Онлайн чтение книги Свет и тьма с подножья Хнокки Light and shadow from the foothills of Hnokka
часть 4

Когда Половинчатому было семь, в храм пришел Ниммар — ученик верховной жрицы с длинными волосами, заплетенными в много маленьких кос. Стоял теплый солнечный день в середине лета. Ниммар посадил мальчика на тачку и отвез в поля, туда, откуда не было видно ни одного дома, хижины или дороги, проложенной людьми, — только холмы и луга, островки хвойных деревьев и бескрайнее небо. В пути Ниммар жевал травинку, а Половинчатый смотрел по сторонам. Мягкий ветер щекотал его по лицу, шелестел в высоких стеблях полевых цветов, срывал с них лепестки и уносил куда-то в далекое, недосягаемое место.

— У тебя нет имени,  — сказал Ниммар. — Тебя никак не назвали ни при рождении, ни позже, когда ты попал в приют. Хочешь узнать, почему?

— Да.

— Я расскажу тебе. — Ниммар остановил тачку и огляделся. — Мы на месте. Вставай.

 Половинчатый поставил ноги на землю и взял костыль. Для этого ему пришлось согнать бабочку, сидевшую на перекладине, и та улетела прочь, махая бледно-желтыми крыльями. Ниммар положил тачку на траву и сел рядом, скрестив ноги перед собой.  

— Знаешь, в чем отличие между жрецами и друидами?

Половинчатый не знал.

— Жрецы поклоняются богам. Молятся им. Приносят им жертвы. А друиды используют знания о богах и духах для того, чтобы сделать мир лучше. Понимаешь? Мы призываем духов неба, чтобы они ниспослали нам дождь. Или призываем духов ветра, чтобы они разогнали тучи и дождь прекратился. Мы смотрим в прошлое и в будущее для того, чтобы все существа, населяющие этот мир, жили в гармонии и согласии друг с другом.

— Ты говоришь так, будто сам стал друидом.

Ниммар улыбнулся.

— Так и есть. Я изучаю магию друидов уже некоторое время. Но я буду тебе признателен, если это останется между нами. Здесь, в этой части страны, друидов не любят.

Половинчатый хотел спросить, почему, но что-то заставило его промолчать.  Ниммар указал на место в траве, и мальчик осторожно опустился на землю напротив него. Пахло вереском и теплой, нагретой солнцем землей. Левое запястье Половинчатого безвольно упало рядом с коленом,  но он не чувствовал этого — только видел.

— Духи наивны, — продолжал Ниммар. — Нет, не то слово. Духи... слишком чистые. Они никогда не обманывают и не идут против своей природы, поэтому и в других существах они не могут заподозрить ложь или неискренность. Когда мы говорим с духами, мы называем себя их именами, чтобы они ответили на призыв. Притворяемся, что мы их родня, и они верят. Только так работают заклинания.

— С помощью лжи?

— Да. Люди лгут. Люди делают это очень часто. Как окружающим, так и самим себе. Это заложено в нашей природе с самого начала.

Помолчав, Ниммар поднялся на ноги. Он вдохнул воздух, наполненный золотистым солнечным светом, глубоко, полной грудью, а затем выдохнул его.

— Имя мне — Торо, камень. Услышьте меня, сородичи, парящие высоко в синем небе, над горами и скалами, под облаками и звездами. Земли в здешних краях пересохли, растения страдают от жажды. Пришлите же сюда тучи, чтобы дождь оросил водой иссохшие луга и поляны и смыл с меня грязь, принесенную пыльными ветрами.

Ничего не произошло. Воздух сочился сквозь растопыренные пальцы друида, но небо оставалось синим и ясным, без единого облачка.

— Обычно нужно сделать еще много всего, чтобы они откликнулись, и даже тогда срабатывает не сразу и не всегда. Но смотри! — Ниммар показал на небо. — Видишь?

Половинчатый видел. Облаков по-прежнему не было, но небо теперь выглядело по-другому. Каким-то необъяснимым образом он понял, что к вечеру пойдет дождь.

— Это потрясающе! А что еще умеют друиды?

— Кроме изменения погоды? Дай-ка подумать... например, лечить людей и животных. До определенной степени, конечно. Помогать растениям, предотвращать природные бедствия. Некоторые могут видеть будущее, но для этого нужен врожденный дар. Также есть заклинания, которые позволяют воздействовать на сознание других живых существ — даже людей. Это сложно, но я встречал очень талантливых друидов, когда путешествовал по стране.

— Ты расскажешь мне о них?

— Когда-нибудь ты и сам сможешь познакомиться с ними, но да, я расскажу, если тебе интересно. Один из них был слеп — он родился таким и никогда не видел ни дневного света, ни солнца, ни собственных рук и ног, ничего. Его зовут Огвин, но еще он известен как Всеслышащий. Он не может видеть, но зато слышит голоса духов лучше, чем все, кого я когда-либо знал! Понимаешь? Боги забрали у него зрение, но вместо этого наделили другим умением, намного более ценным.

Ниммар погладил мальчика по голове, слегка взъерошив его темно-каштановые волосы.

— Я тоже могу стать друидом? — спросил Половинчатый.

— Конечно. Если захочешь.

— У меня есть выбор?

— Ты можешь просто жить в храме и со временем стать там жрецом, никто не осудит тебя за это. Учиться духовным практикам очень непросто. Но мне почему-то кажется, что ты не упустишь возможность стать чем-то большим — научиться тому, о чем многие люди даже не могут мечтать. Я прав?

Половинчатый запрокинул голову и посмотрел вверх, в ярко-синее, бесконечное небо. Где-то на севере, там, где синий цвет слегка темнел, поднималась буря — он чувствовал ее запах и слышал ее шепот, который скоро, он знал, перерастет в рокот. Если бы кто-то другой посмотрел на то же небо, он бы не увидел ничего, но Ниммар, казалось, разделял с ним это знание. Точно так же Половинчатый подумал по дороге, когда друид остановил тачку перед лежавшим на земле прозрачным и бесплотным существом, а затем обогнул его. Любой другой бы прошел прямо насквозь — Половинчатый был уверен, потому что за всю свою жизнь он не встречал никого, кто, как и он, видел этих странных существ. У мальчика было много вопросов, которые он хотел задать друиду — позже, если когда-нибудь они станут друг другу ближе и на смену вежливого дружелюбия, возникшего между ними сейчас,  придет доверие. 

— Хочешь знать, почему у тебя нет имени? — продолжал Ниммар. — Потому что когда ты попал в приют, брошенный своими родителями, ты уже был обездвижен с левой стороны — и жрица увидела в тебе потенциал. Она решила оставить тебя безымянным, потому что с духами намного легче взаимодействовать, если у друида нет собственного имени.

Половинчатый помолчал, обдумывая то, что услышал.

— Но у тебя есть имя, Ниммар. И у других друидов тоже.

— Да, это так. И оно нам мешает. Когда мы называемся чужими именами, теми, которые носят духи, наше человеческое имя вступает с ними в противоречие. Мы стараемся отбросить человеческую сущность и забыть ее, но имя не позволяет нам это сделать.

— Почему? Потому что вам приходится лгать?

— И поэтому тоже. Но кроме того потому, что люди — это полная противоположность духам. Человеческая сущность слишком... сложная. И противоречивая. Она состоит из очень многого — характера, привычек, чувств, желаний. Не всегда эти элементы согласуются друг с другом, чаще они имеют разную природу и разную направленность. Если люди жадные или честолюбивые, они лгут. Если они любят тех, кому лгут, они чувствуют сожаление и раскаяние. Раскаяние затем превращается в жалость к себе — или в ненависть. Видишь? Всему этому не место там, где происходит общение с духами, и именно поэтому для обычного человека, который не владеет магией друидов, невозможно найти с духами общий язык. Ведь духи — это природная стихия. Это вода в ручье, листья на деревьях, молния во время грозы. В них есть всегда лишь что-то одно, и они верны только этому. Они не лгут, не чувствуют ни грусти, ни радости и не хотят ничего, кроме как исполнить предназначение, данное им богами. Ты понимаешь?

Половинчатый неуверенно кивнул.

— Но разве можно отбросить человеческую сущность полностью?

Ниммар отвел взгляд и посмотрел вдаль, туда, где горизонт терялся за зелеными холмами и острыми верхушками еловых полулесков.

— Конечно, нет, — тихо ответил он. — Не до конца. Но я хочу, чтобы ты все равно попытался. У такого, как ты, это может получиться лучше, чем у других.

Ниммар приходил в Лимвик каждые полгода и оставался в храме Сичжи примерно на неделю. Он не приносил с собой никаких вещей из столицы, и в течение этих нескольких дней все ритуалы в храме исполнялись так же, как обычно. Раньше Половинчатый предполагал, что это было просто способом для верховной жрицы следить за деятельностью культа в отдаленных уголках страны, однако тот разговор на цветочной поляне заставил его сомневаться. Путь от Циева до Лимвика был нелегким — особенно зимой — и мог занимать от двух недель до месяца. Ради чего Ниммар так часто совершал столь долгое путешествие? Чтобы рассказать сиротам истории о богах, которые те слышали уже много раз, наколоть дрова и разжечь во дворе большой костер, сварить суп из лебеды или кашу, поговорить со Зваргой поздно ночью при тусклом свете одной-единственной свечи, погулять по окрестностям, а затем снова ехать обратно?

Каждый раз Ниммар проводил все больше времени с Половинчатым и все меньше — с остальными детьми. Они брали тачку и шли в лес, где даже днем было темно и где корни старых деревьев выступали из-под земли, переплетаясь между собой, как змеи. Иногда вместо леса они шли к речным заводям, к покрытым светло-зеленой ряской водным зеркалам, из которых выскакивали лягушки, или к озеру, что находилось к югу от города — и там, сидя в позаимствованной у рыбаков лодке, Ниммар рассказывал о том, как устроен мир духов. Половинчатый не спрашивал, зачем он это делает, потому что боялся узнать ответ. Если Ниммар действительно приходил в приют ради того, чтобы обучать его, то это, конечно, прекратится сразу же, как только Половинчатый научится читать.

Так прошло три года. Костыль Половинчатого стал слишком коротким для него, и Зварга дала ему другой. Когда однажды в его волосах завелись вши, жрица сбрила их полностью — и впредь он всегда ходил с бритой головой, а не стриженной. Это выглядело уродливо, и у Янне появился еще один повод посмеяться над ним, но Половинчатый решил так сам.

Уродливой была вся его жизнь. Бритая голова — это по крайней мере удобно.

Каждый месяц он встречался с друзьями на городском рынке, и пока Янне работал, помогая людям лорда Зендина разгружать товар на прилавки, Хэри делилась новостями, спрашивала у Половинчатого о приютских детях и рассказывала — со слегка виноватой улыбкой — о том, как живется в доме богатого человека.

— Вы оба заслужили это, — говорил Половинчатый. — И я рад за вас.

— Спасибо.

— Как будто мне не плевать на то, что ты рад. — Янне стряхивал со лба волосы и бесцеремонно втискивался на скамью между ними, сметая с досок снег. — Ну и дубак! Когда уже потеплеет?

— Послезавтра, — отвечал Половинчатый. — Но только после полудня.

— Откуда ты знаешь? Вот откуда он всегда все знает, а?

Хэри улыбалась, и Половинчатый замечал, что в последнее время она стала выглядеть по-другому — более красивой, хотя дело было не в том, как она заплетала волосы и какого цвета носила юбку. В ее светло-карих глазах блестело что-то похожее на счастье, однако Половинчатый не так часто видел счастье на других лицах, чтобы сказать наверняка.

— Что, интересно, будет с приютом, когда старая карга умрет?

— Она говорит, что я должен остаться там вместо нее.

— Ты этого хочешь? — Хэри нахмурилась.

Половинчатый покачал головой.

— Не важно, чего я хочу. Детям — таким, как мы — нужно пристанище, и кто-то должен обеспечить им его.

— Но это не обязан быть ты! В Лимвике есть другие жрецы. Есть храм Орры, в конце концов.

— Орра? — Янне заинтересованно обернулся к Хэри. — Это не тот случайно, который зарезал какую-то девочку и носил браслет из ее ногтей?

— Сестру богини Ринрин, точно.

— Тут есть его храм?

— Есть, — сказал Половинчатый. — Но Орра не разрешает своим последователям заботиться о других людях. Поэтому никакого приюта там нет и быть не может.

— Это правильно. — Янне закончил есть яблоко и кинул огрызок в толпу, целясь кому-то по макушке. — Лучше совсем никому не помогать, чем немного и нехотя.

Хэри собиралась возразить, но передумала.

Иногда после рынка они находили телегу, которая направлялась из города, и ехали на ней до пастбищ, погребенных под снежными сугробами, а затем пешком ковыляли до хижины пастуха рядом с большим крытым загоном для овец. Ферка ругался. С недовольным видом он доставал из чулана котел и, ворча, начинал варить в нем суп, а затем так же недовольно резал на куски черствые овсяные лепешки.

— Вы же не останетесь здесь на ночь? Посидели и хватит. Совести у вас нет, нахлебники!

Однако каждый раз дети все равно ночевали в его хижине, потому что к вечеру уже невозможно было найти повозку или телегу, которая бы ехала обратно в сторону города. Ферка рассказывал им те же сказки на второй раз и на третий, и несколько новых, до тех пор, пока все трое не засыпали. Тогда пастух укрывал их одеялом, а сам еще долго сидел, шевеля угли в маленьком камине и вслушиваясь в их тихое дыхание. Сквозь пелену сна Половинчатый видел его неподвижную широкоплечую фигуру, темным силуэтом выделявшуюся из мрака, иногда с трубкой в руках, из которой исходил слабый свет. Пастух подносил трубку ко рту, и мерцание огня в ней становилось ярче, высвечивая острые грани его лица, а затем снова затухало. Дым, невидимый в темноте, исчезал в душном воздухе над тлеющим очагом.

Половинчатый задавался вопросом, зачем люди курят трубку — что такого приятного в том, чтобы дышать дымом? — но его сонный разум уже не хотел думать об этом дальше. Трубка поднималась ко рту пастуха, свет становился ярче, и все повторялось.

Огонек тот вдруг разрастался — сначала медленно, робко выглядывая из чаши с табаком, затем смелее, и желтые языки пламени лились из трубки на пол, на грязные соломенные циновки, на накрытые тканью корзины и горшки. Оттуда они забирались на стены, карабкались по кривым деревянным полкам, словно пожирая комнату изнутри — но Половинчатый не чувствовал жара. Когда он попытался сесть, пламя съежилось до размеров человека и повисло в воздухе напротив него, корчась и извиваясь, как ленты на ветру. Свет, исходящий от него, казался мягким, и Половинчатый вдруг подумал, что ему не будет больно, если он коснется этого пламени левой рукой.

— Кто ты? — спросил демон.

— У меня нет имени, — ответил Половинчатый, когда у него наконец получилось сесть. — Я могу назваться кем захочу, и это будет правдой.

— Неужели?

— Ты мне не веришь? — Половинчатый на мгновение замешкался. — Я твой хозяин. Я призвал тебя в этот мир. Ты должен слушаться меня и верить всему, что я говорю.

Демон рассмеялся, и от его хохота стало горячо и страшно.

— Ты нахальное человеческое отродье, вот ты кто. Даже не думай, что сможешь обдурить меня, как вы поступаете с наивными духами. Впрочем, в одном ты совершенно прав. Я сбежал из обители теней благодаря тебе — и до тех пор, пока не наберусь сил, мое пребывание здесь будет целиком зависеть от твоего настроения.

— От моего... настроения?

— Человеческие негативные эмоции — вот моя пища. Чем они сильнее, тем лучше. Тебе плохо? Страшно? Грустно?

— Нет. — Половинчатый сглотнул.

— Тогда ты разгневан? О, гнев — это прекрасное чувство. Самое чистое и искреннее из всех. Скажи мне, кто разозлил тебя, и я сожгу его. Он сгорит, как соломинка.

— Нет!!

Половинчатый вскочил на ноги — и удивился тому, как легко ему это удалось. Левая сторона его тела свободно двигалась, но когда он задрал рукав, чтобы осмотреть руку целиком, она вспыхнула пламенем. Запах гари ударил ему в нос, от дыма защипало глаза. Демон снова рассмеялся.

— Прекрати это! — закричал Половинчатый.

— Сам прекрати! — зашипел кто-то прямо над его ухом. Чья-то ладонь грубо обшарила его лицо и зажала рот так, что дышать стало трудно. — Ш-ш! Замолкни!

Это был голос Янне, и ладонь тоже принадлежала ему. Половинчатый открыл глаза, но ничего не увидел — лишь темноту. Значит, огненный демон ему только приснился.

— Что там у тебя, ночной кошмар? Или крыса укусила?

— Кошмар, — с облегчением выдохнул Половинчатый.

— Тогда это не повод, чтобы так орать! Если мы бы все еще жили в приюте, ты бы разбудил некоторых, а утром старуха выпорола бы всех виновных в ночном шуме. Меня, скорее всего. — Половинчатый не видел его лица, но явно представил, как Янне морщится и неосознанно касается места, пострадавшего от порки больше всего.

— Прости. Этот сон казался таким... настоящим.

— Да без разницы. — Его шепот стал тише. — Я спать.

Послышался шелест, возня, и одеяло слегка натянулось. Оно было довольно большим, но детям все равно приходилось лежать очень близко друг к другу, чтобы его хватало на троих. Хэри заняла место у стены, Половинчатый — посередине. Он знал, что если хоть немного подвинет свою правую руку, то упрется локтем в чужую спину, и что этот кто-то снова зашипит — как капли воды на раскаленном железе. Зашипит, обругает, пригрозит — и к утру даже не вспомнит об этом.

Половинчатый также знал, что будь на его месте кто-нибудь другой, Янне бы пнул его пяткой по коленям, возможно, с размаху, а если богиня удачи отвернулась бы от этого несчастного — ткнул локтем в глаз, и тогда без драки бы не обошлось. Но за свои глаза и колени Половинчатый не переживал. Янне мог высмеивать его и оскорблять на словах, однако никогда не бил, не пытался сбить с ног или отнять костыль. По какой-то причине вместо облегчения это вызывало у Половинчатого досаду.

Он тихо вздохнул и попытался устроиться поудобнее на жестком полу, посыпанном соломой и накрытом шкурами. Где-то в другом конце комнаты, с деревянной скамьи, стоявшей поперек двери, слышался храп пастуха. Демон, который приснился ему сегодня, мог подавиться, потому что досада Половинчатого была неловкой и острой — как кость, застрявшая в горле. Утро пришло и принесло с собой холодный серый свет из-под закрытых ставней, но досада никуда не делась.

— Спасибо за ночлег, Ферка! — поклонилась Хэри, и пастух удивленно повернулся к ней.

— Я тебе не господин, и распинаться передо мной не надо.

— Ты просто старый ворчун. — Хэри сощурилась. — Вчера ты жаловался, что у нас нет манер и что мы не проявляем к тебе достаточно уважения.

— Ты уж определись, сколько уважения тебе нужно, чтобы мы знали, — подхватил Янне. — Если ты стар, то так и признайся, а если молод — тогда зачем тебе столько чести?

— С такими мелкими поганцами, как вы, бесполезно о чем-то спорить. — Ферка с грохотом поставил на стол ведро с молоком. — Собирайтесь живее и идите уже отсюда. Можете больше не приходить. Ах да, дней через десять будут готовы тулупы для приютских детей, их надо будет забрать. Не забудьте.

Пока они пили молоко прямо из ведра, по очереди наклоняя его к себе, пастух вычищал золу из камина и заново наполнял его дровами. Хэри завязала шерстяной платок на голове Половинчатого и принялась за пуговицы на его куртке. Ее пальцы двигались аккуратно и быстро; Половинчатый привык к этому, но сегодня ему хотелось оттолкнуть ее руки, забиться в угол и исчезнуть.

— Так нормально? — спросила Хэри. — Не слишком туго?

— Сойдет.

— Хочешь, дам тебе еще один платок? У меня с собой два.

— Нет, спасибо.

— Уверен? Там холодно.

Она смотрела на него внимательно, и Половинчатый перестал прятать от нее свой взгляд.

— Уверен.

Мало кто осознавал это, но передвигаться с костылем по снегу было тяжело, и даже той силы и выносливости, что Половинчатый накопил за годы, хватало не на весь путь через пастбища, а лишь на треть. Он устанет и вспотеет, но точно не замерзнет.

Снег хрустел под ногами и поблескивал на вершинах сугробов. Детям повезло, что за ночь не выпал новый: это значило, что протоптанная вчера тропинка не исчезла. Пастух проводил их, некоторое время стоя перед дверью, и скрылся в своей хижине, которая вскоре осталась далеко позади. Чтобы не поскользнуться, Половинчатому приходилось вбивать костыль в снег и закреплять его там, надеясь, что он не провалится глубже. Примерно на середине пути послышался треск, и костыль опасно изогнулся.

— В чем дело? — спросила Хэри, обернувшись.

Половинчатый поднял костыль к лицу и осмотрел надломившуюся палку у самого основания. Янне тоже подошел к ним и состроил гримасу недовольства.

— И что теперь делать? — спросил он.

— Если продолжать идти, эта штука отломится совсем. — Хэри нагнулась и потрогала костыль. — А так можно было бы починить потом.

Янне буркнул что-то в ответ, потопал ногами на одном месте, чтобы согреться. Половинчатый молчал. Он тяжело дышал, воздух выходил из его рта влажным белым паром, и казалось, что вместе с ним наружу пыталось вырваться что-то еще, тоже влажное — но безобразное. Он не знал, что делать. Без костыля идти дальше было невозможно.

— Ударь меня, — сказал Половинчатый и поднял глаза на Янне. Тот перестал топать и посмотрел на него как на умалишенного.

— А?

— Я сказал, ударь меня. Прочисти уши!

— Хэри, что это было, ты слышала? Звучало как писк насекомого.

— Он сказал... — Хэри испуганно сжалась и шмыгнула носом. — Он... он попросил ударить его.

Янне оттеснил ее и опустился на корточки рядом с Половинчатым, сидевшем на снегу. Затем он высвободил рот и нос из шарфа, туго намотанного на лицо, и стало видно, что Янне не злится, а удивлен и растерян. Он протянул Половинчатому руку, но тот резко оттолкнул ее.

— Ударь меня, ну же! Ты ведь меня ненавидишь, разве нет?

— Нет. С чего ты взял?

— Я слишком медленный и всегда задерживаю вас. Меня не заставляют работать, а дают еду просто так. Жрица относится ко мне хорошо, а тебя она постоянно ругала и била. Я мешал тебе спать сегодня ночью. Этого мало?

Янне нахмурился — и если бы взглядом можно было убивать, Половинчатый бы уже не дышал.

— Я не буду тебя бить, — сказал наконец Янне. — А ты заткнешься и залезешь мне на спину. Помоги ему, Хэри.

Он развернулся, все так же сидя на корточках, и Хэри сделала шаг к Половинчатому. Внезапно  с ее губ сорвался крик. Костыль, который она все это время держала в руках, вспыхнул пламенем и загорелся. Хэри сразу же выронила его, но даже на снегу огонь не погас полностью, и талая вода зашипела, испаряясь.

— Что за черт?! — Янне вскочил.

— Не знаю! Он просто загорелся, сам по себе!

— Ты обожглась?

Хэри стянула почерневшие варежки и покачала головой. Вдвоем они забросали костыль снегом, пока последние языки пламени не исчезли, оставив после себя лишь обугленные палки. Все молчали. Было ясно, что обычный огонь не загорается ни с того ни с сего посреди холодной зимней пустоши — а значит, что-то заставило его загореться. Янне пристально оглядел все вокруг: заснеженные поля и ряд голых деревьев впереди, но не увидел ничего подозрительного. Он хотел взять остатки костыля с собой, чтобы показать их кому-нибудь в городе, но Хэри отговорила его.

— Он может загореться снова, и тогда пламя перекинется на что-нибудь еще. Брось его и пойдем отсюда скорее.

Половинчатый все еще не хотел лезть на спину Янне, но теперь, выйдя из оцепенения, он с мучительной ясностью понимал, что у него нет выбора. Когда Янне встал с колен, немного покачнувшись под чужим весом, Половинчатый в ярости стиснул зубы.

Он чувствовал гнев, но не мог определить, на кого он направлен. На себя? На сломавшийся костыль? На богов, сделавших его калекой? На Янне, который отказывался смотреть на него как на равного? Половинчатый бросил взгляд на обугленные палки, лежащие в луже мутно-серой воды, и тусклым воспоминанием в его голове прозвучал чей-то безудержный смех.

Смех и трещание огня, и гул яркого пламени, что приснились ему ночью.

Половинчатый вспоминал, как однажды утром пару лет назад, когда все обитатели приюта еще спали, он взял свой костыль и незаметно вышел из храма. Он не стал дожидаться, пока мимо проедет телега, а заковылял сам, все больше удаляясь от дороги. Там, куда он направлялся, никто никогда не нашел бы его. Мальчик шел так быстро, как мог, и скоро трава под его ногами стала высокой и густой — ее более светлые верхушки клонились в сторону, и Половинчатому приходилось пробираться сквозь нее короткими, тяжелыми шагами. Когда он почувствовал, что больше не может идти, он упал, и трава смягчила удар о землю.

Там, посреди влажных от росы лугов, его застал рассвет. Он увидел, как небо посветлело с востока, и первый луч солнца протиснулся сквозь стебли травы, чтобы коснуться его мокрого лица. Он позволил себе полежать еще, вслушиваясь в тишину и ласковый шелест ветра, а затем встал и заковылял дальше.

Солнце поднималось высоко, а он все шел, иногда отдыхая, иногда лежа ничком на сырой земле и давясь слезами жгучего горя. Он знал, что никто в приюте не станет искать его за пределами храма, но ему все равно хотелось уйти как можно дальше, чтобы лишить себя возможности вернуться. После полудня он дошел до реки, медленно несущей свои воды по неглубокому низовью. Земля впереди резко обрывалась; чтобы спуститься к реке по крутому каменистому склону, даже здоровому человеку пришлось бы постараться — Половинчатый же понимал, что у него нет ни шанса. Он сел и свесил ноги с обрыва.

Здесь, думал он, должен кончиться его путь. Падение с такой высоты не будет смертельным — возможно, он сломает что-нибудь или просто обдерет колени и локти об острые камни, но вскарабкаться обратно уже не сможет. Он убедил себя, что не боится боли, но по какой-то причине все никак не мог прыгнуть вниз. Тогда он взял костыль и, размахнувшись, бросил его с обрыва. Теперь пути назад не было,  и Половинчатый почувствовал себя беспомощным и одиноким.

— Ты всегда был беспомощен и одинок, — сказало ему журчание реки. — Костыль и окружающие люди всего лишь вводили тебя в заблуждение.

Через некоторое время Половинчатый уснул, а когда он вновь открыл глаза, солнце уже садилось и светло-розовый закат отбрасывал длинные тени от кустов и деревьев. Кто-то нес Половинчатого на спине, и на поясе у него болтался костыль, добытый, должно быть, со дна низовья, пока мальчик спал.

— Проснулся? — спросил незнакомый голос, и Половинчатый насторожился.

Человеком, что шел вдоль речного берега и нес его за спиной, был Ниммар. Он выглядел по-другому: более смуглым, высоким и мускулистым, чем Ниммар, от него не пахло травами и дымом, и звали его наверняка тоже по-другому, но несмотря на все это Половинчатый узнал его. Под чужой телесной оболочкой, где-то внутри, он чувствовал присутствие своего наставника и друга.

— Это ты, Ниммар?

— Да, это я.

— Почему ты выглядишь так странно? Что это? Такое ощущение, словно...

— Словно я одновременно здесь и меня здесь нет? Мой разум овладел телом этого человека, но сам я нахожусь очень далеко отсюда.

— Ого! — Половинчатый зажмурился и поморгал, прогоняя остатки сонливости. — Но если ты можешь так делать, то зачем тебе ехать сюда самому каждый раз? Ты мог бы...

— Поверь, это отнимает намного больше сил, чем долгий путь из столицы. Мне пришлось сделать так из-за чрезвычайных обстоятельств, которым ты стал причиной.

Ниммар замолчал, и некоторое время они шли в тишине, прерываемой лишь стрекотом кузнечиков и звуком его шагов по мягкой траве.

— Извини, — сказал Половинчатый, и Ниммар слегка повернул к нему голову.

— Все хорошо. Я понимаю.

Ниммар отнес его в лес и показал куст морозника, растущий среди зарослей крапивы и чертополоха. Это был странный морозник, потому что, в отличие от других цветов, к началу июля он еще не расцвел, а только выпустил бутоны — продолговатые, остроконечные, с желто-зелеными лепестками, видневшимися из приоткрытых чашек. Ниммар присел около куста и погладил его по тонким стебелькам.

— Посмотри внимательно на эти цветы — можешь даже потрогать их — и сосредоточься. Каждый бутон — зародыш будущей жизни. Не все из них раскроются, знаешь ли. Некоторые так и останутся бутонами, а затем засохнут и умрут. Можешь сказать мне, какие?

— Это испытание? — с трепетом просил Половинчатый.

— Что-то вроде того. Я не смогу приехать к тебе в ближайшее время, но все равно хотел бы показать нечто важное. У каждого живого организма есть сущность. Голос. Аура. Друиды видят и слышат это лучше, чем обычные люди. Попробуй угадать, какой из этих бутонов не раскроется.

Половинчатый посмотрел на цветы и нахмурился.

— Этот, — сказал он и показал пальцем.

— Верно. Все раскроются, кроме этого. Знаешь, почему?

— Потому что он... слабый. В нем недостаточно сил.

— Молодец. — Ниммар с улыбкой похлопал мальчика по плечу. — Если ты видишь все так ясно, то должен был почувствовать кое-что еще. Этот цветок не такой, как все, это правда. Ему никогда не распуститься, никогда не дать жизнь другим кустам — но он не грустит об этом. Я не ощущаю в нем ни печали, ни сожаления. Он смирился со своей судьбой и живет дальше таким, каким его создали боги. Чего хочешь ты?

Половинчатый растерялся, и Ниммару пришлось повторить свой вопрос.

— Я?

— Да, ты. Чего ты хочешь, мальчик? У тебя должно быть то, чего ты желаешь больше всего. Что это?

Половинчатый долго молчал, и Ниммар ждал терпеливо. Его взгляд был добрым, мягким и пронзительно-голубым, хотя Половинчатый мог поклясться, что еще недавно глаза человека были серого цвета. Большой жук сел на его колено, но Ниммар не прогнал его.

— Умереть, — ответил Половинчатый, и его голос задрожал. — Я хочу умереть.

— Нет, — сказал Ниммар, — ошибаешься. Умереть хочешь не ты. Этого хочет та часть тебя, которая мнит себя лучше и выше других — более умным, более достойным. Можешь считать это уязвленной гордостью... жирной и скользкой личинкой, которая обижена на весь мир за то, что тот обошелся с ней несправедливо, и хочет отомстить ему за это. Но если ты посмотришь вокруг, по-настоящему посмотришь, то ты увидишь, что нигде в этом мире нет справедливости. Ее просто не существует. Люди выдумали справедливость, потому что так им легче оправдывать свои эгоистичные желания. Чего хочешь ты, а не та жирная личинка? Чего ты хочешь на самом деле?

Половинчатый хотел стать нормальным. Свободно двигать рукой и ногой, самостоятельно ходить и бегать, видеть обоими глазами, слышать с обеих сторон. Неужели это желание настолько эгоистично? Он думал об этом в тот день и потом, когда пастух рассказал ему легенду о священной горе, и после, когда Янне нес его на спине почти всю дорогу до храма. Ниммар говорил, что ему нужно сдерживать свои желания и чувства, но теперь Половинчатому казалось, что для него это будет труднее всего на свете.

Через пару дней Хэри забежала в приют, чтобы отдать ему новый костыль, но жрица не пустила ее внутрь. Половинчатый лежал в углу под двумя одеялами — лихорадка, мучившая его две ночи, медленно отступала, но он цеплялся за нее, проклиная тот лечебный отвар, которым его поила Зварга.

Он словно вновь оказался на краю обрыва — снова одинокий и беспомощный — но на этот раз никто, даже наставник, не мог прийти и забрать его оттуда.