций, но следующие действие аскета выбило его из колеи, и призвало новый виток омерзения в жизнь правителя. Не обращая на короля внимания, и не дожидаясь от него ответа на поставленный вопрос, который явно не был сказан в воздух, а имел четкое обращение, монах перегнулся через юношу и взял ненавистную правителю личинку в руки, словно это была чистая вафельная салфетка, а не сочащие соками насекомое гигантских размеров.
— Ответ? — укоризненно спросил Тарен, словно издеваясь над молодым правителем, которого, итак, передергивало от переливающегося в руке монаха внутреннего мира личинки.
— Нет, — словно на автомате, не задумываясь, и явно прибывая в производственном недоумении, произнес гость ответ, который так требовал от него сектант. Не прошло и лишней песчинки, как молодой правитель добавил в свой взбалмошный ответ дополнение, с тем же омерзением, но уже более тихо, понимая, что выдал свою подноготную натуру с потрохами саркастичному служителю подозрительного культа. — Не могу.
В качестве отклика на невразумительность и корявость слов юноши со стороны аскета раздался вполне громкий смешок, который правитель королевства Шии расценил как очередную насмешку над собой, прекрасно понимая, что сам виноват в реакции на непродуманные слова и интонацию своего голоса. Но тем не менее. Уничижился.
Основания же смеха Тарена снова осталась загадкой для Эстиэля, то ли потому, что король не собирался идти против своих принципов, и интересоваться источником голосовых издевок, то ли потому, что монах, впрочем, как и всегда, не пояснял ничего, что для нахлебника было существенно важным в разговоре с новыми личностями; а именно нахождение причинно-следственной связи. Сам Тарен, в свою очередь, по мнению мнительного эстета, словно специально провоцировал молодого правителя интересоваться причиной и следствием каждого произнесенного собой слова или же совершенного действия, что раздражало и вызывало очередные волны когнитивного диссонанса в привычном укладе мировоззрения юноши. Эстиэль прекрасно все понимал. Во всяком случае, считал, что понимает и от этого раздражался и дулся внутри себя подобно рыбе из семейства иглобрюхих только сильнее.
Плясать под дудочку живодера и садиста удовольствия не было, а выходило ровным счетом наоборот, что глубинно расстраивало и подначивало юного правителя закончить диалог и быстрее убраться восвояси, по крайней мере, временные. Оскорбляло и следующее, Тарен словно подготовился ко всему произведенному спектаклю, который действительно привлек короля, относящегося ко всему происходящему как к неизбежно насущному и неинтересному. А беспомощное следование подготовленному спектаклю злило, пожалуй, сильнее, чем назойливая гадость, маячащая в руке аскета.
Следующая фраза и совершенные действия не только подтвердили догадки случайного гостя секты Красной Розы, но и произвели на молодого правителя незабываемое впечатление, по-прежнему оставив за собой больше вопросов, чем ответов, на которые он также вряд ли услышит вразумительное повествование.
— Данное не подсильно и моей власти, — прервав насмешки над королем, наконец-то вернулся к своей лекции аскет, явно расплываясь в улыбке по неизведанным причинам для молодого правителя. Оснований для подобных искренних и одновременно саркастичных улыбок король внутри себя действительно не находил, ведь только что было заявлено о своей принадлежности к человеческой жизни, что противоречило текстам, написанным в книгах об учениях в секте с плохой репутацией. А дальнейшее действо и вовсе стерло все предыдущие слова монаха о жизни как великом даре, который забрать не может даже тот, кто его подарил. Мужчина резким движением опрокинул свою руку, в которой сочилось дичайшее создание со словами: «Но данное подсильно течению времени».
И песчинки не прошло, как личинка соскользнула с наполненной слизью руки монаха и под тяжестью своего веса со стремительной скоростью полетала вниз к скорой кончине. Оставались считаные мгновения, а король, находящийся в недоумении, даже не дернулся, прибывая в апогеи своих чувств, как, не коснувшись пола, беспомощная и противная человеческому глазу дрянь, превратившись в вестницу богов, самостоятельно отпорхнула от каменного и весьма корявого настила.
Размах крыльев бывшей личинки опарыша, как определил ее молодой правитель, был в несколько раз больше, чем было само скользкое существо, портящее литературу. А сочетание цветов и композиция ее узоров заставила бы даже искушенного ценителя прекрасного, припасть на колени пред столь уточенной работой мастера, чье имя была Природа. Словно не обращая на свое отвратительное и мерзкое прошлое, бабочка исключительной красоты совершала круг по помещению библиотеки, взмывая вверх над стеллажами, предоставляя взору каждому собравшемуся в комнате свою неповторимость и неподражаемость. И, возможно, в знак благодарности ощутимой легкости парения, совершив круг почета, она прильнула на раскрытую и покрытую слизью своей предыдущей жизни ладонь Тарена.
— Пусть и оно в своем исполнении не идеально, — словно чем-то, расстроившись, пробубнил себе под нос фразу монах, заботившую его, как казалось, намного сильнее, чем неповторимое природное волшебство бытия, которым был поглощен его гость, не слышавший и не видящий ничего вокруг, если оно не касалось чудотворных превращений. Заметив явное восхищение со стоны Тиэля, Тарен сдавил очередной смешок в сторону ошарашенного одержимого ребенка и словно подыгрывая кудеснику своего перевоплощения для того, чтобы обратить внимание молодого правителя на монаха прекрасная бабочка снова превратилась в тяжеловесного и дурно пахнущего болотом опарыша.
— Поэтому, Тиэль, — привлекая к себе внимание своего гостя, указанием имени, продолжил аскет, — не тебе решать, кто умрет, а кто останется в живых. Хотя... если научишься возвращать мертвых к жизни...
Тарен засмеялся. Ему действительно было смешно, и он прекрасно понимал, что обучиться чему-то подобному не предоставляется возможным, в связи с тем, что это противоречит всем принципам вселенского мироздания. Только вот смеялся он, скорее всего, над собой. Над своей глупостью. А именно над тем, как он, будучи человеком с таким колоссальным опытом, мог позволить себе сказать вслух глупость, ставившую под сомнение его внутреннее уважение к самому себе.
Даже последняя фраза, слетевшая с уст аскета, не оставила за собой и луч надежды на то, что гость храма, так глубоко застрявший в сказочном прошлом, обратит внимание на мужчину, распинающегося в области аппроксимации. Тарен выдохнул, прекрасно осознавая свою ошибку. Перестарался. Все совершенное им действо было исполнено лишь для возбуждения интереса со стороны юноши, но и не мог бывший бравый воин предположить, что эффект будет настолько поглощающим, и что все сказанные им в дальнейшем слова окажутся не более чем звуком для нерадивого ребенка, не способного отличить два цвета друг от друга. Выбора гость Тарену не представлял. Необходимо было применять крайние меры, к которым в начале диалога мужчина и не думал прибегать в связи с тем, что обучен был слушать, пока кто-то говорил, и придерживался в дискуссии ответного уважения. Маломальское для некоторых воспитание, но на взгляд мужчины, самое что, ни на есть полезное и достойное отдельного объяснения и плодовитой дискуссии. Очередная усмешка и щелчок короля по носу для того чтобы вернуть его в реальное течение времени сделают свое дело.
— Черт! Этот убогий монах! Теми же руками, что и ту дрянь! — вспылил про себя король, возвращаясь в свое уже привычное для территории храма состояние — злости и раздражения. Рука невольным резким движением потянулась в носу, который прибывал, как и сам король, не в восторге от действий сектанта в свою сторону, отчего вслух с приписываемым себе безразличным пристрастием и королевским величием, пытаясь не дать своим настоящим чувствам воли, была опущена фраза: «Я прекрасно все слышал. Не стоит со мной обращаться как с неразумным отпрыском».
Возмущению со стороны короля не было предела, так как на носу остались пусть и еле заметные, но вполне ощутимые капли слизи отвратительно убогого создания. Его передёрнуло. Зрачки глаз Его величества буквально видели консистенцию жижи на своем утонченном и гладком покрове кожи, что дало почву для зарождения такого колкого и жгучего чувства в груди, как злость. Настолько кипели его глаза от гнева, что на секунду королю показалось, что этой самой внутренней ненавистью, а именно смольной чернотой начало заволакивать помещение. Подлющие внутренности личинки, некогда имеющие светлый практически прозрачный оттенок, начали темнеть и зеленеть прямо на носу молодого правителя, и казалось, словно белое войско подпитывающиеся солнечным светом принялось разрастаться, захватывая территорию его кожи. Начинало трясти. Уже вторая рука Эстиэля потянулась к носу, судорожно, в припадке истерии, пытаясь избавиться от ненавистных микробов, которые поглощают и подчиняют плоть на его же глазах. Они не смывались. Наоборот, их становилось больше. Брезгливость порождала ненависть, а последняя — вспышки неконтролируемого гнева, находящие выход посредством желчных слов в сторону монаха.
Он его ненавидел. Будь воля короля, аскет прямо сейчас был бы направлен на бесчеловечную казнь. Ведь подобное фамильярное и неуважительное отношение к отпрыску королевской семьи могла смыть только кровь преступника, а желательно ее испитее. Именно так король мог бы искоренить со своего эстетически идеального лика эту въевшуюся промозглую грязь, нанесенную конченым садистом. Он отдельно вынимал бы мышцы, после снятия кожи, если тот не скончался от болевого шока ранее, затем вытащил все нервы и осушил тело монаха своими губами. Но перед всем этим удовольствием, он бы вырвал сектанту язык, которым монах посмел перечить и дерзить единственно совершенному созданию на этой земле, и отрезал бестолковые пальцы, не умеющие ничего, кроме нарушения личного пространства благородных людей. Затем, сварив, вылил все содержимое в глаза, чтобы аскет мог испытать на себе всю феерию чувств от дальнейшего обряда. Воистину эстетическое удовольствие.
Неистовым взглядом, в котором, на удивление, не лопнула радужка глаза от скопившейся желчи и ненависти, юноша яростно смотрел на своего мучителя, но не успели с губ короля слететь грязные слова, как мужчина, словно не обращая на происходящие и царившую в помещении атмосферу, решил дать ответ на заявление истеричного гостя. Словно скрепя своим огромным и массивным станом, все больше напоминая неповоротливую скалу, Тарен нагнулся к его уху.
— Ох, извините, Ваше Величество, но что я, смерд, еще могу сказать о вашем возрасте, если вы даже не можете толком волосы убрать, — монах выговаривал каждое слово; пусть и произносилась речь вполголоса практически шепотом, тем не менее до боли знакомо она отдавала в ушах молодого правителя подобно колоколу храма возле замка королевства Шии. Запахло ладаном. Екнуло сердце, итак, работающее на грани возможного, благодаря беснующейся внутри небольшого тела первородного источника всепоглощающей ненависти. Чуть заметно начала кружиться голова нерадивого правителя, который не понимал, откуда стоящий перед ним монах знал истину его происхождения. Тошнило, а казалось бы, умная голова была отяжелена вопросами, не находя ни одного конструктивного ответа, способного пояснить сложившуюся ситуацию. Тело сковало страхом и из-за нехватки кислорода Эстиэль начал задыхаться.
— Что? — еле смутно, пытаясь не потерять сознание, переспросил король.
— Не тебе решать, кто умрет, а кто останется в живых, — пораженный внезапным вниманием в свою сторону, повторил мужчина, пусть и не любил талдычить одно и то же. Эстиэль кашлянул.
— И все?.. — пытаясь набрать в легкие воздуха, уточнил молодой правитель, хватаясь оголенной ладонью за пыльный стан стеллажа. Помутнение отпускало, а цепи страха ослабляли свою хватку, скорее, по причине того, что пульс молодого человека разбивал в клочья тяжеловесные оковы.
Тарен раздумчиво замычал, пытаясь припомнить, что он еще мог говорить после существенной фразы, для которой готовил все это природное представление. — Хотя... если научишься возвращать мертвых к жизни... — воспроизводя точную интонацию каждого сказанного слова, повторил целую фразу аскет, только уже с более недовольным видом в связи с тем, что понял, что его молодой гость не слышал ни единственного слова. Расстраивало. — Что-то не так?
— Не думаю, — тут же ответил король, пытаясь понять хоть грамм из произошедшего с ним в предыдущие временные рамки и переводя дыхание, игнорируя всем своим нутром наполненную бактериями доску от накренившегося «шкафа». Посттравматическое расстройство или удар по голове теперь подобными картинками будет отзываться во мне? Будем надеяться, что галлюцинации не усилятся...
— Это я уже заметил, — засмеялся монах в полный голос, замечая, как его гость ослабляет уровень и количество ораторских оборотов в диалоге с ним. — Тем не менее, попробуй обойтись без жертв. Сказав последнее, уже не так внезапно как появился для своего случайного гостя, и не обращая на состояние своего оппонента по разговору внимания, словно с ним было все нормально, служитель культа побрел в сторону выхода, находившегося в поле зрения короля.
Эстиэль замялся. Его слишком сильно мучил вопрос, крутившийся в голове, пусть и касался он не мгновенного помутнения. На это Эстиэль даже не обратил должного внимания. Неинтересно. А вот про воскрешение к жизни, которым юноша так давно увлекался, и как следствие много читал, от живого человека слышать часто не приходилось, в связи с тем, что данное считалось своего рода абсурдом для реального бытия. Правда, подобную чушь частенько толкали различные подозрительные секты, исключением которой не был и Орден Красной Розы, а король, будучи глубоко не скептичным, но при этом ударенным в науку, а именно алхимию, человеком, не мог упустить шанса на получение в дальнейшем полезной для себя информации. — Старый черт! Знают же, как вербовать, — смотря на палий монаха, где виднелся герб подозрительного культа во всю спину, отметил юноша про себя, пытаясь восстановить течение энергии привычным для своего организма образом. Научный интерес победил первородный страх перед расправой над своей плотью, но не убил капли оставшейся ненависти к физическому воплощению грязи и невежества. Решено.
— Время может воскрешать из мертвых ранее убиенных? — переспросил король монаха, который было, уже закрывал за собой деревянную дверь библиотечного крыла храма. Эстиэль крикнул, а для него, к слову, это было нетипично. Ведь чтобы не случилось, юноша был всегда спокоен как удав, для которого мало что представляло ценность. Таков темперамент и характер истинного правителя, зато в остальное время и по отношению к вещам существенным для себя, поведение было не достойно правящего лица. И сейчас, противореча государственным принципам, он, вожделея, ждал ответа, на поиски которого ушли годы существенной для той поры жизни, от человека, противоречащего всем законам жанра и этики.
Скрипнула дверь, а сам монах остановился в проеме. Его замасленные большие пальцы, покрытые слоями мозолей, несколько раз звонко пробежались по косяку двери, отбивая лишь им ведомый ритм. В ответ была тишина, а сам монах даже не думал поворачиваться, словно давая понять своему гостю, что он прекрасно слышал заданный ему вопрос, но собирался его публично и показательно проигнорировать. Либо в обиду, либо в очередную насмешку. Король прибывал в замешательстве. Как только Эстиэль снова собрался открыть свой рот для того, чтобы повторить вопрос, формулируя его иначе, голова невоспитанного мужлана повернулась, а взгляд был более чем недобрый. В нем ясно читалось и «какого черта», и «детям спички не игрушки», но служитель культа по-прежнему молчал, выдерживая совершенно ненужную паузу для односложного ответа.
— Так, ведь? — не выдержав зрительного давления на себя, но уже тише, попытался уточнить юноша, чьи глаза так и выдавали сумасшедшее желание владеть информацией по заданному вопросу. Если бы в преддверии сладкого предвкусия у человека вырастал на голове лист, то Эстиэль должен был напоминать сейчас со стороны дерево с пышной кроной в рассвет своего цветения, но, увы. Он был больше похож на обычную дворовую собаку, которая с нетерпением ждет, пока хозяин даст ей ее излюбленное лакомство. Жаль хвостом не вилял, но подноготная так и рвалась, наружу выливаясь в словесном нетерпении и физически заметной плотской легкой тряски.
Тарен показал язык, и скрылся за дверью. Считается, что даже умнейшие люди иногда опускаются в спорах на уровень конфликтных идиотов, но тут ситуация явно вышла из-под контроля. Эстиэль ожидал всякого со стороны непредсказуемого монаха, и грубость, ранившую его до глубины души, и усмешку, отправляемую короля в нокаут, даже оскорбление и откровенное игнорирование, а ссылаясь на взгляд, он по идее должен был ввалить своей рукой правителю по хребтине. И этого он ожидал. Но здесь впервые за долгое время, как-то, по-детски, не ведая как реагировать, он взрослый человек и уже правитель государства не знал, что и думать. Хлопнула дверь, а за ней послышался громогласный гогот, принадлежавший, без сомнений, как определил молодой король, Тарену.
Эстиэль находился в недоумении, а в его голове царила тишина внутреннего голоса, перебиваемая на шумовые галлюцинации проклятого главного колокола храма. Даже сердце, которое, казалось, танцевало чечетку в теле молодого правителя, на мгновение замялось, по всей видимости, вступая с мозгом в словесную дискуссию по произошедшему событию.
— Больной на голову старикан, — единственное, что мог выдавить про себя молодой король, после громогласного и показательного ухода монаха из помещения библиотеки. Думать о произошедшем Эстиэлю не хотелось, так как не то чтобы не находилось ни одной адекватной мысли поясняющей содеянное, а скорее они отсутствовали априори. Все, что до этого вынес касательно личности приютившего его монаха король, разлетелось на тысячи осколков, превращая каждый последующий логический вывод в несусветную чушь, которая может обернуться колоссальными проблемами в будущем. Еще немного молодой правитель посмотрел на закрытую дверь библиотеки, молча, изредка потирая испачканный некогда нос и отковыривая въевшихся пыльных микробов со своей ладони, принесенных со стеллажа, на который ныне он имел честь опереться.
— К слову, а как он сюда попал? — недолго прибывая в состоянии прострации, все-таки спросил сам себя король, понимая, что дверь находится полностью в его поле зрения, и даже нехотя, но он всё равно бы заметил приближение горной породы. Начинала болеть голова, точнее, ныть, так как король не находил уже ответа и на самый простецкий вопрос, который снова был связан с вопиющей личностью. А это раздражало внутреннюю устоявшуюся структуру. — А-ах, к чёрту! — уже вслух выругался молодой нерадивый правитель, поворачиваюсь обратно к лекарственному стеллажу, в котором ему предстояло найти и, по всей видимости, как можно быстрее причины своего заболевания, а также средства способные вылечить временные недуги. Рука потянулась к следующей книге по лечебному искусству для дальнейшего прочтения, рядом с которой так некстати лежала личинка опарыша, казавшаяся после совершенной трансформации еще больше и противней. Стоило отметить и то, что создавалось впечатление, будто все ее нутро могло в любую минуту покинуть свою обитель. А нет, не казалось. Словно издеваясь над молодым королем, из личинки полезли другие, только в десятки раз меньше по размеру к ключевой, еще более противные и слизкие даже на взгляд. Противно.
— Сегодня явно не мой день, — печально выдохнул молодой правитель с ноткой брезгливости про себя.
А где-то в углу послышался сдавленный смешок.
________
Примечание:
`- оригинальное название: liber medicamentorum
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления