Онлайн чтение книги Тина
Разное

1

– …А теперь, когда мы развалили страну, Запад пытается диктовать нам свою волю. Спасибо за это Горбачеву и Ельцину. Не забуду их восшествия на трон, – снова канючит Аня. – Мы теперь должны встраиваться в общеполитическую мировую систему?

– Откуда в тебе гордыня и свирепость? – нахмурилась Жанна. Ее обидела резкая позиция подруги по поводу бывшего руководства страны.

– Замкнутый круг прорвал Цой еще в Брежневские времена: «Мы ждем перемен», – уточнила Инна. – Это же болезни роста. Через них все государства проходят. То объединяются, то размежевываются. И далеко не мирным путем. Эти вечные междоусобицы…

– У каждого времени свои задачи, – заметила Аня.

– Во все времена клеймили позором… – начала было рассуждать Жанна, но замолчала под пристальным взглядом Инны.

– Эх, сократить бы зарплаты чиновникам! Совсем от жадности одурели! В Финляндии депутаты получают только в два раза больше средней зарплаты по стране, а у нас…

– Нашим всякие сокращения как слону дробинки. Своруют и скомпенсируют.

– От них все беды в России.

«Не хотят всерьез говорить ни о политике, ни об экономике. Барахтаются на поверхности, в пене. Деградировали? Не хотят расстраиваться? Всё у них на уровне «обс» – одна баба сказала?» – спросила себя Лена.

– Живем среди разгильдяйства. До сих пор там, где может справиться один человек, у нас работают пять, как при социализме. А ведь по теории экономика, построенная на частной собственности должна быть эффективнее социалистической, – устало и угрюмо сказала Аня.

– Ее еще создать надо. Не сразу Москва строилась.

– Экономика – производная от культуры. Рабы не создают. А у нас, мне кажется, интеллигенция, та, у которой нет злобы и презрения к людям, – явление уходящее, исчезающее, – не удовлетворилась замечанием Жанны Аня.

– Ахинею несешь. Форма существования общества изменилась, а суть, начинка, осталась прежней. Не ищем мы драйверы роста, чтобы эффективнее развивать производство. Идти надо в ногу со временем, а еще лучше бы забегать вперед лет так этак на двадцать, – вклинилась Инна.

– В мечтах? – усмехнулась Аня. Ее тянуло противоречить.

– За время жизни нашего поколения развитие науки и технологий шло такими темпами, что никаким мечтам не угнаться, – заявила Жанна, не понимая скептицизма Ани.

– Эйнштейну приписывают слова: «Если технологии будут развиваться такими темпами, мы в скором времени получим поколение идиотов». Тебя не пугает, что у нас вырастает странная «играющая», мало чем интересующаяся молодежь?

– Меня больше беспокоят те, которые с портретами Ленина или Сталина выходят на улицы городов. Они серьезно относятся к себе и своим действиям? Китайская мудрость еще двадцать пять веков назад утверждала, что «…пусть глупые начнут проклинать свою родину, тогда мы войдем в открытые ворота».

– …Надо признать: работаем мы хуже, чем на Западе. И только жалуемся: обманули, недодали, обсчитали. Разгильдяйство у нас от того, что люди занимаются нелюбимым делом, не нашли себя в жизни. Надо четко понимать, что человек может к чему-то быть неспособен. Я знала одну женщину, которая безумно любила петь, но голос у нее был препротивный. Все над нею смеялись, а она все равно выходила на сцену. А иногда, где-то глубоко в подкорке человек чувствует, что это не его, что он не получает удовольствие от работы, но не хочет себе в этом признаться. И в том, что глубоко несчастен, винит кого угодно, только не себя. Я приветствую только работу, сделанную с удовольствием и вдохновением, – провозгласила Инна.

– Воспитывать надо правильно, тогда к любому делу люди будут относиться ответственно. Нужно помогать человеку найти себя, – сказала Аня свое веское слово педагога.

– Плохо работаем? Я категорично заявляю: у нас такой психотип. Наших людей испортило оглушительное многовековое бесправие и власть оголтелых начальников, в чьем ведении была наша страна, – сказала Инна. (Заводит подруг?)

– Любое заявление поверхностно. Так уж и многовековое. Удручающее невежество. Начала за здравие, кончила за упокой. У нас не было рабства, – напомнила Жанна.

– А крепостное право? Что, в десятку?

– Ищем себе оправдание? Пришло осознание? Отличный ход. С большой долей вероятности могу утверждать: главная причина – платят мало. Разумней одному хорошему работнику платить хотя бы вдвое больше, – высказала свое мнение Жанна.

– Чего захотела! Вдвое! Найди таких дураков. Почту за честь преклонить пред ними свою седую голову, – рассмеялась Инна.

– Они скорее у нас оттяпают, – согласно кивнула Аня. – Как и прежде у нас на ремонтах дорог один-два работают, остальные курят или видимость деятельности создают. Им бы как старикам в деревне на завалинке сидеть, да чтобы денежки сами в карман капали. Откровенно плохо работают. Шустры и пронырливы только если дело касается выпивки. Таким где бы ни работать, лишь бы не работать. Проходит год-другой и снова беремся за ремонт тех же дорог. Плиткой выложили тротуары, а через пару лет она раскрошилась.

– Так это по причине воровства материалов, – сказала Инна.

– А в озвученном мной сюжете – воровство начальниками еще и денег, выделенных бюджетом на зарплату рабочим. Какой стимул, такое и качество производимых работ, – дополнила Аня свою мысль.

– Поправь нервишки. Ты осмелилась… из подворотни критиковать новый только зарождающийся строй! Ишь ты-глядишь ты, губу она раскатала! – рассмеялась Инна.

– Капитализм нас исправит, – предположила Жанна.

– «Все будет хорошо. Все кончится печально». Размечталась. В магазинах если за прилавком не сама хозяйка, как и раньше продавцы невнимательны. На государство работали из-под палки и теперь филонят. Без надсмотрщика не особо разгоняются, все больше шаляй-валяй, – не согласилась Инна.

– Наш дом в центре города, так его фасад раньше каждый год ко дню Победы «подмалевывали», потому что штукатурка осыпалась. И теперь продолжают. А я девчонкой пятьдесят лет назад оштукатурила омшаник, так он до сих пор стоит как пасхальное яичко – ни одной трещины! Потому что технологию соблюдала. Деревенская закалка и привычка работать на совесть сослужили мне хорошую службу и в моей дальнейшей жизни, – сказала Лена. – Я в этом году сказала рабочим, что нельзя на сухую поверхность раствор класть, так они меня грубо «наладили». Получается им выгодно плохо работать?

– Я уже не реагирую на привычные нелепости нашей жизни. Инна, что смотришь на меня как кошка на мышь? Я не права? Один с сошкой – семеро с ложкой. Та же поговорка только смысл немного иной. Как и раньше честные труженики своих лодырей-собратьев кормят. И степень коллективной безответственности за работу по-прежнему велика. Сходи на стройку. Только что построенные дома дают трещины. Но я вижу основную причину не в нерадивости народа, а в бесталанности руководителей и в том, что воровать стали пуще прежнего. Был у меня знакомый. Помню, обвел веселым взглядом лабораторию и сказал: «Пора менять место работы. Здесь больше нечего украсть». И ушел на мясокомбинат. И такого ты надеешься исправить? – спросила Жанну Аня.

– А я слышала, что на нашем мясокомбинате теперь драконовские порядки. Не украсть, – сказала Инна.

– Так это простому рабочему люду. А начальникам кто запретит? – сердито, как обиженный ребенок спросила Аня.

– Опять ты увязаешь в частностях. Ругая капитализм, ты совершаешь преступление перед будущим, – рассмеялась Инна.

– Смотря каков масштаб этих частностей. А если он всероссийский?

– Представь доказательства. Такое случается только в бюджетной сфере, где люди не на сдельщине, а на окладе. Там и теперь царит безделье и прочая дрянь.

– И что же могут украсть учителя и врачи? Авторучку? – возмутилась Аня.

– Хозяин не позволит лодырю на себя работать, выгонит.

– А вору позволит. И блатному тоже. Кумовство и протекционизм у нас неискоренимы, – заявила Аня. – Дочь моих знакомых окончила институт и прекрасно работала. Народ ее уважал. А тут сынок одной начальницы поступил в тот же вуз. И я сказала Верочке: «Заранее подыскивай себе новое место работы». А она мне ответила: «Мы еще поборемся. Какой из него юрист? Он тупой и лодырь к тому же». А я ей: «С кем хочешь бороться, с администрацией города? Чем эта история закончится, я тебе уже сейчас могу предсказать. Они, конечно, обязаны будут предоставить тебе взамен более или менее подходящее место и тут ты можешь позволить себе побороться, но очень осторожно, а то не простят и вообще с носом оставят. Будет лучше, если ты сама всерьез озаботишься этой проблемой и заранее подберешь себе что-либо приличное и без ссор, и скандалов подготовишь почву для перехода в другую организацию». Вера девчонка хоть и молодая, но, как говориться, ранняя, послушала меня, с родителями посоветовалась, и как только подошел критический момент, отступила на заранее подготовленные позиции – ушла в иностранную фирму, где хорошо платят. Там пашут на ней, все соки выжимают, но она здоровая и пока справляется.

– Надо же, послушалась. Значит не для всех мы «обломки прошлой жизни», – удивилась Жанна. – Вовремя хватилась, молодец, – заочно поддержала она незнакомую ей девушку.

– Сын моего знакомого еще студент, а ему место работы уже давно определено. Пять лет его будут ждать. Вот так-то. А кто-то из кожи вон лезет, надеясь выслужиться и получить заветную должность, – перебила ее Инна.

– И все же блатных теперь меньше.

– По-моему так даже больше. Таков наш менталитет, – возразила Инна Жанне. – Я постоянно убеждаюсь, как велика роль личности не только в истории страны, но и для каждого человека. Попадется сволочной начальник, и никакой профсоюз не защитит.

– Можно подумать, раньше эффективно защищал, – фыркнула Жанна. – Тоже начальникам поддакивал.

– Теперь более жесткая модель взаимоотношений на работе: начальник для подчиненного – господин. Но причина, в основном, не в строе, а в характерах руководителей, – упрямо заявила Аня. – Но они намного злее стали из-за капитализма. Ведут себя как непотопляемые броненосцы. Протягивают свои загребущие руки и требуют: «Выворачивайте свои карманы, господа-товарищи, платите мзду».

– Объединяться надо, а не стоять в стороне, – подсказала Инна.

– Легко советовать… Не люблю слово «господин», оно предполагает рядом другое, унизительное – «слуга», которое для меня как ожег кнутом, – пожаловалась подругам Аня.

«Затеяли нескончаемую тему. Сейчас для подтверждения своих «тезисов» примеры из жизни начнут приводить». – Лена с удовольствием зевнула. Ее явная демонстрация усталости не остановила женщин, но говорить они стали тише.

2

– …Я не припомню, чтобы ты интересовалась проблемами в строительстве.

– Ремонтом квартиры хотела заняться, да куда там…

– …При социализме исследования велись. Так вот оказалось, что двадцать процентов людей хорошо работают, если даже им мало платят, – сказала Инна.

– Это о нас, – вклинила свой комментарий Аня.

– Тридцать процентов людей плохо работают, даже когда им много платят. Они любят работать гуртом, бригадой, где нет плана на каждого отдельного человека. Чтобы легче прятаться да спины других, – продолжила теоретизировать Инна.

– В то время насчитывалось порядка тридцати процентов разводов. А теперь, когда почти семьдесят процентов женщин без мужей воспитывают детей, эта картина в какую сторону изменилась? (Разве не пятьдесят?) Лучше стали работать? – спросила Жанна.

– Свежих статистических данных мне на стол еще не положили, – отшутилась Инна. – Аня, а ты и теперь совершаешь подвиги трудового героизма? Представляю себе: ты – герой капиталистического труда! Еще Амонсон говорил, что герои появляются там, где плохо организована работа. Я, конечно, войну исключаю. Работаешь, как и прежде, «за себя и того парня», за лодыря?

Аня промолчала.

– …А как выполняются законы? – Аня нетерпеливо перебила Инну. – Украл десять тысяч – в тюрьму, а десять миллиардов – пожалуйте за границу. Все, как и раньше только масштабы покруче. Внешние законы не работают, если внутренних в сердце нет. «Не укради, не убий…» Сложность состоит еще и в том, что…

– И в СССР были «священные коровы», – напомнила Инна. – С каким восторгом Мишка Солодилов, работая в народном контроле, рассказывал, как борется с взяточничеством! Но стоило ему нацелиться на неприкасаемых, копнуть глубже – вмиг слетел со всех постов. Был потрясен несправедливостью. И случилось кровоизлияние в мозг. Вот чем закончилось его противостояние системе.

Прозевал Мишка момент, когда надо было остановиться. Андропов боролся, а Щелоков «крышевал». Так или иначе, в большей или меньшей степени, но во всем мире творится это безобразие – коррупция, сращивание власти, правоохранительных структур и бандитизма. С помощью этого сплава-«агломерата», труд народа ставится на рельсы личного обогащения верхов. А кто рангом пониже, у тех и доходы пожиже. – Инна вмиг состряпала на своем хитреньком личике невинное смирение. – А теперь и у нас, когда сброшены кандалы советской морали, на всех уровнях черте что творится.

– А я вот что насчет денег хотела сказать. Мне кажется, давно пора нам пару нулей отсечь. Я по-прежнему, по привычке, все цены на старые деньги перевожу. Хлеб десять копеек стоил, а теперь двадцать рублей, приличное осеннее пальто сто пятьдесят рублей, а сейчас пятнадцать тысяч, – возникла Аня со своим «грандиозным» предложением.

– Нельзя. Тогда будет заметно, как мало мы получаем. А тут держишь в руках тыщи и радуешься, – усмехнулась Жанна.

– А что на них можно купить, заплатив за квартиру – это уже другой вопрос и его лучше не задавать, – вздохнула Аня.

– Это даже меньше, чем ничего, – хмыкнула Инна. – И я постоянно соотношу старые и новые цены. И события…

– Но я подрабатываю, потому что помогаю некоторым своим подшефным, – добавила Аня. – «Как хорошо мы плохо жили!» Поэт Борис Рыжий, между прочим. Он совмещал несовместимое. Своей непохожестью привлекал и покорял. «Любовь и счастье – мимо, мимо…» Это про меня.

– Аня, политинформации по понедельникам, а сегодня суббота, – вдруг сердито дернулась Жанна. – Не люблю, когда унижающе и уничижительно отзываются о своей стране и о своем народе. Все неймется тебе в старье покопаться. Ты воспринимаешь мир сквозь призму своего идеалистического мировоззрения, все видишь как в кривом зеркале. И еще берешь на себя смелость рассуждать о том, в чем ни не смыслишь. Совсем утратила способность понимать. Так и не удосужилась перестроиться. Говоришь, походя, о самом сокровенном: о Боге, о Родине и судьбе. Религию критикуешь, хотя ее теперь признают даже верхи. (Какая муха ее укусила?)

– Вот ты как «запела!» Чудовищное обвинение. Вопиющая наглость! – обижено прервала ее Аня.

– Взбеленилась! Взорвалась! – со зловредной улыбкой сказала Жанна. – Да ради бога скули, если тебе от этого становится легче. Только нечего реальность подменять мечтами и фантазиями. (Нервы разгулялись?)

– А сама-то… – Аня не смогла или, может быть, просто не захотела продолжать разговор в таком духе.

– Старые смыслы забыты, а новые четко не сформулированы – защитила Аню Инна. – Богу богово, кесарю кесарево. У каждого своя планида, своя правда. Главное, чтобы она была не чужая и не чуждая.

Аня в запале не поняла, что хотела выразить этими словами Инна, поэтому промолчала.

– Опять Бога всуе поминаете, – раздраженно заметила Жанна. – Ну да, вы же агностики.

Последнее слово в ее устах прозвучало как ругательное. За ним последовала недоуменная пауза.

3

– …Надоело недельный борщ хлебать, свежачка подавай, – угрожающе возроптала Инна.

– Накатила перестройка, закрутила всех водоворотом непонимания и неурядиц, растоптала, размолола жизнь. Пресвятая дева… Тысячи людей обмануты, выброшены на свалку собственной страной. Согнали их с исконных мест проживания. Сто тысяч человек ежегодно пропадают без вести. Каждые пятнадцать минут регистрируется новый случай ВИЧ-инфекции. Кишат вокзалы нищими, брошенными бездомными детьми. Покусились на самое святое. В шаговой доступности от нас такое твориться… А там, за горизонтом… грустная пустота брошенных земель, выстуженные ветром разрушающиеся хозяйственные постройки. Тоска высасывает душу. К ценам не подступиться. Элементарное соблюсти невозможно. Кругом бандиты окопались. Многие крупные города отданы им на откуп. И никто им не указ. Себе апартаменты отстраивают за высокими заборами. Рынок проседает из-за их махинаций. А экономика как баржа на приколе туда-сюда… Не движется вперед, а люфтит. (Люфт?) Сволочное время. До чего дожили! Страна, как заговоренная… Ложь всех оплела. И это настораживает.

– Ну и разошлась! – перебила Жанну Инна. – Как сказал юморист Жванецкий: «Что слышишь – дели, что видишь – умножай».

– Раньше мы заранее знали свою линию жизни, а теперь молодежь мечется… И мы выдохлись. По теперешней жизни далеких планов лучше не строить. Все говорят, говорят, а до истины в тех речах не докопаешься. Уверяю вас, я чувствую себя выброшенной на неизвестно кем населенный остров. И вообще, все стало так сложно и противоречиво. Поменялось решительно все. Временами меня охватывает страшное отвращение… возникает чувство конца, неотвратимо близкой развязки. И не существенно, в каком порядке расположатся катаклизмы, ведущие в пропасть. Такие вот приметы… улики времени. (Вот это флуктуации!)

– Жанна, это уже ушло в прошлое, а ты все еще чувствуешь ту боль?.. Оглянись. Проехали, – остановила ее Инна. – Или у вас, вдали от Москвы, процессы протекают с запаздыванием на годы?

– …Раньше Америку изобличали, а теперь сами реагируем на каждый ее чих, – пробурчала Жанна.

– Неправда! – полыхнула Аня. – Мы не Западная Европа. Мы Россия! Конечно, наши проблемы восторга не вызывают, но они в основном – пена. А у нее свойство такое – она быстро сходит. Ее можно сбросить, сдуть. Она же на поверхности.

– …На рынке сплошь горластые оторвы так и пытаются всучить тебе всякую дрянь. Они ходовой товар скупают в деревнях по бросовой цене, а нам сбывают задорого. Семь шкур дерут. И друг друга разорвать в клочья готовы. Напрямую массовому потребителю пробиться к производителю не представляется возможным. Оттого и цены кусаются. Торгаши узурпировали права селян. Опостылели. Спровадить бы всех этих торгашей куда подальше, – не успокоилась Жанна.

– И куда их пристроишь? А сама примешься за частный извоз или займешь освободившееся место на рынке? Извини мое… вполне простительное женское любопытство, – подколола ее Инна. – Посмотрим, в какое дерьмо ты вляпаешься. Весь товар изведешь, а прибыли не получишь.

– С какой это радости меня на рынок? Ох эта жажда хапнуть чужое! И не наудачу. Каждая торговка целенаправленно ищет себе жертву, чтобы обвесить, обсчитать, да еще и накричать. Опытным взглядом выхватывают из толпы доверчивых покупателей. Им же надо на нас заработать сверх того, что платит хозяин... Натерпелись от них. А мы с вами – так сказала одна бабуся в автобусе – живем в три «Д»: доедаем, допиваем, донашиваем, перебиваемся с хлеба на квас. Не знаю, осознавала ли та старушка современное понимание трех «Д», но прозвучала эта шутка, несмотря на грустную суть, великолепно. Все в автобусе заулыбались. Пришлась по душе и старым, и молодым.

– А тут еще глазом не успеешь моргнуть, как умыкнут кошелек, – безучастно, остановившимися глазами глядя в потолок, пробормотала Аня. – Приходится мириться с несовершенством капиталистического мира.

– Анька! С меня хватит. У тебя всегда такой вид, будто тебе на роду написано быть несчастной. Опять лицом поскучнела? Кончай ерунду говорить. Не ротозейничай, не искушай людей без нужды и не украдут. Схлопотала за все по совокупности и сразу?

– Я не принадлежу к числу ротозеев, – обиделась на Инну Аня. – Ладно, не буду поносить интересное время. Во всем можно найти что-то хорошее. И самим надо обрастать новыми мыслями и идеями. Что бунтовать? Я и раньше кроме очередей ничего замечать не хотела, – самокритично заявила Аня.

– Блестящая мысль, серьезная мотивация! – фыркнула Инна.

– …И все потому, что продают не производители продукта – их не подпускают к прилавку, – а наемные торгаши. Им бы себе побольше урвать от цены перекупщика. Надо сказать, невероятно своеобразное сочетание предприимчивости и наглости. Земля и небо – то, что происходит теперь по сравнению с тем, что было.

– Мать честная! Ты что, магнитофон на повтор поставила? – грубо одернула Аню Инна.

– Прости, кратковременный склероз… совсем выпало из памяти, – с застенчивым раскаянием в голосе ответила Аня, – Почему только в деревне проблемы? И в городе тоже. Я свой лапсердак уже десятый год ношу, а раньше давно бы сменила.

– Я в автобусах и в золоте, и в натуральных шубах женщин вижу, – сказала Жанна.

– Они у них с советских времен, – предположила Инна.

– Среди моих коллег раньше богатых не водилось.

Да и теперь тоже, – неуверенно возразила Жанна.

– …А лица все больше грустно-безразличные, скучные. Что людей гнетет? Отсутствие работы? – спросила Аня.

– Они в автобусах едут, а рядом мчатся потоки личных автомобилей, которые создают пробки, – усмехнулась Инна.

Жанна грустно поделилась:

– У нас китайцы организовали подпольную фабрику и заставили на ней работать русских. Представляете, нас, русских, в нашем же государстве! Ужас, позор!

– Незавидная участь, – с затравленным видом пробормотала Аня. – При попустительстве властей не такое еще будет. Их разогнали? …Я мусульман больше китайцев боюсь, – смущенно созналась Аня. – У меня есть знакомая семья, но я никогда не приглашаю их в гости. Потому что закон гостеприимства не позволит мне делать им замечания.

– Ты представляешь, как в дом к тебе приходят мусульмане, стелют на пол свои коврики и целый час возносят хвалу аллаху? Да еще приказывает тебе и твоим гостьям закрыть лица чадрой? Ха! А ты не позволяй им вести себя в твоем доме как в своем собственном. Один на один поговори с матерью семейства. Скажи, что в нашей культуре принято уважать чужую религию, так и вы уважайте нашу. Исполняйте свои обряды у себя дома. Гости обязаны подчиняться правилам хозяйки дома, – посоветовала Инна.

– Я пыталась объясниться, не вышло, – ответила Аня. – Собственно я не всех мусульман боюсь, только экстремистов. Мне кажется, они сначала ласково, любовью завлекают молоденьких девушек в свои сети, потому как они романтичные и доверчивые, затем насаждают свою религию, а уж потом запугивают – цыганская тактика – и те, бедняжки, заблудившись в каменоломнях чужой веры, соглашаются на что угодно. Помните тех террористок? Сомневаетесь?

– Ну что до их мощного обаяния… Куда забрела! – Инна неопределенно пожала плечами. – Трусиха. Совсем зарапортовалась, забавные тараканы у тебя в голове. И тем ты интересна.

– Что за шум, а драки нет, из-за чего свалка? – шутливо спросила Жанна, очнувшись от своих мыслей.

– Если ты помнишь, обедню дважды не служат, – резко отказала ей в повторе Инна, не желая выслушивать ее религиозные бредни.

4

– …Слыханное ли дело! Выпало «счастье» пожить, когда вокруг произрастает грязь и порок. То еще зрелище.

– Размываются многие понятия, которые были нам важны и дороги, – поддержала Аня Жанну.

– Чем двадцать первый век хуже пятнадцатого? – съязвила Инна. – Чем он провинился перед нами? Может, это мы ему не соответствуем?

– Порочность витает в воздухе. Происходит сознательная маргинализация телевидения. Во всем какая-то незавершенность, недодуманность, недосказанность…

– Во всем мире телевидение существует для «промывания» мозгов народонаселения. Не отпирайся, ты хотела, чтобы всегда было «тебе любо и мне мило» и чтобы сидеть втихомолку в укромном местечке и носа наружу не высовывать? – отреагировала Инна на нытье Жанны.

– Скора ты на расправу. Не желаю дальше пускаться в рассуждения. Я без всякой задней мысли… а ты… исчадие ада.

– А ты, стало быть … к великому стыду своему…

– Задираешься?

– Инна, не увлекайся, – мягко одернула подругу Лена.

– Жанна, ты видишь только перемены к худшему, а говорят, что женщины мужественнее справляются с разнообразными испытаниями, которые подкидывает им жизнь, что у них запас прочности больше.

– Видно не у всех.

– Правильно сказал наш знаменитый физик Жорес Алферов: «Бизнес в России в основе своей нечестный», – снова забухтела Аня.

– А мне Алферов в другой связи вспомнился. «Все материалы сделаны Богом, а гетероструктуры – мы создали». Заслуженно гордился, – сказала Инна.

– И все же Европа мобильнее в смысле желания познать и продвинуть новое.

– Не можешь без ложки дегтя.

– Я из сочувствия.

– Раньше чиновники, эти талантливые имитаторы деятельности, затягивали внедрение изобретений. И органы гробили талантливых ученых. Иногда хороших людей и от государственной машины надо защищать, – заметила Жанна.

– Бюрократы – цепные псы общества, – поддакнула Инна. – Они у нас слишком сильны, потому-то и мешают. Нам катастрофически не хватает лоббистов, которые продвигали бы научные идеи в производство. И деньги на внедрение новых технологий и расширение производства предприниматели не торопятся давать, им выгоднее на максимум использовать устаревшие материалы и оборудование. Рынок требует больше и быстрее.

– Срубили бабки – и ходу за границу, – повторилась Аня.

– Только прибыль, господа хорошие, образуется не только за счет эксплуатации и обмана трудящихся, но и путем развития новых технологий, использования самого современного оборудования.

– Нам нужна культура мышления. Но достойных учителей мало. Да и тех притесняет руководство, – напомнила Аня. – Если мы не будем развивать фундаментальную науку, у нас не будет людей, способных разобраться даже в том, что откроют ученые в других странах. И мы опустимся до уровня стран Африки.

– Какая «заманчивая» перспектива! Развитие технологий и робототехники приведет к безработице. В семьях будет работать один человек. И женщины естественным образом полностью вернутся к своей святой обязанности – воспитанию детей. Организуем их триумфальное возвращение? Может, и правда, благополучие семей держится на неработающих женщинах? – рассмеялась Инна и добавила серьезно:

– Аня, отрекись от устаревших понятий о «черном» континенте. Африка уже не та, какой была пятьдесят лет назад. Там много крупных современных городов. Быстрыми темпами развивается промышленность. Не забывай, она – кладезь полезных ископаемых, добываемых с поверхности. Нельзя нам там сдавать свои позиции, заработанные при Союзе. Китайцы и американцы уже теснят нас.

*

– …Кстати, вернемся к вопросу о честности. Мне вспомнился нашумевший в свое время случай. В Эрмитаже до революции пожар случился. Загорелась брильянтовая комната, где хранились все драгоценности царицы. Целые сутки богатство внасыпь лежало у подножья Александрийского столпа. Солдаты тушили огонь, посторонние люди рядом ходили. Но инвентаризация показала, что ни одна вещица из коллекции не пропала, – доложила подругам Инна.

– Теперь под пулеметным обстрелом всё размели бы и растащили по темным углам. Помню, до перестройки дело было. Забыл мой муж лыжи около дома, так ему чужие люди их принесли. А недавно он удочки на минуту оставил около квартиры. И… их «Минькой звали». И что самое обидное, старушки на рынке стали обманывать. Не ожидала я такого от людей нашего поколения.

– Общество потребления навязывает свою идеологию, а ты призываешь любить, понимать людей, сопереживать им... Теперь идет гонка наживы. Любой бизнес – обман и эксплуатация людей. Это закон, – безжалостно обосновала Жаннину жалобу Инна.

– Только уровень эксплуатации бывает разный, – заметила Аня. – Некоторые такие дела проворачивают!

– Везет же некоторым. Не прозябают в безвестности, – со смехом вклинилась Инна.

– У нас на заводе зарплаты рабочих возросли только за счет выведения за стены предприятия второстепенных служб, которые теперь с носом остались, в тревожном недоумении, – сообщила Аня.

– Уборщица на заводе получала в десять раз больше, чем в институте. Разве это справедливо? А если секретарша в горсовете получает зарплату на уровне кандидата наук, как ты на это смотришь? – Жанна замерла в ожидании ответа. Но его не последовало.

Бывает ли пресыщение богатством или влечение к нему не знает пределов? – спросила подруг Аня.

– Я видела по телеку список миллиардеров и цифры их накоплений. Скольких же простых людей надо было «надрать», чтобы получить такие деньги! У них, наверное, только черта лысого нет. Зажрались… Бедная наша страна! Беспредел во всем, – вяло пробормотала Жанна.

– Это не чистые деньги, в основном стоимость материальной базы заводов и предприятий, – осторожно проникла в разговор Лена. Но не была услышана подругами.

– По свидетельству журналистов, прессы…

Жанна перебила Инну, бросив ей в лицо:

– О народе не думают. А при социализме для людей старались. Конечно, не все получалось. Но мы искренне верили...

– У времени были в плену. И по-прежнему мы не свободны от самих себя, от своей какой-то внутренней разобщенности, раздвоенности.

– Прошлая жизнь, как старые ботинки. Они уже не годятся для носки, тесны, их надо менять, к ним больше не стоит возвращаться, а мы всё втискиваем в них себя, втискиваем… – тихо заметила Лена в поддержку Инне.

– Нас к прежней жизни тянет, потому что мы не чувствовали давления власти. Мы от нее были слишком далеко. Трудности воспринимали как временные, преодолимые и не роптали! – вспылила Жанна.

– Схватилась за голову! Забыла, как приступом брала прилавки магазинов?

– А теперь дуреем от обилия импортных товаров, а денег нет. Это хуже. В школе на уроках истории нам рассказывали, что на Западе стоят пустые шикарные дома, но люди их не заселяют по причине бедности. А теперь и у нас такое же творится.

– И ты «у бездны на краю». «О, черного горя поэт!»

Стонешь, воображаешь, что твои мысли перешагивают время?.. Не понимаешь, что сама отбиваешься от всех, отстаешь? Не соображаешь, хоть кол на твоей голове теши. Сами виноваты. Покупая импортные товары, мы поддерживаем чужие экономики, а потом удивляемся, что рубль просел и искренне надеемся, что он скоро отыграет назад. А с чего ему дорожать?

– А вот ты скажи, почему наши пластиковые фляжки постоянно текли, а импортные нет?

– Тщательнѐе надо работать. Жванецкий дело советовал. Обожаю этого юмориста и всегда держу под рукой его творения. К его шуткам народ часто подмешивает что-то свое. И это прекрасно. А ты, как я посмотрю, всерьез из-за мелочей встревожилась. Не терзайся, успокойся. «Сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен», – рассмеялась Инна.

– Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет, – отрезала Жанна.

А Лена сидела, привалившись к стене, обхватив колени руками, и с застывшей полуулыбкой на лице ритмично качала головой. Ее мысли были далеко-далеко.

5

– …Науку всё реорганизуют да реструктурируют, мол, надо ее на новые рельсы ставить. А толку? Высшее образование сгубили платными вузами. И в школе уровень обучения упал донельзя. Мой Коля как-то занялся ремонтом лоджии. К нему нанялся в помощники молодой человек, окончивший политехнический. Муж был не рад, что с ним связался. Ему приходилось по три раза объяснять парню, как отпилить доску, как приладить уголок. Я внимательно пригляделась к лицу «инженера-строителя» и поняла, что он с некоторыми… умственными отклонениями. Вечером на кухне стала возмущаться, мол, за деньги уже дебилов стали в вузы принимать. Коля меня грустно поправил: «Он дневное, бюджетное отделение закончил». Я в ступор: и там деньги впереди совести? У нас слишком много вузов и их некем заполнять?

Мне тут один писатель пытался втолковать, что если человек платит за образование, то он не валяет дурака, а серьезно овладевает знаниями. Какая некомпетентность и наивность! Может, на Западе и так, только у нас на платное отделение идут лодыри и тупицы. Такие с позволения сказать, студенты считают, что раз они заплатили, то педагоги обязаны ставить им положительные оценки. По сути дела они покупают диплом. «Платники» разлагают студентов-бюджетников, понижая планку их знаний. Испоганили высшее образование. А оно – социальный лифт для карьеры. Хотя… и тут блатные впереди.

А ЕГЭ? Превратили детей в пенсионеров. В их годы надо думать, размышлять, чувствовать. Мы должны побуждать детей к большему, выявлять способных проявлять волю, чтобы посвятили себя служению обществу, а они у нас… зубрят!

– Да только работать они будут там, где им укажет рынок труда, а не где мечталось. И за свою жизнь нашим внукам из-за безработицы не одну специальность придется сменить. А физик Капица говорил, что образование имеет целью сделать людей счастливыми, – вклинила Инна свое пессимистическое замечание.

– Смотрю, как молодые люди бесцельно проводят свои самые важные годы и переживаю. Они всё ждут, что настоящая жизнь впереди, а она здесь и сейчас, ее строить надо. Мы умели, даже бесплатно вкалывая в поле под палящим солнцем, находить для себя какое-то «упоение в бою». Хотя бы в общении с одноклассниками, а теперь у них гаджеты…

– Сейчас, когда авторитет родителей и учителей очень упал, единственное, что подталкивает детей к учебе – страх не сдать ЕГЭ, – согласилась Аня. – Позитивным стимулом это не назовешь. Монополию на власть в школах директорам отдали. Узурпируют, прессуют и учителей, и детей. К лучшему ли мы идем?

– У моей приятельницы внучок в лицее учился. У него была прекрасная учительница, которая понимала, что главное для педагога любить детей, знать предмет и уметь влюбить в него детей. А еще у нее был редкий талант развивать у детей мыслительную способность. Мальчик решал задачки такого высокого уровня, что его мама-инженер только диву давалась. Она еще сообразить не успевала, а сынок ей уже ответы выдавал. Весь их класс был заражен математикой. Дети соревнования устраивали, кто быстрее решит самую трудную задачу. Но не подладила в чем-то учительница администрации школы, и пришлось ей перейти в другую школу. – Жанна безнадежно махнула рукой. – Пришла другая. А она «потому что» слитно писала. Какая уж там математика! Я в ужасе, подруга в слезах. Она об университете для сына мечтала. Ей теперь репетиторов искать? Может, у нас так, потому что мы далеко от Москвы?

– Есть же обладатели именных грантов, – напомнила Инна.

– Их единицы. Ой, не надо об этом, – вяло откликнулась Жанна.

– Схлопнулась наша страна. Все-таки распад СССР – мощное политическое землетрясение. Его намеренно подготовили внешние противоборствующие силы, – начала было Инна. Но поменять тему ей не удалось.

– Технические вузы стали журналистов, юристов и психологов выпускать! – возмутилась Аня.

– А хирургов еще не пробовали? – насмешливо спросила Лена.

– Экономистов развелось, как бродячих собак на улицах городов, а работа достается только одному из десяти и то блатному.

– Может вернуть распределение? – спросила Жанна.

– Тоже не выход. Блатные и лодыри учатся платно. Их не станут распределять. Толковых бюджетников ушлют в Сибирь, а эти в центре пристроятся под крылышки папочек и мамочек и станут командовать парадом.

– Сибирь и Дальний Восток тоже кому-то надо осваивать.

– Разве я против. Пойдет ли на это правительство? – усомнилась Аня.

– …Хорошего инженера можно научить чему угодно. У него есть опыт изучения и понимания самых трудных дисциплин.

– Руководителями предприятий и отраслей должны быть инженеры, а не экономисты или юристы. Но у нас же, как всегда… Помнишь, раньше историков и политработников у руля ставили.

– …Еще Арцимович предупреждал, что «церковь и Академию наук нельзя реорганизовывать». Но у меня есть вопросы к церкви. И главный из них – отсутствие сомнений. Сейчас век науки. Научный потенциал – база будущего. Наука – мощный компонент развития любой страны. Она не имеет ни классового, ни политического подтекста. Но… современная человеческая цивилизация все дальше уходит от своих гуманистических позиций. Души людей маются непониманием, неведением, скукой.

…А что у нас твориться?.. Танцуя под дудку Запада, Ельцин развалил СССР, Горбачев разрушил всю нашу ядерную систему вооружений и разгромил военную промышленность, проведя по указке США конверсию, а теперь за науку беремся не с того боку. И всё это от некомпетентности? В образовании очередная Одиссея. Черт знает что в нем творится. И к чему оно сводится?.. Забыли, что классическое образование – это основа, база, оно не устаревает. Забыли, что учителя воспитывают весь народ! Все козыри у них в руках. А это такая ответственность перед обществом, перед историей!

– Да ты махровый закостенелый консерватор, – пошутила Инна.

– Вербуют нас в дураки, а мы и рады рты разинув чужую прокисшую похлебку глотать, будто своя не по желудку. Говорят, мол, принудительная сила реальности. Но в чем подвох? Больше надо думать, чтобы не биться головой в потолок, учиться правильно реагировать на происходящее, видеть, слышать, а не существовать в потоке. До какой же степени мы способны унижать свое чувство собственного достоинства! Покарать или хотя бы проучить всех этих наших «умников», но поздно. «Ноги чужих танцовщиков играют партию ударных» в головах нас ведущих… Да и кто осмелится против коррупции выступить? Воланд, что ли всем чиновникам мозги затуманил, образ мыслей изменил? И беды не замедлили явиться. Кого теперь «косой неправда косит»? – в который раз возмущается Жанна. (Потребность выговориться?)

– Займемся охотой на ведьм? Потом шпиономания нас накроет. Было уже, по горло сыты, – вздохнула Аня.

– Не одни мы, многие страны через это прошли.

– Но не в таких же масштабах.

– Пропорционально размерам стран.

– У немцев вон каждый второй докладывал, а у нас в деревнях редко кто доносы за благо почитал.

– Да будет тебе…

– …Сшибаются с нами лбами народы, которых мы считали братьями, – усмехнулась Инна.

– В девяностые годы мы уже никого не прикармливали. И как они себя чувствуют в новой ипостаси? – спросила Аня.

– Время покажет.

– Съедят их.

– Теперь это их проблемы. Дружба с братьями влетала нам в копеечку. Не умеем мы практично дружить. Общеизвестен русский всемирно отзывчивый характер, но и о себе надо думать. Всех не облагодетельствуешь. От друзей и братьев мы все больше в минусах были. Стремление республик отделиться всегда наблюдалось. Особенно в Прибалтике.

– Но с ними мы были сильнее. Из истории ты же помнишь, чем заканчивалась раздробленность?

– Мы были «коррумпированы» дружбой народов.

– Мы с «братьями меньшими» как кур в ощип попали. Все хорошее, что для них делалось, будто в преисподнюю рухнуло, забыли. И канай всё в ад… Теперь выкарабкиваться из дерьма надо. Горло сжимает обида за страну.

– Кто-то из американцев разумно сказал, что у государств нет друзей, есть интересы, – заметила Инна.

6

– …Малевич тоже античные статуи молотком разбивал. Мол, мусору в искусстве много. Бунтовал против всех. А ведь талантливым был, – сказала Жанна.

– Ну, это на чей взгляд. Может, и был, но слишком узконаправленным. С чего ты его сюда приплела? Мы о масштабных политических личностях сейчас ведем речь, о тех, которые судьбы целых поколений решали, – удивилась Аня.

– А не о тех, кто пытается узаконить лесбиянство и гомосексуализм, – проехалась в адрес западных депутатов Инна.

– У нас в стране грандиозные проблемы, а по телеку нам мозги забивают борьбой против перхоти. Идиотизм! – не осталась в стороне от критики Аня.

– Будь чуть моложе, мы бы задали им трепку, мало бы не показалось, – сказала Инна.

– Мы бы, мы бы… – пробурчала Аня. – Сей факт я ставлю под сомнение. Но у меня тоже сложилось впечатление, что зря мы помогали многим странам, надеясь на их дружбу. В любой стране всегда найдутся противоборствующие силы, которые, взяв власть в свои руки станут, воспринимать нашу помощь как притеснение, стремление им помешать. Сегодня они патриоты за тебя, а завтра – против тебя. Это как соседям влезть в ссору чужой семьи. Поможешь одним, а другие, помирившись, будут видеть в тебе врага, – сказала Жанна.

– Политики этих стран нас не любят, а народы хорошо относятся, – заметила Аня.

– Народ как настроишь, так он и поет.

– Циник ты неисправимый.

– Это качество куда полезней, чем слюни до полу от необоснованных восторгов распускать. Случай мне припомнился из семидесятых. Гуляю я в парке с детьми и вдруг слышу речь, немного похожую на немецкую. Оглянулась. Идет молодая красивая пара: стройные, высокие, блондинистые. Я спрашиваю у них доброжелательно: «Вы из Прибалтики?» А они вдруг как рванут от меня с испуганными лицами! И по-русски сразу заговорили. Я к ним с душой, а они от меня как от прокаженной. Можно подумать, что русские не позволяли им на родном языке изъясняться, – сердито поделилась Жанна.

– Им их националисты внушали то, чего на самом деле с нашей стороны не было. Рознь разжигали. Мне дед говорил: «Мы боимся голода и холода, а надо бояться возрождения нацизма и национализма». Я не против добрососедских отношений, только строить их надо на других принципах, – сказала Инна.

– Советуешь учиться у американцев? – зло вспыхнула Аня. – У нас своих умных голов хватает.

– Какой гонор! Иногда и чужой опыт стоит примерить на себя. Только с умом, а не обезьянничать.

– Жаль, кэгэбэшник Андропов быстро умер. Навел бы порядок, – вздохнула Аня

– А Сталина не хочешь? Исчезла генетическая память страха? Ничего себе мочёночки! (Наша студенческая присказка.) Хорошенькое дело – злодеев воскрешать!

– Андропов был положительным.

– …Не руководили все эти старички страной. Только за руль подержались и ушли с миром.

– Бог с ними. «Гонка лафетов» и выскочек давно закончилась. Теперь всё по-новому будет.

– Одна надежда…

– А помните, «Я еще вернусь», – сказал Солженицын. Никто не верил, что соцсистема так быстро развалится. Крыша ехала, мозги плавились...

– Раньше хоть по мелочи воровали, а теперь… – Инна вдруг заливисто засмеялась. – Представляете, иду я как-то с работы – дело еще до перестройки было, – смотрю, котлован под строительство забором из половой доски огораживают. Не утерпела, встряла, мол, ваш прораб с небес свалился или уже с утра пьян? Людишки из частного сектора этой же ночью растащат ваш забор и щепочки не оставят. Так и вышло. На следующий день гляжу, а забора, как и не было. И начальник у ямы стоит, репу чешет. Вы же тоже в своей жизни нечто подобное можете вспомнить.

– Раньше в основном государство надирали. А теперь и у частников всё метут. Приболела я. Месяц в сад не появлялась. Ну, думаю, ни перца, ни экологически чистых помидоров в этом году не поем вдоволь. Приезжаю, а там не только перец, все сортовые деревья и кусты выкопаны. И домик-сарайчик по кирпичику разнесли, и бак пятикубовый уволокли. Подсчитала потери. Набежала приличная сумма. Расстроилась, опять заболела. Плюнула, забросила всё к этой самой… прабабушке.

– Как разнесли? – не поняла Аня Жанну.

– А вот так! Разобрали на кирпичи и увезли. Еще и бак для воды на один куб прихватили. Видно волоком тащили. След на земле дожди не успели смыть. И посейчас, как вспомню об этом, слезы наворачиваются. Я два года сад обустраивала из последних сил. Вот так вот, господа-товарищи!

«Воспоминаний у каждой из нас много больше, чем может вместить одна жизнь», – насмешливо подумала Лена.

Податливая тишина была недолгой. Аня сказала:

– Время нашей юности и молодости располагало к добру и порядочности, а теперь…

– А теперь говорят, что строительство социализма было дефектом, ненужным отростком на идеальной спирали исторического развития нашей страны, – усмехнулась Инна.

– Благородство, честность, сострадание были сутью нашего поколения, а характер современной молодежи формируют подозрительность, страх, продажность.

– Скажи еще: три кита, три столпа, – передразнила Инна Аню. – Намудрила ты чего-то. Сразу не разобрать. Займемся анализом?

– Ой, не возникай, пожалуйста, – взмолилась Аня.

– …У меня перед глазами почему-то встало прекрасное, грандиозное зрелище выступления гимнастов на брежневской Олимпиаде. Какая мощь, какая красота! – сказала вдруг Жанна.

– Для меня оно ассоциируются с картинами соревнований в Древней Греции периода преддверья ее распада и падения, – отреагировала Инна.

– Злюка, всё мое радостное впечатление испоганила!

– Не радостное, а радужное, – отрезала Инна.

– Это для тебя было кошмарное прошлое, а для меня есть еще и отталкивающее настоящее. Нас ждет трагическое будущее.

– Ах-ах! Прекрасные шестидесятые! Беседовали мы только о высоком. Признавали только умный тонкий юмор или тот, который с подтекстом, чтобы в нем была умело спрятанная философия. А не этот, что ниже пояса. Любили смех, а не смехачество. А правда… она своим путем шла.

– Да, то было время, когда появилась целая плеяда талантливых людей в различных областях нашей жизни. Культура достигла неимоверных высот. Это был подъем, взлет! Нам казалось, что так будет всегда. А потом пришли семидесятые – время великих разочарований, запретов и гонений. И ты, Инна, нашла себя в критике. А теперь опять ищешь новые предпочтения и новые объекты?

– Зато, какой диапазон негатива! – рассмеялась Инна.

– Жанна, не бери в голову, – успокоила подругу Аня.

– А мне НИИ вспомнился, тот, в котором я студенткой в шестидесятые подрабатывала. Там никакой техники безопасности не было. Образцы травили в царской водке без вытяжки, по локти в дихлорэтане купались, когда мыли детали вакуумных установок. А потом узнали, что это яд. СВЧ-излучение свободно «гуляло» по лаборатории, где мы исследовали датчики. Мою руководительницу выживали за то, что она добилась шестичасового рабочего дня и молока для сотрудников. И чего руководство бесилось? Ведь не из своего кармана.

– Но ведь хоздоговора… – напомнила Жанне Аня.

– Работая, я понятия не имела о вредности. Вокруг тишь и гладь – божья благодать. А когда уезжала, женщины-инженеры предупредили, чтобы я хотя бы год не беременела, пока кровь в организме не сменится. Говорили, что я вовремя «соскочила» и мои зубы не успели рассыпаться. И я с трудом удержалась от того, чтобы напоследок не устроить погром. Женщины запретили. Мол, отступись, ты уйдешь, а нам здесь еще работать, диссертации делать.

– На хоздоговорной работе бесправие было такое же, как теперь, при капитализме, – подтвердила Аня. – Но люди все равно были дружнее и добрее.

– Это трудности роста любой страны. Недостатков, недочетов и обидных случаев при желании везде и во всем можно накопать. Я тридцать лет на своем факультете в комиссии по охране труда и ТБ состояла, к каждой мелочи придиралась. У нас до перестройки идеальный порядок в лабораториях был. Любо-дорого посмотреть. И за вредность прилично приплачивали, – строго сказала Лена.

– А я, читая классику, пришла к выводу, что в Америке, Германии и других вроде бы благополучных странах, перечисленные Инной «мелочи» принимали и принимают более дикие формы. И они считают это нормой. Только в кинофильмах у них все благополучно и пристойно. И то нет-нет, да и промелькнет для внимательного зрителя то фраза, то сюжетик, раскрывающий их грязные реалии. Правда и ложь у них часто переплетается с такой поразительно виртуозной достоверностью! А на самом деле многое до ужаса переврано и сильно приукрашено. И полицейские у них обирают простых граждан… – сказала Инна.

– За этим и у нас дело не станет, – усмехнулась Жанна.

– Да уж точно, – поддакнула ей Аня.

– Там наказывают за то, что не шпионишь и не докладываешь на соседа! – ужаснулась Жанна.

– Менталитет у нас разный.

– То приступ гордости за свою страну нас одолевает, то в дерьмо ее окунаем, – заметила Аня.

– Твой грозный ум «изрек жестокой правды стих», – насмешливо отреагировала Инна.

– Я живу с ощущением, что все у нас постепенно наладится. Доживем до светлой полосы. Вон уже автомобильные заводы выпускают новую современную продукцию.

– Лукавством было бы утверждать, что это российские автомобили. Они собираются из деталей, купленных за границей. За доллары, между прочим, – возразила Ане Инна.

– Но это только первые шаги привлечения чужих инвестиций. Китай на них поднялся.

– …Стабильности уже не будет никогда. При капитализме это в принципе невозможно. Диалектика – закон развития любого общества.

– Вот ты Инна все СССР ругаешь, а он ведь в разные периоды был разный. Мы жили в прекрасное высоко гуманистическое время и чувствовали себя наследниками ренессанса. Когда полетел в космос Гагарин, американский президент сказал, что русские нас победили не в лабораториях, а за школьными партами. Мы гордились страной!

– Это немцы в сорок пятом сказали, – заметила Жанна. – А мы теперь закрываем глаза на все положительное, что было у нас, и видим только недостатки. Особенно ты, Инна, склонна к драматизму. Только болевые точки в жизни нашего поколения помнишь.

– Так уж устроены у меня ум и глаза, что в первую очередь я вижу плохое.

– А у меня потеря родителей в страшные сталинские годы, детдомовские детство, юность и тревожный отсвет войны определили всю мою дальнейшую жизнь. Они до сих пор меня беспокоят, не позволяют замечать и сохранять в памяти более отрадные моменты, властно напоминают о себе и держат в постоянном, глубокомысленном унынии. Эти болезненные люминесцентные вспышки-воспоминания… Иной раз беру в руки свежий белый хлеб, а перед глазами тот, черный черствый… и свора собак… Мелькает мысль: «Вот и конец… разорвут…» И так реально вижу, что вздрагиваю, все внутри сжимается в холодный комок… Детские травмы догоняют, накрывают и я понимаю, что те раны до сих пор не зажили… Говорят, если понимаешь и принимаешь мир вокруг себя, значит, стал взрослым. Но я в душе все та же испуганная девочка. А кто-то рано повзрослел.

Знаешь, Инна, многие Ленинградцы, пережившие блокаду, так за всю жизнь и не смогли поправить свою худобу. А у меня душа не расправилась. Ощущение великого народного горя осталось в ней навсегда. Я никогда не качала права, но пыталась сохранить свою индивидуальность и достойно держать удар. Не всегда получалось… А может, виной тому еще и моя нескладная неустроенная личная жизнь.

Аня смущенно улыбнулась.

А Кира, слыша через дверь отрывки из разговоров подруг, подумала: «Что-то в нашей жизни предопределено судьбой, что-то зависит от собственных желаний, а есть то, что происходит по воле случая. К какой категории отнести явление Сталина в судьбе моих и Аниных родителей? Неразрешимая проблема».

– Березовский хвалился тем, что мы в девяностые создали законы, по которым можно безнаказанно грабить свою страну, – донесся до Киры высокий голос Ани.

– Свалить бы ему, чтобы и духу его у нас не было.

– Один свалит, другие как грибы из-под земли явятся.

«Аня с Жанной заспорили? Тогда это надолго», – подумала Кира.

– Все наши проблемы от того, что мы не признаем наши собственные недоработки, замалчиваем ошибки. Проще все беды свалить на предшественников и забыть о них. Еще в пятидесятых нам надо было покаяться в чудовищных жертвах сталинского режима, в разного рода перегибах, а мы все крайних ищем. Вот потому-то социализм у некоторых ассоциируется с Гулагом, а демократия с развалом СССР, – вздохнула Аня.

– А Хрущев?

– На счет Сталина он прав. Но у нас обычное дело, когда новый руководитель не только полностью отрицает заслуги предыдущего начальника, но еще и охаивает его, чтобы свои деяния возвысить, чтобы его было за что хвалить, – Ответила Аня Жанне.

– Хрущев много хорошего сделал для страны и для народа. Но и дури в нем хватало… Ты предлагаешь коммунистам покаяться? Ха!

– Верхи виноваты – им и каяться.

– А ведь по сути дела социализм был гениальным проектом. Мы ощущали себя великой семьей!

– А путь к нему?

– Путь никогда не бывает гладким.

– Жили не задумываясь. Нас приучали верить партии, а не себе. Как в Бога. Сердцем жили, а не рассудком.

– Веру в Бога заменили на веру в партию, – хмыкнула Инна. Но умные не верили. Не любила я партию с детства. Она – зло. Она – орден меченосцев. Вокруг враждебная среда, а они за стенами. Я не о рядовых членах, о верхушке.

– Ты не права. Сильная власть в государстве необходима для обеспечения достойной жизни своих граждан, – заявила Аня.

– ???

– Любая власть хорошо начинает, но со временем портится, – усмехнулась Инна.

– Не любая, – заупрямилась Аня.

– А закон развития… Я была за Советы без коммунистов. Я сознаю и признаю, что советская сталинская власть нанесла страшный урон генофонду нации. Надо было обеспечивать равенство возможностей, а не равенство между отдельными людьми.

– С нашими коррупцией и блатом ни то, ни другое невозможно. Лучше стало при капитализме? Наелись колбасы, напробовались? Побаловали себя? В промтоварных магазинах покупателей по пальцам можно пересчитать. Цены запредельные, – возразила Инне Аня.

– Дело даже не в колбасе, которую не каждый может купить, а в унижении, в зависимости от работодателя. Свободно можем выезжать за границу? Без денег? Да ни в коем разе! Это свобода для богатых. У них не проскочишь. Нам недоступна подобная роскошь. А при Брежневе даже моя деревенская родня по путевкам в Болгарию ездила. Теперь мечты наших внуков разбиваются о скепсис их родителей, – вздохнула Жанна.

– Дочь моих знакомых недавно побывала в Испании по дешевой туристической путевке. Всю страну пешком прошла с людьми всех возрастов и профессий и из разных стран мира. Получила массу впечатлений. А мы с вами и по своей стране ездили только в командировки, – в пику ей заявила Инна.

– Вот ты ругала СССР: «Тюрьма не готовит людей для свободы. Колхозы – невероятное закрепощение крестьян. Рабы не могут двигать экономику. Не было стимула совершенствовать производство. Был искусственный энтузиазм и хорошая мина при плохой игре». И прочее, и прочее. Про колхозы ты была права. А сейчас лучше? Теперь мы много больше рабы, чем раньше. И свобода слова – не свобода лжи. Это тоже понимать надо.

– Миф о потерянном рае вызывает у тебя депрессию или выливается в агрессию? Мечтаешь о волшебной палочке. А теперь нужны не нытики, а активная молодежь. – Это Инна «отбрила» Аню.

– Активные личности всегда и всюду нужны. Люди работают, а все равно мало получают. Вот откуда разрыв между бедными и богатыми в семнадцать раз? И где ты видишь материальную заинтересованность? Вкалывать на дядю Ваню? И чиновники в который раз повышают себе зарплаты. И раньше от них толку было мало, а теперь еще меньше. Даже в мелочах свою тупость, неосведомленность и жестокость проявляют. Ну не соображаете, так хоть помалкивайте. У нас одна дама, стараясь угодить градоначальнику, издала указ, чтобы на клумбах и газонах к третьему апреля порядок навели. Пасха, видите ли, на носу. Смотрю, а в моем стихийном палисаднике орудует целый отряд в оранжевых накидках. Я умоляю их: «Подождите я сама граблями с длинной ручкой выгребу листву, раз вам так припекло. Вы же поломаете росточки, которые еще не вылезли из земли. Я из своей пенсии две тысячи потратила осенью на многолетнюю рассаду и луковицы!». Куда там! Поступил приказ – надо выполнять. Вытоптали работницы мой садик. К девятому мая ни одного растения не зазеленело перед нашим домом. Думаю и во многих других «самодельных» палисадниках по городу то же самое случилось, – обижено поделилась Жанна. – А на следующий год эта дама еще дальше пошла в «благоустройстве» города. Под девятое мая заставила перекопать все клумбы, мол, так они выглядят ухоженнее. И опять уничтожила труд и деньги многих пенсионеров, желающих украсить площадки перед своими домами цветущими растениями. Нет, чтобы бесплатно раздать рассаду старикам для тех же цветников…

– Видно, она никогда цветы не сажала и огорода не имела, – заметила Аня.

– Так хотя бы проконсультировалась у своих замов.

– Такие особи считают себя всезнайками.

– Не терпится покритиковать? Боже мой, какие мелочи тебя волнуют. Тут вся страна в ж… – возмутилась Инна. – Ты, Жанна, отлично училась. И что? Все равно лучшие места получали блатные, а тебя и тебе подобных пинали. Разве не оскорбляли этим?

– Раньше причиной такого унижения был только человеческий фактор, а теперь еще и деньги, и законы развития капитализма. Ты утверждаешь, что при СССР была неэффективная экономическая система, а вписываемся ли мы в капиталистическую? Недавно зашла в обувной магазинчик, так девчонки минут десять болтали, не обращая на меня внимание. Я разозлилась и ушла. А как-то решила заказать себе вязаную безрукавку в доме быта, так девчонка нагло меня надула в цене и еще в глаза рассмеялась, мол, это вам не социализм, теперь выгода всем правит. Мне иногда кажется, что СССР ругают те, кто хочет оправдать свою неудачливость в те годы некомфортными условиями. Я не о тебе, Инна, – поспешила добавить Жанна.

– А идеология? – напомнила Инна.

– Прошу прощения, чем тебе идеология не угодила? Она часть сложной мировоззренческой системы. Куда же без нее? Не надо ее бояться. Одной этики и эстетики для воспитания молодежи недостаточно, – заявила Аня.

– Смотря какая идеология. Человек человеку враг – это хорошо? У американцев как: главное Америка, а на остальных им наплевать. Это мы такие интернационалисты. Они – нация, выросшая из преступников. Когда мы укрепляемся, они нас ненавидят и боятся. Мы слабеем, они нас презирают, оплевывают и стараются отовсюду погнать. Чем нам хуже, тем им лучше, – высказала свое мнение Жанна.

– И мы теперь должны быть со всеми и ни с кем?

– Не мой вопрос. Внешне у них все благополучно и, тем не менее, законы у них жестче наших, – неопределенно пожимая плечами, ответила Жанна Ане.

– Вот тебе кажется, что западная Европа богатая. А ты знаешь, как они экономно живут? Каждую копейку берегут. У них мужчины стремятся в доме все делать своими руками, потому что бытовые услуги стоят очень дорого. А за их толерантностью часто скрывается беспомощность. Ты не в курсе? Туго соображаешь? Не удается вырваться за пределы своего примитивного совкового сознания?

Аня заметила, как Лена нервно сжала плечо подруге и тихо сказала:

– Наша цель – развитие. Мы должны, не оглядываясь, идти вперед. И поверь мне на слово: пройдет время и мы «восстанем из пепла». Наши успехи уже сейчас заметны.

– «Вынесем все и широкую ясную…», – усмехнулась Жанна. – Что оставим детям? Пшик? А ведь была же оттепель, которую «надышали» наши родители и мы вдохнув, глотнув ее, «забалдели» от восторга и начали поднимать Родину на неимоверную высоту… Свои жизни делали собственными руками и мозгами, потому что векторы духовного развития страны и наши – совпадали. Наша внутренняя значительность требовала высоких задач. Уважали друг друга за профессионализм, радовались успехам друзей, они вдохновляли нас на свершения… Во имя науки поднимались выше обид и зависти. Хотели, по возможности, построить наилучший, после идеального, мир – настоящий социализм. И это было прекрасной предпосылкой для особого мышления. Радость жизни была во всем! Мир казался оптимистической реальностью. Потом волна оттепели стала затухать. Нам еще хотелось чего-то более глубокого, яркого, умного, но кругом уже стелилась серость, и в высокие идеалы советского человека уже не особенно верилось. А недавно я из уст ветерана услышала жуткую фразу: «О, какие были б мы счастливые, если б нас убили на войне». Кажется это из поэзии Межирова. Он оказался прозорливее многих.

– Опять заныла, – возмутилась Инна.

– А в присутственных местах сейчас что творят? Смотрю я как-то на одну такую стерву и думаю: «Откуда у этой молодой женщины столько хитрости и желания хоть на короткий миг насладиться властью, возможностью тиранить, унижать человека? И как ее родимец не хватит от злости? Вероломная, лживая. Быстро освоилась». Тирания и в человеке, и в обществе бессмертна? Механизм власти и насилия неистребим?

Корчуют их, корчуют из века в век, а они все растут и множатся.

«Они нас морить, а мы их кормить». Так в старину говаривали? А хотелось бы видеть Родину без коррупции и продажных чиновников. Насколько была бы богаче наша страна, если бы эти живоглоты не гнали деньги за границу, не тормозили развитие… Ведь наше бескультурье еще и от нищеты. Насилие надо применять к коррупционерам и взяточникам. Есть такое понятие как «необходимость».

– Перестройка только вздыбила проблемы страны и ускорила ее распад. И кому неожиданно пришло озарение? Снизошло прозрение? Перестройка – это отказ от движения общим строем. Мы встретили ее невооруженными. Отсюда шальные девяностые. Подминали, подгребали под себя бандиты… Теперь надо формировать и формулировать новую основу государства, – сказала Инна.

– Понятно, почему никто из нас не стал ни чиновником, ни партийным руководителем. Не дано нам качеств, которые им требуются. Не пристало нам… – усмехнулась Жанна.

«О боже, доживу ли я до утра», – насмешливо поиздевалась над собой Лена.

– Взглянула в глаза действительности? Какие раскрепощенные мысли! Ура! Вот и интегрируй их в сегодняшнюю жизнь. Моя идея стоит глубокого осмысления? – рассмеялась Инна.

– Недавно слышала по радио отчет какого-то сельского чиновника. «Чтобы удержать учителей и врачей в деревне, мы им выделяем земельные участки. А многодетным семьям по льготной цене». Сердце больно сжалось. Мы раньше землю бесплатно получали. Это право наши деды завоевали. «Выделяют» за деньги! Сказал бы честно: «Продаем». А он словами играет, а по сути дела лжет, – возмутилась Жанна.

– Всё обещают, обещают. А кто будет подкреплять реальными делами? – задала риторический вопрос Аня.

– На выборах выигрывает тот, кто много обещает. Так устроена жизнь, таков человек. Почему белые в гражданскую войну проиграли? Казалось бы, где тот же Буденный, а где Колчак? Белые не обещали то, что не могли дать, а красные обещали землю и рай земной.

– Интересная интерпретация давно известных фактов, – удивилась Аня Инниному заявлению. – Нынешнее время пока до конца неопознанное, невыраженное. И если его правильно охарактеризовать, оно надолго останется людям… – задумчиво протянула она, но мысль свою не досказала, отвлеклась.

– В жизни любой страны важнее всего идея, – провоцирует Инна продолжение разговора. – Но какая? Идея обогащения нам не подходит. Она не духовная.

– Еще Сергей Радонежский провозглашал: «Благие намерения без решительности – ничто». – Жанна не преминула возможностью сослаться на обожаемого святого.

– Чего-чего, а решительности нам не занимать. В семнадцатом сдали Государя императора на раз, в девяноста третьем... разлетелась страна на куски, будто планета под влиянием расширения Мироздания. Надо помнить уроки истории, а мы быстро хмелеем от восторга. А «история жестоко карает за невыученные и забытые уроки», – жестко заметила Инна.

– Надо помнить, что история России началась не в девяносто первом. Она насчитывает тысячелетие, а может, и больше. И семь десятков лет советского периода не стоит сбрасывать со счетов. Там было много хорошего, – тоном строгого учителя сказала Аня.

– Хочешь вернуть нас в совсем недалекое прошлое? Изводишь себя тоскливым томлением и сетованием на непреодолимые препятствия, которым никогда не положить конец? А пройдет пара десятков лет, и ты будешь спрашивать наших детей и внуков: «Почему вы стали такими, на нас не похожими?»

– Всенепременно спрошу, коль доживу – сердито ответила Аня Инне.

– По-твоему все ради чего мы теперь живем находится за пределами социального пространства? Мне этого не понять, – неожиданно зло обернулась к ней Инна.

«Будто и взаправду схлестнулись не на жизнь, а на смерть, – подумала Жанна. – Я устаю и от наивной искренности Ани, и от напора Инниной иронии».

7

– …А я еще более смешную фразу недавно по радио услышала: «Женщинам тоже разрешается участвовать в соревновании наравне с мужчинами». Нет, вы представляете: «Нам разрешается!» Ха! Да пусть они катятся ко всем чертям со своим разрешением. Рискуют мужики. Хотела бы я, чтобы женщины уделали их на финише!

– Высказалась, отлегло от сердца? – улыбнулась Лена подруге.

– А я не люблю, когда по телевизору американские ученые с умным видом втолковывают нам прописные истины. По их выходит, что им принадлежат чуть ли не все главные открытия современности.

– Так они же не знают, что у экранов сидят такие умные и эрудированные женщины, а то бы устыдились, – посмеялась Жанна над Аниной обидчивостью.

– Устыдишь их, – сердито отозвалась Аня. Но шутка ей понравилась.

– Воображают, что вторую мировую выиграли. И сохранения мира на планете себе приписывают, – добавила Жанна.

Разговор длится вяло, но, тем не менее, не прекращается.

Аня задумчиво пробормотала:

– И откуда в нас эта беззащитность, даже перед самым маленьким злым начальничком? Какой там начальник, так мелочь пузатая! По наследству досталась от тех поколений, которых гробили, гнули, ломали, «учили покорности паче мудрости»? «Начальник всегда прав». Взять ту же нашу Нинку. С виду занозистая, а всмотришься внимательнее – наша копия, ну может быть, чуть ершистее. Коробит, режет меня по сердцу чужая боль, а еще хуже – своя обида. А что делать: бунтовать, доказывать? Помалкиваем. Так проще. А на душе осадочек горький, гадкий остается: опять оскорбили, опять унизили…

– Нынешние не идут ни в какое сравнение с бывшими ранее, – согласилась Жанна. – Куда уж нам с нашими остывающими сердцами бороться? И чем заканчиваются такие подвиги мы знаем…

– Если бы каждый на своем месте сам не гнобил… – не сдавалась Аня.

– За весь мир не заступишься, всех не пожалеешь. Пробовали, – заметила Жанна.

– Ты о мировой революции? Может, не привелась…

– Кому-то не досталось портфелей?

– Да ну тебя! – со свойственной ей простотой и непосредственностью фыркнула Аня.

– Ответ напрашивается сам собой: «У вас «сердце со временем бьется не в рифму», – спокойно процитировала Инна поэта Богданова.

– Сколько хороших мужчин, не выдержавших груза ответственности за семью, оставшись без работы, погибло в жерле перестройки! – снова заохала Аня.

– Теперь это называется быть в свободном полете, – усмехнулась Инна.

– В нашем классе было восемнадцать мальчиков. Осталось четверо. Лихие девяностые переломали судьбы многих людей.

– Пить надо меньше.

– Да, прошло время, когда всему было простое объяснение… Хаотичный, раздерганный мир стал. И все же каждый, по мере своих сил и возможностей, должен сопротивляться этому хаосу, гармонию, ясность вносить в жизнь. Не говорить, мол, хочу просто пожить, – сказала Аня.

– Жанна, а ты веришь в принцип случайного наполнения жизни, что судьбе не противостоять? Не поэтому ли Россия не учится на своих ошибках?

– Зато на наших ошибках учится весь мир, – рассмеялась Инна.

– Клару Новикову все равно не перешутишь. А не дай бог чего… пойдут ли современные мальчики защищать такую родину? – спросила Аня.

– Когда на кон ставится существование родины, отметаются всякие ложные мелочи и на первый план выходит патриотизм.

– Всегда ли? Не есть ли это самонадеянность? – с сомнением восприняла Инна слова Жанны.

– Я тоже голосую за целенаправленное воспитание. Патриотизм не должен уходить из жизни любого поколения! Это правило должно соблюдаться неукоснительно, если мы хотим сохранить Родину и нацию. Только теперь вместо трудовых подвигов на благо отчизны высшей степенью патриотизма почему-то считается открытая наглая критика своей страны. Я с этим категорически не согласна! – эмоционально заявила Аня.

– …И все-таки Чехов был беспощадно прав.

– Ты это о чем?

– …Забыли, как всей семьей часами простаивали за голубыми цыплятами и наши дети на морозе синели от холода? Как талоны на водку отоваривали, как приступом брали прилавки магазинов с промышленными товарами? Сознайся, что я права, и покайся. Не помнишь? Ты на государственном обеспечении была? Тогда какой с тебя спрос.

– Шутишь? Не всю же жизнь. Норовишь ужалить исподтишка. Не женщина, а черте что и с боку бантик. У тебя завихрения в голове, – обижено огрызнулась на Иннин беспардонный подкол Аня.

– Я молодым объясняю, что это теперь «Что, где, когда?» А раньше было «Что, где и почем?» Приходилось ужиматься, экономно жить, – сказала Инна.

– Ну и что из того?

– «Не с ненавистью судите, а с любовью», – говорил дореволюционный адвокат Плевако. – Покаяние и прощение – основа христианства, – назидательно заметила Жанна.

– А это ты к чему приплела? – недовольно буркнула Аня.

– А к тому, что по дороге к коммунизму кормить не обещали, – фразой из анекдота ответила Инна.

– Ты еще вспомни военное время, – в пику ей возразила Жанна.

– Ого! – удивленно приподняла бровь Инна.

Жанна разволновалась от смущения и все же добавила:

– Вот тебе и ого. Мы вдохновлялись на великие свершения с безграничным советским оптимизмом.

– Опасно любое преувеличение идей и их абсолютизирование. Социализм был хорош, только он не учитывал подлую натуру некоторой части человечества, которая обгаживала само понятие справедливости.

«И какой смысл спорить, если одна сторона заведомо никогда не переубедит другую. Говорят об одном, а подходы и выводы разные», – удивилась Лена.

– «Мы живем, под собою не чуя страны». Это о нас Мандельштам писал.

– А я счастлива, что жила в интересное и по-своему спокойное время. Даже мой дед верил в коммунизм, – сообщила Жанна. – Только через Евангелие. Христос и его ученики были на равных. Дед говорил, что возвращаются благословенные божественные времена.

– Оно конечно: «…официоз и производство. Жизнь, серые лица стертые», – съязвила Инна.

– Зато теперешняя жизнь в новинку. И на лицах отражение новой объективной реальности. Как же, время настоятельно требует корректив в душах людей, – фыркнула Аня. – Надеюсь, ты меня не заподозришь в предвзятости… ко всему человечеству?

– Только эти коррективы не всегда положительны. Представьте себе. Прихожу я на…

– Помните, в шестидесятых годах два плаката справа и слева от дома офицеров? «Американский капитализм загнивает и катится вниз по наклонной плоскости». А второй «Догоним и перегоним Америку». Ох и потешались мы над чьим-то недосмотром! – Аня ностальгически улыбнулась.

– Ты это к чему, – не поняла Жанна.

– А к тому, что и тогда, и сейчас, в перестройку, тоже… всякого хватает, потому что люди те же. Помнишь, Лара на практике в НИИ что-то там изобрела, а всем было до лампочки. Она рассказала об этом Вовке, а тот, оказывается, тоже над этой проблемой работал в своей лаборатории, только Лара ее уже разрешила. То изобретение всколыхнуло весь завод. Ну и что? Директор завода медаль и огромную премию получил, начальник цеха приличную премию и грамоту, Вовка грамоту и ничтожно малую премию, а Ларке – спасибо. Она была счастлива тем, что пользу принесла. И Вовка прекословить начальству не стал, нехотя, но уступил. Не впал в бешенство, не свирепел. Он собирался по окончании университета на этот завод распределяться, – объяснила Инна Анино настроение.

– Надо было потом бороться, – сказала Жанна.

– Закон обратной силы не имеет. Да и зачем? Чтобы Вовку выжили? Ведь главное, что на пользу пошло. Мелочь, а приятно. А Васю с его экономическими идеями помнишь? Не понимали его, считали бессистемным эрудитом. Турнули с завода. Рано родился. Теперь бы мог стать одним из лучших финансистов страны.

– Неисправимо-наивная ты, Анька. Он же не блатной. Кто ему даст высунуться?

«Похоже, Инна в силу своей чрезмерной эпатажности часто позволяет себе то, от чего воздерживаются другие», – решила Жанна.

Но пробиваться сквозь словесный заслон подруг у нее не было ни сил, ни желания.

8

– …Я как-то долго болела, а когда чуть отлегло, решила выбраться в парикмахерскую постричься. Она рядом через три дома. Но со своей больной ногой я доползла минут за пятнадцать. С трудом взобралась по крутой лестнице, отдышалась. Тяну на себя фигурную ручку красиво оформленной двери, стучу на всякий случай. Выходит уборщица и грубо кричит, мол, чего ломишься, закрыты мы. Людская невоспитанность меня всегда обезоруживала. Молча ушла. Прошла неделя, и я опять отправилась в «поход». Дверь на этот раз была распахнута и я порадовалась удаче. Но как оказалось преждевременно. «Мастер по стрижке сегодня не работает», – безразличным тоном заявила мне девушка, занимающаяся маникюром. «Ей, наверное, надоело объясняться с клиентами по поводу отсутствия сотрудницы», – посочувствовала я ей. И все же выразила свое недовольство: «В прошлую субботу было закрыто и сейчас мастера нет. А мне трудно ходить». «Так она в субботу работает до пяти. Но в расписании это не отражено», – объяснила маникюрша. «Откуда такая безответственность и неуважение к согражданам? И вот этим мы тоже отличаемся от цивилизованного мира», – сказала я в сердцах и отправилась в обратный путь. Иду и думаю: «Казалось бы, частная собственность, владельцы должны быть заинтересованы в прибыли. Так отчего же эта безалаберность? А цены повышать не забывают».

– Видно не участвуют они в получении прибыли, – объяснила Жанна. – Я еще чуднее случай вспомнила. Вот ты говоришь, что люди должны меняться в связи со сменой экономической формации. Но всегда ли в лучшую сторону? Приехала я как-то на завод по своим личным делам. Иду по коридору. На одной двери читаю: инженер такой-то. Академик такой-то академии наук. Я спрашиваю у одной знакомой: «Когда это он успел докторскую защитить?» А та отвечает: «Какая там докторская, он даже не кандидат. Сейчас за десять тысяч можно стать академиком некоторых не очень ценящих свой престиж академий. Я тоже получала письма с подобными предложениями. Некоторые вузы таким образом пытаются выжить. Только насколько надо быть безграмотным, чтобы вывешивать подобную халтуру на всеобщее обозрение! Хотя бы добавил «почетный член» или «член общественной АН», тогда не так за него было бы стыдно. У моего знакомого профессора защитилось порядка сотни кандидатов и полсотни докторов наук, а он даже Членкора не получил. До чего же люди бывают тщеславны!»

«Я знаю, что существуют действительные члены АН и почетные. Получить ни к чему не обязывающую корочку какой-то престижной академии я была бы не против. Ничего в том зазорного не вижу», – нарочно сказала я.

«Эти платные академики принижают, девальвируют достойные звания. Я знаю ректора одного престижного вуза. Он за заслуги перед страной получил эту награду. А теперь он как бы в одном ряду стоит, с заплатившими за титул. Наверное, ему обидно», – заметила моя знакомая.

«Я слыхала, что преподаватели кинематографических вузов получают звания профессоров и академиков не за защиты диссертаций, а за опыт работы».

«Так у них, наверное, создание фильмов идет как научная работа. И академии у них называются иначе: академия Искусств, академия Поэзии. И статус у них, наверное, другой, не поддерживаемый материально, такой, допустим, как у старинной Петровской академии наук и искусств. Там академикам не платят. Что толку гадать без достоверной информации? Ничто не оправдывает получения званий академиков за деньги».

– Не утрируй, не обобщай, не застревай на мелочах. Навела шороху. Любое развитие заставляет людей заходить в зону дискомфорта, тем более, что современная «свобода равно благосклонна и к ужасному и к замечательному». Вот и возникают досадные неожиданности и недоразумения, – сказала Инна. – Анекдот хочешь? «Поймали наши моряки японских браконьеров. Подсчитывают ящики с украденными кальмарами и омарами, цифры в столбик складывают на бумаге. У японцев глаза на лоб: «Какие вы умные! Без компьютера умеют считать».

– Может и умные мы да толку от этого мало. Чего-то в нас не хватает. Деловой жилки что ли? – спросила Жанна.

– А все потому, что у нас, как только вылезает человечишко, пусть даже в самые малые начальнички, так сразу начинает служебным положением пользоваться: эксплуатировать, вымогать, душить, приставать, не пускать. – Аня раздраженно затрясла головой. – Выучила моя подруга своего мужа в институте, так он сразу нос задрал. Правда, там женщины сами к нему приставали. Неудачный пример… Но ведь мог и не пользоваться. Вот поэтому и топчемся мы на месте как в спортзале на беговой дорожке.

– Знаешь, сколько среди моих знакомых женщин, которые выучили своих мужей, а они их потом бросили? Вот и говорю я своим племянницам, чтобы о себе прежде всего думали и о будущих своих детях, а не об этих, долбаных... – сказала Инна.

«Сколько у нас в головах хранится ненужной информации! – усмехнулась Лена в ответ на очередной случай из жизни подруг. – А если вдруг ее количество перейдет в смертельное качество? Произойдет подавление человеческой личности? Нет, думаю, человеческий мозг сам найдет способ ограничить себя от переполнения».

– …Перебиваешь, слова сказать не даешь, отводишь мне роль бессловесной домохозяйки, а я, между прочим, еще работаю. Я не удостаиваюсь чести получить из твоих рук что-то большее? Не перестаю удивляться тебе и твоему подходу к людям.

– Это-то и хорошо, – засмеялась Инна. – Благодаря мне ты, Анюта, всегда в тонусе.

Аня насупилась, уловив колкость в ее реплике.

«Ну зачем ты так?» – шепнула Лена на ухо подруге.

Кира слышит, как Инна рассказывает:

– …У нас ему плохо! Возьмем Англию. Поехала моя племянница туда совершенствовать знание языка. Пожила в нескольких обычных английских семьях, и пропало у нее желание рваться за границу. Многое переосмыслила. Больше не укоряет мать за то, что та не отпустила ее туда искать особенное счастье. Многие там бедно, скучно живут, каждую копеечку считают, концы с концами еле сводят.

– И о машине не помышляют? – удивилась Жанна.

– Какой там! Никаких шансов. Зависть, страх, озлобленность у них во взаимоотношениях друг с другом. Противно. А ее подруга из Америки сбежала. Она там была по обмену студентами. Они думали, что вернувшись на родину, она будет строить Россию по образу и подобию Америки. Но она поняла, что их полицейская зарегулированная свобода – ничто по сравнению с нашей российской свободой, и написала в отчете, что в Америке по-настоящему поняла, как любит родину. Она даже о своем босоногом детстве теперь вспоминаю совсем в других красках. Туристы видят только парадную сторону заграничной жизни. И из прессы мы узнаем только хвалу Западу, вот и попадаемся на крючок.

– Там нас никто не ждет. Я вообще считаю, что если за тобой стоит семья и родина, мотай из чужой страны к себе домой, да поскорей, – сказала Жанна.

9

– У нас женщины все больше становятся капитанами жизни и тому, наверное, есть глубинные причины, – задумчиво произнесла Аня.

– Капитанами? Это хорошо! Что тут удивительного? У кельтов женщины обучали молодежь владеть оружием, – подхватила интересную тему Инна.

– Только семьям и детям это иногда боком выходит. Знакомая есть у меня, энергичная, деловая. Когда ее сыну исполнился год, муж сам взял на себя заботу о нем. Жена согласилась, потому что считала его добрым заботливым и ласковым. Думала, он душу ребенку будет отдавать. Таким он притворялся, когда она была дома. На самом же деле он стал водить домой женщин, а сыну давать снотворное. Это длилось два года, до тех пор, пока жена не обеспокоилась слабым развитием ребенка и как-то из командировки вернулась слишком рано. Развелась, конечно, няню наняла, камеры секретные поставила во всех комнатах.

– Всем хочется, чтобы во всём ключики к замочкам подходили без всяких погрешностей. Не выходит, – грустно отреагировала Аня на рассказ Жанны. – Если бы добрые дела совершать было выгодно, их делали бы даже преступники.

– А хороших примеров ты не припасла? Мне поделиться с тобой? – спросила Инна.

– Дожить бы до лучших времен, – дала разговору другое направление Жанна.

– Ой ли. Паровоз только набирает скорость. То ли еще будет. Мир не может долго жить в покое и в благоденствии. В девятнадцатом веке люди не могли себе представить Освенцима или атомной бомбы… – усмехнулась Инна.

– Мы только-только начали на ноги становиться и что? Опять нас ждут какие-то препятствия? Не пугай ради бога, – попросила Аня.

– Кругом нас враги: Америка, исламисты, Западная Европа. Осилим ли? – дразнит ее Инна.

– Враги позволяют нам лучше узнать себя, а друзья непреднамеренно могут ввести в заблуждение, – заметила Жанна.

– Существует устойчивое мнение, что Западная Европа завязана на Россию. Она не самый страшный враг, – возразила Аня.

– Глаза мне открыла? А я так глупая. Ах, какая незадача! – засмеялась Инна. – Собственно, и да, и нет.

– Не выношу разговоров о политике, – надулась Аня.

– Что есть современная политика? Одни делают вид, что пугают, другие – что боятся. Главное самим не нарываться. Обычное бряцание оружием. Это раньше она была игрой джентльменов.

– Да что ты говоришь! – поджала губы Жанна.

– При отсутствии драйва у генералов теряется вкус к жизни, тухнет взгляд. И при малом финансировании тоже. И, тем не менее, мир пока что остерегается применять атомное оружие. Разум побеждает, – заметила Инна.

– Говоришь, не пойми что, – рассердилась Аня. Она не любила шутки о «шишках».

– Не стоит страшиться того, чем пугали нас в детстве, – строго осадила Жанна Аню.

– …Дай себе труд выслушать меня, – попросила Аня. – Я о серьезном хочу спросить. Я понимаю, теоретически конкуренция вещь полезная, но будет ли она у нас работать? Отдельные семейные кланы уже сейчас концентрируют в своих руках торговлю и отдельные виды производства. Подмяли под себя мелких предпринимателей и стали монополистами. О какой конкуренции можно вести речь?

– А в Америке разве все иначе? – вопросом на вопрос ответила Инна.

– Решил мой знакомый дело завести. Деньги под него занял. И помогай Бог! Только просвистела удача мимо уха его горячей головы. Наехали и съели его с потрохами. Говорил, будто спонсор его подвел, разрази его черная немочь. Вляпался он в историю. А там кто знает, может, с обиды молол.

– То ли у него шубу украли, то ли он кошелек свистнул, – хихикнула Инна. – Спонсоры тоже не прочь поживиться чужим добром.

– Мой знакомый шебутной, упираться стал, обещал из обидчика вытрясти душу… Всех разнести, растребушить. Отчаяние ослепляет. И что? Машина, дом и вся худоба (нажитое) в зачет пошли. Сам еле жив остался.

– Видать, не на Рублевке жил, – опять встряла Инна.

– А он прочухался и снова за свое. Не хотелось верить и соглашаться с тем, что надежда рухнула окончательно. Не сразу понял всю безнадежность своего положения, что все у него выходит с точностью наоборот. Наконец сообразил, что бизнес дело безнадежное, пока у нас кто во что горазд. А до перестройки золотым человеком высокой пробы числился, знатным хозяином. Сколько в нем было лихой удали, душевной красоты, любви к людям! Случилось с ним что-то неподдающееся разуму... Не блатной был. На социалистических принципах бизнес строил, вот и погорел.

– Не перегнешь, не сломаешь. Сама посуди… – непонятно к чему сказала Жанна и сокрушенно покачала головой. – Не всем дано уметь приподняться над ситуацией.

– Надо было… умасливать, задабривать. Но видно и правда честный был, – сочувственно произнесла Инна.

– Покрестился бы сначала, заручился поддержкой Всевышнего – и вперед, – невинным голосом подсказала Жанна.

– Ты еще камаринского посоветуй ему сплясать перед спонсорами. Куражишься? – запальчиво вскрикнула Аня.

– Не о нас сейчас речь. Кто не хитрит и не отгавкивается, на того все беды валятся, – уверенно заявила Инна.

– Вот поэтому мой зять считает, что не стоит торопить события, надо повременить с предпринимательством, пока обстановка в стране не стабилизируется, – отозвалась Жанна.

– Как же она будет стабилизироваться, если все вместо того, чтобы помогать развивать производство, выжидать будут? К тому же потом поздно будет. Все сферы влияния поделят. Кто смел, тот и съел. А что твой зять сможет сделать без начального капитала? Самое распоследнее дело одалживать хоть у частного лица, хоть у государства. Заем – это всегда удавка, – сказала Инна.

– И с чего это дальше будет лучше?.. Эх, открыть бы астральный канал и попасть в иную цивилизацию!

– О машине времени мечтаешь. Впала в детство? – уничтожающим взглядом отреагировала Инна на восклицание Жанны.

– …Нет, вы представляете, за то чтобы поставить подпись и печать на какой-нибудь справке чиновники требуют огромные деньги. А все потому, что нет конкуренции – они же единственное учреждение на весь город, – и нет законов, способных прищемить им хвост. Пытался мой знакомый бороться, да вся его энергия в порох вышла. А в милиции никому ничего не докажешь.

Не от большого ума туда идут, – обижено заявила Жанна.

– Зато от большой хитрости и наглости, – буркнула Аня. – Закрой эту тему, не расстраивай на сон грядущий.

«В молодости после подобной встречи все через пять минут спали бы сном праведников, а теперь их не угомонишь до рассвета. Мелют, перемалывают…» – вяло подумала Лена.

10

– Шестидесятые – были временем великих иллюзий и огромных надежд. Перефразирую Марину Цветаеву: «Мы были дети и герои. Мы все могли». Правда, и тогда самым важным для меня было испытывать удовольствие от работы, а сверхзадача, главная цель должна как бы… только угадываться. А Брежневские времена поражали бесплодием и скукой. Все упиралось в сомнительную дееспособность элиты с их консервативным лозунгом «держать и не пущать». А в результате – расплата власти за нежелание проводить реформы. Я права?

– Допустим это близко к истине, – ушла от прямого ответа Жанне Аня. – Иногда я склонна соглашаться с непопулярным теперь Лениным.

– Может, ты и Сталина аттестуешь как великого политического деятеля, создателя великой державы? Отожествляешь его с Победой и с успехами в СССР? А этот злой демон, которого, как и Ивана Грозного, на старости лет одолевал шизофренический страх возмездия, погубил больше народу, чем Гитлер. Может, ты выскажешь другую точку зрения, поставишь иной диагноз? Все вылетело из головы? – настырно спросила Инна.

– Чтобы мне пришили политическую близорукость? – отреклась от своего мнения Аня.

– Боишься общественной порки?

– Теперь нет. Хотя… как сказать. Явление Сталина – не изжито. Долго еще о нем будут спорить, сочинять мифы, переворачивать все с ног на голову. И неизвестно, что через тридцать лет будут о нем говорить. Вот и соображай, если голова на плечах не только для шляпы.

– Хватит тебе, а то со страху… своей слюной поперхнешься, – сказала Жанна.

– Вьетнамцы в Лаосе вели себя как сталинисты. А «банда четырех» в Китае? А в Германии что творилось? А в Америке… Эта коричневая гидра периодически поднимает голову. Везде люди одинаковые, – забухтела Аня и подумала обижено:

«Опять у нас коса на камень напоролась. Сюда бы Валю с Кирой. Не зря о них говорят, что и с куском железа подружиться могут».

– Социальные иллюзии гуманизма – розовые мечты. Вот вы тут развал СССР приписали настоянию Горбачева. Мол, разыграл, как по нотам. И сейчас «куда идем – большой секрет»… – засопела в своем углу Жанна.

– Горбачев хотел образ светлого будущего примирить с действительностью, – рассмеялась Инна. –

А еще Козьма Прутков призывал: «Зри в корень».

– Горбачев пытался сохранить целостность страны. Основы развала заложил Сталин, присоединив Прибалтику и западные области Украины. Убила бы гада.

– Ой, не спится сегодня Михаилу Андреевичу! Не обеляй его. Ты мне советуешь в развале страны винить законы исторического развития или недальновидное руководство? Вали на серого, так надежнее и зримее, – рассмеялась Инна.

– Может, очереди с порядковыми номерами на тыльных сторонах ладоней граждан, чтобы не стерлись, вспомнишь? Треть свободного от работы времени в них проводили, пытаясь «достать» пропитание. Не всем хватало. А сколько его теряли, гоняя по городу в поисках места, где «выбрасывали» предметы первой необходимости, допустим ботинки для детей. Тогда всем заправляли чиновники Госплана, способные разрушить любую экономику. Не счесть…

Инна остановила Жанну предупредительным жестом и раздраженно заметила:

– Ты еще революцию семнадцатого года сюда же добавь. Время, когда в стране вообще ничего не уважалось и не имелось.

– Много чего Сталин навалял. Не было бы финской войны, не воевали бы финны за Гитлера. И Ленинградской блокады не допустили бы. Ведь мы с ними в друзьях ходили.

– Давай, переписывай всю историю. Если бы да кабы… В истории любых войн было масса ошибок и предательств. Я недолюбливаю американцев, но своих президентов и военачальников они не хают, молчком их ошибки исправляют. А нам только бы языками потрепать, – возмущенно отреагировала Аня на слова Жанны.

– А второй причиной развала нашей страны являлась тотальная сталинская ложь, – не унялась Жанна.

– Сейчас тоже жутко врут, – заметила Аня.

– История если и повторяется, то уже в форме фарса. Может, еще поговорим об агрессивной геополитике? Заклеймим ее, как когда-то клеймили капиталистов.

– Тогда шла война идеологий, – заметила Инна.

– А теперь – религий? – насмешливо спросила Аня.

– Оставь Бога в покое. Противостояние всегда найдет причину, открывающую новые перспективы преодоления… – возмутилась Жанна.

– Ой, девчонки, что-то я про депутата Иванова давно ничего не слышала, – словно только проснувшись, вдруг воскликнула Аня.

– Не убили и уже хорошо, – пошутила Инна.

– Увольте меня от подобного рода дискуссий. У меня на них аллергия, – взмолилась Жанна, ежась от неприятных ощущений.

– Не только о развале страны мы горюем. В СССР была социальная справедливость: бесплатное образование, детсады, квартиры, пенсии. А теперь все это у людей украли. Разве можно такое простить? Долго мы еще будем вспоминать наш социалистический рай, – серьезно подытожила Аня.

– Мы разбалованы социализмом, оттого не жизнестойки и не можем вписаться в новую жизнь. Ничего общего с ней не хотим иметь, – добавила Жанна. – А вот наши дети на самом деле «надорванное» поколение. В нынешней эпохе бесспорное историческое величие и несомненное убожество. Не последует ли закручивание гаек?

– Ты что? Демократия же, – удивилась Инна.

– Причем здесь лозунги, если прижмет...

– Не пугай тенями прошлого.

– Чем еще мы войдем в историю? Тем, что из плоскости действительности перейдем в пространство спекуляции историческими фактами?

– Так не впервой. Веселенькое времечко дает прикурить?

– Иное время, иное бремя.

– Бремя все то же. Ярмо на народных плечах.

– Всем нам память прошлых лет не дает покоя. Уверенность в правоте помогала нам совершать подвиги. Мы все застряли в прекрасных шестидесятых. Всё указывает на то, что трудно ушибленным социалистической идеей старикам идти в ногу с веком, особенно, если сопоставление пока что не в пользу нового, – усмехнулась Аня.

– Поживет еще старая гвардия, поучит. И мы еще кое на что сгодимся.

– Устами Инны говорит здравомыслие, – одобрительно заметила Жанна.

– Может, нам партию совести создать? – засмеялась Инна.

Женщины посмотрели на нее заинтригованно.

– Совесть, порядочность… Зачем политикам чистота нравов? У них честолюбие выше долга чести и добропорядочности. Эти качества нужны только простому люду. Может, ты веришь, что религия и мораль рука об руку идут? Даже высокопоставленным священникам не удается сохранить лицо. Не зря же их расстреливали еще во времена французской революции. И их новые игры не менее противны, чем старые, – тихо, словно только для себя, забормотала Аня.

– Опять ты всё в кучу… – поморщилась Инна.

– Увольте, не хочу я никаких партий. Все они, скрываясь за высокими или заскорузлыми советскими формулировками, скатываются к одному: к требованию подчинения, соблюдения субординации, к невозможности высказывания и отстаивания своего мнения и несогласия. Застоя в любой структуре не должно быть. А развитие всегда вызывает разногласия и разночтения, – мрачно высказалась Жанна.

– А может, ты дуешься на весь мир, потому что не сумела разбогатеть, – «наехала» на нее Инна.

Жанна только отмахнулась.

11

– Ради кого все это делалось? А на словах ставку делали на народ. Шоковая терапия экономики ценой миллионов людских трагедий? Павловская реформа, безработица, обнищание… Доведены до ручки. Так электорат захотел? А сами его ногами вперед… Не мешало бы им свериться с точкой зрения народа. Все недосуг? До наведения порядка надо успеть побольше наворовать? Москва и Питер жируют. Восемьдесят процентов всех денег страны там крутятся, а окраины… В селах брошенные девственно-пустынные земли, порушенные строения. От неверия и безысходности угар невежественности охватил большую часть молодежи. А равнодушие – бич… Позорище! И все это игрища политиков. С коммунизмом не получилось и с капитализмом пока не больно ладится. Вот и вызревает внутри обида. А как она подрезает крылья! – обреченно закончила Аня свой привычный нудно-обличительный монолог.

«Опять?!» – внутренне взвилась Лена.

– Или вызывает бешенство, готовое выплеснуться на первого, кто привлечет внимание, – насмешливо добавила Инна.

– Твоя правда – поддакнула Жанна. – История не знает прививок от повторения ошибок.

– Ты погрязла в мечтах. Капиталистическое общество за десять лет захотела выстроить?

– Освежи в памяти события прошлых лет. Вникни внимательней. Ведь как тяжело было после войны, но ведь отстроились, промышленность наладили, в космос полетели. Как ты находишь мою мысль? – жестко спросила Инна.

– Тогда мы были опьянены одной только возможностью быть свидетелями триумфа! – торжественно произнесла Жанна. – А теперб?..

– Наконец-то о триумфе вспомнила. Не прошло и полгода.

«Инна считает свои шутки изысканной гимнастикой ума», – устало подумала Аня.

– И что плохого ты видишь в моем восторге? – пробурчала Жанна и уткнулась в подушку.

– …В семидесятые было дикое перепроизводство политической агитации, а теперь от рекламы прокладок глохнем. Идиотизм. Только сядешь обедать, а тебе из телевизора реклама лекарства от поноса вместо соуса, жутких монстров в желудке. В лучшем случае про испорченные продукты в уши напоют. Ни с чем не считаются, лишь бы заманить, навязать, да еще так громогласно. Я звук устала убавлять, – пожаловалась Аня.

– Рекламируют материал для строительства садовых домиков. Но что это за кирпич, если его можно лбом или ребром ладони расколоть? Мой дед такие кирпичи изготовлял, молотком трудно было разбить, – похвалилась своим предком Инна.

И Жанна пожаловалась:

– Меня рекламы по телефону замучили. Только прилягу днем вздремнуть – я теперь быстро устаю и плохо сплю ночью, – а они тут как тут, трезвонят! Я резко отвечаю «Спасибо, прощайте» и бросаю трубку. А сынок шутит: «Мама, больше тепла в голосе. Они ни в чем не виноваты. Это их работа».

– В магазинах проводят рекламные акции, розыгрыши призов, а на самом деле дураков из нас лепят. Считают, что мы больше ценим обертки, чем то, что внутри? – возмутилась Аня.

– …Нам бы на наших просторах сельское хозяйство развивать, – сказала Аня.

– В вечной мерзлоте? – удивилась Жанна.

– В сельское хозяйство надо много вкладывать. А после горбачевской конверсии военной промышленности прорывов во всех отраслях народного хозяйства ждать не приходиться. Пробуксовывает наша промышленность. А у олигархов пальцы веером, – высказала свое категоричное мнение Инна.

– Нам бы второго Королева или Петра Первого, – пожелала Аня.

– Боишься не обойтись без сильной руки?

– Гложут сомнения.

– Поверим новому президенту, – сказала Лена.

– Дай Бог ему сил и здоровья. Страна досталась ему в расхристанном состоянии, – вздохнула Жанна.

– …Многострадальная Россия! У Смоктуновского спросили: «Без чего не может прожить человек»? А он ответил, что без родины. Не понимаю его. Родины нельзя лишить. Она в душе. Я это так понимаю. Любовь к родине умирает вместе с человеком. А пока живешь: думаешь, страдаешь… Подруга до перестройки ездила с мужем в Венецию. Рассказывала: «…И вдруг под мостом проплывает корабль с нашим флагом! Что со мной было! Это такое сильное чувство!.. А теперь СССР нет, и это так тяжело. Это занимает все мои мысли».

Разговор то затухал, то снова возобновлялся. Лена то внимала подругам, то дремала.

– «И не солгало предчувствие мне», – пропела Инна.

– Что ты нам своими мнимыми предчувствиями глаза колешь, в нос тычешь. Не вводи меня в заблуждение своим глубокомыслием, – вспылила Жанна – Может, ты не чужда изотерики? Ты в той же мере физик, в какой и мистик? И скрывала. Зачем? Связь науки, искусства и изотерики обусловлена их общей принадлежностью к духовной сфере. Многие ученые были теологами и астрологами. И это может служить тебе некоторым оправданием.

Инна в ответ сказала с безнадежно-огорченным выражением лица:

– Вся страна сейчас верит во что угодно, только не в себя.

– …Быстро канула в вечность советская страна с ее международной солидарностью, где русские чувствовали себя братьями всему человечеству. Как старый сапог за ненадобностью выкинули ее на помойку. А мы без рассуждений жертвовали собой, считали, что на будущее работаем, стараемся. Так нас воспитывали. Получается, надо было просто жить?.. А теперь все кому не лень воруют, под шумок стремятся хоть что-то стибрить, себе оторвать… Немудрено, что порядочные нынче без штанов, – вздохнула Жанна.

– Терли бом-бом, терли бом-бом… А тебе получается лень, – насмешливо кольнула оратора Инна. – Клеймить куда как просто. Что, найденные несоответствия раздражают? А ты с учетом изменившихся обстоятельств смейся. Внеси коррективы в свои взгляды и мироощущение. «Смех – по мысли Достоевского – лучшая проба души». Не можешь? Помочь? Нет? Тогда плохи твои дела. Какой флаг висит над страной твоей души? Белый? Остается надеяться, что действительность в скором времени возобладает над грезами, и в конечном итоге все у нас утрясется.

– …Я придерживаюсь старой истины, что деньги губят хуже нищеты, – сказала Аня.

– И куда же мы придем с твоим тезисом? – удивилась Инна. – В моей квартире как-то свет отключили. Я зажгла свечку и вдруг ужаснулась: «Как же мы учились при керосиновой лампе? И ведь истово учились, И счастливы были!»

– …Кругом повальный грабеж. Растащили родину на шматки, в дерьме вываляли. Даже памятники старины рушат. Время их пощадило, а люди – не хотят беречь. Какое варварство! Блеск золота некоторым глаза застит. Как же, народная память в центрах городов находится, а там земля самая дорогая. И некому дать по шеям за содеянное. Не вернуть нам былого. Завлекли в революцию горстку, а расхлебывают миллионы. И не так уж много воды с тех пор утекло. А что дальше будет? И вообще стоило ли огород городить? И сколько еще ждать-надеяться, когда добро в олигархах прорастет?

– Что ты к ним прицепилась? Думаешь, они погоду делают? Или тоже фешенебельную дачу захотела? Возмечтала вращаться в высшем обществе? Западных романов начиталась. Да не тут-то было, мошна дырявая. Гоняешься за счастьем, а оно все время оказывается позади тебя, – от скуки принялась дразнить Инна Аню.

Лена с непроницаемым выражением лица остановила подругу.

Но Аня опять за свое:

– Взнуздали нас, вот мы и тужимся, тужимся… Раньше находились под воздействием социалистической пропаганды, теперь США сует нос в наши дела, пытаются оглуплять. Даже крошечные государства на нас как моськи тявкают. Тоже имеют виды на наш Север. Петр Первый когда-то провозгласил, что Россия будет прирастать Сибирью. А мы ее не благоустраиваем, не развиваем. Разворовываются ее богатства. Вековой лес идет в Китай за копейки. С самолета смотришь – кругом сплошь проплешины. Кто за это ответит?!

– Были сильными – боялись к нам соваться, а теперь наша держава держится на нефти, газе, оружии и женщинах. Лена, подтверди. Что ты молчишь? – обратилась к подруге Инна.

– Я свое честно исполняю, а этот кафтан не по мне. Я умираю… спать хочу, а вы меня на дыбу.

– Прости. Спи спокойно, я от тебя дежурство приняла, – пошутила Инна, чтобы смягчить подругу.

– …Раньше была вера в торжество человеческого разума. Наука была мощным фундаментом этой веры. Мы считали, что научно-техническая революция изменит породу человека в лучшую сторону, верили, что человеческая природа в принципе положительная, и, что, скрепленные между собой братской дружбой, мы продвинемся к вершинам добра и справедливости... А кому-то нашего добра не надо было. Им свое, пусть даже худосочное, подавай.

12

– …Красота нашей природы – как произнесенное доброе слово, как одобрительный любящий материнский взгляд. Нам тесно в странах Западной Европы и хорошо на своем огромном пространстве, где душа распрямляется и расширяется. Американцу, может, участка земли около дома хватает, а нам мало, еще чего-то хочется… Нам надо, чтобы всему миру было хорошо! По-нашему хорошо. У нас… вот даже пьющий, а все равно пытается себя понять: кто он, почему не держит себя… А как на этот счет американцы или немцы?

…Капитализм вернул жестокость, звериную ненависть. Конкуренция, борьба за существование – нормальное состояние мира животных. Мы к этому возвратились? А ведь человек присвоил себе право быть царем природы как более умное существо, а не более сильное. У нас была иллюзия, что своим творческим трудом мы сможем научить человека понимать что-то большее. В нас была жажда чистых помыслов и поступков. Мы верили, что плохое уйдет из человека и останется только хорошее. Нас остерегали от пустой радости, препятствовали распространению глупости. Нам казалось, что легкое отношение к богатству, дано русскому человеку изначально. И все для нас в стране были родными. Считали, что душевную красоту ничем не затмить, – тихо, будто для себя бухтит Аня. – Эту планету уже не переделать. Надо лететь на другую, заселять ее, и там строить новые взаимоотношения.

– Мы до сих пор ждем чуда, – усмехнулась Инна.

– Раньше мы в определенном смысле были в тисках идеологии, а теперь все можно. А толку нет. Всё чего-то там мутим, путаем… Чем мы закольцуем свою жизнь? Беспомощностью? Тем с чего начали? – рассыпала больные вопросы Аня.

– Не ной. Историю пишут победители, – сказала Жанна.

– А побежденные пишут грустные романы, – рассмеялась Инна – Ой, Лена, это не о тебе. Ты у нас оптимист.

Аня продолжила:

– Недавно пришлось мне поздно вечером возвращаться домой. Смотрю, девочка лет двенадцати нищенского вида за углом дома от ветра прячется. Хотела подойти к ней и спросить, чем помочь. Вижу, ее грязное голодное измученное личико чуть оживилось. Глазки засветились устало и призывно. Оглянулась. Скабрезно улыбаясь, к девочке приближался огромный толстый, чисто, но неряшливо одетый мужчина. Он сделал непристойный жест и что-то шепнул девчушке. Она согласно кивнула. Мужчина противно ухмыльнулся. Он был страшно доволен, что задешево снял проститутку. Я была в шоке. Некоторое время столбом стояла, растеряно глядя вслед странной паре. И только когда темнота окончательно их поглотила, пришла в себя. Мне хотелось кричать: «Безжалостная скотина! Избить бы тебя до крови…» Мне казалось, что не будь я в оцепенении и, имея оружие, я могла бы убить.

«Что случилось в семье этой девочки, почему ее постигла горькая участь? Кто ее сюда отравил. Никто не прольет свет на эту темную историю и не даст мне в руки ключ к разгадке этой трагической тайны», – обессиленная стрессовой ситуацией, в тоскливом безмолвии я всё прокручивала и прокручивала в голове увиденное, стыдливо признавая всю нелепость своих грозных вспышек возмездия. До сих пор чувство ненависти и брезгливости к этому гаду не остыло. Его жирная морда стоит перед моим взором, и его глаза, говорящие, что нет горла, которого он не перекусит. Мне кажется, и в час своей смерти я буду помнить это жалкое испуганно-смелое личико с выражением… еще на пороге мысли.

Женщины потрясенно молчали. Потом Жанна сказала:

– Пока не видишь и не слышишь, так вроде бы всё у нас не так уж и плохо. А вот как узнаешь, что согласно данным мониторинга…

– Вот и нечего всю грязь собирать. Люди строят новую жизнь, а мы… – Инна не продолжила.

– Для кого строят? Чьими душами… – Аня замолчала.

Подруги вновь заговорили о ЖКХ.

Лена обрадовалась, что они прекратили этот, как ей казалось, бессмысленный и неуклюжий разговор. Она расслабилась и задремала в какой-то, если смотреть со стороны, неловкой неестественной позе, очевидно позволяющей ей компенсировать боль в позвоночнике.

– …А со мной случай был на третьем курсе, – услышала Лена сквозь тяжелую дрему. – Позвала меня подруга в незнакомую компанию. Выпили, потанцевали. Потом разбежались по парочкам. Я с каким-то парнем наедине оказалась. Он не был ни развязными, ни вульгарным. И вдруг без всяких предисловий попытался меня обнять. Я испуганно отшатнулась, а в мыслях мелькнуло: «Матерь божия, заступница… Я же с ним не справлюсь!» Он удивился: «Ты девочка?» Я утвердительно кивнула. «А тогда зачем ты здесь?» – еще больше удивился молодой человек. Пожалел он меня, не тронул. Этот случай потряс меня и многое поставил на место в моей голове.

Глупая была. Что я знала о жизни? Я с детства не хотела меняться местами со своими обидчиками и заполняла пространство вокруг себя вымышленными друзьями. Я не могла оскорбить, унизить, мне было жалко людей. Я не спешила искать ответы на многие беспокоившие меня вопросы. Мне казалось, что если я не буду о них думать, то взрослая жизнь долго будет находиться от меня на недосягаемом расстоянии. Все вокруг будет происходить как бы понарошку. Вот такая странность при моей жизнерадостности и кипучей энергии, направленной на учебу и общественную работу, – неожиданно открылась Жанна.

Перехватив в глазах Инны невысказанный вопрос, она продолжила:

– А с моей подружкой нечто подобное случилось в трудовом лагере после девятого класса. Она об этом уже после института созналась.

– А мой отец ремнем отходил девицу, которая слишком рвалась к взрослой жизни: пыталась к нему приставать, делала сальные намеки, – сказала Инна. – Порядочные были мужчины.

В комнате наступила гулкая тишина. Женщины вспоминали свою юность и мужчин, встретившихся на их жизненном пути.

13

– Вся штука в том, что наш обыватель слишком доверчив. У него не сформировано критическое отношение к жизни. Правда, после ваучеров часть населения перестала верить в правительственные игры. И современные технологии не приблизили нас к правде жизни. Может, и интернет исключает интеллектуальное развитие? Все-то у нас наперекосяк да враскорячку… Но и это было бы ничего… Однако, что станет с нами еще через двадцать лет. Вот что первое приходит на ум в этой связи… Сколько всего с нами произошло за шестьдесят-семьдесят лет! Еще одного потрясения как в девяностые мы не выдержим, – забубнила Аня. – Думаете, мои страхи несостоятельны?

– …Подустали произносить речи и истерики восторгов поутихли…Хватит «мутить народ альтернативными идеями с глубоким подтекстом» и прочей дребеденью. Надоело! – процедила Жанна.

– А ты их вполуха слушай. У меня в одно влетает, в другое вылетает. Как раньше на открытых партсобраниях, когда разум напрочь отвергал ахинею. Тебя раздражают любые признаки неблагополучия? Тебя бы в тридцать седьмой или в сорок первый, тогда узнала бы, что почём, что такое страх и с чем его едят.

– Пустомеля. Язык длинный как деревенский шляхт или сибирский тракт, – рассердилась Жанна.

– …Я о своем знакомом вкратце расскажу. Когда в конце восьмидесятых их организация развалилась, он организовал фирму. Несколько лет они выживали. И все же своим добросовестным упорным трудом, знаниями и вниманием к клиентам сумели завоевать рынок труда. Пошла у них прибыль. Коллектив доволен. А тут ввели контрактную систему. Выигрывали те, кто брался выполнить работу за меньшие деньги. О качестве работы речи не могло быть. На местах люди недовольны, а куда денешься? Обязаны выполнять законы. Разбежалась у него половина сотрудников заработка искать. Потом клиенты перестали платить, только обещали. Накололи их фирму на крупную сумму без надежды на возврат. Кое-как рассчитался мой знакомый с долгами и окончательно фирму прикрыл.

– И что нового сообщила? Кажется, Вольтер сказал, что вершина разума состоит в том, чтобы уметь выстраивать отношения с теми, у кого нет разума, – сказала Инна.

– Жестоко, – охнула Аня.

– Мой знакомый не глупый, – обиделась Жанна.

– Ищи дурака в зеркале! – отреагировала Инна.

– …Только почему это при нашей бедности машин на улицах все больше и больше, – усмехнулась Инна,– И все импортные. Они – свидетельства неудачного развития нашей страны?

– Не берусь судить, – не сразу ответила Аня, видно что-то анализируя в уме.

– А как-то по телевизору сказали, что у нас был коммунизм, только мы его не заметили, – сказала Жанна.

– Не при Брежневе ли? Видно он распространялся и распределялся неравномерно, не повсеместно, – рассмеялась Инна.

– …А ты после «хундая» прокатись на «жигуленке», на этой консервной банке, так сразу отпадет необходимость отвечать на вопрос: почему покупаем хоть и «ношенные», но импортные. Весь цивилизованный мир живет на пятой скорости и нам надо успевать, – сказала Инна.

– Миф это. Какая там пятая, – забухтела Жанна. – Когда вокруг все жили небогато, некому было завидовать. Не знали лучшего и жили себе спокойно.

– Не осознавали, что были ущербные и ущемленные, но все равно пришли к застою.

– Тогда гласности не было, – напомнила Жанна.

– Есть еще одно соображение по этому поводу: когда все будут жить хорошо, то никто не будет завидовать даже миллиардерам.

– Ты уверена? Разве сдвинешь с места такую махину как наша страна?

– Можно. Не сразу, и если как следует, с умом взяться… Китайцы пытаются и, похоже, у них неплохо получается.

– У них дешевая рабочая сила, а у нас некем Сибирь заселять. Если только китайцами.

– Ой, не надо! И к чему мы придем?

– Думаешь, подтвердятся худшие из догадок? – осторожно спросила Аня Жанну.

– А ты думай как Пушкин: «Вперед гляжу я без боязни», – посоветовала Инна подругам.

– И сразу сделается как в присказке: «тепло светло и мухи не кусают»?

– «Что станет с нами, стариками – не вопрос, передохнем», – хмыкнула про себя Инна. А вслух сказала грубо:

– Хана России будет, если за ум не возьмемся!

– Заклинаю тебя: заткнись.

«Основательность содержания не уступает утонченности формы их разговора», – усмехнулась Лена.

– Да будет тебе преувеличивать. Не теряй головы, не устраивай сама себе Голгофу. Шагнем вперед, еще как далеко шагнем!

– В пропасть? Я не принадлежу к числу поклонников оптимизма.

– Одну и ту же информацию можно подать по-разному. И кто только тебя наставляет на открытое противостояние, кто пытается заполучить твою мятущуюся душу, кто сеет смуту в наших рядах? – «благодушно», отозвалась Инна, расплывшись в довольной ироничной улыбке. – Пора менять масштаб восприятия себя в мире. Ты еще стародавние времена вспомни, может легче станет. Ленина, его борьбу за равенство нищих. Семьсот концлагерей, которые он создал в восемнадцатом году во исполнение своей гениальной идеи… Это же жесть!

И в гражданской войне не было ни правых, ни виноватых. Обе стороны пострадавшие, обе одинаково несчастливые. Некого там выгораживать. Нечего на это возразить? Скажешь, притянутое за уши безосновательное сравнение совершенно несопоставимых ситуаций? Выдумка на ровном месте? Не всякое лыко в строку.

– Оплевывать и поливать грязью прошлое – не велика заслуга, – возмутилась Аня.

– А за что хвалить? За то, что воевали за народную власть со своим же народом?

– Это удел всех гражданских войн. Иначе не бывает.

Плохие мысли иссушают мозг, – пошутила Инна, чтобы прекратить еще не начавшиеся излияния дотошной подруги. – Вспоминая, не наделаешь в штаны?

«Некоторые вещи я не люблю вышучивать», – не в связи с разговором подруг сквозь дрему подумалось Лене.

– …Все мы время от времени позволяем себе прибегать к этой зыбкой теме – Жанна опять попыталась смягчить грубый выпад Инны.

– Боже мой, как поменялось отношение к частной собственности! Раньше «цеховиков» – подпольных частников, на чистую воду выводили, а им и черт был не брат. Вкалывали, засучив рукава, добросовестно и качественно. Зарабатывали очень даже прилично. Поступали сообразно своим понятиям чести и достоинства. А мы, дураки, их презирали, но где-то глубоко внутри себя понимали, – сказала Аня.

– Мне вспомнился наш мастер. Бывало, кричит: «Шайбы на станках они из репы, что ли делают, не напасешься, мать их так! Самому до ума каждую деталь доводить приходится. Руки уже отваливаются. Все-то у нас через задницу…»

«Инна пытается склонить меня на свою сторону притворным расположением? Ну так получи!» – подумала Жанна.

– НИИ самое подходящее для этого место.

– Как ты смеешь пусть даже в шутку порочить наши НИИ! Они-то здесь причем? Я о мастере в нашей школьной мастерской рассказывала, он крыл заводской брак.

– Не стану дальше развивать эту тему, – насмешливо успокоила ее Жанна. – Просто юмор спасает от обид на несправедливость жизни и от жалости к себе.

– И это ты называешь юмором! Юмор должен быть пристойным и не обидным.

– Обиды от ощущения несправедливости или от несоответствия ожиданий и реалий? – ехидно уточнила Жанна.

– Обидчивость – это тонкость души? – спросила Аня. Она уводила подруг от ссоры.

«Опять этот иронично-покровительственный тон. Никогда не отказывает себе в удовольствии поиздеваться надо мной», – в свою очередь обиделась Жанна, хотя понимала справедливость Инниных слов.

– Я так не считаю. Мелкие обиды я быстро забываю хотя и помню, потому что память дает осторожность. Ожоги и предательства не прощаю. Не иду на перемирие, но и в месть не ухожу. Друг не должен обижать, а чужой может.

«Постарели, но друг к другу во время споров лучше относиться не стали», – вздохнула Лена.

Аня сказала напевно:

– А меня моя мечтательность всегда выручала. Погрузишься в фантазии и…

– Посмотришь по телеку «В мире животных» и будто сама побывала в экзотической стране. Счастья, счастья-то сколько!

Инна брезгливо поморщилась, и ее лицо показалось Ане каким-то усохшим, съежившимся, сморщенным. И она, чтобы отвести от себя Иннино внимание, вернулась к «цеховикам»:

– Потом точно хляби небесные над частниками разверзлись: сажать их стали за подпольную производственную деятельность и тем застолбили им горькое место в истории советской страны.

– От Ивана Грозного до наших дней те, что над нами, предпочитали террор любым другим методам управления народом, – заметила Инна.

– Наше партийное руководство считало: умели воровать, умейте и ответ держать. Тогда это соответствовало идеологии, – проворчала Аня.

– А теперь за то же самое на щит поднимают и усердно нахваливают. В селах так даже пытаются понемногу принуждать хозяйствовать, приучать к земле. Только это не тот путь, по которому стоит идти. От насилия теперь любой сбежит. От любви и желания надо плясать. Иначе венец будет не по челу. Здесь как раз тот самый случай, когда инициативу стоит самим проявлять… а не загонять. В нас раньше противоестественное отношение к частной собственности воспитывали? С позиции сегодняшнего дня они были не правы? Опровергни меня. Тебя ничего не смутило в моих рассуждениях?

– Некоторые – не будем указывать на них пальцем – вносят путаницу в умы сограждан своими инфантильными рассуждениями. – Это Инна уколола Жанну.

– А как же работа над ошибками для будущих поколений?

– К чему нам пустое разбирательство? Я отклоняю твое предложение. Надоело трепать языком.

– Это нечто! Благодать на тебя снизошла или помрачение? Не знаю чему и приписать... Это потрясает воображение. У меня гора с плеч свалилась. Ты уже не позиционируешь себя как оракула? Разрешишь мне самой развить свою мысль?

Взгляды Жанны и Ани обратились к Инне, но она

намеренно пропустила иронию Жанны мимо ушей.

«И что за птица эта Инка? Абсолютно непредсказуемая», – разочарованно подумала Жанна.

– Мы проснулись после дефолта, когда «заплакали» наши денежки. Тогда-то в противовес мгновенной потере и возник идеал мгновенной наживы. Один в один американцев повторяем, – сказа Аня. – Но мало кому блеснула удача. Слишком разнежили мы себя при социализме, отвыкли бороться. Старые застарелые привычки трудно поддаются ломке. Как тут отречешься от беспроблемной жизни? Отсюда очередной виток ностальгии.

– Ерунда все это, пустое. На смену старому все равно придет новое. Это закон развития цивилизации. Только какое оно… это новое? – вздохнула Жанна.

– Не вешайте носа. Не все еще потеряно. Наверстаем. Сполна свое получим, – рассмеялась Инна.

«Что получим?» – не поняла Аня ее иронии.

«Когда же выдохнутся мои «старушки на лавочке»? – сердито вздохнула Лена.

А Инна, глядя на усталое лицо подруги подумала: «Сегодня мы Лене «капитально» подпортили настроение. Надеюсь, завтра, после встречи со всем курсом в стенах университета и на базе отдыха, она забудет наше сегодняшнее нытье, получит массу положительной информации, а потом напишет о своих друзьях добрую, оптимистическую книгу, в которой мне будет отведено особое место. Или она пригласит нас как бы изнутри изучить свой мир? А может, попытается передать дух нынешнего времени?»

Люблю Ленину способность изучать людей «на молекулярном уровне». В жизни человек не совсем сам «пишет» свой роман. Его подталкивает судьба. А в создании произведения автор главный. В жизни нам не хватает обожания, «карменовских» буйств. Вот мы и ищем их, особенно если свое сердце не на месте… Но эмоции не сочинишь, их надо прочувствовать, прежде чем перенести на бумагу. А для этого талант нужен. Писатели – люди из космоса? Я опять фантазирую?..»

14

– …Россия меняется стремительно, но противоречиво.

– Что-то я не чувствую этой скорости.

– …Смею сказать, и к революции семнадцатого года отношение тоже поменялось. Оказывается, это всего-навсего был переворот. Хотя… бывает бунт маленький, а события разворачиваются мощные, непредсказуемые.

– Не выношу, когда так говорят. Принижают значимость.

– А что еще через сто лет скажут! О, Россия, моя заповедная, зачарованная моя Русь! Сколько веков тебе еще стоять, мир на планете охранять?

– …По телевизору нас пугают, что белого населения на земном шаре все меньше. Если даже мы начнем «выправлять» нашу демографию, все равно через пятьдесят лет некому будет оберегать наши границы, а через сто лет наше государство вообще может исчезнуть с лица земли, – осторожно сказала Жанна.

– А сколько раз тебе за последние пятнадцать лет конец света обещали? – отреагировала Инна.

– И все равно надо детей рожать и хорошо воспитывать, чтобы старики сиротами не оставались.

– Режим сменился, хотя ничто не предвещало.

Не было звонков судьбы.

– Были, но те, кто должны были услышать – прохлопали, проспали.

– Как всегда думали, что пронесет.

– Может, и к лучшему?

– Нас бы в хорошие руки.

– Так ведь уже.

– …А не упоминание о февральской революции?

– …А говорят, что народ – носитель памяти истории.

– По моему внутреннему убеждения народу преподносят информацию «соответственно оформленную и упакованную», – заметила Инна. – А вот глотать ее или нет – он сам должен решать.

– Много ли ты сама решала, хотя ты у нас с претензией на оригинальность?

– …На одно и то же художественное произведение в разные времена читатели реагируют неодинаково. Что было нормой жизни сто лет назад теперь отрицается.

– Если учесть, что даже зрители в первом ряду и на галерке по-разному реагируют на спектакль… что уж там говорить…

– …Конечно, сомнительное удовольствие спорить о грустном, – заметила Жанна. – Не все поддается рациональному объяснению.

– Некоторые вещи нельзя не учитывать. Твои разговоры носят явно очернительный характер. Решила нас постращать? Можно сколько угодно спекулировать ошибками прошлого. У Петра Первого, может, тоже закрадывались сомнения, но он шел вперед. А в Америке, в гражданскую войну, основным аргументом являлся кольт, а главной денежной единицей были патроны. Индейцев всех извели-изничтожили. Но они об этом помалкивают, а мы на каждом углу языками молотим, что было и чего не было, – возобновила тему Инна.

– Эта информация должна прибавить мне задора или внести смятение? – непонятно к чему спросила Жанна.

– Нелишне упомянуть, что у нас постепенность осознания себя растянулась на годы: длительная пытка собственного дознания – путаный бред, не поддающийся интерпретации. Безнадега. А единицы, принадлежащие к элитной касте, употребив все свое влияние, умыкнув государственную собственность, дорвались до власти с отъявленной зримостью просаживают миллиарды, устраивают пир во время чумы. Не прогадали. Неладное твориться в стране, петрушка какая-то.

– Где ты слышала о чуме? – испуганно, будто спросонья пролепетала Аня.

– Я в сугубо метафорическом смысле, – раздраженная Аниным непониманием бросила Инна.

«И этим все сказано, – подумала она брезгливо скривившись – Глупость не истребима. Кажется, немецкий канцлер Аденауэр сказал, что Господь дал предел человеческому уму, но не ограничил его в глупости».

– …И с ваучерами был заведомый обман. Такое начало кого хочешь отпугнет. Бывшие комсомольские и партийные функционеры не растерялись, нахапали. И это звучит унизительно, – сказала Аня.

– Для кого? А кто тебе не давал? Непозволительно долго размышляла?

Лена сжала подруге плечо, но та не смогла согнать с лица усмешку. Она словно приклеилась к ней.

– Нет во мне торгашеской хитрости. Что проку пытаться? Не привыкнуть, не втянуться хватать чужое. Своего бы не проворонить.

– Так ведь и проворонили, – превозмогая в себе боль, похожую на зубную, – сказала Жанна. – То не про нас говориться: «Если не помогает волчья шкура, надень лисью». Без денег и связей? Мой сосед пытался скупать ваучеры, так его чуть не убили те, кому он дорогу переходил. Не все так просто было с этими бумажками.

– Интересы выскочек и остального народа не совпадали. А на словах верхи преподносили свои деяния как волеизъявление народа.

– Ты надеялась, что о тебе вспомнят коммунисты, сжалятся и помогут? Привыкла к государственным вливаниям, и тут возлагала надежды на новых русских, рассчитывала на их содействие? А горькая правда открылась во всей своей ужасающей неприглядности. И осталась ты не у дел. И я объявляю об этом во всеуслышание, потому что все мы из этого числа. Нашей ахиллесовой пятой всегда была наивность. Ты считала, что если ты всю себя отдаешь людям, то и они должны к тебе относиться соответственно. Но о тебе забывали. Разве ты с этим не сталкиваешься каждый день? Разве не обижаешься? Еще наша беда в том, что мы слишком доверчивы и открыты. Тебя это не настораживает? Умереть и не встать! Не ухмыляйся. Учись у американцев. Они тебе улыбаются, располагают к себе, а сами думают, как бы тебя наколоть. Расчухала?

«И за что Лена любит Инну? Обычно, хорошее к хорошему льнет. Отчего про меж них такая искренняя дружба? Как-то видела их на вокзале. Лена уезжала. Они стояли с таким видом, словно только что разомкнули руки… Это уж слишком. Я, конечно, завидовала, – вспомнилось Ане. – Трудно найти родную душу. Инке повезло. Ни одной ссоры между ними, ни одной утечки информации».

– Улыбками люди и целые страны создают о себе положительный образ. Вспомни олимпиады, – сказала Жанна. – Зря ты ополчилась на Аню.

А та отозвалась на защиту Жанны хмурой тирадой:

– Надобность в честности, порядочности и доброте теперь отпала. Это повлечет за собой великие беды. Конечно, крайне опрометчиво давать прогноз. Чем мы возместим урон от их отсутствия? Мы сбились на опасную окольную дорогу. И прежняя жизнь расползлась по швам.

– Потому что нитки были гнилыми, – заметила Инна. – А теперь требуется быть дальновидными, не бояться рисковать добиваться резонансного совпадения со временем. Надо достойно встречать любые трудности; учиться не только крепко стоять на ногах, но и голову иметь холодную. Иначе, когда придет время платить по счетам, все наши недочеты скажутся. Кто не умеет жить здесь и сейчас, не может быть счастливым.

«Демагог», – подумала о ней Жанна.

– Рисковать? А не боишься угодить на дно, как многие наши знакомые? В законах полным-полно лазеек. О них могут знать только юристы. Вот они и манипулируют нами безграмотными. Возьми хотя бы ЖКХ.

– При СССР я не имела и сотой доли тех проблем, что навалились на меня теперь. Я не вижу серьезных изменений к лучшему.

– Для молодежи, выросшей при новом строе, СССР – уже история, прошлое. Их не загнать в привычное для нас стойло несвободы.

– Раньше наши проблемы были от недостатка информации, а теперь они от переизбытка. По большому счету я давно задумываюсь об этом. Смотри, ведь даже Горбачев не понимал, что невозможно сменить экономическую систему государства не сменив политической. И наоборот.

– Современная молодежь много знает и понимает из того, что твориться вокруг, она, не в пример нам, готова к встрече со злом, но и от нее, наверное, что-то скрывают.

– Хватит, растуды-туды тебя в качели, – взвилась Инна. – Генетически честных людей не бывает.

Но Аня не отступила:

– Но социализм поддерживал в людях лучшие качества. А теперь кто лицо нашего времени? Эти… Летом меня шокировал один случай. Отдыхала я на даче у своих знакомых. Рыбалка, грибы. Прелесть! Там же жила пожилая пара. Мужчина наловил рыбы, положил ее в общий холодильник туда, где было свободное место, и укатил по делам в город на неделю. Он был инвалидом по зрению и не разглядел, что с его улова капает в хозяйскую кастрюлю с остатками борща. Молодежь, пообедав, забыла прикрыть крышкой свою снедь. Так возмущению их не было границ. А на утро пожилая дама обнаружила все свои снасти изрезанными на мелкие кусочки. Я за стеной услышала плач больной женщины и пошла объясняться к студентам. Я сказала им: «Старик инвалид, а бабусе врачи после онкологической операции посоветовали пожить в лесу и заняться рыбной ловлей. Надо иметь к больным снисхождение. Обратились бы ко мне, я бы вас накормила свежим грибным супчиком.

– Больные! Это их проблемы. Мы должны были их наказать, чтобы думали, когда что-то делают.

– Но крышкой-то вы забыли накрыть свой борщ, – встала я на защиту инвалидов.

– Холодильник наш. Как хотим, так в него и ставим! Его теперь мыть придется, он весь рыбой пропах.

– Не вам же. Я вымою. Не велик труд. Ваш дядя, между прочим, тоже хранит рыбу в холодильнике.

– В морозилке.

– Так она же полностью забита его рыбой.

– Это не наши проблемы.

– Но старики, как и я, платят за комфортное проживание, поэтому холодильник общий.

– Не нравится, пусть валят отсюда. Никто их здесь не удерживает. Других найдем, – заявили молодые люди.

Разбираться, искать какие-то примирительные варианты не для них. Мелочные, за тарелку борща больного человека чуть до инфаркта не довели. Какой уж там извиниться… И дядюшка стал на их сторону. На следующий день я привезла из дома свой маленький холодильник. Нам со стариками его вполне хватило. А еще через день я увлекла свою пожилую соседку сбором грибов и она легче «пережила» потерю всех своих снастей. Рыбалкой она больше не хотела заниматься, хотя я предлагала ей свои удочки. При одном упоминании о ней, старушка слез не могла сдержать, и ей становилось плохо с сердцем.

Аня с Инной заводят друг друга.

– …Нам сейчас нелегко. Родились в одной стране, оказались в другой.

– Ха, мы теперь в цивилизованном мире живем! Мать его так-перетак. Теперь кто чего стоит сразу видно. Поединок с системой выигрывают более деловые и предприимчивые.

– А не деловым людям так хоть околевай? Слишком разительный контраст между честными и «деловыми».

– Ну если венцом твоих желаний была однокомнатная квартира, то о чем тут можно еще говорить! Ты способна лишь рьяно искоренять чуждые Советам влияния.

Аня взвилась:

– Я?! Клевета! Теперь выигрывают более наглые и лживые. А у меня – с тех пор как я себя помню – никогда не возникало потребности присвоить чужие идеи, заслуги или деньги. У меня в голове одно: как человеку остаться человеком. Меня всегда волновало, на что он готов, чтобы добиться намеченных высот. И сейчас во мне идет постоянное осознание и переосмысление. Мозги то закипают, то леденеют.

– О чем разговор? По Марксу при капитализме, ты же знаешь, речь идет о стремлении к максимальной прибыли любыми средствами. Марксизм – простуда, которой сначала заболела интеллигенция России, а потом она завладела массами.

– Всяким отребьем . Остальных из-под палки «приучали». А лекарства от этой болезни еще не было. И святой наивный доверчивый русский народ позволил поставить на себе эксперимент. Заманчивая идея гордиться равенством умных с дураками!

– А теперь должны гордиться равенством подлых с порядочными?

– «Перед лицом своих товарищей» (Из торжественного обещания юного ленинца при вступлении в пионеры.) я не совру, если скажу, что вот именно отсюда гадкие продукты, масштабные махинации с лекарствами и т.д. и т. п. И светит нам в человеческом плане далеко не радужное будущее.

– Зато будет наблюдаться подъем в производстве.

– Я не в оправдание или в укор говорю. Просто факты излагаю, – заявила Аня.

– Не напрашивайся на спор. И я промолчу.

– Богатство быстро засасывает.

– Внаглую, из воздуха делают бешенные бабки. Их лозунг: не обманешь, не разбогатеешь. С души воротит. Гоголь в гробу перевернулся бы и голову потерял, узнав, что творится теперь на Руси. Куда там его Чичикову до современных «новых» русских.

– Руки зачесались?

– Нет, язык.

– Оставь Аню в покое, – попросила Жанна.

– И тебя тоже? «Ах какая драма – пиковая дама!» – пропела Инна. – Считаешь, что пора играть отбой?

– Возьмем, скажем, Березовского и иже с ним. Обворовали Россию на десятки, сотни миллиардов, устроили обрушение рубля, и наши накопления волшебным образом обнулились. Только не на кого досье в комитет народного контроля отсылать, чтобы прописку им в Оймякон оформили. Там им надлежит быть. Но нет у нас виноватых! Кругом шантаж, угрозы, оговоры. На работу берут только тех, кто будет петь под их дудку. Суды затягивают вынесение решений на годы. Думаешь, наше импотентное правосудие виновато?.. Вот и благоденствуют воры, жируют, объедаются лобстерами, украшают свои замки, фешенебельные виллы и дачи мещанскими вензелечками и современными архитектурными излишествами. А нам разгребай… Все они там: и крупные предприниматели, и солидарные с ними власти, и бандиты. В наше время взаимоотношения строились на другой основе.

– Мораль: еще не оторвалась от сочиненных при социализме басен, – сделала вывод Инна из вдохновенной речи Жанны. – Что нового углядела? Чего сердце рвешь? Для больших чиновников законов и раньше не существовало. Просто «хитрее стала ложь».

– При Сталине вмиг вышку схлопотали бы. Всех быстро поставил бы по стойке «смирно», – сказала Жанна.

– Не то слово, – робко, без энтузиазма согласилась Аня.

– Сильный ход, – с иезуитской ухмылкой сдержанно отозвалась Инна. – Не самый приятный сюрприз, а главное «непонятный». Чудит Природа иногда... Мы тут с тобой не совпадаем, мыслим разными категориями. Горячку порешь. У меня возникло ощущение произвола. Я чувствую за спиной лязг затворов… Может, ты зря делаешь акцент на насилие или у тебя на то есть свои причины? Что гложет твою нежную мирную душу? Не могла я предположить такое развитие сценария. Позволь спросить: «А как же твое детство? Разве его вычленишь из жизни? Мое и по сейчас давит обидой. Неспроста упомянула вождя народов? Не обкурилась?

Не сумела стереть из памяти, вбитые системой хрестоматийные представления? Ты так решительно настроена, что готова всех того… как говорится: все на фронт, на борьбу… Лишим всех привилегий, прикончим, а на их место на дармовщинку много охотников найдется из тех, кто рвется… опять же почувствовать вкус власти, да так, что время за ними не будет поспевать. А смерть уравняет и правых, и виноватых. И мы снова начнем провозглашать старые лозунги и спрашивать: кто мы? кто виноват? что делать? ты меня уважаешь?.. Мы же выросли на лозунгах и ничего, живы пока. Так?

– Что ты несешь? Твоя душа уже сейчас принадлежит аду, – вспыхнула Жанна.

– Я просто так все это сказала. К слову пришлось. Я признательна тебе за комплимент. Поживешь с мое – не то еще запоешь, – шуткой отделалась Инна.

– Ну тут ты у нас вне конкуренции.

– А ты хотела бы сладкой лапши на уши, небожитель хренов.

15

– …И что только ни бродит в твоей голове!

– Меня вот какой момент смущает: в людях есть генетическое злобствование? То они – во всем мире – сначала вполне искренне приветствуют своих вождей, потом также не менее искренне их морально и физически топчут, обвиняя во всех смертных грехах. Героев втаптывают в грязь. Я про другие страны. Я по телевизору недавно смотрела и переживала, – сказала Аня.

– И не только героев войны. В этой связи мне наша Лариса Попугаева вспомнилась. Она была гением в искусстве поиска алмазов и работала как проклятая, но сопротивляться социалистическому молоху у нее не хватило сил, – добавила негативной информации Инна.

– В прошлое потянуло? Возврат назад – это абсолютная рутина. Но при чем здесь социализм? Мужчины, начальники присвоили ее открытие и не дали защитить диссертацию. Неуживчивой злокозненной склочницей назвали за то, что она воевала за создание специального института и требовала не сбрасывать в отвалы драгоценные камни. Как же! Сотни мужчин из экспедиции вернулись ни с чем, а эта молодая красивая женщина за две поездки сделала эпохальное открытие. Не могли они допустить высветить такое. Притесняли, угрожали, – высказала свою точку зрения Жанна.

– Работу Попугаевой закончили те, кто шел следом. Им и почет, – зло усмехнулась Инна.

– Алмазы сломали ей жизнь, но помогли поднять нашу науку на уровень выше Западной. И это главное. Вспомни космос. Это была ее жертва стране, – заметила Аня.

– Не стране, а тем, кто присвоил. Правда когда-нибудь восторжествует, и ее имя останется в истории страны, – заявила Инна.

– Дай-то Бог. Христа тоже люди радостно с цветами встречали, а через семь дней требовали: распни! – вздохнула Аня.

– Тут, конечно, не поспоришь… Злость и недовольство собой люди направляют на кумира, в котором, как им кажется, они ошиблись. Или он им мешал… Не себя же им клясть, – усмехнулась Инна.

– За один год Попугаева выплакала все свои слезы, рассчитанные на целую жизнь. Я насчет гения... Может, ей повезло? – усомнилась Аня.

– Она целенаправленно искала, научно обоснованно. Если бы мужчине так повезло, разве он отказался бы от почестей? – спросила Жанна.

– А сейчас такое повсюду, – вклинила раздражающее замечание Инна.

– Нет, все-таки у тебя гипертрофированное чувство реальности. Трудно с тобой, – простонала Жанна.

«И долго еще они собираются размазывать манную кашу по тарелке? Чего я терзаю себя? Закрою глаза и отделю себя от них», – попыталась успокоиться Лена.

– …Верните награбленное у народа и катитесь за границу нагишом. Видите ли, нет механизма, позволяющего отнять и вернуть. Так издайте закон! Но кое-кому это не выгодно. – Аня снова загрустила.

– Бодался теленок с дубом, – рассмеялась Инна.

– Я по своей юридической безграмотности раньше верила в справедливость, – вздохнула Жанна. – А с верой трудно, болезненно расставаться.

– Ну что за настроение!

– Вернут награбленное?! Беги, а то к шапочному разбору не поспеешь… Это непостижимо. Давай, чеши дальше, не стесняйся ни в выражениях, ни в интонации. Скажи, что сиюминутные задачи решаем, а до глобальных дел руки не доходят, что у нас остались вымороченные мысли, изъязвленные чувства, изношенные, затертые ощущения. Самое время задуматься о том, что Горбачевско-Ельцинская игра не стоила свеч.

– Вот тебе бабушка и Тихий Дон!

– В несколько дней полностью изменили ход истории нашей страны. Невероятно!

– Это предупреждение, напоминание о подобной возможности и в других странах.

– Во всем мире такое творится с подачи мирового агрессора.

- Мы до сих пор не осмыслили происшедшее. Может, опять на грабли наступили?

– Были и ошибки, и блестящие победы. Как у всех.

– Общие фразы.

– Все бы ничего, если бы законы исполнялись…

– А я не могу простить развала Родины. В единстве была наша сила. А теперь нежелание понять друг друга, отсутствие диалога между бывшими дружественными республиками…

– Американцы восхваляют своих президентов, а за ними, небось, не меньше грешков водилось. – Их Джордж Вашингтон был рабовладельцем.

– Нашла кого нам в пример поставить! – возмутилась Жанна.

Лена приподнялась на локте и заморено покачала головой.

– Запричитала. В тебе погиб великий трагик? Набило оскомину твое нытье. Все пучком. Ты с другой стороны посмотри на наши проблемы. В какое интересное время нам выпало жить! На наших глазах происходят мощные исторические события! Представь себя в двенадцатом веке: время тянется бесконечно медленно, ты умираешь от скуки, – пресекла Инна Анино нытье.

– Ну да, живем как у Христа за пазухой.

– Посчитай, сколько машин стоит у твоего стоквартирного дома. Две-три? А остальные у кого? И это при том, что самые богатые, прихватив капиталец, как крысы с тонущего корабля убежали на Запад. У меня возникает зловещее предчувствие, что и остальные, наворовав, со временем туда же уберутся…

– Детей в Америке пристраивают, а сами умирать в Россию возвращаются.

Инна впилась в Аню настырным взглядом:

– И опять наступит серое равенство. Ни нытья и злобы, ни зависти и обид. Новый советский коммунизм!

– Тужилась, тужилась и родила. Галлюциногенная идея, – выдавила из себя Жанна и сконфуженно опустила голову.

– Вспомни брежневские времена: в магазинах пусто, а холодильники у всех забиты. Раньше на трассе в потоке жигулей иногда мелькали серебристые иномарки, а теперь среди иноземного разнообразия машин изредка и скромненько ныряют родненькие «ребята-жигулята», – сказала Аня.

– Дались тебе эти машины. Третий раз о них заговариваешь. Они мера благополучия? Мера – это тоже ограничение, – усмехнулась Жанна.

– Соприкоснулась с миром фактов, с идеологией, построенной на бесконечном потреблении, и подкосило надежду, которая в последний момент оказалась для тебя нереальной, вот и ругаешься до посинения. Кстати, если уж об этом зашел разговор, ты пытаешься объяснить очевидное, но при этом пользуешься агентурными сведениями подъездных бабушек, и, получая подтверждение своим мыслям и прогнозам, подлаживаешься под их умонастроения. Ну, а как они врут… Что они могут нарыть? Если только слухи сильно преувеличить. Прямой лжи они все же в основном стараются избегать... Что, еще не досыта наелась горьких истин? Не уходи от ответа. Сомнительное удовольствие слушать бездарное.

Понимаю, ты хотела бы единства мыслей и переживаний у мало, чем похожих друг на друга людей. Ты же знаешь, что в любом обществе существует определенный процент убийц, воров, пьяниц… Не суйся в область тебе не подвластную. И вообще, живи в режиме реального времени.

Инна сказала это только затем, чтобы подразнить Аню. А та подумала: «Наглая, напористая. И что Лена в ней нашла? Сходятся противоположности? Думает, что загнанная в угол превосходящей резкостью и дерзостью я отступлю? Я с таким же успехом и с той же непреложной категоричностью могу тебя облаять. Но не хочу. Живи!» Ане понравилась ее собственная смелость, и она незаметно для других улыбнулась.

– Аня не кори себя за терзающее душу уныние, а чтобы пополнить свою жизнь оптимизмом почитай Рабле. И все станет на свои места, – полушутя вставила Жанна, одновременно пытаясь осмыслить услышанное. – Бунтует душа? Расслабь напряжение нервов. Не бывает так, чтобы все без сучка и задоринки. Пытайся избегать неприятных встреч. Уклоняйся от стрессов. Старайся сохранять душу светлой и незлобливой. Ищи, в казалось бы, плохих людях крупицы хорошего. Тогда и им, и тебе будет лучше. Честное слово. Вглядись: мир добрый и прекрасный.

– И тогда она сумеет покорить реальность силой своих желаний, – «изнемогая» от приступа деликатности рассмеялась Инна. – Не проще ли, Аня, имплантировать тебе чип положительных эмоций? Дай знать, когда согласишься… – тут же наигранно скромно предложила она.

– Мы с тобой сильно расходимся в оценках и прошедших и текущих событий. В семьдесят первом у моей подруги родилась девочка с двумя пороками сердца. Ее поставили на очередь в Москве и через некоторое время прислали вызов на операцию. Учти, на бесплатную. А теперь у бедных родителей дети с такими дефектами годами ждут неизвестно чего. Доброты ли, чуда… Почему раньше наши врачи делали такие операции на сердце, а теперь они больных в Германию отправляют?

– Велика в тебе сила заблуждения и неверия. Опять хочешь перейти к делам нашим временно скорбным? Я склонна думать, что задыхаешься ты от злобы. Хочешь, чтобы жизнь была совсем без трудностей? Такого не бывает. Наша была вполне предсказуема и неинтересна. И все это семечки по сравнению с тем, что...

Аня занервничала:

– Я злая? Выгораживаешь олигархов и нуворишей?

– Случается, небрежно брошенное слово оборачивается вполне серьезной ссорой. И быть по сему?

«Все-то у нее на подтекстах и со стервозностью. Не усмиришь, все равно выскажет, что хочет. Ей бы на собственной шкуре прочувствовать мое…» – недовольно поморщилась Аня.

«Анька напрочь лишена положительной эмоциональности. У нее странная неспособность улыбаться. Царевна-несмеяна. Тут песенкой «Поделись улыбкою своей» не поможешь. И нет нужды пытаться. Жизнь не благосклонна к ней. Этакий задиристый петушок!.. Оно, конечно, сегодня навалилось все сразу… А прелесть всех этих наших историй в том, что все они давно позади…». Инне почему-то вспомнились слова нянечки из детского сада: «Кто в куклы не играет, тот счастья не знает. Дурачьтесь, веселитесь, радуйтесь». «Хорошая была женщина», – с теплотой и грустью подумалось ей.

– Не наезжай. Еще не натешилась? Опять задалась целью меня унизить, – подтверждая наблюдения Инны с жалкой и какой-то вымученной улыбкой промямлила неудачливая спорщица. – С тобой говорить, что с ножа есть.

– Уж коль ты ко мне так мило обратилась…

«Аня с Инной не лучшая компания в предпраздничный вечер. Не сложившийся тандем… И я им не миротворец, – вздохнула Лена. Ей хотелось тишины. Она осторожно дотронулась рукой до запястья подруги.

16

– И все же ты не от мира сего. Чего вытаращилась? Глаза на пол лица сделались.

– А ты у нас «исторически недооцененная» фигура – неожиданно парировала Аня.

Высокие брови Инны удивленно вскинулись, лицо вытянулось. Но она не осталась в долгу и шутливо удивилась:

– Не дурно, не претенциозно. Откуда что взялось? Могёшь, если захочешь. Премного благодарна. Да… совсем из головы вылетело: ты же редко обременяешь нас своей великостью и гениальностью. Не хочешь обозначать эту сторону своей личности?

– Слава богу, что личности, – не заставила себя долго ждать Аня. – Разве только ирония делает человека человеком?

Инна неожиданно для самой себя не нашла чем подрезать на удивление активную спорщицу. Не ожидала она от Ани такой прыти. Даже насупилась: «Глядишь, еще и не такое выкинет, если ее довести до белого каления. Она, оказывается, умеет дать достойный отпор, особенно если мало тому свидетелей, которые могут стеснить ее».

«Не могу не отметить, что Инка к Ане заведомо относится, как к некоему несмышленышу, а то и вовсе не церемонясь. А она вон ее как… – Жанна с любопытствующим удивлением всмотрелась в Аню-тихоню. – Короткая стрижка. Высокий широкий лоб закрывает длинная челка, делая его малозаметным. Будто стесняется. Считает, что он ей не соответствует? Зря. Убери она волосы со лба, лицо ее выглядело бы намного значительнее».

Тихий тревожный разговор продолжился, но Инна в нем уже не участвовала. Голова ее поникла, руки бессильно лежали поверх одеяла.

Из полудремы ее вывел настойчивый шепот.

Аня и Жанна перебрасывались тихими фразами.

– Революции! Как ни крути, все они подчиняются одним и тем же законам. И как говорил гениальный физик Нильс Бор: « Перед нами очередная безумная теория. Вопрос в том, достаточна ли она безумная, чтобы быть правильной?»

– Ты говоришь о предопределенности и запрограммированности исторических событий?

– Лишь о закономерностях.

– О каких? О тех, что революции придумывают идеалисты, делают романтики, а используют подлецы? Так они уже устарели. Революции и перевороты подготавливают американцы по ими же разработанной тривиальной схеме, основным звеном которой являются деньги. Жажда наживы, тупость, неосведомленность, вечное недовольство некоторой части народных масс хотя бы чем-то, и отзывающиеся о своей стране, как правило, только в критическом контексте, ее скоропалительные заключения. А теперь еще и бесшабашная и безбашенная проповедь насилия, неистовость и разнузданность.

– Зато не устаревает извечное: думаем одно, говорим другое, делаем третье.

– Не вижу связи.

– Вот и плохо…

«Мыслями то растекаются по теме, то уплывают невесть куда, то перескакивают с вопроса на вопрос. Все пытаются из себя что-то выжать», – вяло подумала Инна.

– Мозги не работают. Устала. Это не ночь, а Содом и Гоморра! Я на отдыхе. Хочу, чтобы в голове было блаженно пусто, а на сердце спокойно. Давай на боковую?

– А я думала, у вас единодушие и одноголосье, что вы спелись, – сонно вторглась Инна в разговор подруг.

Ответом ей было намеренно равномерное дыхание.

– Я сознаю всю абсурдность, глупость и бессмысленность ненависти, которую раньше осуждала в других. Я ищу способы ее притупить, но обижает, оскорбляет и пугает масса несостоявшихся возможностей. Я понимаю свое бессилие, но не могу смириться. Приходится поступаться своим «я». Отсюда разлад между внешним и внутренним. При Советах такого со мной не было.

– Забыла. Было, да быльем поросло.

– Едва ли. Такого беспардонного, рассчитанного вранья не наблюдалось.

– Конечно, мы умели жить в небольшом промежутке дозволенного. Успокаивали себя словами Аркадия Хайта, мол, живем плохо, но интересно. И сейчас ими прикрываемся. Не следует тебе упускать из вида и то, что старики плохо воспринимают перестройку потому, что в большей степени принадлежат прошлому, чем настоящему. Вот и не приемлют ее, сварливо отталкивают. Она мешает помнить счастливый мир юности, молодости, иллюзий и надежд. Чувствуешь, как легко я соскользнула на преимущества юного возраста? Стареем, впадаем в детство, не так уж часто нам теперь удается испытать совершенно новые положительные ощущения. И удивляемся мы очень редко.

«В лице милая, добродушная беспомощность». Но поразило Инну то, что она каким-то непонятным образом не сливалась с обликом некогда умной, энергичной Жанны. «Она будто совсем другая… Это ничего не доказывает, – упрямо сопротивлялась Инна увиденному. – Где она настоящая? Может, студенческая активность – не ее характер, а временная дань моде? Я в школе средненько училась, а потом смогла многого добиться, потому что напористость была моей сутью, моим двигателем внутреннего сгорания. И амбициозность не в последнюю очередь направляла мои действия. Религия Жанну изменила?»

– И если такое случается, мы бываем неимоверно счастливы.

– Твоя правда, разлюбезная ты моя, мы у прошлого в плену. Для нас теперь жизнь – бег на месте, – поддакнула Жанне Аня.

– Прошлое на кладбище, – возразила Инна. – Как ты собираешься воспитывать в молодых бесстрашную готовность встречать любые трудности, стремление придавать смысл своей жизни, желание оказываться в эпицентре событий, а не на выселках, чтобы они составляли славу родины и утверждали ее достоинство, если у тебя самой нет предощущения прекрасного будущего? А оно есть, только ты его еще не видишь. Самым настоятельным образом советую задуматься над этим.

– Так ведь обидно. С детства нам твердили, что работаем на будущее и опять, когда все перевернулось, по телеку внушают, что потерпеть, подождать надо.

«И по кругу, и по кругу», – нервно передернула плечами Лена. (Разговоры мешали заснуть или ей хотелось посекретничать с Инной, а сокурсницы не угомонялись?)

– Я читала, что мудрый человек не тот, который стремится переломить ход истории, а тот, кто совпадает с ее течением.

– И при Гитлере? Опять чужие фразы? Они имеют ограниченную сферу применения. Или ты о конформистах? А к какой категории ты себя относишь? – властно обратилась Инна к Ане, тем самым еще больше упрочив собственное реноме. – Каков будет «наш ответ Чемберлену?» Как всегда в противовес?..

– Я запуталась, хотя мне открылось уже многое. Отсюда метания, паника, выхолощенность в душе и мрачность... Сломать, унизить, растоптать – чего проще? Мы живем между Фаустом и Мефистофелем. Страна стремительно нисходит в незримое. Ни гражданского общества у нас нет, ни светского, ни религиозного… Боремся, боремся. Все как на фронте, на передовой. А толку… Наши мысли парадоксально противоречивы. Не хочешь, а принуждаешься всей обстановкой, а встроиться не получается. Какая-то замороженность в нас, будто отсутствие присутствия…

– Окончен бал, потухли свечи?

– Я на все запустение смотрю со смесью горечи, презрения и иронии. Сколько лет нам ждать относительной стабильности, когда все наладится?

– Как только, так сразу, – рассмеялась Инна.– Господь в один день создал весну и надежду, и мы справимся.

– Трудно в абсолютно абсурдных условиях действовать логично.

– Взять бы шапку в охапку и бежать, бежать? Только логика жизни теперь другая.

«Опять Аня на нытьё сорвалась. Это уже как клеймо», – вздохнула Лена.

– Сижу я как-то у своей подруги Оксаны в гостях, а тут дочь к ней приходит. И все что-то недовольно бухтит, бухтит, – начала свой рассказ Жанна. – Чувствую, Оксана занервничала и говорит:

«Если бабушка плачется, тут все понятно – старость, но я не выношу, когда молодежь стонет! У меня тоже болели дети, не хватало денег до получки, муж был непутевый, возникала масса проблем на работе, но я же никогда не ныла, умела как-то выходить из положения. А теперь, когда вы выросли, я интересное хобби себе придумала, требующее от меня широкой эрудиции. Наверстываю то, что в молодости упустила по причине занятости. Или ты считаешь, что я должна тебя до пенсии содержать и нянчить?»

И тут ее дочь заявляет: «Я хочу быть личностью, а мне все мешают». «Кто все?» – спрашивает ее мать. «Семья, работа», – отвечает молодуха.

У меня чуть челюсть не отвалилась от удивления. «По-твоему человек, который только тем и занимается, что много читает, развлекается в интересных компаниях и есть личность? Кто тебе внушил эту глупость? – спрашиваю я. – А кто за тебя будет работать, детей растить, домашние дела выполнять? Человек, который достойно справляется со всеми своими жизненными трудностями, преодолевая себя, добивается поставленной цели и есть личность. А ты нытик с иждивенческими настроениями. Пытаешься подражать «золотой молодежи», завидуешь ей? Ну так организуй свое предприятие, выдержи конкуренцию, заработай кучу денег, и если не для себя так для своих детей устрой иную, более яркую жизнь. Отправь их учиться за границу, помоги сделать карьеру. Отец с матерью дали тебе образование, у тебя есть крыша над головой. Они выполнили перед тобой свой долг. И ты выполни его перед своими детьми, подними их еще на более высокий уровень, чем это сделали твои родители.

Моя тетя выпустила в жизнь на учебу с рюкзаком картошки и месячным денежным содержанием. Трудно было, ничего, выжила. Рубля ни разу не попросила. Так вот, если ты считаешь себя личностью – будь ею», – горячо поддержала я Оксану, но больше не стала вмешиваться в жизнь ее дочери. Двое против одной – было бы не честно, – добавила Жанна. Женщины молча согласились. Но Аня через пару минут продолжила:

– Среди девушек такое явление я редко наблюдала, а вот среди юношей…

Инна ее прервала:

– Современные молодые люди хотят, чтобы жены нянчились с ними, как их мамы. Я одному обожателю своей племянницы так сказала: «Тебя растили, баловали, а теперь ты должен своих детей воспитывать и холить. Для этого создается семья». Вижу, удивился, будто в первый раз об этом услышал.

– А я своим детям все время напоминала: «Каким примером вы будете своим детям? Чему их научите», – похвалилась Жанна.

«Какие они сегодня строгие и серьезные, а завтра на встрече будут хохотать до упаду, делясь с сокурсниками самым веселым и забавным, происходившим в их жизни, будут искрометны, озорны и умны. Бед и печалей не вспомнят. Все люди станут им хороши в такой радостный и благостный день! – подумала Лена. – И я устала исторгать из памяти печальное. Как я хочу поскорее распрощаться с грустной темой, потом бросить все, побывать в местах своего детства, обновиться, наполниться чистым, светлым, ясным и начать писать добрые и радостные книги! Допустим, детские. Или воспеть встретившихся на моем пути прекрасных людей, создать о них, как шутит Инна, великое, нетленное произведение. Стоит расспросить оставшихся стариков о прошлом, о довоенном и послевоенном. Раньше им было не до того и нам не до этого… Может, даже обосноваться в деревне. Морально я готова попробовать. Будет ли судьба и в дальнейшем ко мне благосклонна? Даст ли она мне время для новых книг? Дай, Господи!

17

– …Вот я и говорю ему: «Чем может похвалиться дочка директора завода или сын высокого партийного начальника? Тем, что их пропихивали, просовывали? А ты из низов сам пробился, выучился, бизнес организовал, людям работу дал в трудные годы начала перестройки. Вот и посуди, кто из вас успешней, кто собой может гордиться. А он рассмеялся: «Ой, я себя сразу зауважал! Только вот командиром над нами и теперь стоит всё тот же родственник бывшего партийного босса, и если он захочет меня зажать, то прижмет так, что не выберусь я из-под его мохнатых лап. Он еще когда пацаном с нами бегал, то уже знал, что как бы он ни учился, какими качествами характера ни обзавелся при взрослении, его ждет успешная карьера, и никакие катаклизмы, происходящие в обществе ему не помешают».

– Так и вышло? – спросила Аня.

– А ты сомневалась? – удивилась Инна.

– Не могу такое слышать. Мне дурно становится, – жалобно проговорила Аня.

– У каждого начальника найдется сын или племянник, через которого не перепрыгнуть простому смертному. И еще не факт, что этот преемник окажется достойным. И при социализме, и при капитализме – одно и то же, – засмеялась Инна.

– Я везде ищу то, что могло бы меня порадовать, но глаза и уши невольно натыкаются на грустное. Незадолго до приезда сюда пошла я в парикмахерскую. «Следующий клиент у меня только в три. Оставайтесь. Я успею вас постричь», – сказала мне мастер, не отрываясь от работы. Женщина, которой она в это время делала прическу, еле приметно неприятно усмехнулась. И я подумала, глядя на ее надменное лицо: «Эта все сделает, чтобы получить удовольствие, помешав мастеру заработать лишнюю сотню. Но я тут же усомнилась в своей наблюдательности и даже устыдилась предвзятости: «Может, это просто усталая или неудачливая женщина?». Но я стала свидетелем неприятной сцены и лишний раз убедилась, что первая мысль, приходящая мне в голову, как правило, бывает верной.

Стою у окна. Деревья в инеи. Погода чудная. Настроение прекрасное, беззаботное, что бывает у меня не часто. Вдруг слышу, как клиентка начальственным и капризным тоном заявляет мастеру: «Что вы мне тут нагородили? Смывайте свое сооружение и делайте прическу заново!» Я почувствовала себя виноватой. Настроение испортилось. Оглянулась на мастера. Пожилая женщина была напряжена, но держалась стойко. Я молча вышла на улицу и отправилась через парк в библиотеку без «марафета». Иду и думаю: «На природе и с книгами я зачастую чувствую себя уютнее, чем среди людей. При социализме встречались такие вот особи… а теперь их стало еще больше. Деньги подняли статус «некоторых избранных» до невообразимой высоты, а ума и культуры не добавили, характера не улучшили».

Интересное наблюдение. Мне с подругой случалось не раз вместе смотреть в один день по два разноплановых фильма, допустим комедию и грустно-лирический. Проходило какое-то время и я помнила только печальные фильмы, а моя подруга – только веселые.

– Потому что ты всё хочешь понять, тебе во всё надо влезть по самые уши. А еще потому, что много эмоций в себе подавляешь. И если они прорвутся, возникнет новый Ниагарский водопад. Думаешь, ты возглавляешь длинный ряд пессимисток-неудачниц? Этот Минотавр сидит в каждой из нас. Чтобы он не сожрал тебя, почаще выпускай пар, – пошутила Инна. – А я фильмы теперь иначе воспринимаю: смотрю и думаю, что еще нового придумали сценаристы и режиссеры из того, что я еще не знаю? И не нахожу. И это обидно.

– …На рыбалке была. Снасти на леща с берега забросила. А тут пьяный предприниматель по реке вдоль берега на новеньком импортном вездеходе несется. И море ему по колено. Намотал он на оси колес лески удочек всей нашей компании, визжит от восторга, маты изрыгает, песни орет. Его жена по берегу мечется, уговаривает успокоиться. Застряла машина в иле. Народу набежало, как на пожар. А ее пьяному хозяину надо всем показать, что купил он самую лучшую, самую дорогую машину. Она рычит, но не тянет. Он газу добавляет и добавляет… Ну и запорол двигатель. Дыму и гари по всему берегу – не продохнуть.

– Удивила! Видно на дармовые, ворованные деньги машину купил. Если бы на кровные, берег бы, – отреагировала на Анин рассказ Жанна.

– Идиотов и дураков во все времена хватало, – рассмеялась Инна.

– Ну, если ты так ставишь вопрос, то…

Жанна не договорила. Наверху громыхнуло что-то тяжелое. Женщины напряглись. Но шум не повторился.

*

– …Не скажи, на развилках истории всегда интересно.

– Кому, стороннему наблюдателю? Развилку мы уже прошли. Колесо истории уже катится само по себе и всех подминает под себя. Капитализм в действии.

– …Мы скромно жили в своем социализме и до поры до времени ни в чем не сомневались. Мы не мечтали переехать в другую страну. Мы даже не рассматривали возможности жить в Москве, в этой великой, прекрасной столице. Пуп земли! Недосягаемая… – сказала Жанна.

– Какая безнадежная ущербность! – удивилась Инна.

– Не помышляли, потому что не могли себе позволить, – сказала Аня.

– Не доставало смелости и авантюризма сняться с насиженного места. А Лена смогла.

– Нам не хватало свободы фантазии. Скованны были долговременной нищетой.

– Нерешительность в характере, – делая снисходительно-разоблачающее лицо, фыркнула Инна.

– Ну и тему вы затронули. Хватит заниматься словоблудием, – остановила подруг Жанна.

– …Начинать надо с собственной национальной идентичности, с традиций – с этой корневой особенности нации, а потом уже браться за мировые проблемы.

– Политика оставляет меня равнодушной. Все эти ваши рассуждения также далеки от меня, как пески Сахары, – сонно сказала Жанна, чтобы сгладить полученные от разговора отрицательные эмоции, которые не позволяли ей быстро уснуть. Но погасить неприятно раздражающее настроение оказалось делом непростым.

– …В мире стереотипов и условностей трудно остаться самой собой.

– Нам ли этим печалиться?

– …Доскональная правдивость воспроизведения реальности? Неустанное остервенелое нытье. Упиваешься страданиями. Понимаю: дамоклов меч безысходности. Милости ждешь? Не убедила. Оставим беспредметный разговор. Ты отклонилась от темы.

– …Откачнулись на семьдесят лет назад, вернулись в капитализм. Сдали прежние позиции, и задохнулась ветром перестройки. Не ждала скоротечных перемен? И похуже с нашей страной дела случались. А теперь медленно, но верно будем восстанавливаться.

– Я будто на семи ветрах между небом и землей. Долго ли нам пребывать под сенью двуглавого орла? Никак к нему не могу привыкнуть.

– Спроси у нашей карманной Думы.

– А правда, что в Думе по определению не может быть бедных?

*

– …На всех уровнях нашей жизни в той или иной степени происходит использование своего служебного положения. И чем выше, тем шире. Даже в библиотеке. Стих мальчик читал великолепно. Лучше всех. Я ему первое место напротив его фамилии вывела. А когда проходило награждение, гран-при получил сынок какого-то начальника. Я ничего не могла изменить и только удивленно посмотрела на членов комиссии. До сих пор гадко вспоминать. Тот мальчик, наверное, презирает меня, считает соучастницей. Следующий раз с девочкой то же самое получилось. Перестала я «заседать», – вздохнула Аня.

18

– …Еще Иван Грозный заставлял переписывал летописи, свои вставки и врезки в них делал, – сказала Аня Жанне.

– История – самая «изнасилованная» наука в мире.

– Давай, тряхни стариной, растревожь наше не самое далекое прошлое, если это ему на пользу. Подними вечные вопросы: «кто виноват?», «что делать?» – рассмеялась Инна.

– Ответ зависит от того, как поставлен вопрос. Часто он уже заранее его предполагает, – ответила Жанна.

– Вся история жизни людей на земле – история войн. Мужчины к ним относятся, как к необходимости, а мы, женщины, рассматриваем их с эмоциональной стороны. У нас в этом вопросе с ними по-разному смещены акценты. Вот и ищем точки соприкосновения. Нам посылать своих детей в их жерло.

– Верхи посылают, мы отдаем, – возразила Ане Жанна.

– Войны – неизбежны. Они – форма существования жизни, – сказала Инна.

– Одна из многих, – уточнила Жанна.

– Потому-то в истории остаются только полководцы и цари? – спросила Аня. – Понимаю, но не хочу принимать.

Жанна ушла от болезненной темы:

– Мой Коля говорит, что женщину необязательно понимать. У нас слишком разные системы мышления. Ее надо баловать радовать и жалеть. А еще проявлять уважение. И самому быть терпеливее, уметь мириться, если даже не виноват, быстро прощать. Тогда легче достичь взаимопонимания. Когда сыночка первый раз увезли в больницу, я плакала, прижимала его ношеную рубашечку к лицу, вдыхала запах его тельца, а он не понимал моего волнения и жалел меня. А беременной я ревновала мужа к работе. Мне хотелось быть для него главной, ни с кем не делить…

– Везет же некоторым. Он у тебя подкаблучник? – спросила Инна.

– Утверждает, что счастливый подкаблучник.

– Мужчины говорят, что война несет смерть, но учит преодолению, иначе не будет развития ни человека, ни общества, – сказала Инна.

– А без войны простым людям нечего преодолевать? Война – орудие политиков, – угрюмо заметила Жанна.

– Достоевский писал: «Они идут не убивать, а жертвовать собой».

– Прекрасное романтичное оправдание.

– Мужчина должен выходить за пределы самого себя, учиться находить способы разрешения непредсказуемых ситуаций.

– Женщинам это тоже нужно. Мужчина может прожить жизнь нигде, кроме армии не столкнувшись с такой необходимостью, – сказала Аня.

– Я понимаю, если речь идет о защите своих границ. Мой сын литературу буквально понимал. Любил Гайдара, Лермонтова, говорил, я несу ответственность за Родину.

– Литература всякая бывает. Окуджава и Толстой с болью писали об ужасах войны, – сказала Аня.

– Но и с гордостью. – дополнила Инна.

– Почему моему соседу не снимись ужасы войны, а мой сын не мог спать после гибели товарищей?

– Психо-физические качества мужчин разные. Соседа, наверное, тронет только гибель близкого человека, родственника. Такие после атаки хохочут. Они опять готовы идти в бой. Воевать – их работа. А смеются они потому, что живы остались. Для них главная беда – бесчестие. И с годами их отношение к войне не меняется. Они гордятся своим послужным списком тех лет, когда они были в горячих точках, – объяснила Инна. – В автокатастрофах каждый день кто-то гибнет, но за руль люди все равно садятся.

– А и правда, услышишь об очередном происшествии на дороге, сердце сожмется жалостью… и через минуту забываешь. Не накапливаются в памяти чужие беды, – сказала Аня.

*

– …Потом воскресим разрушенные общим безумием храмы. Восстановление церквей я должна воспринимать, как одну из возможностей гражданского самовыражения? – спросила Аня.

– Трясти обветшалым прошлым?.. Каково время, такова и миссия. Всплеск мистических настроений в обществе, в котором происходят серьезные коллизии, явление обычное, – с холодной убежденностью сказала Инна.

– По каким таким таинственным тропинкам прошлого блуждает твоя душа? Что ей дорого? – задумчиво пробормотала Аня.

– Теперь с развитием технологий приходится быстро менять не только свои привычки, но и убеждения, – заметила Жанна.

– Не погрешу против истины, если скажу, что люди в большей или меньшей степени зомбируются системами, в которых живут. При Сталине больше, при Хрущеве, допустим, меньше, – сказала Инна. – Помнишь «осадное сознание», когда кругом враги? Удобная форма влияния на массы. С многим миришься, если враг у ворот.

– В Америке такая же система. Только они помалкивают. Может, и правы. Не всегда вся правда должна быть известна миллионам и обсуждаться ими. Наверное, поэтому Хрущев, ниспровергая Сталина, не трогал Ленина? Только Бунин все равно развенчал вождя пролетариата зло умно резко и открыто. Такое было внове. А мы, будучи студентами, набрасывались даже на самоиздат. Потом и Хрущева отстранили… – поддержала разговор Жанна.

– Не только «Баню» из-под полы читали, – рассмеялась Инна.

Аня уловила пошловатую интонацию и вопрошающе уставилась на Инну. Ей было невдомек, что от нее прятали подобного рода «литературу».

«Не серебреный век, это уж точно», – поймав этот взгляд, хмыкнула про себя Инна, и будто почувствовала на кончиках пальцев ощущение торопливо пролистываемых тончайших замусоленных листочков, которые она хоть и выборочно, но иногда читала, закрывшись на шпингалет в бытовке, не имеющей окон.

– …У американцев порядка больше, – сказала Аня.

– Они его оружием устанавливали, а мы говорильней, – нетерпеливо поправила ее Инна и сердито постучала себя кулаком по лбу.

– Поведение американцев отдаленно напоминает мне пацанов-хулиганов из моего детства: собирают кодлу и нападают на одного. И считают себя правыми. Однотипные постановочные кадры. Помнишь, как дружно американцы долбали на телемосте химика, перебежавшего в нашу страну? А еще кичатся своей свободой! Живут богато за счет того, что весь мир надирают, беспрерывно печатая макулатуру – свои не поддержанные золотым запасом «зеленые». Да еще ложью и подменой понятий. Они основные положения морали трактуют как им на данный момент выгодно. В ходу политика двойных стандартов. Каши с ними не сваришь. У них всегда виноваты все, кроме них. А теперь и мы пожинаем плоды перестройки и оболванивания масс, которые переняли у хитрых американцев.

– Здесь ты хватила лишку. Уподобляться западу? Ни за что! Мы болеем за Россию. Угомонись. Страшнее смутного времени ничего нет, но мы уже пережили безвластие, отсутствие строгих законов, растерянность.

– И что же, даже не рыпаться?

– «Век иной, иные песни». Надо ухватиться за новое время и плыть с ним в одном потоке. Ни история, ни страна не могут ждать, пока мы окончательно опомнимся.

– Жизнь новая, но печали старые.

– Открыли людям большие возможности , но все бросились не в науку, не в искусство, не в созидание, а деньги зарабатывать.

– Деньги дают свободу.

– А мы считали – отсутствие вещизма.

– Кое для кого свобода – нетребовательность к себе.

– А Илья опередил время?

– Нет, он где-то сбоку.

– Отщепенец?

– Дашка не на того поставила?

– А ты сразу этикетку прилепила?

– И все же современные дети более ушлые, в хорошем смысле этого слова, чем мы.

– Сейчас тоже нужны люди с позицией.

– Диктат рубля оказался сильнее диктата идеологии.

Интересно, что останется от этого времени в памяти людей через двадцать пять лет?

– Ну-ну… вообрази, – усмехнулась Инна.

19

– Мой отец в сорок пятом встречался с американцами, – вернулась Инна к утерянной теме. Ему было под сорок и у него не было юношеской эйфории от употребления их тушенки. Говорил, что улыбки америкашек не искренни, что они считают себя самыми умными и уважают только свою нацию.

– К нам каждое лето целые толпы их молодежи приезжают. Купили огромный магазин около института, тот, что раньше научно-методической литературой торговал, и занимаются распространением религиозной литературой или еще чем-то. Первый год я на них с любопытством смотрела, но потом они стали меня бесить своей настырностью и чувством превосходства над нашими людьми. Я как-то спросила: «Зачем нам ваша религия? У нас своя, тысячелетняя имеется». Улыбаются. Не нравятся они мне. У всех на лицах неподвижные, неискренние, словно нарисованные маски дружелюбия. Вышколенные одинаково, будто из организации «гитлерюгенд». Только у одной девушки я заметила естественные эмоции: осторожное любопытство и недоверие. Так она, как оказалось, напросилась с ними съездить в Россию просто так, в отпуск, ради интереса. Эти молодые люди постоянно говорят о толерантности. Надеются переформатировать нас и нашу среду обитания? А что есть толерантность? «С медицинской точки зрения – это ослабление или утрата иммунной системы, неспособность организма к иммунному ответу. А в политическом и социальном плане – это утеря национального и религиозного иммунитета, корней, которыми народ держится за родную землю. Мы должны оберегать, защищать и закалять свою генетическую корневую систему, свою идентичность, иначе наши внуки не воспримут свою культуру, не будут отличать добра от зла, и мы исчезнем как нация». Так режиссер Никита Михалков говорил. Я с ним согласна.

Но что самое обидное, наши безработные женщины у них на побегушках: по квартирам ходят, нахраписто суют яркие религиозные рекламы с обещаниями рая, навязчиво, настырно пристают со своими разъяснениями и внушениями. Видно неплохо им платят, и они честно отрабатывают полученные деньги. Конечно, на безрыбье… но ведь надо и головой думать, прежде чем распространять иноземное. А последнее время эти «друзья» и по почте стали рассылать свои подозрительные брошюры. Я за дружбу народов, но когда агитаторы уже… как нашествие, это заставляет задуматься. Знаешь, если всё можно – это не достоинство времени. Сорос – этот американский гений финансовой спекуляции – сначала гранты нашим ученым раздавал, теперь взялся продавать «правильные» идеи. «Унюхал» их огромную выгоду. Открыто, гад, работает, ненавязчиво, чтобы привыкали, не подозревали подвоха. Широко шагает по нашей стране. Это-то и беспокоит. А денежек они всегда допечатают сколько надо. Станок в их руках. – Аня расстроенно махнула рукой и замолчала.

– Что выиграла наша страна, пойдя коммунистическим путем? – раздумчиво спросила Аня.

– Была распята на кресте советской власти, – хмыкнула Инна.

– А теперь не распинают нас? Деревня окончательно обезлюдила. Безнадежно-чахлая, немощная… «Две избушки, три старушки», которые слаще морковки ничего не едят. В старину шутили, что в России с ноября по март ничего кроме сугробов не произрастает. А теперь мы круглый год питаемся заграничным. Картошку, редиску закупаем. Позорище! Стыд и срам! – прямодушно выложила свое мнение Аня. – Но ведь не народ виноват.

– Опять «черные метки» чиновникам и бизнесменам начнешь раздавать?

– Пора.

– Что бывает, когда поверхностные, посредственные люди попадают в водоворот великих исторических событий?

– С людьми или с историческими событиями?

– Вот я и думаю…

– Что думать? Достаточно проследить события от Ивана Грозного до Путина или хотя бы последних трехсот лет и сделать выводы, – фыркнула Аня. – Они как «Князь Тьмы и Князь Мира».

– Ты не обманываешься на этот счет? А глубже не желаешь заглянуть?

– Я и гляжу.

– Молодец, – на полном серьезе похвалила Аню Инна.

– …Одним проще стать поперек проблемы, другим – уйти от нее.

– Можно принимать или не принимать Ельцина, можно подсчитывать его недостатки и ошибки, но мне кажется, с выбором преемника он не промахнулся.

– Дай-то Бог. Ошибся или нет – жизнь покажет, – сдержанно заметила Инна. – Не забывай, «короля делает свита». Трудно бороться с махиной наслоения всякого «добра». Одних чиновников полтора миллиона! Будем надеяться, что справится.

– Я верю. Он руководитель новой формации. Пусть ведет наш корабль через бури и штормы перестройки, а наша молодежь посодействуют, поможет, тем более, что пока никто ему в затылок не дышит. Капитализм, похоже, всерьез и надолго. Хочешь-не хочешь, но придется его развивать, – отозвалась Лена.

– И начнем Ельцинскую Россию поверять Путинской, – поддакнула ей Жанна.

– Это всё твое пророчество или только одна из тенденций? Таково божественное проведение? Мнение Всевышнего на компьютере не просчитать. А может, явление президента нового типа – результат «духовной вибрации земли»?

На что Инна намекала Жанне последней частью своей фразы, Аня не поняла, но спрашивать не стала, боясь шквала презрительного обвинения в полной некомпетентности или даже в отсутствии элементарной эрудиции.

– А что мы выиграли, перейдя к капитализму? Повсюду еще большая безответственность, безалаберность. Так же за каждой справкой бегаем. А чиновниками – этими мерзавцами, падкими на чужое – теперь еще в большей степени кишит наша земля. Правда и неправда для них имеет равные права. Они все равно делают нас крайним, и мы расхлебываем последствия. Кругом масштабная ложь. Мы не способны отделять реальность от ее интерпретации. Мы трагически дезориентированы.

– Трагический пессимизм на данном этапе развития нашего общества хуже простенького искусственно взбодренного оптимизма скользящего по поверхности душ обывателей, который хотя бы создает прекрасные иллюзии. Да и трагический человек не всегда глубокий… Что, скисла, придавленная тяжким грузом старости, праведная ты моя. Не зная броду, уже не лезешь в воду? Только теоретически серьезно готовишься к встрече с чинушами? – отчитала Инна Аню за ее нытье.

– Так они же хитрее меня и юридически более грамотные, – безнадежно отмахнулась Аня.

– …Одни заводы еле коптят, другие вообще стоят. А производственный «караван выстраивается по самому медленному верблюду». И люди лучше не стали. Даже напротив. Раньше существовало негласное мнение: у государства можно красть, а у частника – грех. Например, браконьерствовать на реке можно (все ничейное), но рыбу из чужой сети нельзя брать. Такой вот странный кодекс чести. А теперь и друг у друга воруют.

– Анюта, кто на твои пустые углы позарится. Ты для них мелочь пузатая… тощая – засмеялась Инна – А зажиточным и при советах доставалось от уркаганов, если те светились. Так сказать, вор у вора.

– Привыкли свое родное государство надирать и остановиться не могут.

И еще. Сейчас о соборности, об особом пути России вновь стали много говорить, о стремление русских людей работать сообща. Старая песня. Необходимость заставляла людей вкалывать вместе в поле или, допустим, на строительстве. Машин не было. На своем участке для себя человек лучше работает. Там за чужой спиной не спрячешься. Всё на виду, оттого и производительность выше. Не слова, а дела перевоспитывают. Гуртом и дружно только ворога бить надо.

– И перед начальниками прогибаться нет необходимости, когда сам себе хозяин. И травить неугодных не имеет смысла, кругом все свои, родные, – съязвила Инна.

– Я обеими руками «за», – сказала Жанна.

– Как была подпевалой, такой и осталась. И ноешь по привычке. Учись изгонять из своих помыслов несбыточные мечты. Ты же противоречишь себе. В один миг хочешь исправить то, что наслаивалось в генах веками или пусть даже десятилетиями? А как же Моисей, водивший сорок лет свой народ по пустыне? Думаешь, к нам это не применимо? Библия – на все времена и для всего человечества.

– Это ты всегда предъявляешь запредельные требования. Высоко и быстро прыгают одни блохи. Окажись ты на месте президента… ох и посмеялась бы я над тобой! – не осталась у Инны в долгу Жанна.

– Эх, вернуть бы в страну всё награбленное олигархами! Кто-то подсчитал, что хватило бы и на безбедное существование народа, и на переоборудование предприятий, – сказала Аня.

– Бабушкины сказки. – Инна обвела глазами притихших подруг.

– Когда ничего особенного не ожидаешь, не разочаровываешься, – раздраженно отмахнулась Аня.

– Готова поклясться, что ты стала законченным пессимистом. Не мешкая, займись своим перевоспитанием.

Инна изобразила насмешливое удивление:

– Жанна, а тебе так не нужно? Не зарекайся.

– Опять против меня ополчилась.

– У каждой из нас есть глупые привычки и пристрастия, от которых мы не в силах отказаться.

– В твоих есть что-то нездоровое.

– Это с твоей «кочки» зрения. – Сказала дерзко, словно бросала вызов.

«Назревает конфликт? Инна не станет спешить гасить искру, подождет, пока вспыхнет пожар. Вмешаться?» – заволновалась Лена.

Но Жанна вызов не приняла, оставила дальнейшие попытки что-то доказать Инне и только ломким, срывающимся, но тихим голосом заметила:

– Природа враждебности в непонимании. Осуждать просто, а ты попробуй уяснить.

– Болтаем, как когда-то на кухнях… Недопустимые вольности произносим и не боимся. Это и есть свобода, – усмехнулась Аня.

Лене сразу мать вспомнилась, ее тревожные оглядки в пустой хате, и отчим, говоривший так, будто обдумывал каждое слово, боясь сказать лишнее. Их до конца дней душил неизжитый страх, придавивший в молодости. Осторожность была одной из главных их черт. Еще она вспомнила административное бессилие отчима как депутата, когда он хотел и, казалось бы, мог, но партийная дисциплина не позволяла. И ведь не много на себя брал. Кувалдой бы тех тогда…

– Жанна, успокойся не принимай близко к сердцу слова Инны. Ей не спится, вот она и пытается всех расшевелить, чтобы было с кем дискутировать, – сказала Лена, чтобы уйти от мыслей о прошлом.

– Болтать легко, а строить, управлять страной, вести правильную внешнюю политику в окружении волков, которые только и хотят обмануть нас, ослабить, чтобы оторвать от нашей страны кусок послаще, ой как трудно, – сказала Жанна.

– Да понимаем мы всё, – вздохнула Аня, – Только нам остается лишь языками работать. Проку-то от нас теперь…

«О Боже! Мне остается застрелиться!» – внутри себя простонала Лена.

20

Некоторое время женщины лежали молча, и было слышно, как ветки растущего под окном тополя тихонько царапают по стеклу.

И вдруг Жанна рассмеялась. Все головы дружно повернулись в ее сторону. Лена даже приподнялась на локте.

– Представьте себе! Иду недавно из магазина и что я вижу? Мужчина в коляске малыша везет. У того во рту соска, а в ручонках телефон! На вид малявке года полтора. Он тычет в мобильник пальчиком и что-то внимательно высматривает на экране! А вы говорите, пропадем.

Женщины откинулись на подушки. Они улыбались.

«Спустили пар», – подумала Лена и прикрыла веки.

*

– …Я считаю это его проявление совершенно неоправданным. Я трезво смотрю на жизнь. Предоставим селянам беспрепятственно нести свой жребий? – обиженно возмутилась Жанна. – Я до сих пор с болью вспоминаю неослабевающий гнет серой скудной деревенской жизни, мужественную безропотность, кроткое достоинство, скромное благородство и житейскую мудрость сельских жителей. В них не было и следа холопства, что наблюдала я в городах средней полосы. Они свободно и безбоязненно высказывали свою позицию по любому вопросу. Не могу себе представить людей более чистых и прекрасных. Они как из другой эпохи: добрые, честные, верные. Какой-то внутренний аристократизм в них присутствовал, интеллигентность. Я храню о них самые теплые воспоминания. То были годы, спрессованные из трудных, но счастливых мгновений. Мужчины там колоритные, женщины тихие, мечтательные, терпеливые, домовитые. Но, если надо, то сильные, смелые, упорные. Сколько дивных людей я там встретила!

В молодости я прибилась к ним, но так и не сумела стать с ними в один ряд, сделаться их частью, хотя честно старалась. Видно надо было там родиться. Я терпела их жизнь. Она широкая, привольная – во весь горизонт от края до края все леса, леса, – но беспросветная, красивая, но грубая, жестокая и жалкая одновременно, – призналась Жанна. – Одним необдуманным, решительным поступком я пустила под откос привычное течение своей городской жизни. Мне казалось, счастье само шло в руки. А потом… Оказии не случилось сразу уехать, а позже будто прикипела. Чем-то, видимо, привлек меня их мало обустроенный быт. Нет, я ни о чем не жалею. Все было бы ничего…

Инна прервала ее откровения:

– Приведи себя в чувство. Из-за любви к мужу сжилась с новой ролью? Вы перемешались и переплавились с ним в одно какое-то особое существо? Рядом с Николаем было очень тепло? Ради него готова была взойти на любую голгофу? «Я на кресте своих проблем распята… не отвести возмездия судьбы» за то, что поперек себя пошла… Вся духовная элита страны прошла через лагеря, а ты сама себя сослала туда, где погибал Мандельштам. Сама лишила себя права легко и свободно дышать в привычной среде. Все остальное – не стоящее внимания – в своем сердце преодолела. Умерла для самой себя, для своей мечты. Как ты осмелилась на это? И никакой обреченности? И ведь не выставляла свое геройство на всеобщее обозрение, не поддавалась паническим настроениям. Не сникла, не сдалась. Двадцать пять лет оттрубила в сельской школе, как пригвожденная пахала на педагогической ниве. Честно тянула лямку. Не своротили беды тебя с выбранного пути, хотя и не обходили стороной. Не совершила постыдного поступка – бегства от трудностей. Героиня! Гордишься? Неподдельный энтузиазм украшал беспросветную жизнь? А любовь к мужу не снижала планку твоего подвига, не убавляла пафоса?

– Не могла я как другие офицерские жены дома сидеть. Увидела, как учительница вела детей на прогулку, что-то вздрогнуло во мне и я поняла: это мое.

– Охотно допускаю. Тут кстати пришлось и образование. С политехническим, наверное, не взяли бы в школу. Хотя нет… не хватало учителей в деревнях. А разве не грешно умерщвлять свои чувства? Пошевели извилинами: не растратила ли свой талант и душу по мелочам, не занимаясь наукой, не растеряла ли опыт осмысления развернутых высказываний? Ты же была отличницей. Из всех развлечений оставалось тебе привитое в раннем детстве, неизжитое наслаждение читать, да еще собственное пылкое воображение.

Наверняка увлекалась мужчинами, но неизменно остывала, порывала, как только чувствовала возможные оковы. Не позволяла ни себя, ни душу свою трогать грязными руками. Или из-за сплетен разражался скандал? Скажешь, никто не посягал? Сторонилась, отпугивала мужчин, была непрошибаемой? С твоей-то внешностью! Богатая биография была только по части влюбленностей? Но в кого там, в деревеньке… Такая красотка и вдруг чужды муки тщеславия. Не поверю. В чем-то оно должно было проявиться. Что, разоблачила? Сидела-таки занозой в воспаленном мозгу неудовлетворенность, набухала медленной болью? Или после, уже задним числом сожалела об упущенном, мол, зря откладывала мечты в долгий ящик сомнений? Раскаяние и обиды, постепенно накапливаясь, сплавлялись в тяжелый ком. Они всегда накатывают с опозданием. Они же следствие. А надежды всё теплились… Неужели перехлест?

Конечно, скажешь, любила мужа, ничего не требовала, ни на что не претендовала. Мужчины мечтают заполучить именно такую жену. В отшельничестве и подвижничестве хотела увидеть мир глазами Бога? При твоих возможностях и способностях такая жизнь мало стоит. Когда долго находишься под идеологическим или любовным гипнозом, реальности уже не замечаешь. Что мнешься и ежишься? Я далека от того, чтобы кого-то осуждать за неуверенность и нерасторопность. А ну как не повезло бы с муженьком? Тогда хоть вешайся. Или будь что будет? Что сводишь плечики и сутулишься? Думаешь, буду великодушно хвалить? Хвалящих много, мало полезно критикующих. А я люблю смело и довольно опасно дразнить, дерзить и провоцировать.

Разве ты не замечала, что когда в семье портились отношения, ты чаще влюблялась и «заводилась» с полуоборота. Нет, ты, конечно никогда не изменяла своему заботливому мужу, но сексуальная неудовлетворенность исподволь, независимо от твоих желаний, толкала тебя на инстинктивное проявление внимания к другим мужчинам. Но ты молча страдала. Случай не представился? Не встретила там легкого, раскованного, обворожительного, обольстительного? Не решилась воспользоваться? Ах эти сладкие таинства любви!.. Между сексуальной неудовлетворенностью и влюбленностями существует линейная зависимость. Может, параболическая? А еще она приводит к болезням. Если женщину все устраивает в моральном и физическом плане она не влюбляется, но малейший перекос ведет к подспудному влечению. Скажешь, я не права? Работой заглушала?..

Жанна обомлела. Она не находила слов и задыхалась…

«Речь Инны – сознательная гнусность? Она просто захлебывается желчью!» – в глубоком замешательстве подумала Жанна.

– Впадать в депрессию из-за каждого несбывшегося желания? «Шла бы ты домой, Пенелопа». – Аня умышленно оскорбила Инну, но та не пожелала услышать издевку.

«Вот ты какая! – удивилась Лена. – Защитить другого – это по-детдомовски. Молодчина».

– А я с головой бросалась в любовь, – усмехнулась Инна.

– И что? – полюбопытствовала Аня.

– Да ничего. Не находила того, что искала. Разочаровывалась. Мне не везло как Марго.

– Она из многих выбирала, – напомнила Аня. – Не стоила твоя любовь того?

– Сама-то я горела. И это тоже счастье, хотя и неполное. Я знаю, что такое страсть, но мне не хватало обожания, восхищения, преклонения. И чтобы от сердца, а не стандартные фразы. Романтизм никогда не уйдет из женской души. Нет, я, конечно интересна для самой себя, но не в такой же степени, чтобы собой заменить еще и мужчину, – рассмеялась Инна.

– Я честно работала. Я всю себя отдавала. За счет своего личного времени помогала любому, будь то ученик или кто-то из родителей, желающих прояснить что-то в своих знаниях, и считала это нормальным, естественным. И это не мелочь. – Пришедшая в себя Жанна жалким голосом попыталась оказать сопротивление Инниным нападкам.

«Не сумела себя подать. Надо преподносить надлежащим образом, с достоинством, – пожалела Лена Жанну. – Видно в чем-то Инна права, раз так сильно ее смутила».

– Я о другом… о плотском. Религия помогала? Интересно, почему церковь пыталась освободить человека от плотской любви? Чтобы выявит в нем духовное? Чтобы противопоставить человека животным? Чтобы пробудить в нем возвышенную любовь к Богу? – насмешливо перечислила Инна. – А ты свято уверовала в новую концепцию своей жизни. Упрямо, на полную катушку демонстрировала свое уникальное трудолюбие, раздражала коллег безумно серьезным отношением к исполнению своих обязанностей, переживаниями за все происходящее в школе, как компенсацию физической неудовлетворенности.

– Сдвинулась на Фрейде? – пробурчала Аня.

– А что? Может, в чем-то он и прав. Сейчас в среде молодежи наблюдается культ бабла и успеха в карьере. Правда среди них есть те, которые лбом пробивают стены, и те, что за ними подчищают обломки. Но и у тех, и у других секс уходит на второй, а то и третий план. По молодости их устраивают временные связи, они привыкают к ним и в среднем возрасте боятся ввязываться в серьезные отношения, жениться не хотят, излишне оберегают себя от трудностей. Считается, что средний класс предпочитает карьеру и свободу, что только бедным, низшему классу, нужна поддержка семьи. Но для кого стараются, если не для семьи? Только для себя? Общеизвестно, что без настоящей любви и взаимопонимания в семье больших успехов не достигнуть. Семья – главный стимул побед. Но в молодости часто успехом считается то, что в зрелом возрасте таковым уже не является, – продолжила «выступать» Инна.

– Вспомни классику. Любовники всегда были бездельниками, праздными людьми, себялюбцами, – заметила Аня.

– Теперь эти свойства ушло в народ, – пошутила Жанна.

– Моральная планка сильно снижена. Собственно, мужчины всегда предпочитали свободу, – заметила Инна. – А если и женщины захотят свободы?

– Рождаемость в масштабах страны сильно падает. И Западная Европа бьет тревогу, что белое население вымирает! А тут еще эти порносайты, куклы вместо женщин. Безопасно и доступно! Науку страсти юнцы по фильмам изучают. И «травоядные» мальчики меньше интересуются сексом. У мужчин красивые прически и бороды вместо мускулов и безразличие к сексу. Его им заменяют планшеты, гаджеты. А сколько молодых людей после двадцати пяти лет живут с родителями! – Это Аня поддержала Инну. – Я где-то прочитала, что к две тысячи сотому году численность населения нашей страны уменьшится вдвое. Кто будет защищать и осваивать нашу страну?

Вопрос был задан риторический.

– Сейчас дочери наших знакомых рожают детей в браке, но потом, по сути дела, растят их в одиночку и подчас без алиментов. Получается, как бы поневоле. А захотят наши внучки иметь детей, заранее зная, что их мужчинам, с которыми они живут в гражданском браке, они не нужны? – спросила Аня.

– Так не будет детей, – ответила Инна. – И все же я вернусь к началу нашего с тобой разговора. Усложню задачу. Еще ты, Жанна, страдала из-за неиспользования огромного багажа полученных в университете знаний, от не сбывшихся мечтаний о научной карьере.

Зашибись! Вообще-то я соглашусь с тобой, с твоей ослиной упертостью – звучит? – и с добросовестностью, и с отсутствием претензий на что-то большее... Неудивительно, что в твоем лице непреклонная решимость. Больше некуда было тратить свободное время? Я наблюдаю глубоко коренящуюся в твоем мышлении убежденность в правое дело… которое уводило тебя в удивительно нереальную страну чистых иллюзий...

– Коля был коммунистом и считал: «Родина послала – обязан ехать». Да, мы ехали втемную, но я поддержала мужа: «Обязан». Свободное время! А семья и домашние заботы? Это ты у нас вольный казак. Счастье в работе, если ты ей предназначен, в семье и детях.

– «Всё людям и ничего себе»? Нашла способ оправдаться. И ничто внутри ни разу не дрогнуло? Не бог весть, какие мудрые слова, но что-то завлекающее в них есть. Только надевать ярмо имеет смысл ради чего-то высокого. В твоем же поступке я увидела не величие, а недалекость. По моим меркам поступок твой идиотский. И расплатилась ты за него сполна. Небось, и в городе, где теперь живешь, до сих пор бесплатно вкалываешь на общественной ниве? Не сползла еще позолота с твоих розовых мечтаний. Нет конца твоим… детским фантазиям о коммунизме. Это же анахронизм. Ну да, ты же привыкла быть… собой и… особой. Сдается мне, твоей вере и надежде стоит воздвигнуть памятник на главной площади той деревни, где ты обреталась в молодые годы. Сегодня даже школьникам в голову не придет задарма работать, не то что студентам. Теперь даже у малых детей в голове: «А что я с этого буду иметь?» Это раньше таких как ты «энтузизистов» было как собак нерезаных... Хотя не думаю… Теперь уж поостыла? Да? Ты не Аня.

Сказала бы проще: так сложилась. И нечего мозги людям пудрить. А я никогда не впадала в раж от лозунгов и на уговоры не поддавалась. И вся моя общественная работа сводилась к тому, что я «поливала» и клеймила дураков, бесплатно подряжающихся работать за лодырей и блатных… С меня было довольно того, что на работе нам не доплачивали. И в массовых сборищах я не участвовала, оставалась индивидуальностью. И теперь, когда возможны провокации, разжигаемые внешними силами, я своим внучатым племянницам тем более не советую ввязываться во всякие буйные истории, беречь свою репутацию и выстроенную родителями самость. Причины моего поведения разные, но суть одна: быть верной себе и стране.

– Инна, зачем тебе понадобилось подогревать интерес к моей персоне?.. Или к себе?.. – спросила Жанна.

Лена сквозь муть полудремы не доходил полный смысл слов подруги, но интонация ей не нравилась, и это провоцировало ее на трудное, но окончательное пробуждение.

21

– …Вульгарно звучит. Привычно замахнулась на коммунистическую идеологию. А как же БАМ?.. Сначала меня терроризировала, теперь Жанну избрала мишенью для своих шуток? Пристала как репей. И все-таки что-то у тебя не сходится. Сама-то ты вкалывала будь здоров! Наслышана.

– Хочешь подключиться к процессу критики? Надеешься уладить ситуацию? – оглянулась на Аню Инна. – Тогда сначала припомни строки из Константина Симонова: «И на этом свидании с прошлым до былой слепоты не унизимся».

– С чего рассвирепела? – опять осторожно начала Аня. – Не пойму тебя, хоть тресни… Так бы и звезданула!

«Пиковая ситуация. Ох, сорвется Жанна. Вдруг случится непредвиденное: с ней плохо станет? Вон как побледнела. Могу себе представить…» – заволновалась Лена. Но не успела вмешаться.

– Не тебе, Инна, говорить пакости, и не мне их слушать, – отрезала Жанна.

– Не свихнула себе челюсть от ора? – коварно поинтересовалась Инна, продолжая науськивать Жанну на ссору.

«Откуда в Инке такая предвзятость? Душу выматывает. Прекрасно справляется с ролью «поджигателя войны». Ей бы попытаться взглянуть на себя со стороны… В Инке говорят застарелые личные обиды? Пары зла так и клубятся вокруг нее. А начинался разговор вполне невинно, – пришла в смятение Аня. – Черт дернул Жанну за язык полезть к Инке со своими откровениями, ведь имела случаи убедиться в ее бессердечии. У нее же кавардак в голове… Не пойму, Жанна предмет или все-таки жертва ее шуток?»

– Хотела мужа осчастливить или была верна мечте своей юности – радеть за народ? Какое четко обозначенное пристрастие! Тогда честь и хвала тебе. Я с полной мерой уважения... (Иронизирует или всерьез говорит?) Хотела всех нас не просто удивить, потрясти! Это̀ стимулировало и толкало выбрать неординарное решение или решила с себя снять всякую ответственность за будущее? Эту версию тоже нельзя сбрасывать со счетов? Сколько вариантов!

– Дай бог мне это вынести, – изменившись в лице, пробормотала Жанна.

«Какой зловредный ум. Яда и острословия Инне не занимать. Это болезни в ней говорят», – подумала Лена, а вслух, чтобы остановить Инну, тихо заметила:

– В мире людей не каждому под силу быть человеком.

И тут, будто не услышав Лену, Жанна неожиданно резко и нервно, но как-то сдавленно, вскрикнула:

– И когда это мужчины что-то решали в наших делах?!

Это прозвучало столь неожиданно, что Инна удивленно вскинула брови: «Вот это откровение! Казалось бы такая спокойная, корректная… И Лена озадаченно округлила глаза, но промолчала, боясь завести Инну. Она жалела ее, зная, что с возрастом и по причине нездоровья, сила духа подруги обратилась в обычное упрямство, а чувство юмора – в желчную иронию безысходного отчаяния.

Некоторое время все молчали, избегая встречаться взглядами. Аня первая очнулась и решила грубостью предварить возможное продолжение Инниного «выступление», как реакцию на слова Жанны.

– Прикуси язык. Ни слова больше, – «осадила» она молчавшую Инну. – Все-то у тебя с вывертами и со шпильками. Тебе уже пристало думать о Боге, а ты все воду мутишь, чертей в ней будоражишь. В нашем детдоме, таким как ты, говорили: «Закрой поддувало».

«А Инна здесь причем? Совсем осмелела Аня, – подумала Лена. – Видно отсутствие большой аудитории придает ей сил. Только не понимает она, что дурной, взбалмошный, непокорный характер у Инны от того, что она вечно собой недовольна. А тут еще в ней больно зудит трагедия несостоявшейся женщины. Давит на нее, как мрачные стены и низкий потолок холодного подвала. Не сумела она в себе укротить или хотя бы законсервировать эту боль. Но молчит, внутри переживает, не хочет, чтобы ее жалели… Да и пустое все это ее злословие. Так, гимнастика ума. К тому же не может она справиться со своей стихийностью. Слабая совсем стала. И в этом трагикомизм ее поведения. У каждого свои нелепости в характере. Надо знать Инну: не терпит она возражений. Не стоит всерьез воспринимать ее выпады. Это надо почувствовать сердцем, кишками. Тогда и простить можно. Я еще в детстве перебрала и испробовала всевозможные варианты, пока нашла к ней ключик».

Неожиданно Жанна сказала с неизмеримой грустью:

– Любила вот и была рядом. И нисколько не жалею.

И улыбнулась с какой-то застенчивой доверительностью:

– Кому радость ума, кому радость чувств.

– Писатель Григорий Бакланов говорил: «Женщины – это лучшее, что есть на земле. Если бы все мужчины это понимали», – сказала Аня.

– Хорошие и умные мужчины все наперечет, – усмехнулась Инна. – Думаешь, Бакланов брешь пробил в мужском сознании? Слабое нам утешение. Кто-то из великих сказал, что русская нация всегда была сильна женщинами. И это не комплемент нашим мужчинам.

У Лены комок подступил к горлу. Свое вспомнилось…

– Владимир Вишневской правильно написал: «В жизни лю̀бящий платит всегда», – вспомнила Жанна.

«Сказала, чтобы лишний раз изведать особую «прелесть» горькой сладости прошлого?» – каверзно подумала Инна. И вдруг вспомнила недавний вопрос Ани: «Куда бы ты, если бы могла, вернулась в свои последние годы, в старости? Может, в детство?» «Туда, где мне было легко и радостно, – ответила я ей. – Но такого времени в моей жизни не было. Если было легко, то не очень радостно, а если и радостно, то очень трудно. Наверное, и само во многом виновата… Как бы удачно ни сложилась карьера… женщина должна быть прежде всего счастлива в семье. Не знала я и надежного детского счастья: вселенской радости от любви «предков». Некуда мне возвращаться. Останусь там, где прошла большая часть моей жизни, там куда я больше всего вложила души и добра». А потом с усмешкой добавила: «Вот раздам последние долги и отправлюсь с отчетом к Всевышнему».

– На сегодняшней встрече у наших девчонок был один лишь главный вопрос: что такое любовь и как с ней бороться, – пошутила Аня.

– Любо-дорого смотреть на тебя такую,– улыбнулась Лена. Но подумала она об Инне.

Резкая боль в области висков на время отвлекла ее от беседы.

– …Помнится, одна твоя шутка стоила мне вывиха коленной чашечки, – засмеялась Аня.

– Да ну тебя, вспомнила! Той истории сто лет в обед и двести в ужин, – сердито засопела Инна. – Надо же было так случиться, что я…

«Ночные разговоры звучат как полусонный бред, – вяло скользнуло в голове Лены. – Что-то муторно мне, колики в груди и вообще…» И она снова впала в тяжелую дрему.

– …И за какие такие грехи твоего благоверного задвинули на Дальний Восток в почетную ссылку? Он у тебя бывший военный?

– Сам напросился. Окраины необходимо осваивать.

– Ого!

– …Не снизошла на тебя, городскую, сельская благодать. Ты только по касательной соприкасалась с селянами, – увела беседу на прежнюю стезю Инна. –

Я бы деру дала, убежала бы без оглядки, так, что за хвост не поймать.

- Провоцируешь?

Лена настороженно глянула в сторону Инны.

– Разве я сболтнула лишнее? – дернулась та.

– Отчасти ты права, – сказала Жанна. – Мне до конца так и не стали понятны мотивы их поведения. Почему они с тихим упорством цеплялись за… эту скудную жизнь? Может, это у них генетическое? Меня там постоянно жестоко мучил нестерпимый культурный голод, какая-то тяжелая безнадежность... Конечно, я была двужильной, но и изнурительная работа не спасала... Я тосковала. Отправляясь за мужем в деревню, я была далека от мысли, что это геройство будет стоить мне лучших лет жизни. Но если бы снова понадобилось…

Инна не захотела услышать ответ Жанны. Побоялась, что та озвучит что-то примитивно-пошлое или избыточно-пафосное, и прервала личную направленность рассказа Жанны:

– На Западе сельским хозяйством занимаются три процента населения, и мы к тому же идем.

– Ты уверена? – рассмеялась Жанна, словно сочла эту мысль нелепой.

– Вера есть, уверенности нет, – отшутилась Инна.

– Я бы первым делом сельское хозяйство стала развивать и весь мир кормить. Вещи мы не часто покупаем, а есть каждый день хочется, – заметила Аня.

– И еще военную промышленность, – подсказала Инна.

– Но меня все же больше волнует другой вопрос. Почему в семьях вместо того, чтобы жить дружно партнеры борются за лидерство, – совершенно неожиданным образом продолжила свою мысль Аня.

– Этот вопрос тоже стратегический? – вновь подколола Аню Инна. – Причин тому море. Устроить тебе ликбез? Во-первых. «Я назову тебя солнышком, только ты все успевай». В этом весь наш российский мужчина, – с мрачным удовлетворением в голосе отметила Инна. – Между прочим, я слышала от подруги – она живет в Риме, – что итальянские мужчины не менее забалованные, чем русские. Она права?

– Похоже, некоторые из наших мужчин этот стих понимают слишком буквально, – утвердила Иннин тезис Жанна. – Но не на всякий морально-этический вопрос можно ответить однозначно. Тогда жилось бы очень просто. Это тебе не физика с математикой. Даже в природе масса исключений и отклонений от нормы, – попыталась увильнуть от прямого ответа Жанна. – Есть лебеди и волки, а есть более примитивные особи. И что прикажешь принять за норму?

– Неподражаемая! – усмехнулась Инна. – Состояние влюбленности – это же счастье. Зачем же себя лишать его?

– Я не лишала.

– Но ты же чувствовала укор себе, глушила это чувство, потому что замужняя, потому что бабушка тебе говорила, что измена в мыслях, тоже измена. Или для тебя все же главное: не нырять в чужую постель?

– Каждый должен раз и навсегда решить, что для него важнее: семья или увлечения? Я выбрала семью, детей. Всегда приходится чем-то жертвовать. И в мелочах, и в крупном. Как же иначе?

– Ну да, привычная отсылка к брачной норме, – хмыкнула Инна и накрылась с головой простыней. И уже через нее пробурчала:

– А я вывожу из подсознания комплексы мужчин и лишаю их ореола привлекательности.

22

– …Что гениям позволительно из того, что нельзя обыкновенным людям? Что им можно простить? Ведь они сами – исключения из правил, – неожиданно спросила Аня. – Кого считать гениями, кого просто талантливыми? Где проходит граница? Талант – это, прежде всего, умение подчинить себя одной идее, еще своеобразие, уникальность, а гениальность – это… шизофрения…

– Ну и вопросики у тебя. Переадресуй их Лене. Нет у меня ответа. Гениев мало, они не делают погоды в общей картине морали общества, зато вносят огромный вклад в его построение, развитие и сохранение. Наверное, они все-таки могут немного выходить за рамки общепринятых условностей. Шизоидные крайности не будем рассматривать, – небрежно ответила Инна.

– А начальники?

– Я отношу их к обычным людям, обязанным чтить моральный кодекс. Рыба гниет с головы. Их поведение на виду. Любой подчиненный скажет, мол, им можно, а нам нельзя?

- Но начальники так не думают. Человек слаб. Красивая жизнь привлекает и затягивает.

- Не всех. Потому-то еще держимся на плаву.

– …Понять предательство можно, но простить нельзя, – сказала Аня.

– Прощать трудно, но надо. Хотя бы для себя, чтобы камень с души снять. Запомни, у любви нет выше права, чем прощать и забывать, – процитировала Жанна. – А в остальном люди вверяют себя Богу.

– У любви другое главное назначение: любить! Нельзя прощать стойкого подлеца! – разозлилась Инна. – Я себя вверяю друзьям и родственникам. Правда, с возрастом друзья, как и враги один за другим уходят…

– У Риты и Эммы случаи из ряда вон выходящие? Я так не думаю.

– Они далеко не таланты. Что о них думать?

– Как ты считаешь, дети простили Федора? – спросила Аня.

– За его невообразимо ненасытную страсть к сексу? – уточнила Жанна.

– Нет, к лести, – рассмеялась Инна. – Сын процентов на восемьдесят, дочь, я думаю, не больше, чем на двадцать. Эмма, пока была здорова, никогда плохо о муже не отзывалась, как бы ни накалялась атмосфера в ее семье. А после операции доктор посоветовал ей чаще открываться, чтобы снова не попасть в больницу или того хуже… Вот она иногда и позволяет себе быть откровенной даже при детях. Они уже взрослые.

– Только любовь показывает, кто из нас чего стоит.

В трудностях проявляется человек, – сказала Жанна.

– Если бы то же самое сказал кто-то другой… Жанна, освободи меня от необходимости вдаваться в подробности, а то я такого наговорю! – раздраженно передернула плечами Инна.

– Вот говорят, материнская любовь всё примет, все стерпит. А как же Эммина и Лилина свекрови? – спросила Аня.

– В семье не без урода. Они просто не хотели признавать права невесток на своих сыновей, – усмехнулась Инна.

– Просто?

– Какая ты серьезная! Расслабься, иначе ночью тебе приснятся страшные сны. Самые счастливые на свете люди – дураки. Время от времени надо освобождаться от серьезности, выходить за границы взрослости и резвиться, как это делают дети. Знаешь зачем люди ходят в цирк? За своим детством! И запомни: не зря говориться в народе: «Свекровь пьет чужую кровь». Наверняка ссоры их сыновей с женами служили им отличным антидепрессантом, – рассмеялась Инна. – Бернард Шоу сказал: «Нет любви более искренней, чем любовь к еде». О ней и думай.

– Не можешь не опошлить даже самое святое, – рассердилась Аня.

– Притча мне припомнилась. Дед рассказывал. «Лежу я на печке – маленьким тогда еще был, – слышу, дядька мой заходит в комнату и говорит бабушке, мол, уйду я от жены. А та в ответ ему: «Баба – корень семьи. Какую кость выбрал, ту и грызи. Настрогал детей – расти». Тогда не говорили, что чувство собственного достоинства изрубили в мужчине, потому что правильно его понимали: прежде всего, как ответственность за семью. И перед иконой клялись: буду любить и в радости, и в старости, и в болезни. А теперь некоторые мамаши говорят сыновьям: «Гуляй, другую жену всегда найдешь». Вон Зоина… И ведь не забубенная старуха, просто глупая, хитрая, упрямая, вздорная и самодовольная. Крыша от нее едет.

– Злыдни. Нельзя в семью пускать таких «советчиков», – сказала Аня.

– Так сами влезают. Не выгонишь.

– «Прогресс» и сюда проник.

– В развитии семейных отношений нет прогресса, но есть вершины.

– Какой уж там прогресс, если нынешние человеческие отношения загрязнены хламом новых и давно устаревших понятий. Это как применение современных технологий без очистительных устройств.

Вот я и думаю: стал ли человек от всех своих открытий века добрее? Среди стариков ходит шутка: «Телефоны стали лучше, а люди мельче», – сказала Аня.

– Галин внук спросил: «Как вы обходились без компьютеров и телефонов?» И я ответила: «А как вы без книг, без сострадания?» Целую лекцию ему прочитала, – сообщила Инна.

– Насчет того, что люди стали добрее – не скажу, но что счастливее – это уж точно.

– Счастливее из-за комфорта?

– Хочешь в семнадцатый век? Ни дорог, ни электричества.

– А счастливыми люди и тогда были.

– Нет, лучше отправиться в монастырь своей души, – отреагировала Жанна.

– В чем-то выигрываем, в чем-то проигрываем… Я почему-то мою коллегу, учительницу литературы Лидию Ивановну Дорохову вспомнила, как она с мамой и сестренкой из блокадного Ленинграда в поезде ехала. Ей тогда полтора годика было. Малышку уже сочли умершей. Матери предложили на остановке помочь похоронить дочку. Но она не согласилась. Не могла от сердца оторвать. Сказала, что сама на следующей остановке похоронит. Выменяла она свою плюшевую, очень модную перед войной, куртку на стакан воды и дочка ожила. Она от обезвоживания в кому впала, омертвела. Во то было настоящее счастье.

А за полгода до отправки в эвакуацию, на «Большую землю», собирали люди на улицах и в домах оголодавших детей и отвозили в лагерь, по типу пионерского, чтобы там их подкормить и уберечь от обстрелов. Но Лидочкина мама не отдала своих девочек. И вдруг… в этот лагерь бомба попала. Видно судьба Лидочке дана была выжить. И находилась она в руках и в сердце ее матери. Разве рядом с такой мамой мог вырасти плохой человек?.. Господи! Хотя бы больше не было войны, – вздохнула Аня.

– …Не влияет развитие науки и техники на нравственность. Ее развитие или деградация идет своим, отдельным путем.

– Ползет, – фыркнула Инна. – Будем повторять истмат и диамат?

– Не стоит, – пробормотала Аня.

23

Интересное наблюдение: когда женщины делают мужчинам комплементы, то первое что приходит в голову мужикам – даже самым умным, – что они нравятся или что в них влюблены. Услышат похвалу и тают, и «текут»… А ведь часто женщина, говоря комплемент, просто отмечает в мужчине качества, которые ей импонируют. Женщине просто приятно видеть умного человека и ей доставляет удовольствие говорить ему об этом. Уважает? – да, обожает? – возможно. Но причем тут влюбленность, любовь или тем более постель? – Возмутилась Аня.

…Встретила Илью, поболтали всласть. Я пожелала ему сто лет жизни. А он мне ответил: «Хватит девяносто девяти». Я спросила: «Почему?» «Чтобы говорили, что безвременно ушел», – рассмеялся он довольный собой. Хороший мужчина. С такой жаждой жизни! Жаль, что не постоянный.

…Я опростоволосилась. Поздравляла ветерана Виктора Николаевича Климова – ты его знаешь – с девяностолетием, по стандарту пожелала дожить до ста лет. А он шутливо возмутился: «Зачем ограничиваешь мой срок? В моей родне все мужчины больше ста жили!» И весело добавил: «Годы, прожитые после средней продолжительности жизни – это наша «месть» пенсионному фонду за тех, кто рано ушел». Не знаю человека, который в девяносто излучал бы столько безграничного счастья и яркой позитивной энергии.

…Какая прелесть! Теперь можно спокойно сидеть дома у компьютера, получать работу и отчитываться о ней, так сказать, «не отходя от кассы». Это называется «работать по удаленке». И офисов не надо. – Это Жанна восхитилась.

24

– …Помню нашу первую встречу. Ты вошла в класс вся такая бестелесная, неземная, с огромными грустными голубыми глазами. Я сразу почувствовала в тебе что-то необычное, божественное, нереальное, какое-то ненасильственное магическое обаяние. И ты заняла в моей судьбе прочное, стабильное, только тебе предназначенное место.

– Смешная была. Ноги такие же худые как руки. А тебе воображалось и мечталось… Нам обеим не хватало внимания, понимания, доброго участия и мы нашли его в нашей дружбе.

– А летом были добрые чистые дружеские объятья, прекрасный мир вокруг нас: цветущий луг, тихая речка… Гармония в душе и в природе, – вспомнила Инна. И улыбка замерла у нее на губах.

– …Я рассказываю тебе, эти подробности лишь затем, чтобы ты была снисходительнее к шалостям внуков и не долбила их за малейшую провинность. Это может отрицательно отразиться на психике детей и на всей их дальнейшей жизни, – сказала Аня.

– Охотно соглашусь с тобой, – ответила Жанна. – Я достаточно властная в семье. И с внуками не дрогнула. Но это касается только важных вопросов. Балую и ласкаю я малышей теперь много больше, чем своих детей.

– …Мне до сих пор грезится страна детства, наполненная чудесными предвкушениями. Сидишь, бывало на корточках перед грубкой, на огонь смотришь… мечтаешь, со своей планеты перескакиваешь на другие... У каждого было любимое место «обитания», допустим, секретный шалаш в лесу. Мне и теперь кажется, что личность рождается в детстве, в глубинке, в деревне, на печке, в созерцании.

– Отправляй малышей на лето в деревню. Этого достаточно.

– Теперь и в деревнях электричество, газ. Если только на хутор, на лесную заимку…

– Тоже сойдет.

– А мне и не мечталось… Тяжело было, – вздохнула Аня. – В детдоме я воспринимала мир людей трагически, считала его равнодушным, безразличным и даже враждебным, а став старше, сумела от него закрыться. Но ощущение хрупкости жизни и обостренное восприятие несправедливости осталось на всю жизнь.

– Все мы такие.

– Не то слово!

– До сих пор, периодически грустные картины всплывают в моей голове., никак не могу уйти от памяти детства. Разве такое забудешь? Слишком глубоко оно сидит, не истребишь. Мой коллега, который на пятнадцать лет меня моложе, как-то сознался, что почти ничего не помнит о школьных годах, а о дошкольных и того меньше. Потому что никаких потрясений не знал?

Лена грустно-ласково взглянула на Аню. Но та решительно запротестовала:

– В твоем раннем детстве не было поистине прекрасных лет, какие достались мне, поэтому ты счастьем считала даже короткие моменты радости. Разве можно ждать того, чего не знаешь? А я на контрасте жила.

– Человек с рождения запрограммирован на счастье, поэтому он всегда подсознательно его желает. И это непреложная истина, – ответила Лена. – От разговоров о детстве мне запах послевоенного черного хлеба почудился. Инна, ты помнишь пятидесятые годы? Хлеб развесной по три рубля буханка...

– У нас она ковригой называлась, – не спросившись, вклинилась Аня. – Такая большая, тяжелая, пахучая.

– Плохо пропеченная. Вкус детства: черный хлеб с солью и чесноком! А если еще и сальца бабушка-волшебница даст отведать… – Инна улыбнулась. – Очереди с ночи. А назад, если повезет, идем счастливые… самым коротким путем через лес, луг и речку… Сетки-авоськи с хлебом за спиной. Обнимемся и песни орем, хохочем! Прекрасные, невозвратные, безгрешные часы!

В этот момент у Инны было уступчиво-мягкое мечтательное выражение лица, знакомое только Лене.

– Я в очереди от запаха хлеба чуть в обморок не падала.

– Благородная городская и нищая деревенская бедность! – скривила губы Инна. – Тогда ты еще после детдома не окрепла: чахлая была, для деревенской жизни непригодная, личико бледненькое, тощенькое. Не досталось тебе розовощекого детства… А духом сильна была. Жить чужой милостью и суметь сохранить достоинство – это очень много!

Инна села на край матраса, скрестив свои точеные ноги и опустив голову на колени, и замерла, словно пораженная какой-то неожиданной мыслью.

– Да ладно тебе. Можно подумать, ты каждый день конфеты ела. Детдом больше в моральном плане труден. Не так, чтобы больно и обидно… горько было. А еда? Да Бог с ней. «Был бы хлебушко», – говорила моя любимая няня.

«Подруги готовы поддержать любую тему? А мне не хочется вспоминать свое детство», – подумала Лена, пряча в подушку разрываемый зевотой рот и ожесточенно растирая «замороженные» виски.

А Жанна вспомнила, как тетя рассказывала ей, уже взрослой: «На фронт попросилась. В деревне голодно было. Боялось не выжить. А в армии снабжение было хорошее». И я тогда подумала, что те, которые остались в колхозе, еще больший подвиг совершили. Как странно работает подсознание! Не поймешь, почему оно в данное время подбрасывает нам ту или иную информацию? Будто напоминает, чтобы не забывали.

Инна неожиданно громко расхохоталась.

– Вспомнила что-то веселое? Расскажи, – попросила Жанна.

– Я выпускной экзамен по русскому языку в четвертом классе вспомнила. О нем тогда вся школа шушукалась. Но это не моя, Ленкина тайна.

Жанна умоляюще посмотрела на Лену. И Аня к ней присоединилась. Лена вздохнула, но согласилась.

– В нашем классе был не простой экзамен, а открытый урок для учителей всего района. Диктант мы писали. И вдруг Анна Васильевна читает: «Характер местности…» Я удивленно шепчу сама себе: «Странно, у людей бывает характер, а у местности – рельеф». И тут одна женщина, которая ближе всех от меня сидела, как зыркнет на меня злющим взглядом, так меня аж мороз до кишок пробрал. И похожа она была на мою городскую учительницу: такая же красивая, немолодая, крупная, черная и страшная как бизон. Ну и торкнуло меня в макушку… Подхожу я к ней и говорю: «Нельзя учительнице быть такой злой. Дети должны вас любить, а не бояться. Была у меня в городе похожая на вас. Завучка. Дети от нее каждый день плакали. Мы ненавидели школу, ненавидели книги, тетради. Она отбивала у нас желание учиться. Мы мечтали только об одном, чтобы поскорее закончились эти проклятые уроки. Я хорошо читала и считала, но ненавидела саму атмосферу в классе. Мне было жаль испуганных задерганных одноклассников. Я все время сравнивала эту учительницу со своей первой – доброй старушкой, вспоминала, как любя ее, сидела в классе на всех дополнительных занятиях, глаз с нее не сводила…

Некоторые дети стали пропускать занятия, кое-как делать домашние уроки. (Все равно бизониха больше тройки не поставит.) И я была в их числе. Брожу, бывало, по городу и думаю: «Смогу ли выдержать целых три года? Чему научусь? Не свихнусь ли?» Понимала, что убегать с уроков – не выход из положения. Деду пыталась растолковать мою беду. А он отвечал, что если я буду хорошо учиться, то у меня наладятся отношения с учительницей. Я возражала, что читаю лучше всех в классе, а она мне ставит тройки за то, что я защищаю детей, делаю ей замечания за ее грубость, говорю правду в лицо. Дед сердился, говорил, что взрослым нельзя указывать. «А издеваться над детьми им можно? А если взрослый человек станет бить ребенка, вы промолчите?» – негодовала я. Как я обрадовалась, когда узнала, что скоро уеду из города и, наконец-то, покину эту проклятую школу! Я очень сочувствовала одноклассникам и думала: «Скольких детей уже погубила наша завучка и скольких еще угробит, пока уйдет на пенсию?» Я хочу, чтобы все учителя понимали и любили детей как моя первая учительница и наша Анна Васильевна.

Анна Васильевна, простите меня за то, что я прервала урок. Я знаю, что мне дома сильно влетит за это, но я вытерплю, потому что считаю, что урок можно продлить, а вот если я промолчу, то всю жизнь буду ругать себя за трусость. Мне кажется, что сегодня все присутствующие здесь учителя задумаются над моими словами. Наверное, среди них нет таких злючек, какая была у меня в городе, но все равно всем полезно услышать мнение ребенка, хотя у нас не принято давать детям высказываться, будто они не люди вовсе, а какие-то бессловесные щенята, которых надо дрессировать. Анна Васильевна, простите меня. Надеюсь, вам за меня не достанется».

Речь моя была выстраданная, выверенная, ранее многократно прокрученная в голове.

В звенящей тишине я села за парту. Анна Васильевна посмотрела на часы и спокойно продолжила диктовать. После экзамена я боялась идти домой, но об этой истории никто не вспомнил, будто ее и не было.

Подумав, я сообразила, почему Анна Васильевна не прервала мою «речь», хотя лицо ее покрылось красными пятнами.. Она была умной женщиной, у нее своих детей было пятеро, потому-то и поняла, что строгостью меня не остановить. Я стану защищаться до упора, до истерики. Она не могла допустить скандала. А учителям наверняка сказала, что я девочка особая, без тормозов.

Знаете, я и теперь не жалею о той вспышке откровенности, – сказала Лена.

*

– Не любила я нашу зачуханную деревню. Помню, нравилась она мне год от года все меньше и меньше. Если бы не ты, бросила бы школу… и поминай, как звали.

– Вовсе не зачуханная. Ты не видела умирающих деревень. Тебе после Ленинграда любое сельское поселение казалась глухоманью. В нашей деревне люди последним делились, – возразила Инне Лена.

– Так то же после войны.

– У нас даже земля была особая, добрая. Воткнешь в нее свежесрезанную палку, глядишь, неделя-другая – и деревце зеленеет. Меня это поражало и восхищало. Знаешь, через сорок лет после окончания школы приехала, а там все то же самое… Сердце нестерпимо заныло: что будет через сто лет?.. А тут перестройка. И деревня наша будто расцвела. Съезди, посмотри!

– …А девчонкой ты своевольничать любила. Деревенская жизнь этого не терпела, – с улыбкой напомнила Лена подруге.

– Что правда, то правда. Слоняюсь бывало по дому, изнываю от скуки и безделья… В охотку день-два повожусь на огороде и бросаю. Быстро надоедало.

– Баловала тебя бабушка. Отчим всё больше налегал на водочку. Его отношение к тебе было более чем прохладное. А напрасно. Мог бы тобой заняться. Как он тебя воспитывал? Говорил: «С наше поживешь – поймешь?» А ты ему: «Я сейчас понять хочу». И со всем своим юным презрением к нему… А мать за хворостину бралась, чтобы привить уважение к старшим. Чему они могли научить, изредка наезжая в гости? Вот и возникали чрезмерные неадекватные методы воспитания и твоя соответствующая реакция, – усмехнулась Лена. – Ладно, спишем недостатки на недопонимание между поколениями.

– Трудно приживаются городские в деревне. Вот и ты уехала, – заметила Инна.

– Так ведь за мечтой.

– И за счастьем.

– Меня вокзалы как-то особенно волновали. Душа к неведомому и красивому рвалась. Людей любила разглядывать, их судьбы пыталась расшифровывать.

– А я как, бывало, вернусь из мечтаний на грешную землю, так нет-нет да и выскользнет из души темное, мрачное, а то и мерзкое… С трудом пересиливала себя, – нехотя бросила Инна в пространство комнаты. – Я не при делах, но всегда во всем виновата…

«Специфическая у нас компания. Там ли я, с теми ли я, среди физиков или психологов?» – усмехнулась про себя Лена.

– В моей городской компании я с прискорбием замечала, что некоторые дети к животным относились лучше, чем к людям. Это не укладывалось в мое понимание.

– Животные не пакостили, назло ничего не делали. И если их любили, верными были до гроба.

– Человек всегда чем-то недоволен в своей жизни, все ждет чего-то нового, особенного, – увела Жанна разговор подруг с грустной дорожки. – Все мы спотыкались, падали, сожалели о своих ошибках, поднимались и снова шли вперед. Мы всегда искали что-то новое, чтобы расти, не застаиваться. Были созидателями своей жизни.

– Дули на воду и упорно стояли на своем, – рассмеялась Инна.

– Как мы были счастливы в своей юной студенческой наивности, в праведном гневе, в безграничном стремлении сделать весь мир прекрасным! – улыбнулась Жанна.

«Не было тоски от повседневности», – хотела добавить Инна, но промолчала, чтобы не смазать картину всеобщей кратковременной эйфории.

– Не забыли, как из цветных лакированных обложек журналов делали бусы? Разрезали их на полоски, скручивали в рулончики и нанизывали на нитку. Эти самоделки казались нам верхом совершенства! А современная молодежь украшается тяжелыми как вериги цепями, – напомнила Инна.

– Это нормально. Они имеют право быть другими, – сказала Аня.

– Живя в деревне, я не догадывалась, что и при социализме некоторые люди могут быть богатыми. Надежно застряла в моей голове теория равенства. На втором курсе – это было уже в Москве – я как-то из любопытства зашла в ювелирный магазин и впервые задумалась: «Кто же эту роскошь покупает и носит?» Потом в шикарный мебельный магазин заглянула. И опять нищей себя почувствовала… и словно прозрела. Было сильнейшее, но кратковременное впечатление от осознания чего-то ранее запретного. Оказывается, есть где-то рядом непривычная, ни на что не похожая жизнь с истинно буржуазным шиком? А у нас в деревне трудно было даже ситец «достать», не то что платьице готовое купить. В то время я вслед за актрисой Раневской могла бы повторить: «Я умру, но никто так и не узнает, что у меня был вкус». И, тем не менее, жадного желания все это иметь не возникло. Крепко сидело во мне внушенное с детства: «Главное быть порядочным человеком, получить хорошие знания и трудиться на благо Родины. А вся эта роскошь никчемна и губительна. Она – неблагожелательная глупость». Помню, меня уже в зрелом возрасте удивляли люди, занимающие с ночи очередь за какой-нибудь золотой побрякушкой. Не хлеб ведь! – поделилась Лена.

«Оказывается и у безупречной Лены могли быть заблуждения. А я была не против получить в подарок что-либо этакое, да охотников дарить не встретила», – усмехнулась Инна и потянулась за печеньем, лежавшим на тумбочке у ее изголовья. Изловчившись, она достала пачку и с аппетитом захрустела.

Жанна улыбнулась и неохотно призналась себе: «Я тоже не против красивого украшения».

– Не налегай на сладкое и мучное. Фигуру испортишь, – шепнула Аня Инне.

– Мне теперь все можно, – не сдержав в голосе печали, сказала Инна.

Но Ане не дошел горький смысл ее слов.

25

– Видела по телевизору Ксению Собчак. Она рекламировала страшно дорогую, вычурную косметику. «Если вы себя уважаете, вы обязаны купить…» Она не представляет, что большая часть граждан России живет на минимуме, за гранью бедности… точнее, нищеты? – сказала Аня.

– Я предлагаю прервать нашу дискуссию и перейти к прениям – всем перекусить, – пошутила Инна.

«Подруги вылавливают из головы разрозненные сонно-ленивые мысли. Похоже, устали, растеряли многословие. Скоро уснут», – подумала Лена.

– Давайте! – радостно поддержала Инну Аня. – Мне вспомнилась наша шутливая студенческая застольная песня: «Мы каждый день шестнадцать раз обедаем, мы каждый день шестнадцать раз едим. И ничего мы более не делаем и ничего мы делать не хотим!» Кишки-желудки изнывали от голода, а мы не скулили и с удовольствием распевали на проспекте «Перепетую», «Старушка не спеша…», приковывая к себе неодобрительное внимание людей старшего поколения.

«А сегодня не попели, не поплясали. Запал на завтра берегут», – догадалась Лена.

– Все мы были из той непритязательной среды, – поддакнула Жанна. – Какие мы были скромные! Смотрите, на этой фотографии я в школьной форме. На ней нет верхней пуговицы. Казалось, чего проще – распахни ворот! Так нет же, я попросила у подруги булавку и изнутри закрепила прореху. Неприлично было открывать шею.

– Нас слишком по-пуритански воспитывали. И мы своими мечтами об идеальной любви сами себя делали скромницами, – подтвердила Инна.

– Мы стеснялись говорить учителям, если скучали на уроках. Считали бестактным критиковать старших. А современные дети более жестокие. Они мало что прощают взрослым, – добавила свое мнение Аня.

«Странно, Анина невыдающаяся… невыразительная внешность, делает ее неожиданно примечательной», – подумалось вдруг Жанне. – На контрасте с умом и душевными качествами, что ли?»

– Не поручусь, что все мы из одной бедной среды. Я рассказывала о тех, кто жил в общежитии, – сказала Инна и посмотрела на Жанну с видом спокойного гордого превосходства.

Та недовольно повела плечами. С нею девчонки в группе всегда были запанибрата, а Инна посмела усомниться в ее принадлежности к их кругу только по тому, что она жила на квартире! «Оскорбила, сморозила чушь и рада?» – говорило ее обиженное лицо.

– Может, сейчас я и страдаю от склероза, но прошлое помню слишком отчетливо, чтобы сомневаться в тонкостях и подробностях нашей студенческой жизни. Пошлем петицию в ООН, пусть разберутся?

Лене было немного неловко за мелочные придирки подруги, но она не сочла нужным ее журить.

«Зачем Инна заводит Жанну и вносит путаницу? Изобличить ее или из-за пустяка не связываться с нею на ночь глядя? А Лена немногословна. Промолчу и я, учитывая значимость завтрашней встречи «в верхах». Не хватало еще себе сон разогнать и на празднике перед мальчишками выглядеть вялой мокрой курицей», – подумала Аня.

«Ленка молчит, не хочет из-за ерунды облачаться в мантию прокурора и разряжать обстановку. Наверняка скатилась на внутренний осуждающий монолог. Видно давно привыкла выбирать между болтать и писать», – решила Инна.

«Не спится девчонкам, вот и баюкают свою бессонницу пустыми разговорами. Может, организовать им сто сорок первое китайское предупреждение? (Эта фраза тоже из детства.) Не стоит, уже устало перекидываются словами. Скоро угомонятся. Напрасно я психую. Я изнемогаю от усталости, мне все труднее контролировать эмоции», – принялась уговаривать себя Лена.

Голоса затихали и будто удалялись. Лену окончательно сморило. Она засыпала.

26

– …Противоположности должны притягиваться, а не враждовать.

– Это теоретически. К гадкой людской породе этот закон не имеет никакого отношения. Может, когда-нибудь мы заглянем вглубь кванта, но не в человеческую душу.

– …Если люди перестанут добиваться справедливости, то воры, убийцы, подлецы, лжецы и коррупционеры станут править миром, унижать и угнетать, – вздохнула Аня.

– Что, собственно, мы и наблюдаем, – съехидничала Инна.

– Американцы более лживы. Наверное, уверовали в слова Геббельса о том, что «часто повторяемая ложь становится правдой». Хвалятся, что на луну слетали. Если бы это было правдой, они продолжили бы свои исследования. Не такие они люди, чтобы останавливаться на достигнутом, когда что-то уже получается. Очередной фейк запустили. Цену себе набивают.

– У них в принципе порода такая.

– И это тебя не радует, – Аня насмешкой попыталась отвлечь Инну. – Дались тебе эти высокомерные американцы. Зачем нам решать мировые проблемы, когда надо справляться со своими?

– Чтобы не мешали жить.

– Все равно будут.

– …«Не высовывайся, не стремись, не возникай». Я иногда прихожу к полному неприятию этого мира. Одни были безразличные, другие – злые и завистливые… оговаривали и предавали наших родителей, а дети попадали в детдома.

– Аня…

Аня поняла Лену.

– …Дети не злые, они глупые и доверчивые. Взрослые их портят. Помню, вышла в местной газетенке статья о нашей учительнице, мол, мужа украла, из семьи увела. Мы в классе шумели, возмущались. Я даже заявила, что этой газетой учебник оберну. А потом узнала подробности этой истории, поразмышляла и поняла, что это пасквиль обиженной жены, на весь город неумно растрезвонившей о свой беде. Не отбивала учительница ее мужа, он давно в разводе был. А я необдуманно поддалась лжи, потому что ненавидела отцов, бросающих своих детей, – созналась Инна.

– …Зачастую из лучших побуждений мы бросаемся помогать, а человек не поддается на уговоры, потому что ему этого не надо. Есть вещи, которые одних заботят, а других – нет, – задумчиво произнесла Жанна.

– Но внимание лучше безразличия. Глядишь, когда-нибудь тот человек оценит его, – сказала Аня.

– …В чем красота старости?

– В том, что четко понимаем: это можно, это нельзя. Точную оценку всему даем, – ответила Жанна на философский Анин вопрос.

– Точную?

– Видим главное.

– Ты боишься смотреть в глаза старости?

– Только смерти. Старость может быть прекрасна: человек делается более духовным и мудрым. Старость, как осень, в ней печальное очарование жизни.

– Если сохранил здоровье и оптимизм, – добавила Инна.

– Жизнь дается всем, а старость только избранным. Мы не из их числа.

– Куда тебя понесло! – возмутилась Жанна.

– Инна бредит! – испугалась Аня.

– На тебе лица нет, успокойся. Какое тебе дать лекарство? Я принесу. Оно у тебя с собой? – приподнялась на постели Лена.

– Я сама, – прохрипела Инна.

– Как скажешь, – уступила ей Лена, потому что по двум-трем движениям подруги угадывала ее действительное состояние. Она осталась лежать, чуть приподнявшись на локте и чутко прислушиваясь к тому, что происходит на кухне, готовая вскочить на случай непредвиденной ситуации.

Инна вернулась на место. Лена с облегчением откинулась на подушку.

– Что-то и ты совсем с лица сошла. Тебе плохо? Замордовали мы друг друга своей болтовней, – посочувствовала подруге Инна.

– Все хорошо. Просто у меня никогда еще не было времени на длительные, бытовые разговоры. С тобой больше по телефону. Так ведь по нему не разговоришься.

– У меня тоже каждый день по минутам расписан. Я до сих пор соседей по этажу не знаю. Общаюсь только с одной семьей. Подружились еще с тех пор как получила квартиру. Листая страницы моих девяностых…

Инна замолчала. Сил не было говорить. Лена обняла подругу.

27

Инна вышла из задумчивости и услышала рассуждения Ани:

– …Жена говорит мужу: «Когда ты подбрасываешь ребенка, он должен видеть твое улыбающееся лицо и протянутые к нему руки. А ты его личиком к потолку направил, вот он и расплакался. Надо подмечать такие тонкости».

– …Мать с детства кормила его овощами и фруктами, измельченными на терке, переваренным, перетушенным мясом. Все зубы сыну пыталась сохранить. А в результате к окончанию школы у него ни одного целого зуба не осталось. Они у него без нагрузки рассыпались. Это как если не давать мозгу пищи для размышления, то он деградирует.

–Ну не знаю, права ли ты?

– …Не скажу, что я не доверяю врачам, нет, ни в коем разе. Просто веду себя с ними осторожно, точнее настороженно.

Моя теория такова: «Употреблять лекарства имеет смысл, когда припечет, а в промежутках надо позволять организму справляться самому, иначе у него атрофируется аппарат защиты – иммунная система. Наш организм не утратил способности к самолечению. Ему надо помогать только тогда, когда он не справляется со своей задачей. Вот тогда и появляется потребность во врачах и в лекарствах. А чтобы не пропустить какую-нибудь серьезную болезнь, необходимо проходить обследования. И лечение надо начинать с применения слабых лекарств. По телевизору сейчас все время предлагают убойные средства, после привыкания к которым, уже никакие другие лекарства не помогут.

Я двадцать лет страдаю от давления, но мне до сих пор помогает папазол. И почки я уж сорок лет травами лучу. А соседка горстями пьет лекарства. Если бы я слушала терапевтов, меня бы уже давно не было. Другое дело хирургия, это особая статья. Тут я полностью доверяю врачам. Еще меня раздражает то, что наши врачи по каждому чиху, там, где вполне можно обойтись народными средствами, антибиотики выписывают. А потом у людей гаймориты, туберкулезы. Может, я и не права. Я никому ничего не советую, не навязываю, но сама строго придерживаюсь своего проверенного мнения. – Это Аня проповедует.

…Да, болезнь вызывается микробами. У здоровых людей они тоже есть и тоже нападают, но крепкий организм их побеждает или сохраняет определенный «баланс сил». И человек не заболевает. А если иммунитет «просел», организм, ослабленный недостатком защитных средств, не справляется с вредными микробами и прочей «живностью», и поддается болезни. Надо укреплять организм и лишь иногда помогать ему бороться с инфекцией.

Как жаль, что наши внуки и правнуки уже не узнают настоящего, естественного вкуса продуктов питания. Уже сейчас они далеки от натурального. Как это скажется на из здоровье?

…Сегодня главный онколог подтвердил мои наблюдения!! Бессимптомное развитие рака у человека происходит шесть-восемь лет.