Онлайн чтение книги Свитки Scrolls
Арсидий и караванщик

– Господин, пришел человек… – старый слуга наклонился к уху так, чтобы слышать его мог только хозяин; предосторожность казалась напрасной – в комнате никого больше не было. Арсидий вскинул глаза к лепному потолку, вспоминая, кому он назначил встречу в такой поздний час.

– Позвать?

Арсидий утвердительно кивнул. 

Вошедшего он сразу узнал, то был молодой проводник, с которым они повстречались на постоялом дворе. После обыкновенного приветствия Арсидий разложил на столе перед гостем свиток.

– Это карта нашего побережья, – стал объяснять он. – Ты, конечно, раньше карт не видел?

Сюрикен оставил этот вопрос без ответа.

– Так вот, – продолжал Арсидий, – это Ро, – и он пальцем указал на карте точку величиной с мураша, а это, – он провел ногтем по свитку, оставляя тонкую бороздку, – Чёрные скалы. Видишь, по ту сторону скал две бухты? Через пять дней в маленькую придет корабль, который должны встретить мои люди. Твое дело – указать дорогу, но такую, чтобы никто их не видел, – последние слова Арсидий произнес значительно, давая понять, как ему важно сохранить всё в тайне.

Сюрикен разглядывал карту. Он ждал, когда белоголовый назовет цену. Арсидий понял это вежливое молчание. Он достал из небольшого деревянного резного шкафчика, стоявшего у окна, кожаный кошель и высыпал его содержимое на стол. Перед Сюрикеном лежали золотые тиреры*  – монеты с изображением конской головы, такими расплачивались уже лет сорок, в просторечии их почему-то называли «копытами».

– Двенадцать даю в задаток, еще двадцать получишь, когда вернешься, – сказал Арсидий, отсчитывая деньги. – Согласен?

Молодой проводник усмехнулся:

–Я думал, ты щедрее.

– Ладно, двадцать пять, но не больше! – скривился Арсидий и подумал: «Вот жадная бестия!»

– Договорились. Когда твои люди будут готовы ехать, пришли за мной, – произнес Сюрикен и хотел взять причитающиеся монеты.

– Э, нет, – возразил Арсидий.  – Задаток я тебе дам на дорогу: мне мои деньги дорого достались, чтобы их без оглядки раздавать.

Он сразу превратился в скуповатого старика, отчаянно торгующегося за каждый грош. – Приходи завтра утром, тогда и получишь.

После ухода Сюрикена Арсидий затворил двери своего кабинета и, оставшись в одиночестве, написал два письма. Первое начиналось словами «Дорогой друг!» Далее, вслед за пожеланиями долголетия и благосклонности небес, Арсидий писал так: «Выполняя свою часть нашего общего дела, искренне надеюсь, что и Вы, в дни, когда это уготовано судьбой, выполните свою. Мы оба знаем, как близки эти дни. Лишь нетерпение отдаляет их от нас. Осторожность же заставляет быть внимательными к мелочам. Поэтому заклинаю Вас: ни один Ваш человек не должен знать подробности дела и, тем более, видеть всю картину подготовки. Понимаю, что дело потребует от Вас некоторых жертв, но уверяю, они стократно окупятся! Товар будет поставляться еще два-три месяца малыми порциями, чтобы не вызвать подозрений. За его сохранность не беспокойтесь, я вверил это очень надежному человеку. В условленное время Вы и Ваши люди сможете забрать все необходимое. Будьте терпеливы и мужественны, и Небо наградит Вас!»

Другое письмо Арсидий сочинял дольше, несколько раз что-то исправлял и перебеливал, так что составление послания окончилось за полночь. Затем оба письма были аккуратно свернуты и вложены в футляры: первое – в маленький из обожженной глины, второе – в большой кожаный, предназначавшийся для объемных свитков. Арсидий спрятал футляры в тайник, устроенный под одной из плиток – крупных, глазурованных, покрывавших пол в его кабинете, и отправился спать. 

Но сон не шел к нему. В голове суетливо пробегали мысли, сообщавшие беспокойство. Арсидий чувствовал, как огромное число забот и трудностей, которое нужно будет разрешить в ближайшее время, наполняет его существо, а вместе с этим в крови начинает струиться кипучая сила деятельности. 

«Спать, спать,  – говорил ей Арсидий. - Ты должна дать мне отдохнуть. Нам предстоит схватка, но не сейчас, не сейчас…». И сила, вздыбившая его тело, понемногу успокаивалась. Сердце Арсидия стало биться медленнее и ровнее, и он заснул.

Караванщику Сюрикену тоже долго не спалось, но по иной, чем у Арсидия, причине. Лежа на тощем тюфяке, он все размышлял о том, что ему сказал Курим, то есть, о предстоящем замужестве Лаилин.

 Сюрикен понимал, что бессилен. Судьбе было угодно, чтобы их пути разошлись, едва соприкоснувшись. Бессмысленно и горько. Горечь была такой ощутимой, что Сюрикен чувствовал на языке ее вкус. Хотелось ударить: не важно, кого или что – просто выплеснуть злость. Но вместо этого караванщик делал вид, что спит: отвернулся к стене и даже глаза закрыл. Так, ему казалось, он лучше сохранит чувства и разум в равновесии.

Ребенком он с жадностью слушал истории о волшебном воине Седои, защитнике всех, кто попадал в беду. Но, хотя воин Седои действительно существовал, (где-то, говорили, даже сохранилась его могила) в историях  о нем было совсем мало от действительности. Подвиги его, разумеется, поражали своей фантастичностью, впрочем, так как времена, когда Седои их совершал, были незапамятными, и много воды с тех пор утекло, сказители намеренно и ненамеренно приукрашивали историю, постепенно создавая миф. 

Стоило такому  бродячему сказителю появиться на улице, как Сюрикен уже крутился рядом, выбирая место поудобней: ступени какого-нибудь здания, изгородь, дерево, чтобы, забравшись туда, слышать каждое слово. Непобедимый воитель был его кумиром. В своей душе Сюрикен воссоздал давно исчезнувший мир благородных воинов, чародеев и оборотней, главным же достижением его фантазии стало ощущение духовной близости с Седои. 

Мальчиком Сюрикен воспитывал в себе характер: учился быть терпеливым и сдержанным, не бояться боли и не выказывать чувств. В его понимании таким и следовало быть мужчине – отважным и не подверженным страстям. Он целыми днями носился по окраинам, развивая физическую силу, ловкость и выносливость, воображая себя будущим воином. Настоящих друзей у него не было, а приятелей по уличным играм он в свой секрет не посвящал. 

Довольно скоро он поднаторел в искусстве владения ножом, весьма полезном в том квартале, где обитала их семья. С великой радостью Сюрикен бы продолжил свои упражнения на отцовом мече, но сначала был слишком мал, чтобы осмелиться просить дать ему оружие, а потом  боялся выдать себя. Отец его был воином – наемником, но стал им вынужденно и занимался на своём посту  не боевой подготовкой, а приобретением необходимого снаряжения и оружия. Своим наставником Сюрикен считал не его, а героя легенд Седои.

 Этот Седои, если верить историям о нем, несмотря на знатное происхождение, вел жизнь простую и скромную, можно сказать, отшельническую: время, свободное от странствий и сражений он проводил в хижине, которую построил в горах. 

Как следствие, Сюрикен, в подражание своему герою, выучился презирать богатство. Так было до сего дня. Но сегодня он с удивлением обнаружил в себе другого человека – человека, стремящегося к богатству. Тот человек сегодня нахально набавлял цену, торгуясь с Арсидием, а сейчас, когда Сюрикен томился бессонницей и досадой, тот, другой, шептал: «Землю есть буду, а богатым сделаюсь». При этом точного количества богатства в караванщиковой голове не определилось, но, по представлениям молодого человека, денег должно было хватить и на новый дом, и на хозяйство, и на женитьбу на женщине, которую он сам выберет. 

Он стал прикидывать, каким способом достичь желаемого уровня состоятельности и свободы в самые короткие сроки, и убедился, что, не преступая законов, сделать этого не удастся. «Что ж, – решил новый человек в душе Сюрикена, – если закон, который должен приносить людям благо, на самом деле это благо отнимает, значит, плох закон и несправедлив. Значит, его можно нарушать без ущерба для собственной совести». 

Обретение этой новой философии волшебным образом подействовало на Сюрикена: он тот час погрузился в безмятежный сон.

Утром он проснулся в хорошем расположении духа, от вчерашней угрюмости не осталось и следа. «Я построю для тебя дом на Широкой улице», - пообещал Сюрикен матери. Она засмеялась и только руками замахала: нечего блажить, если и удастся сыну когда-нибудь переселиться на Широкую улицу, в квартал, где живут богатые люди – зажиточные торговцы, владельцы больших мастерских и складов, так это будет еще не скоро, и в новый дом он приведет не ее, а молодую жену, а ей, матери, и тут век дожить можно, лишь бы у молодых всё хорошо было. По настроению сына она поняла, что на этот раз ему хорошо заплатят, и работа, кажется, не трудная – уедет ведь всего на неделю! Странный народ эти торговцы! Видимо, без проводника уже и за город ступить боятся. 

Мать весело проводила Сюрикена, а потом, в доме, вдруг запела – высоким тонким голосом, и сама удивилась, как давно с ней этого не было. Она пела на родном языке одну из тех длинных, бесконечных, как степь, сказок о шатрах под звездами, о силачах, объезжающих диких коней и стреляющих из лука без промаха так далеко, что обычному глазу не видно; о красавицах с длинными, как стрелы, ресницами и такими же длинными именами, шьющих золотыми нитями волшебные рубахи, которые нельзя ни мечом разрубить, ни копьем проткнуть.  Пела она о злых и голодных демонах, охотящихся за человеческими душами, о кровавых битвах, в которых рос ее народ. Мать пела, и голос ее менялся: то становился пронзительным, то понижался до горлового воркования, и вместе с песней она чувствовала в себе пробуждение памяти. Она вспомнила, как пела свои сказки над колыбелью сына, как ребенок затихал под эти звуки, а муж сердито ворчал: «Ты его диким растишь, воешь над люлькой, как волчица!» Может, и правда, не красивый у нее голос, но ведь песни не только голосом поются, их поют сердцем и для сердца, а материнское сердце – самый лучший певец. И что же, разве ее сын вырос диким? Разве сердце у него злое и жестокое, как у волка? То-то! Мать улыбнулась с чувством превосходства, которое после кончины мужа могла не скрывать. Она еще долго пела и тихонько посмеивалась в то утро.

А Сюрикен, явившись к Арсидию, застал его в той самой комнате с лепным потолком, в которой проходил их вчерашний разговор.

 Арсидий разбирал какие-то свитки, на столе их был целый ворох, еще перед ним находились счеты с синими и красными костяшками, по которым он проверял иные цифры в свитках, тут же стояли серебряная тушечница, стаканчик для кисточек и палочек для письма и еще всякие мелкие принадлежности. 

Арсидий был сама сосредоточенность: глаза глядят остро, брови сдвинуты, рот как-то сложен так, будто на него только что печать восковую налепили. «Мои люди уже в дороге, они выехали до рассвета», – сказал он, на миг оторвавшись от расчетов. Сюрикен не стал скрывать на своем лице удивления, и Арсидий пояснил: «Я не хочу, чтобы кто-то в городе видел тебя с ними. Велел им ждать тебя на первом постоялом дворе за городом. Это немного в стороне, но, надеюсь, ты не заставишь моих людей ждать долго. Предводителя зовут Гелле, у него твой задаток. Лошадь для тебя уже оседлали, садись и поезжай. И еще… – добавил он, пристально глядя Сюрикену в лицо, – Если стража у ворот остановит тебя, хотя это редкость, конечно, не забудь что-нибудь соврать – сам придумаешь, что». 

Сюрикен кивнул – знаю, мол, не дурак. Арсидий, не вставая, протянул руку к шёлковому шнурку с кисточкой, свисавшему откуда-то из-под потолка, дернул легонько, и позади караванщика появился слуга. 

«Проводи», – распорядился хозяин и сразу углубился в свои свитки, больше не взглянул на Сюрикена.

Слуга вывел лошадь из конюшни – рыжую смирную кобылу, успевшую достаточно пожить на белом свете, чтобы утратить интерес к происходящему вокруг ввиду бесполезности этого происходящего, беспросветной несправедливости мира, а может, еще по каким-то своим, лошадиным, соображениям. Она позволила Сюрикену сесть в седло и спокойно прошествовала с ним до городских ворот, благо, никто и не подумал останавливать, и врать караванщику не пришлось.

 На дороге кобыла не очень-то спешила, ей, понятное дело, торопиться было некуда, но Сюрикен пустил в ход пятки и плеть и вынудил животное перейти на нечто, отдаленно напоминающее галоп, так что довольно в скором времени он прибыл в условленное место.

Слуга Гелле оказался человеком неприятным. Строго говоря, звали его Геликсангар, и происходил он из степного кочевого племени щиров, но в городе быстро смекнул, что к чему, и сменил свое степное имя Толстая веревка на короткое южное – Гелле. 

Щиров другие кочевники не жаловали: народ они были подлый, обман в мене почитали делом обычным, даже почетным для себя. В прошлом, когда были посильнее, щиры часто нападали исподтишка, угоняли скот, похищали женщин и детей. Сейчас же они обретались где-то на границах, их встречали то в горах, то у леса, толком никто не мог сказать, сколько вообще осталось у них кочевий, и где щиры теперь зимуют. 

Гелле, наверное, про то знал, да помалкивал. Он изо всех сил прикидывался южанином: одевался, как переселенцы, говорил только с ними и на их языке, ходил в их храмы, и мало кто догадывался об истинном происхождении этого малорослого жилистого человечка, застрявшего где-то между тридцатью и пятьюдесятью годами. 

Лицо у Гелле было остренькое, черты мелкие и подвижные, они то собирались, то растягивались в гримасы, смотря по настроению их обладателя. Глаза у щира были чуть-чуть раскосы, так, самую малость, и блестели, как у зверька, если он видел деньги. 

Когда Сюрикен потребовал свой задаток, Гелле долго увиливал, канючил что-то про то, что надежнее расплатиться на месте, что караванщика он не знает, и кто поручится, что Сюрикен  с деньгами не улизнет дорогой. Сюрикен был очень терпелив, но когда ему пришлось выслушать эту песню в третий или четвертый раз, молодой человек пригрозил, что с места не сдвинется, пока не получит причитающееся. Щир помялся-помялся, но деньги отдал, однако недоброжелательность у них с караванщиком сложилась основательная.

Дорога вынуждала их ехать вместе, зато на привале Гелле и Сюрикен старались сесть друг от друга подальше, и между собой не общались. С другими слугами Сюрикен тоже был немногословен, но держались они приветливее и у караванщика неприязни не вызывали. 

Всего, то есть вместе со щиром,  слуг было четверо: двое молодых южан с крестьянскими лицами и еще один, постарше, лет тридцати с лишним, усатый – тот все рассказывал байки про свою жизнь и развлекал попутчиков умением шевелить ушами. 

Ну, и Гелле, о происхождении которого Сюрикен догадался быстро, поскольку хорошо знал особенности всех кочевых народов, а у щиров такая особенность было в чересчур мягком произношении твердых звуков в конце слов. И когда Гелле сказал: «Это ты, тот’ць человекь, которого мы ждемь?»,  караванщику все стало понятно.

Непонятно ему было, что за груз везут его спутники. Сюрикена к тюкам и ящикам не подпускали, на невинный вопрос: «Что везем?» отвечали, что в тюках какой-то редкий песок, который южане подмешивают в раствор при строительстве, чтобы здания стояли веками, а про ящики вообще молчали. 

Караванщик предположил, что в ящиках оружие, которое Арсидий собирается продать какому-то из воинственных племен или шайке морских разбойников. Выгодно устроился старик! По возвращении надо намекнуть ему, что караванщик Сюрикен еще не раз ему, Арсидию, пригодится.

Сюрикен чувствовал, что нашел тропинку к обретению денег, и был окрылен этим. Золотые монеты уютно устроились у него за пазухой, и молодому человеку оставалось только вернуться за второй половиной своих денег. В удачном завершении своей миссии он не сомневался.

*Тиреры – золотые и серебряные монеты, имевшие хождение во всем государстве, наряду с ними в обращении были золотые и серебряные монеты суверенных городов – столиц кланов, а также медные деньги – бенгиле.