Онлайн чтение книги Свет и тьма с подножья Хнокки Light and shadow from the foothills of Hnokka
часть 1

К вечеру похолодало и поднялся сильный ветер.

Он спустился с синих гор, раскинувшихся цепью далеко на севере, чьи заснеженные вершины были так высоки, что казалось, на них опиралось небо. Он промчался по вересковым степям и нырнул в долину, где болотистые земли и густые леса, уже почти сбросившие свою листву, тщетно пытались его задержать. Достигнув реки, что разлилась среди камней, мхов и скал, ветер разметал и разбрызгал ее хрустальные воды.

Он чуть не сбил Янне с ног, когда тот бежал за растопкой для камина, а на обратном пути вздымал вихри черной пыли, бросал ее в лицо, словно издеваясь, и затем мчался дальше по замерзшим холмам и лугам. Он опрокинул пустые бочки, стоявшие рядом с колодцем, и когда Янне возвращался, со связкой веток и сучьев в руках, он видел, как жрица злобно пинала их ногами. Окна в храме хлопали ставнями, так что пришлось их закрыть, и некоторое время ушло на то, чтобы плотно заткнуть все щели сухой травой для защиты от сквозняка. Это помогло, но не полностью: ветер уныло стонал в подгнивших стропилах, пронизывающим холодом оседал на сыром полу.

Солнце стояло низко: его белый и тусклый, как жемчужина, шар то и дело прятался за тяжелыми тучами. Уже к полудню стало совсем темно, поэтому в святилище, среди веток омелы и вырезанных из дерева идолов, зажгли свечи. В очаге развели огонь, и все воспитанники храма сгрудились вокруг него, зябко кутаясь в одеяла и плащи. Ветер растрепал их волосы, раскрасил лица в оттенки синевы и бледности, пригнал к источнику тепла — и угрожающе завывал снаружи, остерегая от попыток выйти; ветер же привел к их порогу позднего и неожиданного гостя.

Это был невысокий седой человек в епанче, подбитой мехом, из сумки у него торчало нечто, похожее на флейту. Он откинул капюшон, и стало ясно, что несмотря на седые волосы, он вовсе не так стар, как показалось сперва. Гость посмотрел на детей, и хотя взгляд его ничего не выражал и никому не предназначался, Янне ощутил смутный трепет.

— Кто это? — шепотом спросил он, когда человек прошел за жрицей вглубь дома и они скрылись в соседней комнате.

Никто не знал.

— Это пастух, — сказал Половинчатый из темного угла, где сидел весь день, сгорбившись и завернувшись в рваное одеяло.

Янне обернулся к нему и вздернул нос:

— С чего ты взял? Что бы ему здесь делать?

— Он уже приходил сюда как-то раз. Я его узнал.

Половинчатый был самым старшим из детей, и хотя никто в приюте точно не знал свой возраст, по телосложению и росту казалось, что он опережал их по крайней мере на два или три года. Из этого следовало, что в храме он жил дольше остальных сирот, и, возможно, поэтому обладал над ними странным авторитетом. Странным — потому что он становился тем сильнее, чем реже Половинчатый им пользовался. О лунном календаре и о богах он знал больше других, и жрица Зварга иногда доверяла Половинчатому ответственные роли в ритуалах, которые исполнялись в святилище. Наконец, среди всех детей он единственный умел читать, хоть и пока что с видимым трудом. По какой-то необъяснимой причине все это страшно раздражало Янне — именно он придумал Половинчатому такое обидное прозвище, не имевшее ничего общего с его настоящим именем. Длинное слово звонко переливалось на злом языке Янне:

Поло-винка-поло-винчатый — 
Справа есть, а слева нет.
Будь с такими поотзывчивей,
Кинь монет!

Половинчатый родился калекой. Выглядел он как обычный человек, но почти вся левая сторона его тела была парализована: он не мог двигать левой рукой и ногой, был слеп на левый глаз и глух на левое ухо. Передвигался он на костылях, медленно и неуклюже, хотя при желании мог недолгое время стоять на правой ноге без дополнительной опоры или удерживать несколько вещей в правой руке. Зварга однажды сказала, что «когда в Начале времен божественный свет лился с небес на все земные существа, чтобы даровать им жизнь, несчастный мальчик, должно быть, лежал наполовину в тени от чего-то». Сам Половинчатый ничего не говорил об этой ужасной несправедливости, но его иногда перекошенное лицо и белое пятно на зрачке левого глаза смотрелись жутко. Неудивительно, думал Янне, что родители бросили его в младенчестве.

В смежной комнате, куда ушли жрица с гостем, было меньше свеч, но сквозь проем приоткрытой двери Янне видел, как они вполголоса что-то обсуждали. Зварга выглядела угрюмой и подавленной — впрочем, оценил Янне, не больше, чем обычно, когда за каким-нибудь скучным занятием вроде молитв или чтения стихов ее морщинистое лицо становилось похоже на гнилую картофелину. Седой пастух доедал миску чечевицы и с любопытством осматривал стены храма. Янне подкрался к двери поближе и заглянул в щель, чтобы расширить себе обзор. 

— Прекрати, тебе снова влетит от матушки, — прошептала Хэри из-за спины. Зваргу — заменявшую детям нелюбящую мать и щедрого на побои отца, которых ни у кого никогда не было — некоторые в приюте называли так. Матушка.

— Плевать я хотел на старую каргу, — отозвался Янне.

Хэри вздохнула.

— Тогда подвинься.

Ее кудрявая голова протиснулась под локоть Янне, и Хэри тоже посмотрела в проем. Дверь скрипнула, но никто из взрослых, казалось, не услышал этого. Было в их лицах что-то настораживающее: выражение печальной оцепенелости, от вида которой детям почему-то становилось тревожно.  

— Что они делают? — спросил чей-то голос сзади.

— Сидят.

— И все?

— Не знаю, ни черта не видно.

— Дай тоже посмотреть.

— Тсс, тихо!

— Сам тихо! — обладатель голоса подошел сбоку и попытался протолкнуться к месту наблюдения.

Он давил все сильнее, пока Янне не пришлось шире упереться ногами, чтобы не позволить себя оттеснить. Внезапно один из сидящих у камина громко крикнул: «Матушка, они подглядывают!»

Завязалась драка. Янне повалил на пол того, кто кричал, и бил его по лицу, сзади его пытались оттащить от жертвы двое мальчишек. Хэри трясла за плечо Половинчатого, чтобы тот вмешался, но мирным путем было уже ничего не решить. Тогда она вцепилась в волосы одному из детей, который, казалось, скоро выцарапает Янне глаза.

Такие драки были не редкостью для сирот, живших на попечении храма. Зачинщиком не всегда был Янне, но именно он принимал в них самое активное участие, и именно его в конце настигало самое тяжелое наказание. Ссоры начинались от любого пустяка: кто-то крал у другого еду, одежду, трогал или брал без разрешения общие вещи, отлынивал от работы или прятал от других что-то важное. Когда кому-то казалось, что в соседней тарелке больше похлебки, чем в его собственной, начиналась драка — и то, что в итоге обе тарелки опрокидывались на пол, а враждующие оставались без ужина, никого не останавливало. Хэри чаще всего вставала на сторону Янне, а Половинчатый не принимал в драке участие, но мог попробовать примирить дерущихся после ее бесславного конца.

Завершалось все обычно тем, что жрица — маленькая пожилая женщина с удивительно тяжелыми кулаками — грязно ругаясь, обрушивала свой гнев на тех, кто попадется под руку. Иногда участников драки она лишала еды на ближайшие два дня: очень бережливо, говорила она, посмеиваясь. Этот простой способ всегда действовал безотказно: несправедливость со стороны взрослого заставляла детей забыть обиды друг на друга и объединиться в ненависти к общему угнетателю.

В тот день, однако — хотя дерущиеся об этом еще не знали — наказания можно было не бояться. Зварга медленно вышла из комнаты и остановилась у двери, наблюдая драку устало и безразлично. Уже одна лишь ее тень, упавшая на поле боя, заставила детей в страхе замереть — и в этот момент из-за ее плеча появился пастух.

Он широко улыбнулся и сказал:

— Кто хочет послушать сказки?

Десять пар глаз выжидающе обратились к сказителю, но тот не торопился. Он сел на табурет возле очага и начал раскуривать трубку.

— Давай уже, дядя, рассказывай! — Янне пытался стереть кровь с разбитой губы, но только еще больше размазывал ее по лицу.

— И без тебя дышать нечем! — пожаловалась Хэри и сморщила нос. Дым от огня, как это часто бывает с открытыми каминами, лишь наполовину уходил наружу через трубу — остальное шло в дом, скапливалось наверху, и балки под крышей чернели от сажи и копоти.

— Ну так выйди во двор!

— Там холодно. — Хэри зябко обняла себя руками.

Гость затянулся и выпустил изо рта клубы табачного дыма — тонкие белесые завитки, которые сразу же растворились в мутном воздухе.

— Пожалуй, выходить на улицу сейчас, — сказал он, — не самая лучшая идея.

— Это еще почему?

— Как, вы разве не знаете? — пастух удивился. — Ведь после заката по улицам бродит нечисть. Оборотни, упыри, трехголовые лошади-людоеды...

Все замолкли. В тишине послышался шорох — Половинчатый выполз из угла и сел поближе к камину.

— Трехголовых лошадей не бывает, — сказал он.

— Подловил, признаю. Не бывает. А что насчет оборотней? Упырей, гоблинов, кровожадных ведьм, пожирающих маленьких детей?

— Тоже не бывает, — ответил Половинчатый, но на этот раз его голос звучал не так уверенно.

Пастух загадочно улыбнулся.

— Да, много есть историй про разного рода чудищ и уродцев, и далеко не все из них правдивые, — сказал он, выпустив очередную порцию дыма. — Сколько откровенного вранья, например, можно услышать от Горбатого Дзо. Знаете Горбатого Дзо? Нет? Ну и славно... Можете считать, что вам сегодня невероятно повезло. Я расскажу только то, что видел сам, своими собственными глазами, или слышал из надежных источников. Никаких выдумок! Никаких сказок, мифов и легенд, только правда!

Пастух начал рассказывать, а за дверью шелестел ветер, и пламя в очаге беспокойно дрожало от сквозняка. Несмотря на то, что история оказалась совсем не страшной, Янне заметил, как самая младшая из девочек вдруг встала со своего места в противоположном конце комнаты и села рядом с ним, обхватив колени руками и вздрагивая от любого шороха.

Подумав, он снял и надел на нее свою куртку.

— Был у меня один друг, — начал гость. — Просто знакомый, вообще-то, и не очень часто мы с ним виделись. Звали его... ээээ... Черноклюв.

— Странное имя, — сразу перебил один из детей.

— Да ты его выдумал! — выкрикнул другой. — А говорил, правду расскажешь!

— Ничего вы не понимаете, малышня. Имя ненастоящее, да, но этот случай произошел со мной на самом деле. Конечно же, имя ненастоящее, ведь важно соблюдать анонимность! А-но-ним-ность. Это когда... когда истинные имена скрываются намеренно. Специально. Вот вам бы понравилось, если в рассказе, где в качестве главного героя выступали бы вы, я всем бы разболтал, как вас зовут и где вы живете?

— Да, — ответил Янне после недолгого раздумья.

Рассказчик обреченно махнул рукой.

— В общем, виделись мы с Черноносом редко, а потом и совсем перестали. Я его позабыл, и он меня, должно быть, тоже. И вот однажды шел я по тропинке в темном лесу — и, гляжу, идет мне навстречу человек. Вроде знакомый, а вроде нет. Странное меня тогда охватило чувство: смотрю я на его лицо, но вспомнить никак не могу.

А он мне — привет, сколько лет не виделись, как поживаешь, дорогой друг? Это Чернобород и был, тот самый давний знакомый. Неловко получилось, но что поделать. Поговорили мы немного. Я ему о своих делах рассказал, он мне — о себе. И собрался я уже идти дальше, хотел попрощаться со старым товарищем — но тот вдруг замер посреди темной дороги, и локоть мой никак не отпускает.

«А пошли, — говорит он, — выпьем, как раньше? Мой дом здесь совсем рядом — я тебя и ужином накормлю, и на ночь можешь у меня остаться».

Я сразу отказался, по возможности вежливо — неудобно, мол. К тому же, утром вставать рано, овец на пастбище выводить. А Черноглаз все не уступает — пойдем да пойдем!

«Куда ты сейчас в такое время суток, — говорит, — смотри, как темно. А мой дом рядом, в двух шагах».

Но чем больше он уговаривал, тем сильнее я упирался. Кто-нибудь другой бы на моем месте, может, и согласился — почему бы не зайти в гости к давнему другу? Но мне чутье подсказывало: что-то здесь не то. Зачем он так настойчиво меня приглашает? На что я ему сдался?

Долго мы так стояли и спорили. Так долго, что я порядком разозлился, и рука его на моем плече стала как-то странно тяжелой. Попробовал вырваться — не получилось! Дернул еще раз — снова не вышло! Тогда я что было силы ударил Черноклюва по голове фонарем, который нес с собой — и внезапно угольки из фонаря посыпались прямо на него. Одежда загорелась, он закричал и бросился навзничь, чтобы потушить пламя. Я тогда же и убежал от него в страхе, что на шум соберутся люди.

Вижу, вы смотрите на меня с неодобрением — и ничего удивительного. Я и сам был в ужасе от того, что совершил! Несколько дней меня грызла мысль о том происшествии, мучила совесть, спать не мог спокойно. Наконец, я решил пойти извиниться. Узнал у старосты, где живет семья Черношея, купил хороший бочонок меда, пришел. Дверь открыла его жена.

«Где же ваш муж?» — спросил я, когда она впустила меня в дом. А та отвечает: мой муж уже три года как мертв.

Мертв — представьте себе! Мертв, как камень! Мертв, как все мертвое в этом умирающем мире!

Сперва я не поверил ей, конечно же. Что это за шутки такие — я же видел его, он со мной разговаривал и даже локоть отдавил так, что синяк остался! Но жена заплакала, показала мне его могилу на заднем дворе. На обратном пути я расспросил соседей — все они мне отвечали, что Чернолюд умер три года назад.

Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Кого же в таком случае я встретил той ночью?...

Гость выдержал паузу, полную многозначительной таинственности.

— Кого? — спросила Хэри.

— Одним богам известно, кого. Однако я думаю, что это был оборотень. — Пастух погасил трубку и обвел комнату взглядом.

Кто-то клевал носом и сонно тер глаза, кто-то совсем спал, лежа прямо на полу. Зварга подходила к таким и уносила в спальню, не слишком заботясь об одеялах и подушках.

— Скукотень! — протянул один из детей, широко зевая.

—...и хотел он меня заманить к себе в берлогу, чтобы съесть!

— Ну да, — засмеялся Янне. — А в этого типа он превратился для чего? Если это был оборотень, он мог просто схватить тебя и сожрать прямо там.

— Ерунда какая!

— И это все? — спросил Половинчатый.

Пастух почесал затылок. Он гордился своим умением рассказывать истории, и пренебрежение его талантами, пусть даже со стороны детей, задевало его самолюбие.

— Нет, — сказал он. — Конечно же, нет. Это было лишь вступление — чтобы подготовить вас к самому интересному.

Не так давно — года два или три назад — заходил в эти края путешественник. Бьюсь об заклад, ни один из вас, заморышей, никогда не бывал дальше городских окраин, не видел ничего за холмами на востоке, которые виднеются с бастионов? Кто-то, наверное, и за двор этого храма не выходит, а?

Путешественники — это те, кто большую часть своей жизни проводит в странствиях. Некоторые занимаются торговлей: продают в других странах специи, меха, драгоценности. И получают за это немалую прибыль, надо сказать. Ведь есть места, например, где не разводят овец и не выращивают картофель. Привези туда самый обычный кожух, сшитый из шерсти — и он будет стоить в десять или двадцать раз дороже, чем здесь. Кто-то путешествует специально, чтобы карты составлять и земли описывать, с интересом, так сказать, профессиональным. Есть также паломники, королевские послы, мигранты... А иные люди путешествуют просто так, чтобы мир повидать. И если приходит такой скиталец в какой-либо город и начинает про дальние страны рассказывать, сразу же вокруг него собирается толпа зевак и бездельников. В тот день пару лет назад я совершенно случайно оказался среди них.

Путешественник этот вернулся с запада. Он был стар и говорил странно, с акцентом, словно давно позабыл родной язык, некоторые слова и вовсе было не разобрать. Сказал, что покинул Рикту еще в молодости, а вернулся лишь недавно. Можно лишь предполагать, в каких далеких странах он побывал! Мне уж точно нечего и мечтать о том, чтобы хоть одним глазком увидеть те места, стар я уже.

Рассказывал разное. К примеру, что люди на западе высокие, кривоногие, и волосы у них всех белые — но не седые, а белые, как свежевыпавший снег, понимаете? Борода, брови, ресницы — тоже белые. И что людей там намного больше, чем здесь — настолько, что им места не хватает. Улицы заполнены, сквозь людской поток, бывает, не протолкнуться. Чтобы пройти вдоль переулка, даже широкого, необходимо выстоять очередь — и не в ряд, где один стоит за другим, а все вперемешку. Люди, телеги, огромные желтые лошади — и все кричат, спорят, толкаются. Двигаться по улицам свободно, как у нас — совершенно невозможно! Чтобы подняться по ступеням на второй этаж, рассказывал он, нужно пару раз наступить на чьи-то головы. Даже спать этим людям приходится друг на друге, по трое или четверо — можете представить?

Рассказывал про огромные, прекрасные города, которые ему довелось там видеть. В одном из них все было построено из чистого золота. Здания, дома, мосты — все сияло так, что глазам больно. Вы, наверное, как сперва и я тоже, подумали, что такого не бывает? Но странник вдруг достал из кармана гвозди — по форме и размеру самые обычные гвозди, но из золота. Достал кусок черепицы, провел им по мостовой — золото, настоящее! Зачем же им золотые гвозди и черепица, как не для строительства?

Про другой город говорил, что все там из бумаги. Почва в тех краях сухая, бедная, и после нескольких лет становится совсем непригодной для земледелия. Тогда жители сворачивают свои бумажные дома, складывают их в карман и идут в более плодородные земли. Так этот город перемещается каждые пять лет — и благодаря бумажным зданиям, которые люди всегда носят с собой, им не нужно раз за разом строить все заново. Кроме того, бумага дешевая, и даже если она сгорит или порвется, хозяева не понесут убытки. Слушал я путешественника, затаив дыхание, но тут не выдержал и спросил: но как же, наверное, зимой в таких домах ужасно холодно?... Но тот лишь рассмеялся. Ведь в западных странах климат намного теплее, и зимы — такой, как здесь — просто не бывает! Реки и озера не замерзают, снег не падает. Большинство людей там даже никогда не видели снег и не знают, что это такое.

— Вот повезло! — сказала Хэри, шмыгнув носом.

Она взяла кочергу и пошевелила угли в камине в надежде выжать из них еще хоть немного тепла. Высоко над очагом взметнулся белый пепел, несколько искр с шипением полетели на пол и растворились в густой темноте. Янне сменил положение скрещенных ног. Несмотря на позднее время, спать не хотелось — на этот раз истории оказались интереснее, пусть и совсем не похожие на правду. Однако про то, что в дальних странах бывает теплее или, наоборот, холоднее, чем здесь, Янне слышал и раньше. На мгновение ему в этом показалось что-то неправильное: ведь если, как говорят жрецы храма Сичжи, боги любят и заботятся об этих землях больше всего, почему в других местах теплее? Как такое может быть, что солнце светит там ярче, чем здесь?

Но эта мысль исчезла так же быстро, как появилась. А пастух продолжал.

— Растут там диковинные деревья — название, к сожалению, забыл, но не суть. Высокие, как сосны, но более раскидистые и широкие. Раз в три месяца они цветут, и зрелище это по красоте не сравнится, пожалуй, ни с чем: свисающие с ветвей стебли покрываются ярко-синими крупными цветами, сияющими в темноте... Однако подходить к таким деревьям опасно. Иной человек или зверь, привлеченный яркими цветами, садится в тени дерева, любуется — и тут же его хватают гигантские ветви, поднимают высоко-высоко и с размаху кидают на землю! От удара человек непременно погибает, и из его ран сочится кровь. Корни дерева питаются этой кровью. Конечно, и обычной дождевой водой дерево не брезгует, но все же для того, чтобы создавать такие великолепные цветы, нужно много энергии. Красоте этого дерева часто приписывается мистическая сила. Даже те, кто знает об опасности, порой не могут удержаться от того, чтобы подойти к нему ближе и потрогать.

...Водятся там также огромные ящеры. С кручеными рогами, острыми зубами и двумя хвостами. Воистину размеры их звучат ужасающе, поскольку известно, что один такой ящер может за раз съесть четыре коровы, десяток овец и примерно столько же свиней. Питаются они и плодами растений тоже, а из зубастого рта могут выпускать ядовитый газ, смертельный для всех живых существ, кроме них самих. Известно множество историй про этих ящеров, одну из которых я расскажу вам сейчас.

Итак, появился такой ящер в одной долине, возле людских поселений, и стал у них домашний скот пожирать в больших количествах. То на одну деревню нападет, то на другую. Но людей — не трогал, а даже всячески избегал. Несмотря на сей факт, люди его, конечно же, боялись. Хотя вред хозяйству был значительным, никто не смел ничего предпринять. Так продолжалось некоторое время, и однажды в пещеру к ящеру наведался молодой торговец травами и настойками. Все в деревне считали его чудаком, поэтому нисколько не удивились бы, узнав о такой храбрости. Зашел он в грот, а там чудище сидело и неторопливо обгладывало косточки недавно украденной коровы.

— Ничего себе, — удивился ящер, заметив человека. — Неужели ты меня не боишься?

— Нет, — ответил человек. — А что в тебе такого страшного?

— Ну, — ящер задумался, — все остальные люди меня боятся, хотя я на них не нападаю и ничего им не делаю. Значит, и ты должен.

— Вот еще! Никому я ничего не должен. Что это вообще такое — бояться? Как это?

Ящер подошел к человеку и уселся рядом.

— Видишь ли, — сказал он, — все чего-то боятся. Крестьянин, к примеру, боится засухи. Капитан корабля — шторма или бунта. Убийца — блюстителей закона. Как услышит звон цепей и клацанье решеток, так его сразу в дрожь бросает. И, конечно, многие боятся смерти. У каждого есть что-то такое, чего он страшится.

— У каждого без исключения? — спросил человек. — Даже у тебя?

Ящер на минуту задумался.

— Да, — сказал он, — Пожалуй, я боюсь чеснока. Запах еды, которую готовят местные жители, для меня просто невыносим. Неужели во все блюда они добавляют этот ужасный овощ? Бр-р.

— В таком случае я тоже знаю, чего боюсь! — радостно сообщил торговец травами. — Страшнее всего для меня  — золото и драгоценности. Лишь только увижу их блеск, тут же меня прошибает холодный пот, и ни рукой, ни ногой пошевелить не могу!

— Вот, я же говорил: все чего-то боятся, — с довольным видом сказал ящер.

Через некоторое время человек ушел, условившись встретиться с ящером в той же пещере на следующий день. Вернувшись в деревню, торговец набрал много чеснока, мелко порезал его и наполнил им огромный горшок. С этим горшком он и пошел к ящеру снова.

Приходит и видит — сидит чудище верхом на огромном сундуке, полном золотых монет, рубинов и бриллиантов. Как только ящер заметил человека, сразу же опрокинул сундук, и драгоценности покатились по земле, звеня и сверкая.

Торговец, однако, нисколько не испугался. Он встряхнул горшок с чесноком, открыл его и высыпал содержимое прямо на ящера. Тот, почувствовав запах, сморщился, зарычал и что было мочи бросился вон из пещеры.

Больше этого ящера в тех местах не видели. Когда продавец трав рассказал в деревне о произошедшем, земледельцы вышли в поля и посадили много чеснока, а скотоводы повесили на шеи овцам и коровам по крайней мере по одной маленькой луковице.

— А как же золото?

— Про золото тоже расскажу, и вовсе не обязательно для этого перебивать меня, молодой человек.

Пастух прервался посмотрел вокруг. Почти все дети спали. Те, что еще недавно пинались и вырывали друг у друга клочья волос, уснули рядом, раскинув ноги, сложив ладони под щеки и сонно приоткрыв рты. Тихо потрескивал очаг, огарки свечей капали воском на пол.

— Ну? — снова напомнил Янне. Кроме него, бодрствовали теперь только Хэри и Половинчатый, которые смотрели на рассказчика с таким же едва сдерживаемым нетерпением.

— В течение следующих нескольких лет многие искали ту самую пещеру, где, по словам торговца, лежали монеты и драгоценности, но никто так и не нашел. Может быть, торговец забрал деньги себе и спрятал, а может, никакого золота не было вовсе. А теперь, детишки, пора спать!

Возглас разочарования одновременно донесся со стороны Янне и Хэри.

— Можно еще одну сказку? — спросил вдруг Половинчатый, все это время молчавший.

— Да, пожалуйста! — подхватила Хэри.

Пастух, уже было вставший с стула, повернулся к ним и странно посмотрел на Половинчатого. Большинство взрослых видели в нем лишь досадного калеку, но во взгляде пастуха не было ни жалости, ни отвращения. Гость как будто раздумывал — стоит ли тратить на него свое время.

— Вам же не понравились мои истории!

— А вот и нет!

— А вот и да. Кто тут недавно сидел и некрасиво морщил нос, и жаловался на все подряд?

— Только первая! Только первая сказка была не очень. Потом стало лучше!

— Ах вот как. Значит, вы — аудитория искушенная и все подряд слушать не станете.

Это было не совсем верно: подобно всем другим воспитанникам храма, Янне и Хэри знали лишь истории из священных текстов, которые ученик верховной жрицы по имени Ниммар, иногда приходивший сюда из столицы, рассказывал им по памяти, опуская сложные и скучные философские детали. Многие из этих историй Янне знал уже почти наизусть — но все равно радовался, когда Ниммар наведывался к ним.

— Тогда слушайте, — сказал пастух и закурил трубку снова.

В одной деревне у подножья горы жил человек по имени Яцки. Был он не богат, не обладал ни особым умом, ни талантами, но женился по любви, и родились у него сын и две дочери. Жили они счастливо и нужды не знали.

Однажды младшая дочь Яцки тяжело заболела. Ни один лекарь в деревне, даже самый опытный и умелый, не мог ей помочь. Тогда Яцки принес в жертву богам двух коров и восемь мешков пшена с просьбой о том, чтобы дочь его поправилась. Однако боги не приняли подношение. Коровы, даже с перерезанным горлом, умирали долго и мучительно, а пшено, возложенное на алтарь и подожженное, никак не загоралось. Узнав об этом, лекарь, который почти нашел способ избавить девочку от болезни, в страхе разозлить богов прекратил работу и спрятал свои записи. Но молодой ученик лекаря нашел их и в тот же день пошел в дом Яцки, чтобы рассказать ему все.

— Для лечебного снадобья, — сказал ученик, — нужна особая трава, которая растет высоко в горах. У нее тонкий и короткий стебель, а листья заостренные, светло-зеленые. Если я пойду искать ее, учитель заметит мое отсутствие и перестанет меня учить. Поэтому я только дам вам рисунок этого растения, а в горы вам придется идти самому.

Дело шло к вечеру, но Яцки решил отправиться сразу же. Поднявшись на один из склонов, он начал искать лечебную траву, но не успел оглянуться, как солнце скрылось, и на холмы опустился сумрак. «Скоро наступит ночь, — с отчаянием подумал Яцки, — и в темноте я совсем ничего не смогу найти, даже дорогу обратно».

Сам того не сознавая, он вышел к месту, где склон горы упирался в обрыв и открывался необыкновенный вид на закат, который разгорелся в облаках на западе. Яцки замер в восхищении. Чем ниже садилось солнце, тем насыщеннее становились багрянец и золото, разлившиеся над горизонтом, и тем чернее — небосвод с другой его стороны. Внезапно Яцки понял, что наблюдает заход солнца не один.

Недалеко от него стояла на коленях девушка с длинными волосами, в которые были вплетены ленты и цветы. Осторожно и неуверенно она вытягивала с неба алые закатные лучи и выжимала их в большие кувшины, расставленные на земле вокруг нее. В руках девушки лучи скручивались, как полоски ткани, и сочились густой сияющей жидкостью. Когда кувшин наполнялся этой жидкостью на треть, девушка доливала в него воду из другого кувшина и  добавляла несколько капель из флакона, который носила на поясе. Яцки смотрел на нее и не мог отвести глаз. Заметив его, девушка испуганно вскочила и поклонилась.

— Чем я могу вам помочь, уважаемый господин? — спросила она.

— Что ты делаешь? — Яцки не сдержал любопытства. — Как у тебя это получается?

— Помилуйте, господин, я готовлю этот напиток впервые. Но Соанэйст сегодня ночью, и... кроме меня, некому... все очень заняты.

Яцки заметил, что кожа на ладонях девушки покрыта свежими ожогами.

— Что с твоими руками? — в ужасе спросил он.

— Ох, прошу прощения, — она торопливо спрятала руки за спину. — Это пройдет, ничего страшного. Я еще так неопытна.

— Будь осторожна, — сказал Яцки. — Давай я помогу тебе — с такими ожогами, наверное, неудобно?

— Нет-нет, не утруждайтесь! Я невероятно счастлива, что мне доверили приготовление напитка на Соанэйст, просто немного волнуюсь. Вы не согласитесь попробовать его и высказать свои замечания? Я была бы очень, очень признательна!

Яцки согласился. Девушка поставила перед ним маленькую глиняную чашку, наполнила ее напитком из кувшина и с тревогой смотрела, как Яцки пьет. Хотя напиток не дымился, он был горячим — жар опалил Яцки гортань и, спустившись вниз, разлился по всему телу острым, жгучим теплом. Внезапно Яцки понял, как девушка получила ожоги на руках.

— Вкусно, — честно сказал Яцки, когда дар речи вернулся к нему.

— Правда?

— Это самое вкусное, что я когда-либо пробовал!

Девушка обрадовалась и наполнила чашку снова. Ни один поэт и ни один писатель не смог бы в полной мере передать словами дивный вкус того напитка, даже если им бы посчастливилось его попробовать. Он был сладок, как сон прохладным летним утром, и прекрасен, как огни заката, вспыхнувшие на сером небе. Девушка рассказала Яцки, что когда-то давно напиток для праздника Соанэйст готовился из лучей полуденного солнца — еще более горячих и ярких — но со временем земные духи утратили мастерство, и солнечный свет стал для них невыносимо обжигающим. Теперь используются лучи заката, когда солнце тлеет, как угли в костре, но даже это мягкое угасающее сияние делает напиток похожим на жидкий огонь.

Соанэйст — ночь, когда боги приходят в земной мир, а обитатели лесов и гор встречают их музыкой и танцами, вином и угощениями. До самого утра не смолкают песни и пьяные крики, не гаснут огни и фейерверки на широкой лесной поляне. Для гуляний всегда выбирают место, расположенное далеко от человеческих поселений, но есть несколько историй о том, как люди, привлеченные шумом, случайно попадали на праздник и проводили ночь в компании богов и духов. Вернувшись на следующее утро домой, они обнаруживали, что прошло несколько лет, а то и десятилетий с тех пор, как они ушли в горы. Однако если той ночью человек пробовал еду или вино, приготовленные для богов — пусть даже совсем немного — происходило нечто еще более ужасное.

Яцки этого всего, конечно же, не знал.

Он распрощался с девушкой и поспешил домой, потому что не хотел ночевать в сыром лесу. На пути обратно то и дело оборачивался: сперва ему казалось, что кто-то за ним следует, затем слышал эхо странных голосов и видел отблески огней с вершины. Вернулся затемно, а утром снова поднялся в гору и нашел лечебное растение. Дочь Яцки выздоровела, и стали они жить счастливо, как раньше.

Много лет прошло с тех пор. Сын Яцки женился, дочери вышли замуж и покинули семью. В волосах жены появилась седина, а кожа потемнела и покрылась морщинами. Родился внук, а затем внучка. Мальчика назвали Муцки, девочку — Тоё. Из поколения в поколение похожие имена давались детям в роду Яцки, и даже если бы он захотел,  то не решился бы нарушить традицию. Одним жарким летним вечером умерла жена Яцки — умерла не от болезни, а от старости, с улыбкой на морщинистом лице.

Однако нисколько не постарел сам Яцки, и соседи, не говоря уже о детях и внуках, начали смотреть на него с удивлением. Вскоре его собственный сын стал выглядеть старше, чем он. Тогда Яцки ушел из деревни и отправился странствовать.

Сперва он шел пешком, позже обзавелся лошадью. Побывал во многих городах и странах — в некоторых останавливался и жил недолгое время, некоторые обходил стороной. Зарабатывал на жизнь тем, что пел песни, играл на флейте и рассказывал истории: постепенно его ремесло стало знаменито, и его начали приглашать на праздники и застолья. Однажды, когда он переправлялся через реку на пути к очередным слушателям, его лодка перевернулась, и он, не справившись с сильным течением, чуть было не утонул. Однако даже под водой он не чувствовал недостатка в воздухе и вскоре смог самостоятельно выбраться на берег. В другой раз его укусила ядовитая змея — но яд не подействовал.

«Боги одарили меня долгой жизнью и крепким здоровьем, — подумал он. — Нужно использовать это во благо людей и для процветания наук и искусств».

Много лет Яцки посвятил изучению медицины, философии, арифметики и разнообразных ремесел. В каждой области он добился значительных успехов и стал автором множества открытий, но сколько бы болезней он ни вылечил и сколько бы тайн ни разгадал, это не приносило Яцки удовлетворения. Все люди, которых он встречал, рано или поздно умирали, но Яцки не мог последовать за ними на небеса. Все дома, которые он строил, и все книги, которые писал, были обречены на погибель. Однако он сам за эти долгие столетия нисколько не состарился. Вскоре Яцки стал так тяготиться жизнью, что попытался убить себя, но ничего не вышло. Он пускал себе кровь и протыкал сердце, отсекал голову, сжигал себя в огне — но раны мгновенно срастались, а ожоги заживали.

Тогда он вернулся в родную деревню и вновь взобрался на гору, где когда-то проводился Соанэйст, чтобы поговорить с богами. Дождавшись ночи, он бродил по лесу в надежде увидеть огни и услышать голоса и песни. Так прошло три года, и однажды ему повезло.

— О великие владыки Сичжи и Ринрин, Орра и Наги! — вскричал он, выйдя на поляну. — По неведомым мне причинам обрел я однажды вечную молодость. Много столетий я скитаюсь по миру в поисках своего предназначения, но так до сих пор его не нашел. Если виной тому моя невнимательность, укажите мне путь, поведайте, для чего мне дана столь долгая жизнь. Если же изначально у моего пути не было цели, то позвольте мне закончить его. Прошу, позвольте мне умереть.

— В своем бессмертии ты виноват сам, — сказали боги. — Еда и вино, что духи готовят для нас, не подходят обычным смертным. Кто знает, что произошло бы, выпей ты тем вечером еще пару чашек праздничного напитка? Но мы знаем, как исправить ситуацию. Видел ли ты ту большую равнину к юго-западу отсюда? Вскоре там должно случиться землетрясение, которое унесет тысячи человеческих жизней. Взамен на том месте вырастет гора, которая станет священной и послужит людям местом паломничества и поклонения. Возведи эту гору сам, и тогда не будет необходимости в многочисленных жертвах. Когда гора станет высокой настолько, что с ее вершины в темное время суток ты увидишь десять лун, мы исполним твое желание.

«Десять лун, — повторил про себя Яцки. — Как же я смогу увидеть десять, если луна на небе всего одна?». Но спросить об этом у богов он не решился.

Долго, очень долго работал Яцки без сна и отдыха. Чем больше возвышался холм, который он сооружал, тем сложнее было таскать камни и землю на его вершину. Наконец, гора выросла так, что для восхождения на нее требовалось не меньше дня. Склоны покрылись густой травой и кустами, грибами и деревьями, на деревьях поселились птицы, а в лесу завелись звери. Однажды Яцки понял, что не смог бы отличить свою гору от другой, если бы не провел здесь так много времени. Но даже тогда, глядя с вершины на ночное небо, он видел в окружении звезд лишь одну луну, а никак не десять. «Должно быть, боги жестоко пошутили надо мной», — подумал он в обреченно.

В ту ночь он перестал носить землю на вершину. Вместо этого, усевшись на траву, он впервые обвел взглядом плоды своего труда. Гора была действительно высокой. Березы и кедры шелестели кронами, где-то в глубине леса пела кукушка. По камню рядом с Яцки пробежала серебристая ящерка и скрылась в зарослях. Два светлячка, летавшие над водой небольшого пруда, опустились на широкий лист кувшинки. Яцки так увлекся созерцанием лесной жизни, что не сразу заметил человека, который, выйдя на поляну, окликнул его.

— Вы здесь живете? — спросил человек.

— Да, — ответил Яцки.

— Не видели ли вы случайно траву со светлыми и заостренными на концах листьями, которая лечит лихорадку? Моя сестра заболела, но никакие снадобья не помогают, и лекарь сказал, что это растение можно найти здесь.

Яцки помог человеку в поисках, и вместе они насобирали целую корзину лечебной травы. Вот уже около полувека Яцки не встречался и не разговаривал с другими людьми, но чем дольше он глядел на мужчину, тем больше Яцки казалось, что облик собеседника ему смутно знаком.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Хитоцки.

— А вашу сестру?

— Миё, — ответил мужчина.

Тогда Яцки понял, что перед ним стоит его потомок, поднявшийся в гору с той же целью, что и он много лет назад. Он не раскрыл свое настоящее имя, но взял Хитоцки за руку и подвел к пруду.

Мужские имена, которые традиционно использовались в роду Яцки, на языке древних означали луну в количестве от одного до десяти, а женские имена — солнце. «Яцки» означало «восемь лун», а «Хитоцки» — «одна луна». Взглянув на зеркально-гладкую поверхность воды в маленьком пруду, он увидел в отражении самого себя и Хитоцки, а в небе над их головами — настоящую луну. Внезапно ему очень захотелось спать, и, опустившись на землю, он погрузился в глубокий беспробудный сон.

Хитоцки, взобравшись на гору через несколько дней, чтобы поблагодарить Яцки, нашел его мертвым и похоронил.

Впоследствии та гора действительно стала священной. Многие люди со всего мира приходят на могилу Яцки, чтобы вознести молитву и обрести мудрость. По легенде, если подняться на вершину с благочестивыми мыслями, боги исполнят любое желание, исцелят любой недуг и простят любое прегрешение. Поэтому прежде всего это место притягивает разных больных и увечных людей — слепых, глухих, неполноценных как телом, так и душой... Эту историю я, к слову, узнал сперва от одной бабки из Малых Зелнок, которая утверждала, что священные реликвии, закопанные на той горе, исцелили ее от бесплодия, затем — от путешественника, который сам туда не ходил, но видел, как смертельно раненный на охоте лорд вернулся оттуда совершенно здоровым.

Ну-с, как говорится, тут и сказке конец, а кто слушал внимательно и молча — молодец, а кто нет — тот подлец.

— Это место и правда существует? — спросил Янне.

— Да, — пастух прокашлялся и скрестил руки на груди.

— И что, любой может туда пойти, и его желание исполнится?

— Нет, не любой.  Во-первых, эту гору не так-то легко отыскать: если верить бабке, она лежит к северу от Фалуги, вверх по реке Брагве. Путешественник, напротив, наткнулся на нее среди холмов Красногорья, а это намного южнее. Их версии истории тоже слегка расходились, так что думаю, сперва нужно тщательно изучить все детали легенды — но даже тогда это не гарантирует успеха. Возможно, эта гора предстает лишь перед избранными. Теми, кто действительно нуждается в ней. И в любом случае, не перед такими сопляками, как вы. О чем бы вы попросили богов? Чтобы у вас было много игрушек? Завести пони? Стать принцессой и жить в прекрасном замке? Богам нет дела до таких обыденных желаний.

Рассказчик замолк, и беззвучное эхо его голоса прокатилось по углам комнаты, сделало петлю вокруг давно погасших свеч — и исчезло, съеденное оцепенелой ночной тишиной. В темноте неясными пятнами виднелись лица: пастуха — задумчивое, Хэри — сонное и лопоухое, Половинчатого — скрытое накинутым на голову покрывалом, с широко раскрытыми блестящими глазами.

Янне вдруг понял, кому главным образом предназначался этот рассказ, и почувствовал легкий укол обиды. Конечно, он не больной и не калека, в отличие от Половинчатого, но у него тоже есть мечты. Действия богов непостижимы, говорила всегда Зварга. Людям не дано понять, что заслуживает их внимания, а что нет.

Сон настиг его раньше, чем Янне смог облечь хоть одно свое желание в слова, которые были бы достойны ушей богов — и во сне он видел горы. Горы бегали с места на место, толкались и кричали, перепрыгивали реки и зарывались в недры земли. Одна из гор брала гребень и расчесывала на себе траву и кусты, заплетала стебли растений в длинные зеленые косы. У человека, поднимавшегося на вершину, было лицо пастуха: те же белые борода и волосы, те же густые брови и дымящаяся трубка в руках — но потом Янне сам становился им и взбирался по горе все выше и выше, пока сюжет сновидения не растворялся во тьме и не перерастал в другой.

Холодными, сизыми искрами рассвета, просочившимися в щель между ставнями, блекнущими звездами на синем куполе неба, мягким шелестом одеял, далеким криком петуха, стылым сквозняком по дощатому полу и скрипнувшей дверью где-то в прихожей прокралось внутрь дома раннее утро. Сквозь сладкую завесу наполовину прерванного сна Янне слышал, как снаружи, во дворе, поет флейта. Звук затихал, постепенно удаляясь.

— Подожди!

Янне вылез через окно и, чертыхаясь, спрыгнул в запорошенную инеем траву. Вздрогнул от мороза, царапнувшего по рукам и лодыжкам. У него осталось много вопросов ко вчерашнему гостю, но когда он выбежал во двор, откуда ранее слышал флейту, у распахнутой калитки храма было тихо и пусто.

Иней вскоре растаял, и мелкая морось дождя смыла с земли клочья тумана, но теплее не становилось. Лишь дорожная грязь, смерзшаяся за ночь,  размякла от влаги и противно чавкала при каждом шаге. Пастух ошибался, когда предположил, что Половинчатый почти не выходит из дома: всюду, куда бы ни пошли дети из приюта, он шел с ними. Шел, опираясь на костыль и мучительно медленно переставляя ногами — или взбирался на телегу, ехавшую в том же направлении, и в итоге иногда опережал остальных, а иногда, напротив, оставался далеко позади.

В солнечные дни девочки отправлялись к реке, захватив с собой корзины с бельем. Пока они стирали, мальчики, помогавшие нести корзины, скидывали обувь на берегу и бегали по мелководью, брызгались, гонялись друг за другом, пытались ловить водомерок и громко смеялись. Ниже по течению, там, где из огромных круглых валунов, местами позеленевших от ила, была сложена полузатопленная запруда, Янне мог дойти до середины реки, прыгая по скользким камням и чудесным образом ни разу не свалившись. Хэри наблюдала за ним со страхом, остальные — с жадной завистью и возмущением. Половинчатый сидел на поваленных деревьях у воды, молча наблюдая за ними, мокрыми и грязными, и по его лицу сложно было понять, презирает он эти глупые игры или втайне завидует им.

Может быть, думал Янне, ему вообще все равно.

С таким же отстраненным видом Половинчатый смотрел, как Янне воровал капусту из огородов или лепешки с лотков на рынке, как мальчики дрались деревянными палками и досками, подражая сражениям на мечах, стреляли из рогаток в птиц, на спор задирали соседского пса-волкодава или прыгали туда-сюда через широкий овраг. Однажды Янне, вооружившись щеткой и ведром корчажного дегтя, тихо подкрался к господскому дому и старательно разрисовывал стену знаками и символами, похожими на те, что он видел на полу храма во время ритуалов. На свежевыкрашенной белой глине широкие и жирные мазки смотрелись, по его мнению, весьма эффектно.

— Эй, — окликнул он Половинчатого, сдерживая смех. — Что, похоже на закорючки из твоих книжек?

Ответа он не дождался, потому что в этот момент на крыльце появился человек, что-то гневно прокричал и направился к ним. Вероятно, это был слуга или один из приближенных лорда. Пора было бежать. Янне торопливо оглядел результат своего труда и уже метнулся в сторону от стены, но внезапная мысль заставила его остановиться. Половинчатый убежать не успеет, и если его здесь оставить, с орудиями преступления, в спешке брошенными на земле, слуга может подумать, что стену измазал дегтем он, Половинчатый. И накажет вместо Янне.

На все остальное было откровенно наплевать, но авторство рисунков он никому уступать не собирался — он ведь в них душу вложил.

— Что вы тут забыли, паршивцы? — человек подошел ближе и бросил взгляд на стену.  Рот у него потрясенно открылся. — Кто это сделал!?

— Я! — гордо заявил Янне. И, поскольку никто ничего не сказал, добавил: — Неплохо вышло, правда?

Слуга схватил его за ухо, вывернул руки назад и ударил по затылку. После чего свирепо обернулся к Половинчатому, но когда заметил у того в руке костыль, нехотя порылся в кармане и бросил ему пару монет, а затем утащил Янне во двор для дальнейшего истязания. Конечно же, слуга рассудил, что жалкий калека не способен на такую возмутительную дерзость и, более того, заслуживает подаяния. Янне зашипел от досады. Он изо всех сил пинался и пытался вырваться, но мужчина держал его крепко.

Краем глаза Янне увидел, как Половинчатый неуклюже наклонился за монетами, но на лице его при этом не было ни облегчения, ни злорадства. Ничего. Словно бы это не ему только что дали денег столько, что на них можно было уйти из вонючего приюта и прожить целую неделю, а то и дольше.

Идиот несчастный.

Сегодня на Половинчатом была широкополая шляпа, закрывающая его от дождя, слишком большая для его головы, поскольку из-под нее выглядывал только острый подбородок. Похоже, он о чем-то глубоко задумался, потому что Хэри пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он заметил телегу, остановившуюся в двух шагах от него.

— Долго еще там? — прохрипел возница. — Я не буду ждать вас вечно!

Половинчатый закинул на край телеги свой костыль, подтянулся за перекладину и взгромоздился туда же сам. Лошадь была старой и шла медленно, поэтому Янне и Хэри, которым не хватило места на телеге, без труда успевали за повозкой. Они  обсуждали события прошедшей ночи — неожиданного гостя и его странные сказки, последнюю из которых, кроме них троих, не слышал никто. Утром, когда обнаружилось, что пастух незаметно для всех исчез из храма, не дождавшись рассвета, Хэри узнала у жрицы, что его зовут Ферка.

— Наверное, ему нужно выводить стадо на выпас, вот он и ушел так рано, — сказала Хэри.

— В такой-то холод? Вряд ли. — Янне, скривившись, сунул руки в карманы и втянул голову в плечи. — И вообще, кажется, овец зимой почти всех забивают.

— Да, но сейчас еще осень!

— Она скоро кончится.

— Хотела бы я жить там, где всегда тепло, — протянула Хэри.

Возница громко чихнул и выругался, когда лошадь поскользнулась в грязи.

Было не много мест, куда дети могли пойти в такую погоду, как сегодня. Многие с удовольствием остались бы в доме, у пылающего очага, где Зварга снова готовила в большом котле безвкусную прозрачную похлебку с плавающими на дне кусочками лука. Но приближалось новолуние, и жрица отправила троих детей в город продавать амулеты. Мешок с деревянными и глиняными фигурками, который Янне нес на плече, был не таким уж тяжелым — но он все равно испытывал непреодолимое желание с размаху швырнуть его в канаву.

Когда тонкий серп луны исчезает с небосвода и мир погружается во тьму, злые духи, обитающие в недрах земли, покидают свои убежища. Вероятно, они думают, что боги не увидят их в темноте и им можно творить все, что вздумается, а может, темнота — необходимое условие их существования, и на свету они бы погибли. Так или иначе, именно в ночь новолуния люди страдали от проделок нечистых сил больше всего. За помощью они обращались к жрицам и друидам. Именно поэтому перед новолунием послушники храма Сичжи изготавливали защитные амулеты — овальные пластины размером с ладонь, с вырезанными в них глазами, носом и ртом. Эти фигурки должны были отпугивать злых духов, поэтому их старались сделать как можно уродливее: у некоторых глаза представляли собой узкие щелочки, а рот был большим и разверстым, иногда глаз рисовали три или четыре, а нос отсутствовал вовсе. Деревянные кругляки после этого покрывали смолой, а глиняные — обжигали в глубоких ямах, на дне которых разводился костер, так что густой дым шел из них с утра до поздней ночи. И те, и другие в итоге получались черными — но все же скорее забавными, чем страшными. Янне с трудом представлял, как злые духи могут испугаться таких вещей.

И тем не менее люди покупали их, поэтому каждый месяц Зварга отправляла нескольких воспитанников на рынок в центре города, чтобы отдельные посетители, приходящие в храм за амулетами, не отвлекали ее от дел. Сегодня она достала из сундука два самых теплых плаща — один надела на Половинчатого, и тот, завернувшись в него, стал похож на нахохлившуюся хромую птицу. Другой жрица отдала Хэри, постоянно мерзнущей и хлюпавшей носом. Теперь холоднее всего было Янне в его короткой и тонкой стеганой куртке, один рукав у которой не так давно оторвался. Он пытался согреться, обхватив себя руками и подпрыгивая на ходу. Дорожная грязь от этого разлеталась во все стороны.

— Эй! — возмутилась Хэри, когда пара капель попала на нее, и попыталась оттереть грязь с юбки на коленях, но безуспешно.

Выпрямившись, она уже занесла ногу, чтобы обрызгать друга в отместку, но тут с повозки прямо в лужу упал мешок с чем-то тяжелым, и водой окатило их обоих. 

— Черт, — Янне громко выругался. — Неужели трудно сложить их нормально!? Мы так и оставим этот мешок лежать здесь! Ты слышишь, старик?

Телега остановилась.

Пока Янне ругался и кричал, пытаясь выглядеть по-взрослому, и нехотя помогал вознице вернуть мешок обратно на повозку, Хэри смотрела на него и невольно улыбалась. На носу Янне, все еще сморщенном от ярости, была грязь. Улыбка Хэри стала шире. Крупный комок грязи был у Янне прямо на носу, но тот злился и не замечал этого.

Наконец она не выдержала и засмеялась — и хотя, казалось бы, ничего веселого в этой ситуации не было, от звука ее звонкого смеха всем почему-то стало немного теплее.

Дождь кончился, и из-за туч выглянули слабые лучи солнца.

Повозка проехала по мосту через ров и нырнула под башенные ворота. За городской стеной улицы были узкими и кривыми, дома тесно жались друг к другу по обе стороны дороги, а дверные таблички так низко нависали над прохожими, что едва не царапали их по затылку. Пахло нечистотами, от конских копыт разбегались снующие по земле голуби. На повороте к Аллее Менял, тянущейся через два квартала, Половинчатый спрыгнул с телеги и умудрился не потерять равновесие, балансируя на одной ноге. Хэри и Янне, удостоверившись, что ему не нужна помощь, ушли вперед, чтобы найти и занять место в ряду прилавков.

Был вторник, и торговцев тканями, одеждой и драгоценностями сменили купцы, продающие бумагу, свечи, гусиные перья, лампы и огнива. Толпа шумела, покупатели ругались с продавцами — но все же было намного тише, чем на рынке овощей и мяса, где особо острые противоречия порой перерастали в вооруженную борьбу. Янне огляделся. Летом можно было расстелить кусок полотна прямо на земле и, разложив не нем фигурки, сесть там же, но сегодня для этого было слишком мокро и холодно. К счастью, знакомый торговец игрушками согласился потесниться на скамье, где сидел, и даже сдвинул на край стола свой товар.

— Невелик нынче спрос на побрякушки, вот беда, — пожаловался он и почесал затылок. — Да и детей на улицах что-то не видать. Съели их всех, что ли?

Он плотоядно посмотрел на сирот.

Хэри высыпала из мешка амулеты и равномерно разложила их на прилавке. Поверхность была неровная, вздутая, поэтому пришлось повозиться, но наконец все выглядело аккуратно. Амулеты из дерева следовало продавать по четыре тахо, глиняные — по три. Некоторые фигурки, раскрашенные синей краской поверх обожженной глины, стоили шесть тахо. Хэри расписывала их сама, и ей нравилось, как тонкие лазурные линии смотрятся на черепках — но тем сильнее она хотела, чтобы  именно эти амулеты купили. Тогда матушка оценит ее старания и, быть может, начнет учить ритуалам и грамоте так же, как Половинчатого.

Когда она закончила, Янне рядом уже не было. Он словно растворился в людском потоке, изливавшемся на Аллею со всех сторон, и сколько Хэри ни высматривала его среди телег, корзин и пузатых бочонков, все было напрасно.

Половинчатый доковылял до нее и устало перевел дух.

— Садись, — Хэри встала со скамьи — места на ней хватало лишь для одного — и  с решительным видом отобрала у Половинчатого костыль. — День будет долгий.

— Извини.

Половинчатый рухнул на скамью, вытянув перед собой длинные ноги. Шляпа слетела с его головы и болталась на завязках под подбородком.

— Ты не видел Янне? Он куда-то исчез.

— Не-а.

На его вопросительный взгляд Хэри лишь развела руками.

Таверна называлась «Беззубая Дэки» и пользовалась плохой репутацией. Считалось, что это было местом сборища бродяг, разбойников и пьяниц, и особо мнительные жители города обходили это заведение по большой дуге, а детям из приличных домов строго запрещалось гулять в его окрестностях. Хозяйка таверны от слухов и сплетен несла ущерб больше всех: говорили, что Дэки уродлива, как боров, что на голове у нее залысина, на лице щетина — и еще, конечно, что у нее нет зубов, а если и есть, то все гнилые. Некоторые клялись, что видели ее на улицах, но сразу же спешили убраться подальше — в росте и силе Дэки не уступала мужчинам, и неизвестно, какие черные мысли могли прийти в ее голову при встрече с добропорядочными жителями Лимвика. Строптивые мамаши, никогда не видевшие Дэки своими глазами, наделяли ее всеми известными пороками и устрашали этими рассказами дочерей. Многие осуждали ее в богохульстве, мошенничестве, неуплате налогов и в сговоре против короля. Однажды, когда Зварга снизошла до нравственного воспитания своих подопечных — что случалось крайне редко — жрица выразила надежду, что они «никогда не станут похожи на тех, кто шляется без дела в подворотнях и выпивает в «Беззубой Дэки».

В тот же день Янне и три других мальчика — Ханс, Скит и Арнай — незаметно выскользнули из храма и отправились на поиски злополучного места.

Мало кто знал, что на самом деле настоящей таверны с таким названием никогда не существовало, а Дэки была обтрепанной старой кошкой, жившей рядом с домом кожевенника, у которой действительно не хватало пары зубов. Когда она сдохла, парень по имени Люик закопал ее труп около разрушенного колодца и соорудил из досок и камней нечто вроде надгробия. В колодце все еще оставалась вода, и некоторое время приходившие сюда с ведрами люди недоуменно глазели на могилу с надписью «Беззубая Дэки».

Ни еду, ни напитки здесь обычно не подавали, а те, кто хотел, приносили бочки и мешки с едой сами. Часть скамеек стояла под навесом, но большинство — под открытым небом, и в дни, когда шел дождь или снег, сидящие за столами люди старались на замечать холодных мерзких капель, хлещущих по лицу. Чаще всего играли в кости, реже в карты, шашки или дартс по живым крысам — но лишь тогда, когда их удавалось поймать и привязать к столбу в качестве мишени. Столь же часто здесь дрались между собой, пили, жевали табак и пытались продать украденные вещи. По субботам, если набиралось достаточно людей, на заднем дворе устраивали петушиные бои, где ставки принимал смуглый коротышка по прозвищу Шакал и несколько его подручных. Пару раз в «Беззубой Дэки» выступал театр с похабными пьесами, но это прекратилось, как только артисты поняли, что у завсегдатаев этого места нет ни малейшего желания платить им, а есть — желание обокрасть прямо во время представления, избить или унизить, и их тяга к насилию отнюдь не ослабевала перед детьми, стариками или калеками. Именно такие развлечения были больше всего по душе тем, кто собирался в «Беззубой Дэки».

Но приютские дети об этом не знали.

На них сразу обратили внимание, что было неудивительно: четыре мальчика не старше десяти лет, все с вымытыми лицами и в относительно приличной одежде, выделялись среди местных так, как выделялся бы белый снег в куче навоза. Янне чувствовал на себе взгляды — любопытные, жадные, обозленные, они облепляли его с головы до ног, хотя ни один из окружающих не смотрел на него прямо. От этого становилось не по себе, и Янне ощутил смутное сожаление от того, что не стащил из кухни нож и не взял его с собой, как хотел ранее.

Впрочем, вряд ли бы это здесь помогло, а за кражу ножа Янне уже не раз наказывали. Он упрямо расправил плечи и вздернул подбородок, но это и близко не сравняло его в росте даже с самыми низкими из окружающих. Наблюдавших за ними глаз становилось больше. Казалось, все сидевшие за столами люди оторвались от своих дел для того, чтобы молча воззриться на чужаков, и даже нищий, лежавший на земле, словно труп, приподнялся на локтях и хмуро покосился на детей. Наконец один человек приблизился к ним — у него был маленький поросячий нос на круглом, покрытом оспинами лице и мерзкая улыбка, не обещавшая ничего хорошего тем, к кому она обращена. Он вплотную подошел к Янне, и тот чуть не уткнулся носом в его огромное брюхо. Попытки обойти это брюхо с флангов не увенчались успехом.

— У тебя какие-то проблемы, а? — бездумно выпалил Янне. — Дай пройти!

— Эй-эй, — испуганно прошептал Ханс и попробовал потянуть Янне за локоть назад. — Может, не надо с ними ссориться?

— О, я лишь хотел познакомиться, — сказал человек с брюхом и снова осклабился. — Как вас зовут, мои юные друзья? Где ваши папы и мамы?

— Мы из приюта в храме бога Сичжи, что на севере от крепости, — ответил Арнай. — У нас нет родителей.

Ухмылка человека стала шире, а глаза алчно заблестели.

— Вы говорили кому-нибудь о том, что пойдете сюда?

Он обернулся к людям под навесом, и только теперь Янне заметил мужчину с большим уродливым шрамом на подбородке, сидевшего вполоборота к ним на низком табурете. На нем была кожаная безрукавка, и рукава рубахи, закатанные до локтей, обнажали покрытые татуировками  руки. Маленьким ножом, тускло блестевшем на полуденном солнце, он потрошил мелкую сырую рыбу, ел ее и выплевывал кости на землю.

— Ты слышал, Адиль? — сказал человек с брюхом, обращаясь, по-видимому, к нему. — Это сироты. Мы можем продать их работорговцам, как думаешь?

Дети за спиной Янне плотнее прижались друг к другу. Они наверняка уже успели сотню раз пожалеть о том, что пришли сюда, но Янне было так просто не напугать.

— Только попробуй, жирдяй! — выкрикнул он и со всей силы пнул человека по колену. Тогда на него обрушился первый удар. Он был нанесен тыльной стороной ладони и очевидно не нес в себе и половины потенциальной мощи, но Янне пошатнулся, а из носа потекла кровь.

Тот, кого назвали Адиль, отвлекся от своего занятия и обернулся к детям. Затем он обратил взгляд на Янне, и несколько долгих мгновений смотрел прямо ему в глаза.

— Нет, — сказал он наконец. — От этого светловолосого, — он указал ножом на Янне, — будет слишком много проблем. Работорговцы таких не берут. А если продать только трех остальных, этот сбежит и нажалуется кому-нибудь.

— Почему бы тогда его просто не...

Улыбка не исчезла с лица толстого мужчины, когда он показал жест руками — не требовалось много ума, чтобы понять его значение. Убить. Свернуть мальчишке шею, а остальных продать — и тогда никто никогда не узнает о том, куда пропали четверо воспитанников из храма Сичжи. Адиль отложил в сторону тарелку с рыбой и встал с табурета.

У него был нож — и многие, вероятно, имели при себе что-то, что могли использовать как оружие — но никто этим не воспользовался. Вместо этого в дело пошли кулаки, а потом, когда Янне упал, его стали пинать ногами. Подошвы чьих-то сапог били его по плечам и груди, вдавливали лицом в землю так, что было нечем дышать. Несмотря на изначальное намерение продать остальных детей, их начали бить тоже — и закончили только тогда, когда от крови, мокрой грязи и блевотины под ногами стало скользко. Это продолжалось совсем не долго — но четырем приютским детям так не показалось.

Человек с большим брюхом уже не улыбался. Он рывком поднял Янне с земли, в руке у него сверкнуло лезвие ножа.

— Не надо, Ситч. — Адиль плюнул на свой ботинок и вытер его о траву, которая  от этого стала ярко-красной. — Еще с телами потом возиться. Просто вышвырни их отсюда.

Так он и поступил.

Мальчики добрались до приюта еле как, шатаясь и хромая, поздним вечером, когда на смену сумеркам постепенно приходила темнота. Хэри, игравшая у ворот с котенком, сперва не узнала их. У кого-то был сломан нос, у другого заплыл синяк под глазом, и все четверо были покрыты грязью и кровью.

Ханс не мог говорить и есть, но сначала это не вызывало ни у кого  беспокойства, ведь остальным тоже сильно досталось. Но затем он слег с лихорадкой и через несколько дней умер. Зварга, которая осматривала его незадолго до этого, сказала:

— У него, скорее всего, сломана челюсть. Вот здесь, видите? Нужно было вправить сразу, хотя вряд ли бы помогло. Теперь он умрет.

Она не наказала их и даже не рассердилась, когда мальчики вернулись в храм побитыми. Вероятно, Зварга сочла, что они и без того уже наказаны, но в ее равнодушных словах о смерти Ханса чувствовался упрек. Он умрет, словно бы говорила жрица, и в этом виноваты вы.

Когда с лица Янне почти исчезли отеки, а ребра стали при каждом шаге болеть чуть меньше, он снова пошел в «Беззубую Дэки», на этот раз один. Там его появление вызвало среди компании Адиля особое веселье. Они подвесили Янне за шиворот к торчащему из забора гвоздю и каждый по очереди подходил к нему, чтобы побить или подразнить. Сначала Янне пинался и кричал, но затем ноги ему связали, а в рот засунули кляп, и так он провисел на заборе «Дэки» весь день. Вечером чьи-то руки, за волосы протащив его через двор, вытолкнули мальчика из таверны на дорогу, и тогда он почти решил, что тоже погибнет, как Ханс. Однако судьба оказалась благосклонна к нему, и скоро Янне смог встать с земли и пойти обратно в приют.

Через несколько дней он явился сюда в третий раз, а затем и в четвертый. Людям Адиля нравилось его избивать, а Янне ничего не мог сделать им в отместку. Синяки и кровоподтеки покрывали его с ног до головы, ребра были сломаны. Левый глаз заплыл и не открывался совсем, из ушей и носа шла кровь. Иногда Янне казалось, что даже волосы на его голове болят — болят так же, как земля под ним и воздух вокруг него. И все же каждый раз, когда он находил в себе силы подняться и идти, он возвращался в «Беззубую Дэки» — пока, наконец, Адилю не наскучило его бить. Однажды тот посмотрел на него и коротко махнул рукой — хватит, надоело.

Однажды, переступив незримую черту, за которой начиналась территория «Беззубой Дэки», Янне с удивлением заметил, что никто больше не смотрит на него как на чужака. Он протиснулся к одному из столов, где четверо мужчин играли в кости, а остальные наблюдали. И хотя сначала Янне не понял ничего из происходящего в игре, он простоял там долго, жадно всматриваясь в хаотичные передвижения кубиков и монет и пытаясь разобраться в правилах. На следующий день долговязый парень, который, как и Янне, только следил за игрой, по-приятельски хлопнул его по плечу и угостил яблоком.

Если бы не работа в храме, которую детям поручали жрицы, Янне начал бы проводить в «Беззубой Дэки» все дни напролет. Он знал, что не может рассчитывать на поддержку других сирот, поскольку те сразу же рассказали бы Зварге, куда он ходит — и тогда ничто не помешало бы ей вышвырнуть Янне из приюта на улицу, как она давно уже грозилась. Но атмосфера вседозволенности и жестокости, которая царила в «Дэки», привлекала Янне: несмотря на то, что здесь тоже были свои законы, они нравились ему гораздо больше, чем приютские.

Основное правило гласило «Следи За Своим Кошельком» — но поскольку кошелька у него не имелось, а в карманах всегда лежал всякий мусор, только не деньги, до этого главного закона Янне не было никакого дела. Вместо того он следил за чужими кошельками — и опустошал их, когда знал, что этого никто не заметит. Пьяных и мертвых можно было грабить безнаказанно и особо не таясь, но только если успеешь раньше других. Иногда удача улыбалась Янне, и он находил в уже обшаренных карманах то, что его предшественники по невнимательности пропустили: рыболовный крючок, табак или кусок кремня. В крайнем случае, можно было забрать одежду или обувь: такие вещи никогда не лишние, даже если слишком большие или рваные. Похоже, так считал не только он, потому что с наступлением холодов на улицах все чаще стали находить людей, раздетых и обобранных дочиста.

Приближалась зима.

Монеты и ценные вещи приходили в «Беззубую Дэки» вместе со своими обладателями, но к концу каждого дня успевали несколько раз перейти из одних рук в другие всеми возможными способами. Янне наблюдал.

Из тени, из угла, всякий раз, когда Адиль полагал, что на него никто не смотрит.

Время перевалило за полдень, и туман, который утром, казалось, рассеялся, вновь вернулся и мутно-белой дымкой окутал узкие улицы и соломенные крыши домов. Адиль Хартрам грыз баранью ногу, а потом, когда мяса на ней уже не осталось, кинул ее собакам, а себе налил большую кружку эля. Гул чужих разговоров и чавканье шагов по мокрой земле заглушали более тихие звуки, но Адиль слышал.

Слышал, как руки в перчатках с шелестом откидывают к спине полы теплого хорошего покроя плаща; слышал, как под плащом, в прикрепленных к поясу ножнах, постукивает меч; слышал, как обладатель меча с раздражением щелкает языком, когда к нему пытается приблизиться один из нищих попрошаек на входе в «Беззубую Дэки», и как оруженосец или слуга, следующий за хозяином, вполголоса уговаривает того одуматься и «не ходить в это ужасное место». Слышал, как предложение слуги было осмеяно, а его самого обругали, и как еще более решительно, чем прежде, высокие кожаные сапоги — уже порядком облепленные грязью, но целые и на высокой подошве — зашлепали по осенним лужам. Все это были негромкие, едва различимые звуки, и отчасти Адилю помогло его воображение, но один из них он слышал совершенно отчетливо: звонкое бренчание множества монет в кошельке человека, который пришел сюда, чтобы расстаться с ними.

Точно так же зазвенит драгоценный металл в мешке самого Адиля, когда он отнимет у человека деньги, меч, плащ и сапоги. Слугу, конечно же, тоже. Звонко будут смеяться шлюхи, которых он наймет, рекой польются вино и эль — а потом, кто знает, может, хватит на то, чтобы купить собственный меч или лодку, или даже дом?

Адиль потер старый шрам на подбородке, пригладил спутанные клочья бороды.

Было два способа отобрать деньги у того, кто пришел в «Беззубую Дэки». Первый состоял в том, чтобы выиграть их в карты или в кости — при условии, что оппонент не заметит мошенничества — второй же способ предполагал применение силы.  Это казалось Адилю заманчивым, чертовски заманчивым, и некоторое время он обдумывал второй вариант в подробностях. Вот он подходит к человеку со спины, бьет по голове камнем или приставляет к горлу нож; прежде, разумеется, нужно разобраться с его спутником. Уже само наличие слуги говорит о том, что посетитель — не из бедных, и Адилю придется хорошенько замести следы, если дело дойдет до убийства. Присмотревшись, он заметил, что помимо хорошей одежды чужак носит браслеты из серебра, а на шее, под меховым воротником — золотую цепь толщиной почти с палец. Слуга, как и хозяин, имел при себе меч, что существенно осложняло претворение в жизнь второго плана. Адиль едва не зашипел от досады.

Тем временем двое мужчин прошли вглубь таверны, и рука в перчатке громко хлопнула по столешнице.

— Что, — спросил человек, — у вас тут и вино не подают? Где же корчмарь?

— Подают, — ответила женщина, сидевшая рядом. — И не только вино. Если знаешь, кому заплатить.

Женщина мягко улыбалась. Она осторожно положила свою ладонь поверх руки незнакомца, и Адиль увидел, как взгляд ее скользнул по браслетам, по пряжке ремня, облизал цепочку на шее и устремился дальше вглубь, туда, где мог лежать полный монет кошель. Адиль сжал кулаки, но велел себе успокоиться.

— Заплати мне, — он подошел к ним со спины, и женщина вздрогнула от звука его голоса. — Заплати, и тогда у тебя будет здесь все, чего ты пожелаешь, господин.

Человек рассмеялся.

Непонятно, что насмешило его сильнее — утверждение, что «все желаемое» можно получить здесь, в этой грязной и зловонной дыре, тогда как даже там, откуда он пришел, «желаемое» было вне его доступа — или же то, что Адиль назвал его господином. Похоже, человек слышал о «Беззубой Дэки» и знал, что это слово не пользуется среди постояльцев особой популярностью. Оно обожгло Адилю язык, но он вынудил себя сдержать свои чувства — и, прогнав женщину, сел рядом с незнакомцем сам.

Было время, когда Адиль использовал это обращение постоянно. Он не любил вспоминать о нем, а если все же вспоминал, его охватывала мрачная угрюмость, и окружающие спешили убраться с глаз Адиля долой. Тогда он шел запивать воспоминания вином и пил, пока те не растворялись в пьяном тумане, витавшем в голове, становились далекими и словно бы ненастоящими, а к утру не исчезали совсем. Но в данный момент это было невозможно. Адиль раздраженно почесал левое плечо чуть выше локтя, там, где под одеждой на обветренной коже скрывалось клеймо. Лучше быть грязным мошенником и вором, подумал он, жить на улице и вычесывать блох, чем когда-нибудь вернуться к тем временам. Деньги в кошельке незнакомца звякнули снова, и Адиль продолжил притворство.

— Почему бы тебе не отправить своего слугу на кухню вместе с этой женщиной? — сказал он, когда человек заплатил за выпивку. — У нас есть эль, вино, сидр...

— Мне все равно, — ответил тот.

Слуга ушел, а его резко помрачневший хозяин повернулся к столу и облокотился на него скрещенными руками. Он выглядел молодо, лет примерно на двадцать с чем-то, и хотя молодость не всегда означает глупость, Адиль вновь возблагодарил богов за немыслимую удачу. Он обчистит этого болвана досуха! Пряди темных волос падали чужаку на лицо, из-под них на Адиля угрюмо и брезгливо смотрели покрасневшие глаза. Что-то нехорошее должно было случиться в жизни столь обеспеченного человека, чтобы он направил свои стопы в такое место, как это. Сбежала невеста? Заболела любимая лошадка? Проиграл на рыцарском турнире?

Что бы это ни было, Адиль не испытывал сочувствия. Он считал, что хоть в мире и нет справедливости, иногда судьба подводит тех, кому ранее во всем благоволила — и тогда они наконец-то получают по заслугам. Чем хуже несчастье, тем правильнее. Адиль накинул капюшон — отчасти потому, что снова заморосил дождь, но кроме того в надежде, что тень скроет от собеседника его злорадство.

— Прохладно сегодня, верно? А ведь еще только осень, — сказал он, и вернувшийся с кухни слуга ответил сдержанным кивком. Незнакомец, получив от него кружку с вином, сделал большой глоток.

«Бьюсь об заклад, — подумал Адиль, — что в такой одежде, как у них, ни черта не холодно, а даже жарко».

— А что там? — спросил человек, показав на столы в дальнем конце двора.

Там у самого забора расположился длинный и тощий, как грабли, мужчина, которого звали Эсо Флин. Даже с такого расстояния был слышен его слегка шепелявый голос, и Адиль знал: если он не пытается продать что-то украденное сидящему напротив человеку, то наверняка хочет купить у него что-то, также украденное, — по наименьшей цене, с обменом на что-то другое, а коль получится, и забрать просто так. Товар Эсо Флина, однако, находился не здесь, и посмотреть его можно было только по предварительной договоренности, поэтому речь его всегда сопровождалась жестами, красноречивыми описаниями и настойчивыми предложениями. Не так давно Адиль приобрел у него плащ — тонкий, короткий и безобразного цвета — хотя полагал, что покупает шубу. С тех пор зубов во рту торговца значительно поубавилось, на скулах появились синяки и шишки, но менее болтливым он от этого не стал. Вероятно, шум с соседних столов, где трое человек играли в кости и рьяно оспаривали свои права на выигрыш, мешал беседе Эсо Флина с потенциальным покупателем, потому что время от времени он кричал на игроков, призывая их быть потише, а те в свою очередь кричали ему, чтобы он заткнулся.

Адиль пожал плечами:

— Ничего особенного, господин, они просто препираются. Это обычное дело. Вряд ли дело дойдет до драки. Веришь или нет, но эти люди — лучшие друзья.

Незнакомец презрительно скривился.

— Чем они заняты? О чем спорят?

— Тот костлявый справа, — Адиль указал на Эсо Флина, — бездельник и бродяга, разумеется. Не слушай его, что бы он тебе ни сказал. Люди слева играют в кости. Не понимаю, зачем кричать, когда они так близко друг от друга! Расселись бы подальше. А что насчет тебя, господин — не хочешь испытать удачу? Вижу, что в деньгах ты не нуждаешься, но это очень помогает... отвлечься.

Подумав, человек согласился, и когда предыдущая партия кончилась, они оба — он и Адиль — вступили в игру. Набор костей, которыми пользовались до этого, Адиль велел убрать и достал свои. Они были десятигранные, со скругленными углами, и вместо неаккуратно вырезанных точек, как на прошлых, числа здесь обозначались цифрами. Не существовало способа с точностью предсказать, что выпадет, но Адиль знал несколько других приемов. Сперва он позволил незнакомцу думать, что ему везет, и проиграл довольно много денег — впрочем, было не похоже, что оппонент сильно обрадовался. Двое мужчин, которые исчерпали запасы своих кошельков еще в прошлой партии, ушли, но вместо них к игре присоединились трое других. Выждав, Адиль постепенно и осторожно начал отыгрывать у незнакомца все, что тот получил ранее, провоцируя на более высокие ставки.

Вскоре грязный стол, липкий от засохших капель эля и почерневший от сырости, был заставлен стопками монет и ценными вещами, а вокруг играющих собралось много наблюдателей. Самая высокая стопка лежала напротив Адиля, и ему стоило немалого труда сдерживать свое ликование.

Рыбка попалась на крючок.

Адиль видел это по тревожному блеску в глазах незнакомца и по тому, как он украдкой стирал пот со своего благородного лба. О нет, какая там рыбка! Целая стая жирных рыб заплыла в сети так, словно плыть было больше некуда! Деньги у чужака, похоже, кончались, но есть еще золотая цепь, меч и браслеты. Теперь, когда он понял, что игра для него убыточна, нужно вытянуть из него как можно больше — схватить за нос и не отпускать, что бы ни случилось.

Однако по мере того, как богатства человека переходили в руки Адиля, маленькие ростки непонятной тревоги пускали корни у него внутри. Важные вопросы оставались без ответа, и Адилю это не нравилось. Кто этот напыщенный юнец? Назвать свое имя он отказался, а ведь люди никогда не скрывают такие вещи без причины. Возможно, он боится поставить пятно на репутации своей семьи. В таком случае, зачем он пришел сюда? Без сомнения, в Лимвике есть и другие места, где люди высшего сословия могут развлечься и отдохнуть. И, что самое интересное — сколько же денег у него вообще? Любой другой бы на месте незнакомца уже рвал на себе волосы от безысходности, но этот, несмотря на размеры потерянных сумм, выглядит лишь чуть более высокомерно и хмуро, чем прежде. Это значило, что он либо хорошо прячет свои эмоции, либо обладает намного большими средствами, чем Адиль может себе представить, и такие вещи, как два золотых кольца или груда монет, для него не так уж и важны. Возможно, Адилю следовало с самого начала действовать по-другому.

Солнце, бледно-перламутровое за скрывавшей его неплотной завесой облаков, клонилось к закату. Становилось холоднее, и игроки, несмотря на азарт, стали втягивать головы в плечи и потирать ладони. Иссякнувший дождь срывался с крыш и столов ленивыми вязкими каплями и оседал на размокшей земле черными лужами, но здесь, под навесом, почва была сухой.

— Все в порядке, господин? — спросил Адиль.

— Уже поздно. — Человек рассеянно огляделся, но среди толпы наблюдавших за игрой оборванцев его слуги не было. Пустой кувшин из-под вина лежал под скамейкой — в свете дрожащей от ветра свечи его тень неистово кривилась.

— До темноты еще много времени, господин.

— Мне нужно идти. Я здесь слишком задержался, — человек снял с пояса за спиной кинжал в ножнах и положил его на стол. — Ставлю это против всех девятнадцати кириней*, что я тебе должен, Адиль. Эта партия — последняя.

Адиль взял кинжал двумя руками, почти бережно вытащил его из ножен, повертел и посмотрел под углом к слабому свету лампы, ибо смотреть было на что. Рукоять, вероятно, из оленьего рога, украшенная вставками из золота и обсидиана, была выполнена в форме обвившейся вокруг чего-то змеи: кольца ее тела плотно примыкали друг к другу в середине, а ближе к гарде расширялись, зубами змея впивалась в лезвие с тупой стороны. Само лезвие было слегка изогнуто и покрыто затейливым узором из золотой насечки, гладко отполировано и хорошо заточено. Адиль понял, что едва ли он за всю свою жизнь держал в руках более дорогую и красивую вещь, чем эта. Он вернул кинжал на стол и сказал:

— Идет. Играем.

Удача отвернулась от него как раз тогда, когда Адиль считал, что победа у него уже в кармане — а может, подвели влажные от пота пальцы. Кости перешли к чужаку, и он бросил их сразу же, едва не опрокинув при этом кружку, стоявшую рядом с его локтем. Вино уже лишило ясности его взгляд, замедлило речь и движения, и Адиль видел, как он пьяно покачнулся, вставая со скамьи. Но удача была на стороне незнакомца, а боги направляли его руку.

— Два, — пробормотал один из наблюдателей, разглядев число на самом ближнем из рассыпавшихся по столу кубиков.

— Два, три и шесть! Одиннадцать! — выкрикнул другой, чья голова выглядывала из-за плеча первого.

— Похоже, я выиграл, — сказал человек и протянул руку за кинжалом. Адиль кивнул.

Его собственный карман оттягивали книзу монеты, полученные от чужака, кошелек у которого был теперь пуст и легок. Адиль смотрел, как человек уходит, нетвердым шагом пересекая маленький двор и спотыкаясь о лежащий на земле мусор, и думал, что сегодняшней добычи ему хватит надолго. Можно будет хоть каждый день платить шлюхам, пить лучшее вино и одеваться, как лорд, в сатин и меха. Еще нескоро его людям придется снова устраивать засады на дорогах и грабить торговые повозки. Со стороны незнакомца уже не слышался звон, который вначале так привлек внимание Адиля — похоже, и меч, и кинжал хранились в идеально подогнанных ножнах. Выйдя из «Беззубой Дэки», незнакомец свернул в переулок, и Адиль, который к тому времени медленно, словно в оцепенении, накрыл ладонью кости, резким движением смел их со стола. Глиняная миска с обглоданными костями разбилась, черепки с плеском попадали в лужу. Кто-то вопросительно окликнул Адиля, но ему было все равно: он дрожал от ярости, до хруста стиснув зубы.

К черту удачу, к черту богов! Этот недоносок вел себя слишком надменно. Если Адиль сейчас не убьет его и не ограбит, он еще не раз пожалеет об этом! Схватив нож, Адиль нарочито неторопливо направился к выходу из таверны, и лишь в переулке прибавил шагу.

Сумрак окутал его внезапно — вылезший из сточных канав и темных подворотен, стылый, бесцветный. Шум таверны остался позади, переулок же казался глухим и безжизненным. От липкого тумана накатила тошнота, рваное дыхание рассеивалось в воздухе белесым паром. Ноги вязли в холодной грязи, поскальзывались и чавкали. Но Адилю было не привыкать, и этот переулок он знал хорошо. Дойдя до конца, там, где дорога упиралась в арку заросшего травой каменного моста, он огляделся — и вдруг то, что он сперва принял за большую собаку, встало во весь рост и оказалось человеком.

— У вас... ужасное вино, — выдавил незнакомец, вытирая губы тыльной стороной ладони. Он был бледен и жалок, но Адиль не дал себе времени на насмешку.

Первый выпад ножом оцарапал человеку плечо, второй вонзился бы в горло, если бы тот не подался назад. Правая рука потянулась к мечу, и пальцы сомкнулись на рукояти, но слишком медленно: Адиль уже успел замахнуться в третий раз. Его нож во многом уступал тому кинжалу, что он видел у человека — в балансе и в качестве металла уж точно — но никак не в размере. Это был большой и тяжелый нож, предназначенный для разделки мяса и заточенный очень остро. Адиль всадил лезвие в грудь незнакомца, слегка повернул его, и кровь, черная в полумраке и горячая, хлынула из раны. Человек повалился на землю.

Он еще хрипел и судорожно загребал ногтями жидкую грязь, но Адиль не собирался ждать его смерти. Стянув с человека плащ и расстелив его сбоку, он принялся обшаривать карманы и снимать с рук браслеты, затем дело дошло до сапог, перчаток и одежды. Все найденное он скидывал в кучу поверх плаща и собирался, когда закончит, связать края между собой, чтобы сделать сверток. Ему и раньше доводилось раздевать мертвых людей, но с этим, похоже, придется повозиться. Шнуровка суконного кафтана была не спереди, а на спине, и чтобы развязать ее, Адиль повернул тело незнакомца лицом вниз. Во внутреннем кармане он с удивлением обнаружил кусок пергамента и перо.

— Боюсь, писать завещание тебе уже поздно, приятель, — усмехнулся он. Собственная шутка показалась ему забавной, он посмеялся еще — и лишь когда шаги за спиной стали слышны совсем близко, Адиль наконец заметил их. Он подобрал с земли нож и резко развернулся.

— А вот тебе зато не поздно! — сказал Ситч. Он был вооружен топором, а мужчина справа от него держал в руках внушительных размеров молот. — Я бы дал тебе время написать его, честно, но вряд ли ты умеешь, а? Да и прочесть будет некому.

Ситч улыбался, как делал довольно часто, и этот оскал, от которого глаза на его заплывшем жиром лице сужались до маленьких линий, означал, что он был уверен в себе. Адиль понимал, что договориться с ним теперь невозможно. Более того, если Адиля одолеют, но он умрет не сразу, Ситч использует эту возможность, чтобы повеселиться. Однако противник был толст и неуклюж, а его приятель выглядел не очень грозно — скорее всего, молот слишком тяжелый для него, и скорость атаки будет небольшой.

— Что ты хочешь? — спросил Адиль и сделал шаг назад. — Я главарь, ты обязан подчиняться!

— ...но тебе ведь даже нечего и некому завещать, не так ли? Что вообще у тебя есть — пара бочонков вина, какой-то хлам, старая собака?

— Деньги, — вставил приятель.

— Их я и так заберу, спасибо! — Ситч рассмеялся. — Главари так себя не ведут, если ты не знал, они не копят серебро в мешках и сундуках, не убивают тайком богатеньких лордов. Главари <i>делятся</i>. Делят добычу ровно на всех. Только не говори, что хотел поделиться этим, я все равно не поверю!

— Да кто в своем уме будет этим делиться?

Адиль снова отступил. Там, сзади, под грудой снятых с незнакомца вещей лежал меч, и он собирался им воспользоваться. Приятель Ситча тем временем отделился от него, чтобы обойти Адиля с другой стороны. Молот волочился за ним по земле, оставляя  неглубокую борозду.

— А как он распинался перед этим парнем, ты видел? «Господин-господин», «Не вылизать ли мне твой благородный зад, господин»?

Оба расхохотались — и в тот же миг Адиль напрочь забыл про меч и ринулся на Ситча. Безумный гнев исказил его лицо так, что толстяк невольно отшатнулся, но, опомнившись, крепче сжал в руках топор.

Несмотря на большой вес, Ситч был серьезным противником: таким оружием он мог запросто перерубить чью-нибудь шею с одного удара, и сквозь застилавшую глаза ярость Адиль видел это. Он бросился на Ситча прямо, но в последний момент ушел вниз, и лезвие топора пролетело над его головой. Схватившись за ногу противника одной рукой, Адиль проскользнул мимо него по мокрой земле, развернулся и с размаху рубанул ножом по икрам. Ситч упал на колени, и Адиль уже занес было нож над его открытой спиной, но в следующий момент ему пришлось увернуться от молота. Он не успел совсем немного, и удар обрушился на плечо — Адиль услышал хруст и почувствовал, как левая рука взрывается болью. Возможно, он не сможет пользоваться ею больше никогда, но сейчас это было не важно. Правым локтем Адиль оттолкнулся от земли и вонзил нож приятелю Ситча в живот. Тот закричал, кровь брызнула Адилю в лицо, попала в рот, и он с отвращением сплюнул. Клинок, застрявший в кишках мужчины, никак не вытаскивался одной рукой, и Адиль уперся в тело человека ногой. Он все еще пытался вытащить нож, когда Ситч, потянув его за щиколотку, повалил на землю. В его руках по-прежнему был топор и теперь Ситч занес его высоко над головой, собираясь обрушить на противника. Адиль перекатился на бок, уклоняясь, высвободил ногу и изо всех сил пнул толстяка в грудь. Мало, слишком мало и слишком слабо. Он пнул снова, и затем еще раз. Ситч выпустил из рук топор, но замахнулся и ударил Адиля кулаком в ответ.

В глазах у Адиля потемнело. Он вспомнил, как однажды Ситч под смех и восхищенные возгласы других членов их шайки расплющил человеческий череп голыми руками. «Еще несколько таких ударов — и я умру», — сказал он себе.

Но Адиль Хартрам не хотел умирать. Он попытался сбросить толстяка с себя, а когда это не вышло, нащупал своей ногой чужую и надавил на нее там, где ранее оставил глубокие раны на икрах. Ситч взвыл, и Адиль боднул его головой. Справа от них, совсем рядом, лежал брошенный топор, и, нащупав древко, Адиль поднялся. Лезвие вошло в шею противника, не защищенную одеждой, перерубило жир, мышцы и уперлось в позвоночник.

Вытаскивать его Адиль уже не стал.

Кровь шла у него из носа и из ссадин на лице, рука болела и почти не двигалась. Голова кружилась. Он спешно проверил труп второго мужчины и забрал из него свой нож, после чего наконец позволил себе перевести дух. Нужно было торопиться. Шум драки мог привлечь внимание людей, а последнее, чего Адиль хотел сейчас — это случайных свидетелей или новых противников. Голое тело незнакомца казалось слишком заметным на фоне черной дороги, и Адиль перетащил его под арку моста, в траву и кусты, где капли дождевой воды, собравшиеся на листьях, были прозрачными и чистыми. Адиль сорвал пучок мокрой зелени и протер ею лицо.

Он не станет завязывать края плаща туго, хватит и одного узла. Если сверток с вещами незнакомца окажется слишком объемным, он выложит оттуда часть одежды; за мечом, скорее всего, придется вернуться позже. С трудом переставляя ноги, Адиль вернулся к месту, где оставил плащ и вещи, наклонился и осмотрел их оценивающим взглядом. Кинжала со змеей не было. Не нашелся он и под одеждой с сапогами, и под кошельком, и под мечом. Может, он остался там, где лежали Ситч и тот еще один мужчина?

Но Адиль не использовал кинжал в бою, только нож.

Боковым зрением он уловил движение справа от себя — что-то черное, маленькое, бесшумное. Слабо колыхнулся воздух, тень скользнула к Адилю, вниз под его окровавленную бороду, и тут же отскочила прочь. Развернувшись, Адиль увидел ее: тень сидела на корточках у дороги, завернувшись в туман, и сжимала в тонкой руке кинжал. Лезвие было измазано в чем-то, золотые клыки змеи тускло мерцали.

— Ах ты...

Но Адиль не закончил, потому что горло у него сжалось в спазме. Потрогав его, он нащупал длинный порез и кровь, стекавшую на грудь и на живот, под пояс и дальше, ниже, больше. Силы быстро покидали его, и Адиль упал на колени. Неужели это смерть? Но он не может умереть — только не здесь, не сейчас, не от руки какого-то...

Он с усилием поднял голову и встретился взглядом с убийцей — бледно-зеленые, огромные глаза на маленьком и чумазом лице, но чистый лоб и собранные в аккуратный хвост светлые волосы. Неудивительно, что Адиль сперва не узнал его: в последний раз, когда он имел дело с этим мальчишкой, тот кричал и скалился, и был похож на щенка, подвешенного за шкирку, теперь же он смотрел на Адиля настороженно и пристально, как удав на жертву.

Если ты не сдохнешь от этого, шипел удав, я укушу тебя снова.

— Надо было все же убить тебя тогда, — прохрипел Адиль. — Гаденыш...

Мальчик усмехнулся.

— Да, надо было! Но ты не убил. Почему?

Ответа на вопрос Янне так и не получил.

Он осторожно приблизился к неподвижному телу, а затем изо всех сил пнул по голове. Но Адиль не схватил его за ногу и не опрокинул на землю, а все так же лежал в луже крови, остекленевшим взглядом уставившись в никуда. Похоже, он и правда был мертв.

Если так, то Янне надеялся, что он попал в обитель теней и уже начал гнить там. Среди чистых душ на небесах не место такому, как он, потому что Зварга и другие жрицы говорили, что чистые души живут беззаботно и счастливо.

Все получилось слишком быстро и легко, совсем не так, как Янне воображал, долгими вечерами мечтая о возмездии. Он размахнулся и ударил Адиля ногой еще раз.

— Это за Ханса! — прокричал Янне и пнул его по подбородку.

— А это за остальных! — пинок.

— А это за тот раз, — пинок, — когда вы подвесили меня к забору!

Он бил и пинал до тех пор, пока лицо лежащего в грязи человека не превратилось в месиво. От силы ударов заболела нога и еще больше порвался заляпанный кровью ботинок. Может, встать на голову мертвеца и попрыгать на ней? Нет, подумал Янне, противно.

— А это! — пинок. — Это за то, что Хэри тогда не разговаривала со мной целых три дня! Три дня, грязный ублюдок!

Позже он обязательно расскажет ей о том, что случилось сегодня — Янне мечтательно улыбнулся, представив, как она отреагирует. Теперь он одержал победу над врагом, и она, конечно, простит его за все те разы, когда он возвращался побитым.

Где-то вдалеке завыла собака. Туман сгущался, и становилось по-настоящему темно, так, что еще немного — и без фонаря не обойтись. Янне понял, что ему нужно спешить, ведь Хэри и Половинчатый, вероятно, уже вернулись в приют без него. Что он скажет старухе жрице, когда та спросит, где он был все это время? История про слепую женщину, которую он довел до дома и помогал по хозяйству, уже не сработает, надо придумать что-то новое. Он пнул мертвеца еще раз, напоследок — за то, что по его вине Янне теперь и к ужину опоздает.

Он быстро обшарил карманы всех троих мужчин, схватил сверток с вещами богатого лорда и тяжелый длинный меч. Некстати вспомнились слова, услышанные от пастуха прошлой ночью — про нечистых тварей, выползающих поохотиться с наступлением темноты. Конец переулка тонул в непроглядном мраке, но у Янне не было времени всматриваться.

Он побежал по обезлюдевшим улицам, перепрыгивая через лужи, огибая дома с острыми крышами и закрытыми ставнями. Редкие огни вечернего города мелькали перед глазами, сливаясь в тонкие полоски света, но темнота пожирала их, превращала зубчатые стены крепости в когти, а теней — в чудовищ. Если повезет, думал Янне, ночные твари не заметят его или примут за одного из своих. Его куртка, штаны и обувь были испачканы в крови, а сверток, который он нес, наверняка хранил в себе запах чужого страха и ненависти. Все это, наоборот, может привлечь упырей и подобных им созданий, но тогда Янне обманет их и скажет... Скажет, что убил и съел человеческого мальчика, а затем принял его облик и надел его вещи, чтобы войти в доверие к другим людям.

Если врать убедительно, подумал он, то должно получиться.

Когда городские ворота остались позади, Янне зашагал по траве рядом с размокшей, как болото, тропой, которая вела к окраинам. Вскоре он почти нагнал две невысокие фигуры, бредущие впереди него так медленно, словно они совсем не торопились по домам. У одной из фигур была странная прыгающая походка и костыль под правым плечом.

— Я думал, вы уже вернулись, — сказал Янне, подбежав к ним сзади и переводя дух.

Хэри вздрогнула и резко обернулась. Янне увидел испуг на ее лице и уже открывшийся для крика рот, но в последний момент она подавила вопль и судорожно выдохнула.

— Это ты, — сказала она с облегчением. — Дурак!! Разве можно подкрадываться к людям со спины, когда вокруг так темно!? У тебя еще и губы черные, на мертвеца похож...

— От холода, наверное, — Янне только теперь осознал, насколько замерз за этот день проведенный на улице: он мелко дрожал всем телом, а скоро, он знал, начнут стучать зубы.

— Докажи, что это ты, — внезапно заявила Хэри. — Что это ты, а не оборотень.

Очевидно, ей тоже не давали покоя истории, услышанные накануне. Янне ненадолго задумался. Половинчатый смотрел на него молча, облокотившись на костыль, и от этого внимательного взгляда Янне стало не по себе. Он не успел смыть кровь не то что с одежды, но даже с лица и рук, и теперь оставалось лишь надеяться, что в темноте она сойдет за грязь. Огромный сверток, который он закинул за плечо, тоже, должно быть, выглядел подозрительно.

— Ну... спроси что-нибудь, что знаю только я.

— Сколько тебе лет? — Хэри скрестила руки на груди. Облако пара вылетело из ее губ и запуталось в кудрявых волосах, тонкими прядями выбивавшихся из-за ушей.

— Девять... может, и больше.

— А вот и нет, меньше. Я знаю, что меньше, мы ровесники!

— А вот и да! — уперся Янне. — Ты ведь тоже не знаешь точно, сколько тебе лет. А то, что мы одного роста, вовсе не значит, что мы ровесники!

— Янне мог бы ответить так, — вставил Половинчатый.

— Да, правда, он мог. — Хэри улыбнулась. — Тогда... что ты засунул в башмаки Матушки, как-то раз, когда она спала?

— Да чего я туда только не засовывал...

Стоять на месте было слишком холодно, так что они двинулись дальше, хотя скорость, с которой Половинчатый ковылял на одной ноге с костылем, ничего особо не поменяла.

— Где ты был все это время?! Мы ждали тебя до полудня, и потом тоже, и распродали все амулеты. — Хэри показала пустой мешок. — Но повозок, идущих из города, уже не было. Пришлось идти обратно пешком.

— Тогда надо было возвращаться без меня на чертовой повозке!

— И что бы я сказала матушке? Что ты исчез сразу же, а мы сидели на рынке вдвоем? Она рассердится и накажет тебя. Половинчатый тоже не хотел этого, ведь ему поручили присматривать за нами.

— Ха! Как будто он может. — Янне неосознанно заговорил тише. — Да он даже за своими конечностями присмотреть не в состоянии, не то что...

— Ты не понимаешь, да? — Хэри резко остановилась. — Матушка не верит всем твоим оправданиям и выдумкам. Заблудился в лесу? Помогал слепой старушке? Ты совсем идиот? Мне она не верит тоже, потому что знает, что я тебя покрываю. Половинчатый теперь единственный, кто может тебе помочь.

Янне нахмурился. Он понял, что из-за него Половинчатому пришлось проделать весь путь от рыночной площади до сюда пешком, и ощутил неприятный укол какого-то странного чувства. 

— Мне это не нужно. Я не просил, — он повысил голос и развернулся к бредущему позади Половинчатому. — Мне от тебя ничего не нужно, слышишь? Можете обо всем сегодня рассказать старухе, мне все равно. Сам выкручусь.

Хэри помолчала.

— Она тебя выгонит.

— Вряд ли. — Янне посмотрел вверх, туда, где в небе должны были сверкать звезды, но вместо этого увидел чернильную темноту, а на западе — неясные очертания облаков, слабо подсвеченных с одного края бронзово-желтым. — Скорее всего, просто выпорет. Подумаешь.

— Скоро зима, — сказала Хэри. — А у храма недостаточно припасов. Прошлой зимой нас было меньше, а еды хватало еле-еле. В этом году пришли еще Хивка, Каря и Скит. Ханс умер, но нас теперь все равно больше.

— И что ты пытаешься сказать? — Янне старался унять дрожь хотя бы в зубах, но получалось плохо. — Думаешь, она захочет от меня избавиться? Чтобы всем остальным хватило еды зимой?

Хэри сжала губы и коротко кивнула.

— Да с чего ты взяла? Глупости.

Однако приходилось признать, что в словах подруги был смысл. Зварга уже не раз угрожала выдворить Янне из приюта за драки, проказы и уклонение от обязанностей, и до сих пор он не воспринимал это всерьез, но, возможно, стоило. Нужно было срочно придумать новую отговорку, но все, что занимало мысли Янне сейчас — это как бы скорее оказаться в тепле. От дрожи было слышно, как где-то внутри свертка с чужими вещами звенят золотые монеты.

— П-пошлите уже б-быстрее, я скоро закоченею.

— Что у тебя с одеждой? Ты нырял в сточную канаву?

— Потом расскажу.

— А в мешке что? Оно гремит. Покажи!

— Позже!

Очаг в холле горел высоко и ярко — так же было в спальне, и, судя по дыму из трубы, который дети заметили с улицы, в святилище огонь разожгли тоже. Янне скинул грязную куртку и сел так близко к камину, что раздавил ногой пару выпавших оттуда угольков, протянул к костру замерзшие и уставшие руки. Сухой треск поленьев и искрящееся пламя постепенно прогоняли холод, и к посиневшим пальцам возвращалась подвижность. Скоро к нему присоединилась Хэри — при свете огня стало видно, что кончик носа у нее покраснел, а глаза влажно блестели.

— Расскажешь? — в тихом шепоте прозвучало любопытство.

— Не сейчас, — Янне выразительно посмотрел на Зваргу, считавшую деньги от продажи амулетов на широком обеденном столе. Некоторые монеты она изучала особенно долго, поднося их к свечным огаркам — должно быть, выискивала поддельные.

— Вымойте руки, — пробормотала она, — и только потом будете ужинать.

От ее внимания не укрылось то, что Янне вел себя тише, чем обычно, и разливая по тарелкам горячий суп, жрица с подозрением таращилась на него.

— Где ты так измазался, мальчик? А ну подойди сюда.

— Я упал, на улице грязно. — Из носа текло, так что Янне вытер его рукавом, надеясь одновременно скрыть от Зварги подсохшие бурые пятна.

— Почему тогда у тебя воротник и локти грязные, а колени чистые? — Зварга подошла ближе. — Это что, кровь?

Несколько версий обмана промелькнули у Янне в голове, и пару мгновений он решал, какая из них прозвучит убедительнее. Первая — он порезался. Или же у него выбило зуб, когда он споткнулся, а все из-за неподъемного мешка с дурацкими амулетами. Вторая — порезался кто-то другой, его обрызгало. Мясник промахнулся  и отсек себе ножом палец, а лучше руку... впрочем, нет, палец. Третья — это не кровь вовсе, а грязь, совсем ослепла что ли, старая карга?

Варианта сказать правду среди них не было.

— Я...

— Это из-за меня, — сказал Половинчатый сипло, затем прочистил горло и повторил то же самое ровным и спокойным голосом. — Я изучаю духовные практики по той книге, что ты мне дала, и сегодня Янне помогал мне исполнить жертвоприношение. Мы тренировались на бездомной собаке.

Настал черед Янне таращиться. Жрица тоже, казалось, была удивлена и потрясенно замолчала. Наступившей тишиной воспользовалась Хэри, несколько раз кивнув:

— Да-да, все так и было! Ух и кровищи там натекло! Я тоже хотела попробовать, но Поло... Он мне не разрешил.

— У тебя бы не вышло, — сказал Половинчатый. — Там нужно много силы.

Зварга опустила половник на стол, сердито пожевала губами.

— Почему ты решил начать с жертвоприношений? Они описываются в самом конце книги. Прежде нужно было освоить гадания, простейшие заклинания... Или, по крайней мере, выучить руны.

— Да, матушка. Извини.

Остаток ужина прошел в тишине, если не считать короткую молитву, прочитанную жрицей над пустыми тарелками, и хлесткий подзатыльник, которым она огрела Янне за то, что он передразнил ее, едва она отвернулась. Когда Зварга ушла, Янне встал под дверью в ее покои и прислушался. Некоторое время из комнаты доносился шелест, скрип и едва различимое ворчание, после чего все звуки исчезли. Кто-то громко зевнул позади Янне, и он с негодованием обернулся:

— Не спи! — беззвучно прошептал он и сделал невнятный быстрый жест обеими руками. — Я еще должен рассказать тебе про сегодня!

Хэри сонно потерла глаза, но согласно кивнула и села у камина, подтянув под себя ноги. Половинчатый подполз к ней и тоже устроился для того, чтобы слушать. Янне уже смирился с мыслью о том, что произошедшее в «Беззубой Дэки» так или иначе станет известно Половинчатому, но не знал, как к этому относиться. Стоит ли опасаться, что он расскажет кому-то? В худшем случае, если обо всем узнает городская стража, Янне арестуют и казнят. Однако теперь, когда Половинчатый заступился за него перед жрицей, было бы нечестно скрывать это от него.

Наконец, за дверью послышался храп и сопение. Янне сбегал во двор за мешком, который ранее старательно спрятал под широким пнем, и развернул его у огня. Кинжал был липким от крови, но все таким же красивым. Золотые монеты приятно холодили ладонь. Янне рассказывал, а дети глазели то на него, то на деньги и на оружие.

— Ну? — он самодовольно улыбнулся. — Правда же, я был невероятен?

— Постой, я немного запуталась, — Хэри почесала затылок. — Кто убил кого?

— Я! Я убил этого здоровенного мужика! Он просил пощады, когда понял, кто я такой!!

— Ты это все точно не выдумал? Ты здоров вообще?

— Говорю же, он был ранен... Я воспользовался этим... и...

Кинжал в его руке описал молниеносную дугу в воздухе, а затем Янне едва не потерял равновесие и не грохнулся на пол. Хэри зашикала, приложив палец к губам, Половинчатый с опаской покосился на дверь в спальню.

Позже, когда Янне убедился в том, что ему поверили, а история была описана в уже излишне подробных деталях, они вместе сосчитали монеты и вымыли в ведре кинжал. Было решено ничего не говорить остальным приютским детям, а деньги и вещи на следующий день зарыть за пределами храма, в месте, о котором не будет знать никто, кроме них.

— Это правда, — сказал Половинчатый, — что у храма недостаточно припасов для этой зимы. Денег, которые мы получаем от горожан в качестве пожертвований, слишком мало даже для того, чтобы прокормить кого-то одного, не говоря уже о десятерых. Завтра Зварга заставит нас готовиться к очень большому ритуалу, который состоится в пятницу, чтобы умилостивить богов и благополучно пережить холода. Если это сработает, в дополнительных средствах не будет необходимости.

— Но мы столько всего могли бы на это купить!...

— Хотя бы теплую одежду, — робко вставила Хэри.

— И не только! — Янне сжал кулаки. — Мы могли бы свалить из этого места навсегда! Отправиться в столицу, а то и дальше...

Все замолчали. Половинчатый отвел взгляд, и впервые за все время жизни в приюте Янне показалось, что он догадывается, о чем тот думает. Но ощущение сразу же пропало. Белое пятно на левом глазу Половинчатого не двигалось, и от этого было неуютно — словно вместо человека Янне разговаривал с куклой.

— Конечно, — добавил он, — если ты струсил, никто не потащит тебя насильно. Такой, как ты, в путешествии — обуза.

— Прекрати, Янне! — сказала Хэри. — Тебе обязательно быть таким злым? Мы еще ничего не решили. Давайте подождем и подумаем.

Янне презрительно хмыкнул.

Затем из ножен был вынут меч, и жаркий свет очага отразился от его зеркальной поверхности. В полумраке лезвие выглядело темным, большим и опасным. Янне с благоговением осмотрел его, взял за рукоять двумя руками и поднял перед собой. Меч — тяжелый и длинный — с огромной силой клонился вниз, но Янне держал его на весу до тех пор, пока от напряжения не побелели ногти и не покраснело лицо, и лишь с трудом опустил на пол так, чтобы не произвести много шума.

Он немного устал сегодня, но завтра попробует снова