Онлайн чтение книги Надежда
Глава Пятая 

СТАРИКИ

Я снова в городе. Хозяйка квартиры попросила меня помочь соседу-пятикласснику справиться с задачкой (у него задание на лето). Я решила ее, тему Васе объяснила весело, как Юля Николаевна учила, а когда вернулась в свою комнату, неприятный запах почувствовала. Открываю сумку, — а в ней на чистом, только сегодня купленном белье лежит тряпка, измазанная черным гуталином. Поняла, чья работа. Кирюха, братец Васи, напакостил! Выбегаю на общую кухню с вещественным доказательством, а там мать стегает Кирю и приговаривает: «И в кого ты удался, негодник? Родного брата закладываешь дружкам!? Предатель чертов! Выбью из тебя стервозу, иначе не сын ты мне!»

Я выбросила тряпку в ведро и, взбудораженная, вышла на крыльцо. А там шум-гам! Пожилая пара атаковала молодую женщину за то, что она не вымыла лестничную площадку на своем этаже. Там всего-то четыре квадратных метра! Молодая стояла перед ними в проеме двери, устало опустив плечи. Потом подняла грустные глаза на верхний косяк и тихо ответила соседям:

— Мне бы ваши заботы: чистый подъезд, беседы на лавочке. А тут с работы придешь измочаленная: дети некормленные, маленькую из садика с температурой принесла, старший двойку по русскому получил. Не знаешь, за что в первую очередь взяться. Мечтаешь до воскресенья дотянуть, чтобы выспаться... Подмету я.

— Мыть надо, а не подметать, — возмутился высокий старик.

— Помою. Ночь велика, — вздохнула молодая и скрылась в подъезде.

Я ушла в сквер, что напротив дома, и села на скамейку, чтобы успокоиться. «Дров бы сейчас поколоть, враз псих сошел бы! — злилась я на неспособность взять себя в руки. — Зачем я из-за всякой мелочи переживаю? Женщина без мужа двоих детей растит. Видела папашу. Пьет, слабохарактерный, но не вредный. А эти, у подъезда? Нет, чтобы помочь!»

Пыль несется по асфальтной дорожке. За месяц ни одного дождя. Нежные культурные растения уже чахнут. Дикие пока держатся остатками глубинной влаги. На испепеленной траве газона играет пестрый узор света и тени. Его рисует ветер ветвями деревьев. Могучие дубы берут основной удар ветра на себя и, тяжело и скрипуче вздыхая, машут зелеными крыльями огромных сказочных птиц. Следующий за дубами ряд березок трепещет и низко кланяется своим защитникам.

Стайкам мальчишек нет дела до ветров и дубов. У них соревнование: кто быстрее скатится с откоса и больше подтянется на турнике. На лавочке сидит старик и задумчивым, затуманенным взором глядит перед собой. Вспоминает что-то? Дремлет ли? Слушает ли немолчный шум деревьев? Тревожит ли он его остывающее, натруженное сердце? Наверно, не безразлично ему июльское утро. И хоть устал от жизни, наверное, страшится он не увидеть его красоты. Что держит старого, больного, высохшего на этой земле? Боится умирать? Если да, то почему? Грехи? Долг перед внуками? Страх неизвестности?

Потекли воспоминания.

Прошлой зимой я целую неделю жила у троюродных брата и сестры. Когда отец пообещал отвезти меня к ним, я от радости ног под собой не чувствовала. Гостили они у нас как-то и очень мне понравились.

Помню: проехали поля, блестевшие алмазной пылью, лес, погруженный в студеную дрему. Потом прогалок и опять лесок. По ногам хлещут тяжелые щетки старого ельника, топорщатся и цепляются за попону мохнатые, густо перевитые лапы сосенок с непослушными растопыренными пальцами, по которым, осыпаясь, струится иней. Смолистый воздух щекочет ноздри. Милые сердцу картины! Душа распахивается красоте.

Показалось село. Кособокие хатенки беспорядочно расползлись вдоль извилистой, едва заметной речушки, обрамленной камышом. Между ними расплетались и сплетались протоптанные тропинки. Заиндевелая, блеклая, как тень прошлого, церковь возвышалась над грустным сонным царством Снежной Королевы. На кресте, колокольне и луковичном куполе по-хозяйски устроились вороны. Ни единой души кругом. И вдруг тоскливо зазвучал колокол. Я вздрогнула. Праздник сегодня какой-то? Беда ли чья-то звучит? Птицы вмиг шумно взмыли черной тучей. Долго в ушах стоял глубокий, скорбный звон. Долго стонало сердце, переживая неожиданно тоскливое прощание. Почему? Деревенька-то совсем чужая.

Говорят, неяркая, неспешная красота деревень учит радоваться простому. Но это летом. Зимняя деревня надрывает сердце печалью, растравляет в душе горечь.

Опять перед глазами опрятная белизна полей и лугов. А у самой дороги то тлеют, то ярко вспыхивают грозди рябины, внося определенное оживление в монотонность. Пофыркивает Чардаш, полозья саней тянут печальную песню и вычерчивают на снегу виляющий гладкий блестящий след.

Потом ехали по деревеньке, где жили наши родственники. Ну и глухомань! Ну и захолустье! Убогий вид старых серых хат с облезлыми трухлявыми соломенными крышами, придавленными пластами уплотнившегося снега, и проемы улиц от разрушенных, наполовину истлевших жилищ вымерших стариков навевали щемящую грусть. И небо здесь было какое-то странное: светло-зеленое, точнее туманно-салатное. И сама деревня словно застыла в невыразимой тоске. Вот она, какая «невинная покорность маленьких деревушек!»

Колыхались и шуршали на ветру редкие деревья. Шептались верхушки сухого бурьяна. Притулились к сараям низкие копенки сена и соломы. Снег украсил парчовыми покрывалами ветхие крыши, застелил накрахмаленными простынями огороды, припудрил яркие бусы калины у запорошенных плетней. Всюду горы перин, подушек и шапок нетронутого снега, под которыми уже не угадывались предметы быта, бугры, кусты. Деревня тихо отдыхала от летних забот. Теперь здесь полноправно и единовластно царила зимушка-зима.

Печально мне запустение брошенных хат с заколоченными окошками и дверями, прозябание одиноких стариков, у которых завтра будет то же, что и вчера: скотина, печка, скромная еда. Понятие о городских яствах у них в голове отродясь не ночевало. И чудилась мне та деревенька дряхлой, пригорюнившейся, подслеповатой старушкой в белом платочке, тревожно сидящей у окошка в ожидании редких гостей и теплых весенних дней.

День начал меркнуть. Стали неразличимы силуэты строений. Добрались к старикам совсем впотьмах. В хате уютно пахло черным хлебом. Горшки, чугунки на припечке. Выцветшие фотографии на стене. Закопченная икона в углу. Под ней теплится свеча в маленьком граненом стакане. На окнах кисейные занавески, обшитые самодельным кружевом, допотопный стол, старинные с резными спинками тяжелые стулья, лавка, застеленная домотканой дерюжкой, на которой беспокойно кряхтел седой как лунь дедушка. Движения его были неуверенными, неточными. Он суетился, дергался, дыхание его дрожало.

Маленькая сухонькая бабушка была преспокойна. Я обратила внимание на бережность и размеренность ее движений. Усадила нас вечерять. Говорила, будто верила, что непременно встретимся. В первый момент она показалась мне усталой и робкой. Потом пригляделась: нет, видно, от бедности обстановки такое впечатление сложилось. От всего скарба веяло старостью и печалью.

Отец рано утром уехал. Проснувшись, к своей радости, я обнаружила за шторкой на печке двоих ребятишек. Хорошо, скучать не придется!

Дни пролетали в мелких хлопотах. А вечерами у теплой печки я слушала разговоры внуков со стариками и поняла, что бабушка Мара и дедушка Дмитрий не боятся уходить в иной мир, потому что чисты перед своей совестью. «Слабого не обижали, голодному и убогому подавали, не гневили Господа жалобами, терпели беды, детей растили. Рожденье первенца — целая эпоха. Семья — целая вселенная... Родину-матушку защищали, родителей почитали... Любила, ждала... Что может быть прекраснее на свете краюхи хлеба, которая всегда пополам. Попусту жизнь не растрачивали, дело делали свое честно...» — говорила бабушка, положив крупные темные руки на колени. Дед в такт ее словам кивал утвердительно.

И веяло от них спокойной рассудительностью, разумностью, уверенностью в своей правоте. А еще легкой иронией. Вроде чуть подтрунивала бабушка над собой, не на сто процентов серьезно рассуждала. Будто считала, что нельзя так уж прямо и очень серьезно оценивать свою жизнь, нельзя самому себя хвалить или оправдывать. Такие слова будто замораживались. Еще кто-то другой должен сказать о них. Люди? Бог? Уверенность в бессмертии души? Может, в этом заключается безупречная мудрость старых людей?

Понравилась мне их привычка даже в гадком событии выискивать крупинки доброго, стремление честно объяснять причины людских бед не только глобальными мировыми явлениями, но и личной бездеятельностью. Зорко замечали всякое, но больше любили видеть и помнить светлые моменты. Жили великодушно, неизменно прощая. Ни к кому не испытывали ненависти, созерцали жизнь с великодушным сочувствием. Мужественно, смиренно, безропотно противостояли всем бедам, испытаниям. Вспоминали прошлое, скупое на радости, по-доброму, не коря грустное и горькое.

О моей жизни расспрашивали настойчиво, но невыразимо тактично и ласково, заботливо щадя детское, чувствительное, легко уязвимое самолюбие. Проблемы обсуждали доброжелательно, подсказывали простые и верные решения. Вместе судили-рядили. Мне подумалось вдруг: «Здесь не обидят, не оскорбят. Сам воздух пропитан нежностью, спокойствием».

Вышла на крыльцо без фуфайки. Как песня сложены дрова у стены пристройки. Сиреневые сумерки рисовали тенями таинственные образы. Неспешный лунный лик блекло прорисовывался сквозь узоры облаков. Роился легкий снег. Зябко.

Шумно вскочила в хату вместе с клубами белого кудрявого пара. Прислонилась к коменю печи. Греюсь. Жалобно стонет за окном ветка старого тополя, надломленная бурей. В трубе ветер поет унылую песню и через форточку едва дышит на язычок пламени керосиновой лампы. Тот вздрагивает, выхватывая из тьмы различные части комнаты. Тени трепещут, как живые над живыми.

И это слабо освещенное место, в котором сгрудились старые и малые, было заколдованным, сказочным, скреплявшим их невидимыми тайными нитями любви, обожания и грусти. Ваня прижался к бабушкиному плечу, и в его широко раскрытых глазах виделись сказка его собственного детства и затаенный интерес к рассказам стариков. Приятное тепло разливалось по его худенькому телу. Тепло любви, тепло семьи.

— Деда, ты меня в армию проводи, Мусю замуж отдай, тогда и помирай, — попросил Ваня.

— Муся в первый день своей жизни омочила мое платье. Знать, дождусь ее свадьбы, — улыбнулась бабушка.

— Почему так говорят? — удивился Ваня.

— Если мои руки могли долго держать ребенка, значит жизненный запас был еще велик.

— А я подмочил тебя? — смущенно спросил Ваня.

— Дед тебя тетехали подкидывал. Ты, видать, со страху сообразил ему прямо в руки. Так что, правнучки, не будем Бога гневить, а воздадим ему хвалу, чтобы сниспослал нам свою благодать. А уж об остальном — сами позаботимся...

Я вдруг подумала: «Недаром о них говорят: два сапога — пара». А по мне старики стали похожи на сообщающиеся сосуды. Чувства их перераспределяются, понимают все сказанное вслух и между слов, скуку и хандру друг на друга не наводят. Наверное, без бабушки их дом был бы пустой и печальный. Она заряжает всех положительно».

Эти мысли воскресили в памяти уютную стеганку бабушки Ани. Пахнуло на меня ее теплой печкой. Лавочку у нашей хаты вспомнила, брата на ней с корзинкой подсолнуха, только что срезанного на огороде. И разлилась в душе тихая теплая радость. Домой захотелось, в Любимовку...

Громкий разговор вернул меня к городской действительности.

Воспоминания размягчили сердце. Я по-доброму оглядела дремлющего на солнце старичка и пошла дальше. Мысли все крутились в голове. Все-таки есть во многих старых людях что-то притягательное! Недаром маленькие дети липнут к ним. То ли доброта нерастраченная в них привлекает, то ли мудрое, несуетное понимание жизни? Прожитые годы научили их ценить жизнь и любить все то, на что в молодости не хватало времени — природу, детей и просто свет каждого нового дня. Может, не стал бы Кирюха пакостным, будь у него такая бабушка, как моя?

Иду по аллее. Солнце палит нещадно. Облака — громады снежных гор — бегут сегодня удивительно быстро. Сверчок свиристит прямо на дороге. Громко ссорятся четыре сороки. Окаймление головки, шеи и крыльев поползня, как отделка модного платья, делает силуэт птички изящным стройным. Черный галстучек синички, продолжающийся темной линией до самого кончика хвоста, похож на веточку, а желтые бока на листья. Серая спинка незнакомой птички — в цвет коры дерева, на котором она пристроилась.

Сосны шумят, машут мохнатыми лапами, приветы шлют. Какая странная осина! На ней мох разных цветов: зеленый, серый, красно-коричневый и ярко-желтый, который обрисовывает островки трещин на коре. Кажется, будто дети из детского сада разукрасили ствол на свой вкус. Две липы склонились друг к другу, ветвями обнялись. Белой кашкой осыпаны ветви рябин. По обе стороны от дороги, — аккуратно постриженные темно-зеленые кусты. Замечаю один светло-зеленый. Разглядываю, ощупываю его. Форма листьев та же, а окраска странная.

— Альбинос, — заметив мое удивление, сказал высокий старик с дорогой узорной тростью, массивный набалдашник которой сверкал до рези в глазах.

Старик был прямой, строгий, изысканный, одновременно вдохновенный, возвышенный и какой-то неземной. Длинные волосы отливали серебром. Высокий выпуклый лоб делал лицо значительным. И, тем не менее, он излучал флюиды доверия и располагал к разговору.

— Скажите, пожалуйста, можно Вас побеспокоить? Вас не затруднит ответить на мой вопрос? — обратилась я с максимальной вежливостью к старику с благородной внешностью.

— Пожалуйста! Только я не уверен, что способен отвечать на «детские» вопросы. Обычно это было прерогативой моей дрожайшей супруги.

— И среди растений бывают альбиносы? — спросила я.

— В природе все едино, — ответил он словами моей бабушки.

Это обрадовало меня и еще больше расположило к незнакомцу.

— Вот увидела странный куст, — и потеплело под сердцем. Почему? — спросила я старика, не сомневаясь в том, что он ответит мне.

— Радость приносит приятное удивление. Сердце сразу определило, что это чудо, и обрадовалось, — сочным звучным голосом ответил старик. На его щеках улыбнулись ямочки.

«Наверное, он был артистом или ученым?» — подумала я, но не решилась спросить. Обошла все кусты этой породы, но такого особенного больше не нашла. Смотрю на аллею, а этот куст словно седая прядь на темных волнах волос великана. Попросила разрешения у нового знакомого сесть рядом. Он сам заговорил:

— Обедняют себя люди, не замечающие прелестей природы. Моя душа всю жизнь к ней тянется. Красота омолаживает, сил прибавляет. Хочется дольше жить и радоваться. Утром я немощен. А выйду в парк, вдохну запах зеленой травы, взгляну в яркое небо, — и кровь будто быстрее начинает течь по венам. Улыбаюсь сам себе и думаю: «Поживу еще!» Я как тот дуб. Видишь в нем огромное, черное дупло? Стенки тонкие. Но ведь живет дерево и цветет который год!

Молодым я не любил на прошлое оглядываться, да и незачем было. А в моем возрасте приходит время вспоминать жизнь. Нет уж моей Валечки. Потерял ее. Многие завидовали нашему счастью. Гадости мне про нее говорили, развести нас пытались. Но я-то лучше всех знал, какая она. Наша любовь все выдержала. Трудно было, особенно первые годы. Мать моя тоже была против нее. Мне было двадцать, ей — восемнадцать. Ушел я из дому. Вернулся только через двадцать лет с двумя взрослыми сыновьями. Валечка моя умная и добрая. Моей матери письма писала. Простила ей козни, несправедливые упреки. Помню: перед операцией так ласково со мною говорила, будто добрую энергию излучала. Я физически ощущал тепло ее слов. Доброта и сочувствие в ней всегда были искренние.

Я каждый день растирал ей руки и ноги. Пытался продлить ее жизнь... Теперь вот как в воду опущенный. Тоскую, места не нахожу. Сросся с ней. Пусть бы ничего не делала, только бы рядом была. Не хватает мне ее, никем не заменишь... Иногда кажется, что жизнь моя закончилась, я умер и просто наблюдаю серые скрипучие дни. Особенно зимой тяжко.

Старик замолчал, прикрыв веки. Мое внимание привлекло наполовину засохшее дерево, растущее как раз напротив лавочки, над которой металась в грустных думах моя душа. Глубокая серая рана, рассекающая ствол до корней, иссушила дерево. На нем живой оставалась только одна нижняя, мощная кривая ветвь. Она была похожа на руку, с мольбой протянутую к небу. «И впрямь в этом мире все едино», — подумала я.

Попрощалась с приветливым стариком. Иду дальше. Глаза отметили девушек, сидящих с ногами на спинке скамейки. Старикам теперь не присесть на нее. Грязная. Студентки сидят сонные, разморенные. Парень к ним подсел. Сразу возникло оживление: шум, шутки, возбужденный смех. Бредут старик со старухой. Оба с батиками (костылями). Мужчине он идет, а женщина с ним выглядит убого — калекой. Опять старики на лавочке, как весенние мухи, выползли погреться на солнышке.

Мальчик лет семи катается на велосипеде и радостно машет рукой бабушке, но когда она не соглашается еще раз заплатить за прокат, грубо ссорится с ней. Мне неловко за его поведение, я раздражаюсь и не задерживаюсь около них.

Рядом с лавочкой — песочница. Я с интересом разглядываю детей. Вот девочка Дина. Ей полтора-два года. Малышка не торопится к детям, а внимательно изучает их, смотрит, как они играют, как ведут себя. Один мальчик отбирает игрушки у маленьких, другой пристает ко всем со своими.

Новенькая осторожно перешагнула деревянный бортик песочницы, подошла к маленькому мальчику и потянула за совок. Мальчик удивился, выпустил игрушку из рук и разразился плачем. Мама Дины отобрала совок и вернула мальчику. Постояв некоторое время в нерешительности, девочка подошла к большому мальчику и бросила в него песком. Трехлетка оттолкнул обидчицу и занялся самосвалом. Теперь заревела Дина. Ее мама строго сказала: «Сама виновата. А если бы ты ему в глазки попала?» Девочка поплакала немного и отвлеклась на кубики. Но они быстро надоели ей, и она подошла к мальчику, который катался на трехколесном велосипеде. Тот свысока оглядел Дину и сказал: «Я большой. Мне три года. У тебя ножки короткие». И отъехал, очень довольный собой. Малышка вцепилась в сиденье. Мальчик быстрее закрутил педалями, а Дина, шлепнувшись на асфальт, заревела во все горло. Мама подхватила ее на руки. Дочка сопротивлялась. Старая бабушка, которая сидела на лавочке с двумя внучками-школьницами, сказала любезно:

— Замечаете, мамочка, как ваша дочь выясняет границы дозволенного?

— Не понимаю, — удивленно подняла брови молодая женщина.

— Вы обратили внимание, как дочь вела себя после того, как ударила вас по лицу?

— Не заметила.

— Она очень внимательно смотрела на вас! Девочка только входит в мир и не знает, как себя вести в той или иной ситуации. Вот и проверяет реакцию взрослых на разные поступки. Дочка видела, что вы очень недовольны ее поведением. Другой раз она не станет вас шлепать. А если бы вы заулыбались и тем самым одобрили ее, то гарантирую: следующий раз, играя, она обязательно использовала бы свои маленькие кулачки. Ни одно ваше слово, ни одно движение не проходит мимо внимательного взгляда ребенка. Все откладывается в его буквально фотографической памяти. Не забывайте этого.

Я с интересом смотрела на старушку и радовалась за ее внучек.

А ветер все шуршали шуршал кронами деревьев, сбрасывая пожелтевшие от жары листья.

ДЛИННАЯ ДОРОГА

Мы всей семьей — в городе. У матери сегодня доклад на конференции. Она встала рано. Я тоже проснулась и выглянула в окно. Сизая дымка поглотила город. Настроение располагало к мечтам, и я отправилась в парк.

Трава, испепеленная жарой, ломалась и шуршала под ногами. Поникли листья сирени. В буром обрамлении ветви каштанов. Позолота берез удивительна для начала августа. Я в вельветовой куртке, но утренняя свежесть все равно мурашит кожу. Знакомой аллеей прошла к краю обрыва. Вчера внизу ровно расстилался лес, а сейчас туман рисует свою картину. Река и деревеньки исчезли. Кажется, что волны сказочного, седого леса поднимаются из низины все выше и выше. Передо мной причудливые горы! Они то остроконечные, то плавные. Вижу темные ущелья, склоны, перекаты.

Села на пенек. У моего лица едва колеблется резной лист рябины. Здесь все деревья наклонены в сторону обрыва. Они цепляются мощными оголенными корнями за склон. Рядом с огромным старым дубом все той же тропинкой, что и в прошлом году, бегут муравьи. В парке — величественная тишина. Не звенящая, а наполненная, осязаемая, глубокая, не чуткая к мелочам. Вот прошел человек с собакой и не нарушил, не спугнул ее. Вздрогнула ветка липы, но я не почувствовала дуновения. Наверное, высоко надо мной ласково вздохнул ветер.

Душа моя расправляется. В тишине она возрождается, наполняется желаниями...

Вернулась на квартиру. Позавтракала с отцом и Колей. Потом мы обошли все близлежащие магазины. После конференции мать вернулась радостная, довольная. Отец остался отдыхать на квартире, а мы втроем отправились к школьной подруге матери на окраину города. По дороге купили гостинцев. Мать объяснила:

— Не ждет меня Рая. Нельзя с пустыми руками являться. Она нам последний кусок отдаст, а сама скажет, что только поужинала. Да и детей надо конфетками побаловать.

Стоим на остановке уже сорок минут. Народ ропщет. Мужчины курят. Женщины нервно отворачиваются от дыма. Одна сердито бормочет:

— Когда же мы, наконец, научимся проявлять уважение друг к другу?!

Мужчины скептически указывают на заводские трубы.

Вдруг какой-то мальчик восторженно воскликнул:

— Глядите — кошки!

Люди вскинули головы. На дереве расположилось пять пушистых темно-серых кошек. Они вальяжно разлеглись на ветвях в одинаковых позах: вытянувшись во всю длину, положив головы на передние лапы. Кошки не обращали внимания на людей. А мне показалось, что они с каким-то превосходством смотрели на людскую суету и умильно жмурились, греясь в лучах вечернего солнца. Настроение у людей сменилось. Все заулыбались и не заметили, как подошел автобус.

Едем. Меня поразили деревья вдоль дороги. Обрубки. У нас, если обрезают ветви, то сразу крону формируют, а здесь спилили полностью макушки и ждут, когда природа сама о форме позаботится. Половина деревьев засохла, не выдержав «отсечения головы». Неприятно смотреть на такую картину.

— Руки обрубить бы таким работничкам, — сердито замечаю я.

— Головы, — со смехом поправляет меня брат.

Мой взгляд скользит по салону автобуса и останавливается на странном объявлении, помещенном на заднем стекле кабины шофера. Читаю: «Не учите меня, как ехать, а я не скажу, куда вам идти». Смысл этих слов мы поняли только после того, как заметили, что маршрут автобуса напоминал экскурсию по городу.

Слышу, как разговаривают двое. Один спрашивает:

— Как отпуск провел?

Второй отвечает:

— Здорово! С новой бабой познакомился.

Первый поморщился:

— Все баба да баба. Что же ты так ни одной женщины и не встретил?

Девчонки шушукаются:

— Смотри, какой симпатичный парень! И очки ему к лицу.

— Будто родился в них!

— А вон тот какой серьезный!

— Он такой от избытка чувства собственного достоинства.

— Занудный, наверное.

Молодой мужчина делает комплимент женщине средних лет:

— Великолепно выглядите, Анна Иосифовна!

Женщине приятно. Она немного смущается и отшучивается:

— Так ведь у нас как: сотрешь помаду с губ, — краше в гроб кладут, а нарисуешь лицо — так хоть на танцы...

На остановке вошла молодая усталая женщина с пьяным мужем. Он обзывал жену грубыми словами, кидался драться. Мужчины безучастно уставились в окна, женщины попытались угомонить разбушевавшегося человека. Жена не выдержала позора и хотела выйти из автобуса. Муж кинулся на нее с кулаками. Женщины опять вскочили с мест, вытолкнули хулигана из автобуса и потребовали от водителя не пускать драчуна. Тот поупрямился, но подчинился. Автобус продолжал путь. Мать обратилась к шоферу:

— Скажите, пожалуйста, как мне разыскать переулок Пархоменко?

— Выйдете на Кирова, пройдете три светофора и направо, — объяснил он.

— А вы не знаете, далеко ли двадцать первый дом? — опять спросила мать.

— Рядом с милицией, — отозвался шофер.

— Да нет же, там детсад и продуктовый магазин, — возразила словоохотливая старушка.

— Все правы: у каждого свои ориентиры, — улыбнулся гражданин с седой бородкой.

Вот и наша остановка. Нашлись попутчики, которые повели нас по узкой тропинке через лесок. Впереди шли старые рыбаки с удочками. Шествие замыкала семья с тремя детьми. Неожиданно дорогу нам перегородила поваленная береза, видно, ветром вывернутая из земли с корнем. Мужчины перелезли через преграду, перетащили рюкзаки и продолжили путь. Мы с Колей, не сговариваясь, взялись за комель дерева и стали перемещать его вправо, влево, вверх. Он не поддавался. Подошла мать, взялась за вершину дерева, и втроем нам удалось освободить тропинку. Когда закончили и довольные возвратились к сумкам, то увидели троих детей, лица которых выражали удивление. Старшая девочка крутила пальцем у виска и повторяла:

— Вот, чудики! Кто вас заставлял?

Она не понимала нас, мы не понимали ее.

— Кто-то должен был это сделать, — объяснил брат.

— Вы дураки?! — не то утверждая, не то, спрашивая, сказала девочка, пожимая плечами.

Ее слова удивили меня, но настроение не испортили. Вскоре мы нашли подругу матери. Взрослые долго и весело вспоминали студенческие годы, а мы играли с детьми хозяйки этого маленького уютного домика. Потом все вместе попили чаю, и они проводили нас на поезд. Когда проходили мимо березы, мы с Колей переглянулись и расхохотались.

На вокзале нас уже ждал отец. Сели в рабочий поезд. Я внимаю долгому мощному тревожному звуку отправляющегося поезда и ерзаю на краю лавки. Мне скучно.

— Папа, это химический завод? Это сооружение похоже на подстанцию? Все проводами переплетено. Почему туннели темные? Разве нельзя в них провести электричество? — задаю я все новые и новые вопросы.

Отец молчит, потом раздраженно отворачивается. Я перестала докучать ему и с безразличным видом уставилось в окно. Навстречу вагону бегут отвислые нити проводов. Они то скользят вниз, унося обсевших их птиц, то подпрыгивают, отсекаемые столбами, которые тут же бойко отскакивают, позволяя проводам продолжать долгий однообразный танец.

Бегут по земле серые переменчивые тени. Равнодушно мелькаю строения. Их может оживить только присутствие людей. Озерко появилось. Среди камышей замечаю чистый подход к берегу. Очаровательное местечко для рыбалки! Красота! Брат увлекает меня рассказом. И все же урывками я ухитряюсь ловить мимолетные картины природы и наслаждаться. Перекликаются далекие гудки. С ревом и свистом пронесся встречный поезд. Пошел сильный дождь. Мне показалось, что на остановках вместе с водой по грязному стеклу вагона стекают лица людей, дома и деревья.

Дождь фильтрует горячий пыльный воздух. В вагоне посвежело. Мое тело наполняется живительной прохладой. Нырнули в длинный темный покатый туннель. Вагон шарахает из стороны в сторону. От гулкого грохота меня охватывает легкое беспокойство.

Опять светло. Теперь я замечаю, что напротив меня сидит женщина неопределенного возраста, крепко прижимая к груди белый мучной мешок. Она подозрительно оглядывает вагон и нервно пожевывает губами. Нос у нее облупленный, красный. Щеки обветренные, губы в трещинах. На крупных руках ногти в лиловых пятнах. А фуфайка хоть старая, но чистая и платочек белый, не застиранный. Лицо ее показалось необыкновенно знакомым. Воспоминание ускользнуло, не дав результата. Почудилось. Мимолетная неприязнь переходит в сочувствие и понимание нелегкой крестьянской жизни.

На остановке шумно ввалилась семья, навьюченная сумками. На их усталых лицах появилось подобие улыбок. Рады месту. (По улыбкам легче узнавать и понимать людей!) Слышу их радостный шепот: «Слава богу, успели!» Уловила детский лепет. Опять хлопнула дребезжащая дверь. Молоденькая проводница проскользнула между пассажирами и заговорила с ребенком мягко, ласково, певуче. Мне непременно захотелось посмотреть на них.

Мать с Колей задремали, а я пошла по вагону. Люблю поезда — в них столько интересного! Особенно меня удивляет вагонная привычка пассажиров откровенничать с попутчиками.

— ...Говорю ему: не снабженец я — мастер. А он меня на побегушках держит, как мальчишку, — жалуется молодой мужчина старому.

— ...Сидим с другом за кружечкой пива. А его Галка за шторкой грудного мальца кормит и в наш спор встревает, мол, не справа пас был, а слева. Я ей: «Отстань», а она опять: «Неправильно гол засчитали!» Я беситься стал. Подходит моя жена к Галке и говорит: «Оставь их в покое, а то им не о чем будет говорить. Иди на кухню, они в твоем присутствии мужчинами себя не чувствуют». Вот язва!..

Дальше иду по вагону. Слышу шепот:

— ...От рук отбился. Учиться в институте не хотел. Отец отправил его в армию, туда, где трудней, чтобы все «прелести» военной жизни вкусил. Теперь белокровие. Переливание крови уже не помогает. Жена разума лишилась. Винит себя, что мужа послушала.

— Моего сына в армии школу заставили закончить, приобрел специальность моториста. Жениться осенью собирается.

— А мой Андрей орлом вернулся. Мать не узнала. В плечах раздался, на голову выше стал.

— ...Слабеньким родился. Жена семнадцать лет его на ноги ставила. Спину не держал, косолапие было, плоскостопие, зрение плохое, сердце слабое, только голова здоровая и умная. Подняла сына. Все выправила зарядкой, специальными упражнениями, уколами. По минутам весь день ему и себе расписывала. Только все равно он был слабее тех, кому сила и здоровье от природы даны. В институте любили сына. Комиссия признала здоровым. Взяли в армию. У него больше двух раз не получалось подтянуться на турнике. Старшина сказал, что пока он не научится десять раз подтягиваться, весь взвод гонять будет до изнеможения. Естественно, ребята на нем зло срывали. А он не мог себя защитить. Вернулся больной, озлобленный. Унижением мужчину не вырастишь, достоинства не привьешь. Офицер потом оправдывался: «Солдата настоящего из него хотел сделать». Я ему так ответил: «Почему вы стали военным? Потому что можете им быть. У меня нет таких данных, поэтому я стал учителем. А в армию берут всех мальчишек, способных и не способных к службе. Вот в чем трагедия. Равенство в армии иногда понимается чересчур широко, грубо и необоснованно. Офицеры тоже должны думать, а не просто приказы исполнять. Разве нашей армии не нужны умные ребята? А теперь и на гражданке от него пользы нет. Сломался и физически, и морально. Пьет. Женили. Думали: поможет, а получилось, что мы на его жену беды наши свалили. А вот племянник в десантники пошел и старший сын во флоте служил. Теперь на торговом судне работает. Доволен.

— Так жизнь устроена: за одного горишься, за другого радуешься, — посочувствовала маленькая сухонькая женщина, сидевшая напротив.

— А мог бы гордиться младшим, — вздохнул мужчина...

— Прошлым летом я в больнице лежала. Когда нам уколы под глаза делали, некоторые мужчины в обморок падали, — начала свой рассказ все та же сухонькая женщина.

— Слабаки! — возмутилась девушка в изящной белой шляпке и белых сетчатых перчатках.

— ...Медсестра их то подбадривала, то поддразнивала, то в чувство приводила. Потом вошел доктор и объяснил, что некоторые мужчины падают в обморок не от страха за себя, а от обостренного чувства ответственности перед семьей, — невозмутимо продолжала рассказчица.

Выдумки! Оправдание придумал, — резко заявила девушка.

— Нет, милочка! Он прав. Я сильная женщина. Меня уколами не испугаешь. Три операции перенесла. Недавно мой муж ослеп. У него ранение в голову было. А у нас двое детей-школьников. И вот этим летом я опять пришла на уколы. Поднесла мне медсестра шприц к лицу, а я вдруг подумала: «Если она ошибется, и я ослепну, что будет с детьми?» Очнулась на кушетке. Так я потом перед уколами мыслями пыталась настраиваться на что-либо отвлеченное... — тихо сказала женщина.

Иду дальше. У окна сидят две девушки и парень. Одна девушка, полненькая и очень эффектная: высокая прическа из слегка вьющихся черных волос, одета элегантно, туфли на высоком каблуке, а по лицу видно, что понимает, как хороша. Другая худенькая, голубоглазая, косички-бантики, свитер дешевый голубой, юбка серая до колен. Молодой человек делает комплименты чернявой:

— Вы, наверное, в театральном учитесь? С вашей внешностью... Или в институте искусства?

Девушка кокетничает, делает из всего тайну, но грустно сознается, что не получилось в этом году сбыться ее мечте.

— Зачем вам высокие материи? Ваша красота — брильянт. Это самое главное, что вы должны ценить в себе, — говорит ей молодой человек с видом знатока.

Увидев, что вторая девушка заинтересовалась им или его рассуждениями, он повернулся к ней и небрежным тоном произнес:

— Конечно, и на скромных женятся. Вот закончите, ну, что там... свой сельскохозяйственный техникум, замуж выйдете, детей заведете и будете счастливы. У каждого свой потолок.

Светловолосая попутчица усмехнулась:

— Хотелось бы встретиться втроем лет через десять.

И ушла в соседнее купе.

— Не выдержали разглагольствований напыщенного хлыща? — обратилась к ней женщина строгой внешности. — Почему не сказали ему, что вы студентка ленинградского университета?

— Ниже моего достоинства общаться с подобными молодыми людьми. «Ах, какой я умный, обаятельный и привлекательный!» — рассмеялась блондинка.

— Обидно за таких девушек, как вы. Кокетку предпочел умной, интересной девушке! Подумать только, на скромный свитер взглянул, — и сразу на ферму отправил! — возмущалась строгая дама...

Две женщины секретничают.

— ...Поступила в институт. После зачисления меня спросили: «Может, подумаете о вступлении в партию?» Я рассмеялась. В следующее мгновение от страха судороги по спине пошли... Выкрутилась. Говорю: «Видите, какая я еще несерьезная?» ...Долго боялась, что за мной придут...

Студенты спорят:

— Лермонтов герой своего времени.

— Он герой, и мы тоже должны его помнить...

В вагон вошли трое: двое солидных мужчин и пожилая женщина. Мужчины очень обходительные, приятные. Сразу видно, что в командировку едут. Чемоданчики бросили на боковую полку и сразу бутылку водки откупорили. Один, тот, который упитаннее, предложил попутчице выпить за компанию. А она вся такая изящная, интеллигентная, в шляпке с вуалью. Ручки тонкие, пальчики длинные. Ну, прямо, божий одуванчик! И вдруг протягивает свою чашечку с золотой каемочкой и говорит:

— Половину. Достаточно.

Толстяк, видно, человек воспитанный и то при этих словах на секунду остолбенел, бутылка замерла в его руках. Дальше было еще интересней. Бабуля, поправив перед зеркальцем седые кудри, налила водку в блюдце и принялась макать в нее печенье, не прерывая оживленной светской беседы. У второго мужчины глаза округлились, и он закашлялся.

— Не в то горло попала, — посочувствовала спутница, продолжая трапезу...

На боковой лавке шепчутся две молодые женщины:

— ...Может, хоть с работой у вас все хорошо?

— Красивой женщине трудно сделать карьеру. Раз отказываешь начальнику, значит повышения не получишь, как ни старайся. Не знаю, найдется ли в нашем НИИ человек, о котором бы больше сплетничали? Одного сотрудника спросила: «Какой вам смысл меня оговаривать?» Он ответил: «Я, таким образом, добиваюсь вас. Надеюсь, вы, наконец, поймете, что нет смысла выставляться порядочной. Все равно никто не поверит. Вам уже нечего терять». А главный начальник, когда я отвергла его ухаживания, бросил мне в лицо: «Дура! И карьеру не позволю сделать, и репутацию не дам сохранить». Сейчас мой руководитель — женщина. Есть проблемы, другие, конечно, но теперь много проще...

«Поезда-исповедальни везут от отчаяния к надежде», — загрустила я.

Двое мужчин азартно играют в «дурака» и одновременно развлекают друг друга интересными историями. Оба смеются жизнерадостно и открыто.

— ...Друг в отпуск ехал. Заснул. Чувствует, кто-то сапоги с него осторожно стаскивает. Хорошие сапоги, яловые, офицерские! «Ну, — говорит, — думаю, пусть до конца снимет оба, тут я его и поймаю на месте преступления». Вор один сапог до половины снял и за второй взялся. Объявили остановку. Вор хвать оба чемодана, — и бегом! Друг за ним, да запутался в собственных сапогах. А вор и был таков».

Мужчина смачно, с удовольствием выругался. Женщина, сидевшая напротив, возмутилась. Его друг бодро и беззаботно заявил:

— Сильные чувства требуют сильных выражений!

— Сильных, но не грубых, — сердито возразила попутчица и отвернулась.

Молодые люди рассказывают анекдоты. Пока меня не прогнали, успела услышать один.

«Идут отец сыном. Видят впереди себя красивую женщину.

— Папа, какая женщина, какие ноги! — восхищается сын.

— Чтобы иметь такую женщину, надо учиться, учиться и учиться, — наставляет сына отец».

— ...Молодая жена ему рога наставила и половину квартиры оттяпала... — слышу я за спиной.

— ...Боролась за место под солнцем, претендовала на должностное повышение. Конкурент угрожал, что любым способом обскачет меня. Я всерьез не воспринимала его бредни. Уровень его знаний был невысокий. И только через несколько лет узнала, что оговорил он меня тогда не только перед руководством, но и перед моей семьей. На подлость пошел, чтобы получить это место.

— А чем же начальник объяснил вам свой отказ?

— Тем, что ему нужен работник-мужчина. Женщине никогда не прощается то, что мужчине запросто сходит с рук. Она должна быть на порядок умнее, чтобы мужчины воспринимали ее наравне с собой... Все равно конкурент не сделал карьеры. Ума не хватило. А мне жизнь поломал. Я всегда старалась жить по принципам справедливости, а люди отвечали мне ложью, гадостями. И били всегда по самому больному: по моей доброте, трудолюбию и порядочности. Знаете, бывает, человек всю войну пройдет — и ни одной царапины, а другой — в первом же бою погибает. И в мирной жизни так: кто-то налегке без потерь проживет, а кому-то одни шишки достаются. Когда в институте училась, парень из нашего села проворовался, а в комитете комсомола сказал, что из-за меня пошел на преступление, так как ребенок у нас будет. Не могла я доказать, что он выгораживал себя. Ему поверили и взяли на поруки, а я переехала в другой город, позора не вынесла... Сколько я перетерпела из-за мнительности и властолюбия людей! Конечно, я не предала свои принципы, но чего мне это стоило! Вспоминать не хочется. Вот и не верь после всего пережитого в судьбу. Зависть порождает ненависть, а ненависть — клевету...

Понимаю: никто не застрахован от напастей и гадких людей. Для меня главное: суметь остаться человеком после всех передряг...

Заглянула в соседнее купе.

— ...Если ты раньше уйдешь из жизни, я больше не выйду замуж.

Мужчина, сидящий рядом, довольный словами жены, улыбается.

— Чего радуешься? Не ты, я хорошая. Не приведу детям отчима...

Я почувствовала неловкость и повернулась к другим людям.

— ...Живем вчетвером. Свекровь помогает, как мать родная. Она в детстве без родителей росла. Мой муж как-то вернулся под утро. Она ему разгон устроила: «Любишь жену, — живи, не измывайся над семьей, а не любишь — уходи!» Однажды вхожу в переполненный автобус и вижу: моя свекровь у кабины водителя стоит, в поручни вцепилась и одна сдерживает напор людей. Оказывается, в углу молоденькая беременная стояла. Потом дорогу ей расчистила и из автобуса осторожно вывела. Большой души человек. А на вид обыкновенная, деревенская: стеганку оденет, шалькой черной покроется, — не разглядишь в толпе...

Вернулась к родителям. Тихо сидеть не могу. Устроила возню с Колей. Мать сердится:

— Не набегалась еще? Сядь на нижнюю полку, успокойся!

Я все равно ерзаю и время от времени ударяюсь головой о вторую полку. Молодой человек из соседнего купе смеется:

— Очень быстро выросла?

— За лето, — весело отвечаю я, довольная вниманием взрослого.

Освободившееся соседнее купе заняли две веселые семьи. Они разложили на столе колбасу, огромную курицу, пиво, водку и ужинают. С удовольствием едят, с удовольствием громко и сочно разговаривают. Попутчики здоровые, веселые, счастливые, не лишенные грубоватого остроумия. У меня потекли слюнки. Мать, заметив мой взгляд, тихо и грустно сказала:

— Надо же, ведь из отпуска едут! Еда, как у нас только по великим праздникам!

— Почему так? — удивилась я.

— Шахтеры, рабочий класс. До войны у вашего городского дедушки тоже каждую субботу гусь был на столе, а наша бабушка из деревни на себе мешки картошки и зерна в город таскала, чтобы детей накормить и одеть. И теперь мы копейки считаем. То хату, то сарай нужно построить. В городе люди сначала места в общежитии получают, потом квартиры.

— А почему мы в деревне живем? — спросил Коля.

— Дело в том, что из восьми детей после войны твой отец один остался у родителей и должен при них жить, долг сыновий выполнять: стариков дохаживать, — ответила мать.

В соседнем купе шумно. Мужчины с грубоватыми прибаутками азартно играют в карты. Один после каждого проигрыша вспоминает чью-то мать....

— У нас на Руси без родственных ассоциаций — никуда! — рассмеялся интеллигентного вида мужчина.

На его замечание никто не обратил внимания, и он снова уткнулся в газету.

Я отправилась попить воды из титана. Точнее, еще хотела поглазеть на людей.

— ...Своей жене купит серенькое платьице и тут же восхищается нарядами и прической своей сотрудницы. И даже не замечает, что задевает чувства жены!..

— ...Сынок, не торопись соответствовать идеалу жены. Не потеряй себя...

— ...У меня невестка хитрая! Нравится сыну жареное, — так она его сковородки и кастрюли чистить приучила. Теперь он раздобыл такие, которые не подгорают. Однажды притворилась больной после стирки. Он сам белье отжал, кожу на руках растер и после этого сразу стиральную машину купил.

— А мой, когда я в больнице была, помаялся один с детьми и говорит: «Не знал, что с ними так трудно, теперь помогать буду». Правда, через месяц забыл обещание.

Женщины перешли на шепот. Я поняла, что мешаю их разговору, и пошла дальше.

— ...Он рвал себя, хоромы строил для нее, а как умер, она другого сразу привела.

— Зря ты так. У нее трое маленьких, огород, хозяйство. Она просила его повременить с домом. А он ей: «Мать-перемать, тащи бревно, меси глину!» Дети без присмотру оставались. Теперь меньшой мальчик больной. Застудил почки на сквозняках. Максим себя загнал, и семья добра от него не видела. А новый муж всюду с нею. Даже иногда в лес выбираются семьей, в кино ходят с детьми...

— ...Близнецы родились. Радость-то какая!..

— ...Упрямый. Тридцать лет ему понадобилось на то, чтобы понять, что в отверстие раковины необходимо вставлять сеточку. Слив постоянно чистил, но не хотел признать мою правоту. Никогда мужа не ругай, а заставляй самого исправлять ошибки.

— Трижды у нас в сарае перемерзала картошка. Первый раз я сама молча перетаскала ее в мусорный ящик. На второй год попыталась уговорить мужа осенью отнести овощи в подвал. Он опять не послушал меня. На этот раз я отказалась выносить гниль, но на рынок за новой картошкой все-таки ездила. И только когда в третий раз все померзло и я отказалась восполнять потери, муж согласился со мной. Гордыня не позволяет ему сознаваться в своих ошибках. Очень умным себя считает, и если я скажу «да», он обязательно ответит «нет». Приходится приспосабливаться...

— ...Никогда не ставьте крест на своей жизни. Всегда можно начать заново, даже в вашем возрасте. У всех есть право на ошибку, главное — не повторять ее. У любого святоши было прошлое, а у преступника есть будущее, если он захочет...

— ...Деньги всю жизнь копили, дом огромный красивый строили, а детей упустили. Сын в тюрьме. Дочь разведена, детей вовремя не завела. Пить начала. С родителями жить не хочет. Они одни в хоромах живут, перед соседями хвалятся. А счастья-то нет!..

— ...Сбежала с другим. Все денег ей было мало.

— Женщина хорошего мужа никогда не бросит...

— Говорят, после измены одного из супругов взаимоотношения между ними улучшаются, семья становится крепче, надежнее.

— Разрушенные чувства не восстановишь. Боль остается на всю жизнь. В таких семьях стараются создать видимость благополучия.

— Для кого?

— И для себя, прежде всего, и для людей. Никому не пожелаю такого «счастья»...

— ...Целый день за ковром стояла.

— Достался?

— Зубами вырвала...

— ...Ноги болят, спасу нет. Но с хозяйством пока сама управляюсь. Дети в город зовут. Не хочу: корни мои тут....

— Почему умных не любят?

— Боятся или завидуют...

— ...Гляжу, мама с дочкой впереди идут. Вид у девочки более чем странный: на высоких каблуках, колени полусогнуты, тощие локти торчат в стороны, вся вперед подалась. Догнала их. Слышу, мать сердится: «Зачем каблуки в лесу? Взрослой в двенадцать лет себя мнишь? Кости неправильно сформируются, — бед не оберешься, когда повзрослеешь». Я вступила в разговор: «А я думала, вы калеку ведете, а оказывается, она нормальная, красивая девочка. Хочешь, покажу, как ты смотришься сзади?» Я стала в позу. Девочка покраснела. «Не сердись, — добавила я, — хочу, чтобы никто в лагере над тобой потихоньку за спиной не смеялся. Желаю тебе больше хороших друзей». И пошла своей дорогой...

— ...Каждодневные домашние заботы не дают женщине развернуть крылья...

Группа мужчин яростно спорит о политике. Каждый пытается отстоять свое мнение. Для меня подобные разговоры как игра в шахматы.

Я в следующем купе. Здесь беседуют очень тихо. «Навострила» ушки.

— ...Если мужчина имеет много женщин, значит, он сердцем никого не любит, а только плоть ублажает. Такой человек не может быть счастливым. Наслаждения души самые прекрасные, не сравнимые с телесными. Восторг души — любовь — это пик, вершина наслаждения. Если человек познал только физическую близость и не испытал слияние духовного и физического, он многое в жизни потерял. Специально для тебя проведу простую аналогию. Человек трудится, но не получает при этом радости. Не любит свою профессию. Деньги, конечно, платят. В этом случае он серой жизнью живет. Поняла? Только то, что выполняется с любовью, делает человека счастливым. Усовершенствовать можно лишь физическую сторону интимных взаимоотношений. Духовную — нет! Я знаю об этом не только из книг. Когда мы с мужем основательно поссорились, то, как бы он потом ни изощрялся, какие бы методы и способы ни применял, чтобы улучшить мои ощущения, ярче и больше того, что чувствовала с ним, когда искренне любила, я уже никогда не испытывала. Запомни это. Пригодится, — это говорила очень красивая черноволосая кареглазая женщина.

«И таким изменяют?» — растерянно, с болью подумала я.

— Любить надо всей душой, тогда и по морали все сойдется, и скуки не будет, и желание искать радости на стороне пропадет. Чего душу-то дробить, мельчить? Сам-то кем тогда станешь? Никто добрым словом не вспомнит, — неодобрительно глянул в сторону странного, ярко одетого мужчины молодой человек в форме морского офицера.

Видно высказывания «петуха» были причиной столь серьезного диспута.

— ...Миф о потере женской привлекательности и темпераментности после сорока лет придумали мужчины, потому что сами несколько утрачивают силу, делаются в некотором смысле менее способными. А женщины в этом возрасте только жить начинают, становятся более раскованными. Это пугает мужчин, вызывает у них агрессию или стремление утвердиться на стороне у незамужних женщин, которые на все готовы, лишь бы заполучить их хотя бы на время...

— ...Женщины бывают жестокими?

— Да, когда вымещают на мужчинах обиды, которых не заслужили.

— Все ясно. Ты считаешь, что мужчинам в основном попадает за дело.

— Об этом мне говорят факты судебной практики...

— Девочка, иди к родителям. Рано тебе слушать взрослые разговоры, — строго сказала мне старая женщина, которая во время беседы смотрела в окно и, казалось, не интересовалась происходившим.

И я пошла дальше.

В вагон зашел невысокий человек. И то, как он сел на лавку, как положил на стол руки, я поняла — он учитель. Послушала его разговор с маленькой девочкой и убедилась в справедливости предположения.

Мальчишка нахально уставился на меня, провоцируя на грубость. Я остановила его взглядом. Молодец. Понял, отстал.

Вижу, как молоденький солдатик влюбленными глазами смотрит на девушку, что сидит напротив. Она смущается... Отец разгадывает ребусы с дочками... Пожилой мужчина сидит, прислонившись к деревянной спинке лавки, и задумчиво гладит седые волосы жены, прикорнувшей на его плече...

Вышла в тамбур. Выглянула в открытое окно. Ветер бьет в лицо тугими струями. Небо на глазах меркнет. Быстро скачут черные тени-деревья. Вдали мелькают зигзаги огней. Потом городок сгинул во тьме. Снова дробятся тени от многочисленных фонарей. Взвизгнув и протяжно вздохнув, остановился вагон. Вдали темные молчаливые дома. На платформе — торопливые шаги, редкие приглушенные суетливые голоса. Теперь вижу неподвижные безликие, нечеткие фигуры и слышу неразборчивые речи простившихся, проводивших. Еще один вокзал уплыл.

В распахнувшуюся от резкого толчка дверь тамбура вижу, как уродливо раскорячившись от натуги, маленький толстенький пассажир встаскивает вещи на третью полку. Мимо меня протискивается здоровяк с огромной сумкой на плече. Я прижалась к стенке, пропуская его. Он остановился, резко дернул усталым плечом, свободной рукой, чуть не залепив мне в глаз. Я увернулось. Толстячок, управившись, облегченно вздохнул и присел на кончик лавки, вытирая лысину казенным полотенцем.

Я открыла заднюю дверь тамбура и встала на грохочущие подвижные пластины над механизмом сцепления вагонов. Холодок пробежал по спине: не ко времени промелькнули сплошной полосой ярко освещенные окна встречного поезда. Я тревожно замерла. Следом товарняк прогромыхал, вызвав у меня неприятную дрожь. Нырнула в другой вагон. Прильнула к окну входной двери. Сквозь сильно запотевшее стекло как призраки мелькали фонари.

— ...Хотела развестись. Сыну об этом сказала. А он мне: «Хоть пьянь, да свой». Шесть лет тогда ему было. Теперь уже десять. Как-то опять поссорились. Сын вновь вступился за отца: «Я люблю его. Разведешься, — уйду к нему».

— Когда между родителями сложные отношения, дети не могут быть счастливы. Их жизнь часто ломается или делает крутые виражи, — высказала свое мнение женщина, лица которой я не разглядела в слабом свете ночника.

— Долго ли ребенка сгубить? Вот сказал кто-то соседскому мальчишке, что он неродной, потому что голубоглазый и белоголовый при чернявых родителях, — и пошла его жизнь наперекосяк. А мальчик в деда породой пошел, — вздохнула женщина....

— ...Мне кажется, личность создается в тишине, в покое, в созерцании, поэтому сельские люди основательнее, глубже, чувствительнее. Они ближе к природе.

— Но дальше от культуры.

— Смотря что понимать под культурой.

— Все мы о ней знаем только понаслышке...

— ...В народе шутят: «Если в России ничего не предпринимать, она достигнет больших успехов, нежели если ее глупо понукать и заставлять беспрекословно подчиняться. Лучше не мешать работать и творить.

— Без кнута? Сомневаюсь. Заснет страна, как в допетровские времена.

— Умно руководить надо, на Запад не оглядываться, чтоб самобытность не потерять....

— ...Есть у меня знакомый. Красавец. Профессор. Книги для детей пишет. Хобби у него такое. Жена больная. Он не бросает ее, дочь растит. Для меня он — идеал мужчины.

— Для женщины такая судьба считается естественной. Никто ее подвига не замечает...

Худенький мальчик лет пятнадцати спрашивает мужчину в военной форме:

— Что вам помогало выстоять в войне?

— Понимание, что Родину защищал. Было всепоглощающее стремление победить. Юмор солдатский выручал. Мощная подпитка, скажу я тебе. До войны поэзию не любил, а в окопах стихи Константина Симонова наизусть учил. Тяга к родной культуре обострилась. В перерывах между боями зачитывал до дыр газеты, журналы. Читал все, что удавалось достать. Концерты артистов ждал, как хлеб и воду.

— В войну люди влюблялись? Любовь и смерть. Я не могу их рядом поставить, — задумчиво произнес юный собеседник.

— Любовь держит человека на земле, она же дает ему силы жить. Я уже женатым тогда был. Обожал, конечно, уважал, симпатизировал. Ведь живой человек! Но не изменял. Потому что совесть всегда имел. Не мог оскорбить, унизить любимую женщину. Был достоин своего друга, жены. Хвалится своей непорядочностью в отношении к женщине тот, кто не понимает истинного смысла слова «мужчина». В нем заключена не столько физическая, сколько моральная сила: умение отстоять и устоять.

— Вы боялись идти в бой?

— Еще бы! Страх, как и любовь, требует постоянного преодоления себя...

В этом купе все спят. В этом — пытаются заснуть, но малыш воюет, на ушах всех заставляет стоять.

— ...Бабушка, почему, когда дядя ругался, то говорил «сукин сын», а не сын кобеля?

— У нас в России всегда за все мать в ответе... Так уж повелось...

— ...Высыпал он передо мной горсть драгоценных камней, а у меня они не вызвали приятных ощущений. Безразлична я к ним. Мне душа человека важна. Оскорбил он меня. Купить мою любовь хотел...

— ...Мужчины женщин ругают за отсутствие логики, — сердится одна женщина.

— Они ругают нас за отсутствие мужской логики, — пошутила другая.

— А чем лучше мужская?

— Тем, что у нас патриархат... Мы должны то, обязаны это, а что они должны?.. Еще упрекают в отсутствии чувства юмора! Сын мой по молодости уж какой шутник был, а как жизнь придавила, куда-то и юмор делся. А друг его остался один на один с четырьмя стариками. Судьба так его скрутила, что он как женщина стал повадкою: разговоры только про домашние заботы, про нехватку денег. А какой умный да видный был жених! Мужиков бы в нашу упряжку, чтоб понимали, уважали...

— ...К труду с любовью надо приучать. Если отец, перед тем как предложить работу детям, стонет, охает и злится, он только отвращение сможет привить...

— ...Влюбился. Как с ума сошел. Ничего для меня тогда не существовало. Опомнился: ни жены, ни детей...

— ...Я в жизни исхожу из понятия добра и доверия, а он наоборот...

— ...Именно с ней, сплетницей и дружили. Страх был покрепче благоговения. Забывали, что и дружба и вражда ее опасны. У этой старухи была наклонность первенствовать, властвовать. Сколько судеб она поломала, пока удалось ее выгнать! А всего-то секретаршей была. Манеру она имела, слабость такую: всех, кто моложе семидесяти, в чужие постели затаскивать...

На нижней полке спит маленький худенький мужчина. На столике рядом с ним очки с огромными линзами и журнал. Читаю: «Вопросы философии». На остановке вваливается огромный неприятного вида краснолицый детина в светло-зеленом костюме. Оглядел купе. Подошел к сонному человеку и со всей силы ударил его ладонью по пятой точке. Мужчина вскочил, растерянно моргая невидящими глазами. Потом нащупал очки и сел. На внезапную грубую побудку он ответил грустной, какой-то виноватой улыбкой. Меня затрясло. Не выношу, когда сильный издевается над слабым. Настроение испортилось.

Вернулась на свое место. Мать подняла голову. Я спросила:

— Почему в поезде в основном о плохом говорят? К чему эта странная привычка откровенничать с попутчиками?

— Свойство такое у людей — грустным делиться. Чужой посочувствует и забудет, а рассказчику легче становится, — сонным голосом ответила мать и опять опустила голову на сумку.

— Людям нравятся печальные истории, — добавил пожилой мужчина, который дремал на третьей полке.

Я задумалась над результатами «экскурсии по жизни».

На остановке вошел пассажир. Ему лет пятьдесят. Он почему-то сразу привлек мое внимание. Прямой, высокий, сухощавый. Глаза темные, живые, с влажным блеском. Меня поразило его лицо: крупное, смуглое, с двумя глубокими морщинами вдоль худых щек. Оно светилось. В самом деле! Я видела ореол мягкого, еле заметного сияния, которое на расстоянии четверти от лица растворялось в ночном полумраке вагона.

На мужчине байковая в крупную клетку рубашка, брюки без стрелок и ботинки грубой кожи. По внешним признакам — он рабочий человек. Но речь! Насыщенная словами из различных областей науки, она была четкой, краткой, понятной. Правильнее сказать — доступной. Спокойный, приятный, удивительной внутренней силы голос звучал уверенно, но сдержанно. В нем были и рассудительность, и твердость, и уважительное отношение к собеседнику. Этот человек не кичился своими знаниями, с достоинством вел себя. Своим неопытным умом я поняла, что он мудрый и этим притягивал к себе.

Люди в купе все время менялись. И каждый, посидев рядом с ним пару минут, начинал задавать ему вопросы о политике, Боге, душе. Затрагивались проблемы быта, культуры, частные юридические темы. Странный человек раскладывал по полочкам ситуацию любой сложности, многие вопросы рассматривал с точки зрения математических и философских теорий. Вслушиваясь в его ответы, я ощущала, как наполняюсь чем-то хорошим, большим, чем знания, благостью какой-то, что ли? Я освобождалась от оков зажатости, от дамоклова меча сомнений, боли иждивенчества. По моему истосковавшемуся по душевному теплу сердцу протекали добрые, умные мысли. Они очищали его от накипи детских горестей, придавали силы и веры. Сердце расслаблялось, расправлялось, наслаждаясь внутренней свободой и легкостью. Я испытывала ни с чем не сравнимое, пронзительное блаженство.

После общения со «странным человеком», я представила свою жизнь с необычайной чудесной ясностью в ее естественной обыденности и простоте. За одну ночь детские горести претерпели изменение и виделись мне будто сквозь далекий туман забвения. Мои обиды и проблемы казались незначительными. Любимые слова Витька «Что наши мелочи по сравнению с мировой революцией?» приобрели иной смысл. Я осознала их полнее. Теперь они не только успокаивали и оберегали меня, но и утверждали, что жизнь на самом деле «прекрасна и удивительна», если не закапываться в мелочах, не ставить свои заботы выше проблем других людей, не волноваться из-за событий, которые не в силах изменить. Он сказал простые слова: «Если не можешь изменить ситуацию, то измени свое отношение к ней. Глупый человек бездействует, жалуется, во всех своих несчастьях обвиняет других, а умный — преодолевает любые препятствия или обходит их».

Я всегда сочувствовала людям, но не осознавала необходимости рассматривать свои и чужие беды с глобальных точек зрения.

Мне показалось, что из узкого извилистого лабиринта жизни я, наконец-то, попала на широкую, но пока проселочную, ухабистую дорогу. Я окончательно выбралась из скорлупы собственных эмоций и увидела себя в громадном, непознанном, восхитительном мире не затерявшейся бесконечно малой точкой, а человеком, способным в некоторой степени понять сложность бытия и самой сделать что-то существенное, важное, полезное.

Нельзя каждый день встречать с отчаянием в сердце, с печалью в глазах. Надо постараться забыть, какого цвета беспричинная тоска, хандра, меланхолия. Тоскливые мысли не должны убивать меня, тормозить развитие. Лишь тогда возникнет душевное равновесие и появится стимул к настоящей жизни. Наверное, еще много огорчений сулит мне жизнь, но я преодолею их».

Говорят: воспринятое в детстве преследует всю жизнь. Так пусть мне сопутствует только хорошее! Я и прежде это чувствовала, только не знала твердо, не верила внутреннему чутью. Отброшу тоску и обиду как ненужные причиндалы. Надежда на лучшее — вот моя отправная точка. А может, это только неоправданный всплеск оптимизма? Ох уж эти мне неизбежные сомнения! Видно, всегда они будут подстерегать меня, охранять от глупых, необдуманных поступков.

Наверное, я многое забуду из того, что говорил пассажир, но память о нем останется во мне надолго. Он открыл для меня мир природы, общества и человека в целом, в единстве, во взаимосвязи, во всей красоте и сложности. Он существенно дополнил копилку моих чувств и понятий.

К утру я уже не слушала интересного собеседника, а, переполненная эмоциями, неподвижно сидела, не в силах переварить полученную информацию. Я выходила из поезда совсем другим человеком. Во мне появилось осмысленное уверенное желание жить и радоваться жизни. Я повзрослела за ночь, потому что чуточку поумнела.