Онлайн чтение книги Рассказ настоящего жителя Страны Оз The story of the True citizen of Oz
6 Часть 6. Детективно-фантастическая

Добру отныне можно всё!

 

Не дрогнет вера моя в праведность дел моих!

Тышевич Дмитрий. Скала ужаса.

 

Никогда правосудие не поднималось на такую сияющую высоту, как поднялось оно здесь.

Кристи Агата. Десять негритят.

 

 

- Вера Петровна, осторожно, не споткнитесь, кирпичи. А, нам сюда! - мужчина в тканевой полумаске вёл за руку не очень молодую, но ещё красивую женщину с болью в глазах и кривым шрамом на руке. - Скоро уже придём.

 

- Да, хорошо, - беззвучно ответила она. Голос провожатого был нарочито искажен в шёпот. Её причёска от хождения по бурьянам сбилась, а платье, видавшее виды, и вовсе, казалось ей самой, вот-вот порвётся. Как тогда, как тогда...

 

- Я Вас понимаю, знаю, что Вы тогда испытали, и сейчас Вы сможете за это взять долг.

 

- Долг? Долг?

 

- Да, долг, и Вы это не забудете уже никогда. Добро слишком долго было белым и пушистым! И каков же результат? - шелестящим голосом, но с явным раздражением ответил ей вопросом на вопрос мужчина, видя неуверенность женщины. Её глаза говорили, что больше всего на свете она хочет сбежать отсюда, забраться с ногами на диван и под коньяк забыться. Как делала это много раз подряд, с воем в подушку.

 

- Нет, это не может остаться так! Все суды оправдали этого за отсутствием улик, это же меня испачкало на всю жизнь, эти твари с малиновыми пиджаками... - дальше она закрыла глаза, но всё равно зарыдала горько-горько, безутешно. Исчезли подвальная сырость и плесневое зловоние, она погрузилась в воспоминания, когда её сына убили прямо на её глазах после жестоких побоев пьяные дружки этого «нового русского». Якобы за долги, а на деле за то, что не хотел платить три четверти выручки за постройку и работу заводика по изготовлению реагентов для химиков.

 

Саму её «распяли» на диване, порезали руки и грудь зазубренным ножом, а потом каждый из них «приложился» к ней, не забыв сходить прямо ей на лицо «по-маленькому». Да ещё и обливали каждый раз ледяной ржавой водой, чтобы она не теряла сознания ранье срока. Затем её избили ещё раз, сломав руку и вышвырнув с пьяным ржанием умирать на диван от кровопотери, и пошли на улицу. Соседи нашли и вызвали «скорую помощь», за малым не потеряли её!

 

- Соберитесь, Вера Петровна, ваш час настал! - услышала она одновременно с окатыванием её лица ледяной водой из неведомо откуда взявшегося ведра. Оказалось, в этом сыром подвале дали краны с ледяной водой, и вёдрами были «снабжены» они все. Все ужасные воспоминания, связанные с этим самым окатыванием водой, захлестнули её, и она за заорала в истерике, забыв и про проводника, и про то, где она вообще находится.

 

- Соберитесь! - проорал прямо в ухо её провожатый, и это помогло. Она собралась.

 

- Я готова.

 

- Неужели? - усмехнулся мужчина, его прогулочный костюм были все в пыли и влаге, как и платье его чуть не отключившейся от подавленной истерики собеседницы.

 

- Да, мать вашу, я не для этого сюда шла. Чтобы сбежать, как трусиха. Да я полгода уже живу с включенным светом и озираюсь на улице, когда слышу машину! - прохрипела она.

 

Провожатый улыбнулся, кивнул и открыл железную поцарапанную дверь, бывшую прямо перед ней. Ржавчина и грязь в таком полумраке - керосиновая лампа провожатого освещала так себе, видно было немного, - могла и скрыть дверь. Понятно, маскировка, подумала она, хорошо.

 

Они оказались в помещении относительно чистом, отделанном кафелем. Одна лампа была белой, вторая чуть желтоватой. Пыли и грязи тут не было, в буквальном смысле этого слова. Тут были: тяжеленный и темно-бурый железный стол и железные кольца, сделанные в стену справа и слева. Стол был прикручен к полу, как и стул, который не пустовал. За ним на недобровольной основе сидел... тот самый «малиновый пиджак», и его руки были зафиксированы в положении «распятого» крепкими верёвками, врезавшимися в запястья почти до мяса. Каждая рука удерживалась одной веревкой, а второй её конец был привязан намертво к одному из железных колец в стене.

 

Но особое внимание привлекал не избитый подонок общества, а то, что лежало на столе на недоступном для него расстоянии. Там были 2 бейсбольные биты с гвоздями со срезанными шляпками, кувалда, остро заточенный топор, пару больших ножей с «пилой» и кровостоками каждый, один цеп с шипами на одном из концов, а также бензопила. Заправленная до отказа, надо сказать.

 

Вера Петровна поняла всё, что должно произойти. Но мужчина сказал ей безликим и шелестящим голосом нечто, отчего она чуть не упала в обморок.

 

- Вы и только Вы решаете, что с ним делать. И сделаете. Жить вот этому ублюдку или нет. Инструменты готовы, его никто не найдёт. Если хотите, есть иной способ...

 

- Я-я сама, его, этим? - белая, как мел, женщина была как будто не на этом свете. Она хотела этого, страстно, но самой... Нет, нет, не так, не своими руками.

 

- Не своими руками? А насиловал он и резал чужими руками? Вот он, перед Вами. Его не найдут, он или умрёт тут, или его отпустят, и он снова продолжит своё, - ой-ой-ой, оказывается, она бормотала это всё вслух, хотя надеялась, что никто, даже провожатый, этого не заметит и не услышит.

 

- Но чем я лучше него буду? Если начать так, то... Буду, как он, ничем не лучше, даже хуже! - взвизгнула она. И к своему ужасу не поверила сама себе.

 

- Тогда поверьте в другое. Он сейчас освободился, что он потом делает? Он Вас видел, так что он вернется к своим делам и дружкам. и будет за это Вас так душевно «благодарить», что прошлое раем покажется! - мужчина в полумаске говорил без интонаций, как сам рок. - Ничего, если что, Вам помогут.

 

Провожатый открыл боковую, прежде не замечаемую ей дверцу, открыв взорам всех присутствующих закрытую пока что клетку, где аж грызли прутья пять голодных бродячих собак, со зверским голодом в глазах принюхивающимся к самой Вере Петровне и связанному ублюдку.

 

Вот, куда деваться все «останки», поняла она. Так и должно быть.

 

И Вера Петровна поняла, что это должно произойти. Должно, здесь и сейчас! Добро и честь слишком долго было беспомощным, проводник прав, пора отращивать кулаки. Добру можно карать, и это не обсуждается. Так пора взять судьбу в свои руки!

 

- Вас никто не осудит ни за что, не сдерживайтесь ни в чём! - тихое напутствие провожатого было точкой, - Когда закончите, постучите в дверь, три долгих удара и два раза быстро! Всё!

 

Вера Петровна краем сознания услышала, как дверь захлопнулась и закрылась на висячий замок. Кто бы мог подумать, она испытывала радость, яростную и настоящую радость. Наконец-то! Глядя на рычащих собак, она решила - не они сделают дело, а я, именно я!

 

В общем, под маты и детальное упоминание всех провинностей обгадившийся и обоссавшийся ещё от зрелища собачек ублюдок вначале испытал на своих суставах действие доброй кувалды, добрые ножи резали его и резали, а добрая бензопила была очень ласковой с его грудью и не только.

 

Вера Петровна не заметила, что прошло часа полтора. Она орала, пела, истерила, материлась, била убийцу и насильника ногами, рвала его рожу ногтями и ножами, кровь летела на неё и стены, стол, вой голодных собак был слышен словно на весь мир.

 

- Тварь! - выдохнула она, и сама вырезала из разрезанной бензопилой грудины ещё бьющееся сердце и показала его ублюдку. - Больше никому не сделаешь ничего, а пёсики тобой знатно пообедают!

 

В общем, когда она почувствовала, что он мёртвый, то перестала со всей силы кромсать труп бензопилой и ножом. Останки она сама кидала собакам. Особенное удовольствие ей доставляло, как хрустели глаза и яички насильника в их челюстях, а сердце она кинула, выпив из него крови, им же.

 

Тут женщину снова накрыло: она орала, выла, сбила кулаки, царапала пол и стены уже сломанными ногтями. Она убила, убила. Это навсегда, она убила! Нет, отомстила, принесла справедливость. Она не убийца, она воздала по заслугам. Она показала злу, что больше оно не безнаказанно и не всесильно. Таким и должно быть добро, с кулаками и карающим без жалости!

 

Она больше не дрожала, а мирно разделась, разулась, обмылась из шланга, бывшего в другом конце комнаты около двери, вытерлась полотенцем, бывшем в ящике стола с дальнего от связанного ублюдка краю. Да, она запомнила, где и что, провожатый ей рассказал. Так что теперь она с не заметным ей самой «адским» огнём в глазах и железным спокойствием завернулась в полотенце и постучала в дверь. Ей открыли. Через минуту, не позже. При нём была бутылка бензина, стальной таз и спички.

 

- Одежду сожгите в тазике и обувь тоже, Вера Петровна, больше её Вам не носить, вот Вам новая! - тем же безликим голосом сказал её провожатый.

 

Она попросила отвернуться и тихо, без страха больше, оделась-обулась. Одежда в пакете была её же, обувь - аналогично, просто это был другой комплект. Маскировка ибо. Сожгла всё, прощаясь со старой «мирностью», легко.

 

- Вы дали мне жизнь, кто бы вы ни были, и я буду всегда Вам должна за это. - Страстно взяла она за руку собеседника. Тот чуть улыбнулся.

 

- Нет, мы не встречаемся больше, Вера Петровна. Долг Вы уплатили, больше ничего не нужно. Пойдёмте. Если Вы захотите, чтобы кто-то из ваших знакомых связался с нами ради этого же самого, пускай пишет то же, что и Вы, и оставит это в условленном месте (сказал, где и в какое время).

 

Женщина шла домой, словно заново родилась, стала другой. Не другой, настоящей. «Всё, Алёша, ты свободен, они больше тебя не тронут, я сегодня всё сделала. Всё, сынок, всё.» - счастливо, со слезами шептала она себе под нос много раз, посетив по дороге домой его могилку. Купила цветов, но старая продавщица видела силу в голосе и взгляде женщины. И испугалась. Такими глазами на тебя смотрит лишь смерть, твоя собственная. Ещё бы, она за немалую сумму как знающая все и обо всех сказала бандитам, где живёт сын Веры Петровны!

 

Сама добрая - да, теперь точно добрая, ибо непротивление злу и всепрощение делает сообщником, «шестёркой» злодея, так что все эти «пацифисты» служат злу! - женщина это давно знала и сказала: «Каждому по заслугам!». Продавщица поняла, аж побелела и схватилась за сердце. Но Вера Петровна не вызвала ей «скорую», а незаметно ушла. Смеясь от новой, искренней радости. Теперь она не жалела таких, как эта старая мразь, ей было приятно узнать о её смерти от инфаркта, и смерть в тот же попавшего в ДТП «мажора» тоже вызвала у неё смех в голос. Коньяк из её квартирки - дом свой от бабки она продала ради справедливости - полетел тем же вечером прямо в бутылке в трёх пьяных гопников, которые даже не поняли, из-за кого попали в травмпункт, а жаловаться они не стали. Не поверят, спишут на драку, а двое из них итак «на условном сроке».

 

- Вина и возмездие, правда, кара и справедливость! - широко улыбалась она во всех таких случаях. Да, она будет теперь вершить суд. Как убила наркоторговку и проститутку в одном лице прямо в тёмном парке ударом ножа в гнусное сердце. Больше эта тварь не будет губить чужие жизни, и ничьи дети не будут из-за неё платить телами за наркотики!

 

Вера Петровна заступалась за беспомощных и попавших в беду, карала и будет карать. Ей теперь можно, она права. Ибо она отныне и на всю жизнь - Добро с большой буквы. Настоящее добро.

 

Подводный сон

 

Эти невзрачные насекомые оперативно уничтожают огромное количество мёртвой растительной массы, так что та не успевает накапливаться. Если бы не они, тропические леса (да и саванны и другие) за несколько десятилетий превратились бы в непроходимые болотистые буреломные дебри, заваленные громоздящейся друг на друга гниющей растительностью, обильно выделяющие метан, - как, собственно и было на Земле в пермском и каменноугольном периодах, предшествующих появлению маленьких тружеников (первые термиты, по современным данным, появились в триасе). Учитывая, что в совсем недавнем - по геологическим меркам - прошлом бывали периоды, когда тропические леса покрывали большую часть суши - без термитов климат и условия на нашей планете были бы другими.

Haritonoff. Термиты, часть 1.

Примечание Автора: термиты полноценные и коллективные одновременно с муравьями появились уже в палеоцене, по современной системе датировки около 55 миллионов лет назад.

 

У личинок этого насекомого есть небольшие наросты в форме шестерни на каждой из пар задних ног. Эти наросты имеют зубцы, которые цепляются друг за друга. Размер механизма около 400 микрометров. Синхронизация движения ног позволяет нимфе прыгать с впечатляющей скоростью 4 м/с в точно заданном направлении. Как отмечают исследователи, обычные нервные импульсы не позволили бы достигнуть такого же уровня синхронизации движений при толчке от поверхности (разница между движениями ног у нимфы при прыжке составила всего 30 микросекунд). Эти шестерни являются первым действующим зубчатым зацеплением, обнаруженным в естественном мире.

Adi Robertson. The first-ever naturally occurring gears are found on an insect’s legs.

 

 

Читая труд 1990-х годов про поющих гусениц от энтузиаста Фила Девриса, я был, признаться, несколько растерян. Но фильм «Дикие джунгли Панамы» 1995-го года с участием Девриса всё подтвердил, учёный ничуть не шутил. В чём суть дела: на реальном кротоне, растение такое, живут два разных вида паразитов. Муравей, который часто пьёт сладкую смолу с листьев и за это охраняет само растение от всех возможных едоков. Но почему тогда муравей - паразит, а не симбионт, раз охраняет? Виноват в этом не сам муравей, а розоватая узорчатая гусеница, которая ест листья кротона, но выделяет ту же смолу, что и он сам. И за это муравьи гусеницу… тоже охраняют.

 

Более того, у гусеницы этого вида бабочек есть «ошейник» с «прутиками» с полыми «звоночками» на концах «прутиков». Сама же гусеница, если ей что-то грозит, очень сильно и часто кивает головой, задевает «прутики», «звоночки» звенят, и муравьи бегут на помощь. Такой вот сложный механизм, однако!

 

Вообще, я люблю читать про науку, ведь я сам учёный, и не фундаменталист кабинетный, «оторванный от жизни», какими кажутся учёные обывателям, а именно практик. Тренированный, крепкий, хоть и хромой на правую ногу, не «очкарик». А вы думали, в фильме «Неудержимые» персонажи накачанного Сталлоне и Стейтем зря или смеху ради выдавали себя именно за орнитологов, фоткающих экзотических птиц? Нет, те, кто занимается полевой работой, на стереотипных очкариков и «ботаников» не похожи ни капельки, так что маскировка была очень убедительна и обманула местный погранцов.

 

Так вот, прочитав труды Девриса, я мирно заснул прямо в палатке, где и ждал вечера, чтобы изучать чёрных кайманов, их внутренние антибиотики, спасающие их от сепсиса при ужасных ранах в 90% случаев. Это и было моей целью пребывания в жаркой и удивительной Бразилии, а не красоты тропиков, довольно-таки сомнительные с учётом того, что все болота и леса в широтах без зим - верный и постоянный источник самой чудовищной заразы на свете.

 

Да, я приехал во времена, когда жара спала, но + 35 по Цельсию не располагали к веселью. Как и то, что

 

Сон мне приснился очень примечательный: я находился в одних трусах под водой на коралловом рифе с цепью на ноге, крепившейся к заросшей кораллами гире весом кило сто, не меньше. Меня заживо ели, пожирали яркие-яркие тропические рыбы, адские боли от их укусов были, как наяву! Они ели с ненасытным аппетитом, и их яркая жизнь переходила от меня. Истекающего кровью и беспомощного калеки, но, почему-то, не захлебнувшегося.

 

Вскоре мне стала ясна причина этого: прямо в мои лёгкие со спины была вживлены трубки, качавшие воздух туда-сюда из неизвестного источника, а трахея оказалась зашитой, чтобы вода не попадала через дыхательное горло в лёгкие! А на спине трубки были, чтобы их нельзя было вырвать руками и облегчить страдания!

 

В общем, рыбки со слышным даже под водой чавканьем и хрустом доедали меня довольно быстро, и кишки плавали в облаке крови извивающимися змеями в прозрачной воде. Когда рыбы накинулись и на них, я умер. Лучше эти рыбки, чем липкие, вонючие, жирные и блюющие пищеварительными ферментами прямо на уже мёртвое мясо черви-опарыши в сырой земле, но всё-таки неприятно…

 

Когда сон закончился, я проснулся и увидел, с чего такие кошмары ко мне пришли. Реальность была намного страшнее сна: мою палатку со всем скрабом и мной вдобавок смыл нежданно начавшийся ливень прямо в появлявшуюся лишь в сезон дождей реку, приток Амазонки. Ничего себе поспал, однако, что речка шириной в улицу успела появиться за время сна! Хорошо, палатка была плавучей и рассчитанной на нечто подобное, потому и не утонул. А про «рыбы едят заживо» кошмар стал отчасти реальным. Пираньи покусали руки изрядно, когда я таки вылез и ощупал палатку под водой с целью достать канат с крюком и кинуть его на ветку ближайшего дерева. Еле обработал и принял горсть антибиотиков от тропической водной заразы - хорошо, бритвенно-острые зубастые челюсти пираний до вен не добрались! Приятным было иное: покусавшие меня пираньи в числе десяти штук оказались в палатке, и острый нож прикончил их всех. Доберусь до берега, прожарю с пряностями на костре хорошенько и съем, благо сами пираньи по словам местных очень вкусные, родственники карпов, к тому же.

 

В общем, перебинтовался, обработав раны вторично с адской руганью из-за боли, взял весло, бывшее в палатке, и смотрел на реку, которая к моей радости текла всё медленнее. Когда течение унялось, с усердием погрёб к берегу. Вытащить палатку на сушу с помощью выше упоминаемого каната с крюком заняло часа три. Пот лил градом, но купаться в ЭТОЙ воде было самоубийством из-за пираний и многих других более опасных речных жителей. И комары, на которых я за остаток ночи угробил два баллона репеллентов, но без них - малярия и шистосомоз, который лечится с очень большим трудом. Рассвет был заставкой для какого-нибудь ужастика и явно был прообразом картин про ад: небо цвета уже тёмного гнилого мяса переходило в такого же цвета и также пахнущую воду, и Солнце было не светящимся шариком, как мы привыкли, а благодаря туману растёкшимся по всему низу неба полотном буровато-янтарного огня. Вода и еда подмокли, и без готовки кушать и пить было нельзя. Кипячение в походном котелке и жарка на вертеле вместе с пираньями выручили на этот раз неплохо.

 

В общем, сидя на красивом холме берега, наглухо заросшим густой травой метровой высоты, и, думая о клещах, я увидел объект своего поиска. Чёрный кайман был приманен пираньей и тушёнкой из банки. Схватить его голыми руками - самоубийство, так что мне пришлось доставать из единственного уцелевшего после речного «сплава» герметичного чемоданчика шприц с термостойким транквилизатором и заборные шприцы с «оболочкой» из сухого льда. Пистолет и радиопередатчик я таки «пропил», пришлось действовать методами Коммандос: из резинки запасных шорт и гибкого пластикового прута для укрепления палатки сделал лук, а стрелой с привязанным к ней шприцом послужила «кость» из сломанной части палатки. Потренировался на дереве перед прикреплением шприца. Естественно, попал с шести метров, потом с десяти. Годится.

 

Кайман таки с шипением вышел на берег: пятиметровая пятнисто-полосатая тварь общего цвета «гнилого» неба была монументальной с любого ракурса, и пильчатые зубы тут же принялись за пиранью с остатками тушёнки. Выстрел был точен, и кайман стал неистово биться на земле и через минут пять отрубился. Моё сидение на холме спасло меня от того, что он мог кинуться на меня и скушать, благо он юного бычка за десять минут может приговорить, а человек весом немного меньше. Прождав полчаса, я подошёл и взял те самые заборные шприцы. Взял крови миллилитров двести, не меньше, и на всякий пожарный свалил от усыплённого монстра подальше. Соблазн рассмотреть и пощупать был силён, но самосохранение решает. Оказалось, не зря, рептилия очухалась минут через шесть, я по часам измерял, и яростно кидалась на мой холм. Ощущения были жесть, хоть я всё упаковал и разжёг сигнальный огонь с помощью хим. запасов, чтоб дым цветной был, синий с красным, чтоб видно было дальше. Один такой факел я «выкинул» в каймана, и это его чуть отпугнуло.

 

Вертолёт явился за мной часа три спустя, так что пришлось это время кормить монстра подстреленной мной третьей по счёту куропаткой. Он успокоился и ушёл. Жаль, не нашёл в джунглях ядовитых лягушек, чтобы подстрелить его в духе индейцев!

 

Что он ушёл, было думать опасно и ошибочно, ведь, едва я пошёл к дереву, то сразу увидел… его. Злого и голодного, и совершенно неблагодарного за мои угощения. Оказалось, другая сторона холма была более покатой, чем «речная», и он попросту без проблем обошёл холм с этой стороны. Тихо идя ко мне, он шипел, в манере быка даже рыл лапой землю. И без предупреждения ринулся в атаку. По ходу, спасло меня то, что отошёл я от палатки недалеко и был почти на краю холма. Я резко отпрыгнул в сторону. Кайман же не рассчитал инерцию и упал с шестиметровой высоты плашмя. Еле шевелясь, он пробовал встать, но не смог: все кости переломаны. Впрочем, это помогло моим коллегам взять ещё больше образцов, всё равно животное - не жилец.

 

Но дома испытание было страшнее общения с чёрным кайманом: жена так мозги вынесла, что мне отчаянно захотелось на следующую вахту исследовательскую. Прямо сильно, её причитания на тему «жить надоело, тебя же он мог сожрать!» привели меня по итогу к штатному неврологу. И он лечил меня месячным курсом лекарств.

 

Таков быт настоящего полевого учёного, что поделаешь!

 

 

Миниатюры

 

Вихрь

 

Пару секунд на старой скале, потрескавшейся от времени. Было тихо и безмолвно. Казалось, самое время остановилось, только бегущие в неустанной жажде нового тучи разубеждали в этом. Небо было раскрашено всеми сочными серыми оттенками, изредка прореживаясь вспышками фиолетово-белых и голубоватых молний, даже сами тучи порой окрашивались фиолетово, сизым, на горизонте же цвет менялся в непроницаемо-чёрную мглу и постоянный гул ветра. Но внезапно облака словно расступились и сгорели прямо над скалой, растаяв в огненном вихре ярко-белого с желтовато-янтарным отливом, из огненного небесного безумия вырвалась струя огня, ударилась в скалу, после чего началась преисподняя. Скала испарилась практически сразу, казавшийся вечным камень превратился в облачка тяжёлого пара и брызги огненных капель, оставшихся от самого дальнего к огню края скалы. Падая на землю, они мгновенно образовывали стеклоподобные узоры, оплавляя и сжигая окружающий грунт, камни трескались и превращались в пыль от нестерпимого даже для них жара. Воздух порождал ураганный ветер и бесчисленные торнадо, ломающие только что затвердевшие узоры и сгибая ещё остывающие в подобие раздавленных глиняных фигурок. Почва отлетала от места безумия, словно пыль при порыве ворвавшегося в комнату сквозняка, образуя горящую воронку сотни метров глубиной, исторгающую ярко горящую субстанцию с нестерпимым жаром в центре...

 

* * *

 

По заросшей сухим кустарником равнине, которая ничем не прерывала свою ровность, неторопливо брел пожилой крокодил в поисках нового пруда, который, судя по запаху, приносимому ветром, был в паре десятков метров от него. Это вдохновляло идти быстрее, только возраст сковывал, делал движения ленивыми. Но, пройдя пару метров по кустам он едва не свалился прямо в какую-то круглую огромную, тоже заросшую кустарниками, яму с довольно-таки пологими склонами. Выбраться из неё не составило бы проблемы но падать всё равно не хотелось, крокодил никогда в жизни таких ям не видал, это явно не было разломом в камнях или норой Но, не найдя там ничего съестного или интересного, крокодил так же лениво и медленно, как и раньше, побрёл прочь к своему новому дому, от бывшего метеоритного кратера, оставленного огненной горой на месте старой скалы пятьсот тысяч лет тому назад...

 

 

Стеклянная бутылка

 

Пасмурным днём, когда ветер дул в полную силу, а облака обгоняли любого бегуна, с пляжа сдуло изрядную массу песка, обнажив то, что он прятал. Маленькая, объёмом всего лишь в литр, стеклянная бутылка без этикетки, поставила ветру своё горлышко, на глазах наполняясь песком, который закрывал содержимое бутылки неумолимо и беспощадно.

Этим содержимым было ожерелье из жемчуга, зарытое тут пару лет назад стариком, который решил таким образом сохранить своё сокровище...

Всегда суета мешает заметить настоящее сокровище, но потом оно неизбежно показывается, становясь видимым для всех, пока потом вновь не накрывается суетой, что туманит почти любой невнимательный взор...

 

 

Скульптура природы

 

В странной, ледяной пещере, с низкими сводами и полным отсутствием сосулек на потолке, стоял кусок льда размером с молодого медведя, высоко задравшего голову и смотрящего куда-то вверх. При этом был заметен какой-то образ, но какой именно, понятно не было совершенно - заблудившийся в лабиринт пещер охотник уже полдня пытался найти выход, но вместо него находил только новые повороты, развилки, коридоры пещер. Он каким-то чутьём понимал, что это не обычные пещеры, что не может столько тянуться паутина выточенных кем-то проходов и поворотов. Именно выточенных, ибо под ногами не было никакого, свойственного естественным пещерам, мусора, на потолке не то, что сосулек, даже неровностей не было.

 

Охотник пытался понять, куда попал. Когда пытался пойти обратно, он не нашёл прохода, через который вошёл, спасаясь от февральского бурана. А ещё он стал замечать, что стоит ему стоять на одном месте более получаса, и начинало происходить странное: он как бы засыпал, видя какие-то тени и вспоминая всякие пустяки из жизни со странной отчётливостью, словно они происходят прямо сейчас. Также начиналось изменение и в самочувствии, словно охотник был под общим наркозом, будто он спит. Но стоило ему снова начать идти, всё пропадало. Всё, кроме жуткого ощущения того, что он АБСОЛЮТНО потерял даже самую малейшую ориентацию в пространстве, и что он не помнит даже того, сколько точно времени он провёл тут - часы отказали вместе с компасом и анероидом, которые он купил в подарок родителям в тот же самый день, как попал в пещеру. Более того, карманный радиоприёмник вместо помех издавал какие-то странные, шелестящие звуки. И вот, охотник нашёл ледяную скульптуру, так

напомнившую ему медведя, но чем больше он на неё смотрел, тем больше пропадало это сходство - всё больше скульптура казалась живой и ни на что не похожей...

 

Но тут случилось нечто, которое отвлекло его ото всех прочих дум: своды всех проходов, где он был, просто обвалились, угрожающие трещины появились на потолке, причём при всём этом не было слышно ни звука. Охотник хлопнул в ладоши, тоже ни звука. Также пропало ощущение холода и сквозняка, а на месте старых, обвалившихся, пещер в стене появлялись новые, абсолютно не такие, как старые. Охотник в ужасе побежал от этого места, но куда бы он не побежал, он возвращался на то же место, где был раньше - у ледяной статуи неизвестного авторства. Сама статуя тоже менялась: ожила, схватила его руками и стала трясти...

 

- Эй, проснись, замёрзнешь же совсем! - услышал он, и в тот же миг увидел другого охотника, трясущего его за плечи. Сам же охотник был наполовину засыпан плотным снегом, и его руки-ноги уже начали неметь от мороза. Второй охотник откопал его и помог добраться до посёлка, где тот жил. Его там встретили, объяснив, что искали пару суток, и на этом его скитания завершились.

 

А в ледяном, похожем на сон, еловом лесу, у подножия горного, белого от снега, склона, виднелся проход с такую же белую пещеру без видимых, чётких контуров...

 

 

Ваза

 

На старом, колченогом столе, покрытая пылью, стояла изумительной красоты хрустальная ваза из цветного стекла. Она уже давно заполнилась кусками штукатурки и пыли, но по-прежнему сохранила свою красоту и радужный перелив, который ярко пел о красоте мира каждое утро, когда багрово-золотистый луч восходящего солнца освещал вазу, стоявшую точно напротив восточного окна ветхого, брошенного дома в центре такой же брошенной деревни.

 

Хоть тут уже выросли деревья, а неутомимая трава пробивала старый асфальт, всё равно повсюду виднелось запустение и разруха. Дома покосились, большая часть полностью обрушилась под ударами зимы и ветров, неустанно продувавших город без всяких

препятствий в виде окон и большей части дверей - всё пришло в полную негодность. Но, тем не менее, в таком вот поселении-призраке появился человек. Он был безработным и бездомным, потому искал ночлег после холодного дня, хоть от дождя укроется, думал он.

 

Недолго бродя по деревне, он нашёл почти целое строение в пару этажей, где и поселился - на втором этаже, на солнечной стороне дома, в квартире с целой, но без замка - проржавел и рассыпался год назад или даже раньше - дверью. Там он прожил три дня, охотясь днём на многочисленных птиц, убивая их меткими бросками, жаря их на самодельном вертеле, кормя огонёк ветхими фанерными досками из подвала. Но потом он обнаружил присутствие кого-то ещё. Присмотревшись, он обнаружил старого кота, облезлого и крепкого - он жил здесь тем же, чем жил обретший новое жилище человек. Приручить зверя не составило проблем - он был стар, и намного больше охоты любил дармовую кормёжку.

 

Но на следующий день, гуляя по старым коридорам, иногда с провалившимся паркетным полом, бывший скиталец, с котом на руках, набрёл на комнату, обращённую окном к востоку, а на старом, прислонённом к окну, столе он нашёл красивую, вызвавшую кучу воспоминаний детства, вазу...

 

 

Ящик

 

Не спеша, не оглядываясь по сторонам, по полю шёл человек в простой походной одежде, с повязкой на голове и большой сумкой на спине. Он шёл так уже целые девять часов, ни разу не остановившись, даже не присев днём в тень, чтобы спастись от дневного зноя. Он привык к любой погоде, даже ледяным вихрям на полюсе, где он был год назад. Даже в дождь он спал без укрытия или палатки, ограничиваясь лишь слабым навесом из полотна, которое носил с собой, и сухим местом.

 

* * *

 

Но по прошествии десятого часа он остановился, странно и резко, как будто его показывали по видео, и вдруг поставили паузу при воспроизведении. Он стал, потом повернулся всем корпусов влево, мгновенно подошёл к стоявшему посреди поля, под одиноким деревом, ящику. Ящик привлёк его внимание по той причине, что на нём не было ни печатей, ни почтовой марки, ни даже надписи с каким-либо штампом. Пустым или открываемым раньше этот ящик не выглядел никак, потому человека привлекло наличие такой вещи, тем более в чистом поле. Понятно, что поле давно запущено и поросло сорняком типа амброзии, а людей тут не имелось уде более пяти лет, даже бродяг, но бросать тут ящики и пр. Тем более, первый зашедший сюда за многие годы бродяга испытал стойкое, брезгливое отвращение - сколько люди ещё будут терзать природу, сколько? Он из-за этого и оставил свой родной город, дом, семью - от любви ко всему этому уже давно и следа не осталось, везде он видел следы бессмысленных разрушений, никому не нужных и страшных. Уже многие года бродяга странствовал по лесам и полям, даже по степи и пустыне Гоби в зимние бураны - тут хоть есть, на что смотреть - не на плотно заиленные, грязные реки и огромные свалки, а на чистую, нетронутую природу. По крайней мере, хоть тут он мог жить спокойно...

 

Но этот странный ящик сбил бродягу с мысли, заставил задуматься. Он не был грязным или ветхим, наоборот, как будто только что сделан - бродяга прекрасно понимал толк в оружейном, плотницком и столярном деле - работа столяра и плотника, а заодно и опыт детства - и не мог ошибиться. Подойдя ближе, бродяга открыл ящик, и... не увидел ничего. Ящик был пустой, как человеческая суета, как мысли после тяжёлой работы, как старый мех из-под вина. Но, как только бродяга отошёл в сторону, ящик исчез подобно  забытый кем-то новый, словно только что сошедший с конвейера, сейф без стыков и швов, начисто лишённый следов от смазки и каких-либо данных о его происхождении. Впрочем, само его появление на месте ящика уже говорило о его необычности и неестественности. Бродяга не понимал, что это был за ящик, и что это за сейф, однако, не найдя ему применения, - другому будет нужнее, что в него можно положить, и как нести на себе? -пошёл дальше, в лес на другом конце поля. Там он нашёл утку, подстрелил её и зажарил, а остатки закопал, золу от костра рассеял по ветру, как привык уже давно...

 

Бродяга не нашёл в Ящике Пандоры ничего, ибо все, что тот мог дать, бродяга уже имел...

 

 

Старый мост

 

Он шёл по мосту неизвестно куда, неизвестно откуда, и неизвестно, сколько времени. Мост был старого типа, но идеально новый, как будто его только что построили, только ушли маляры и рабочие, и, почему-то казалось, что тут никого никогда не было. Или наоборот, было столько, что чьё-то отдельное присутствие просто невозможно обнаружить - терялось. Палило нещадное, громадное в своей белизне, солнце, ни ветерка, ни облачка, даже небо словно раскалилось добела, но совершенно не мучила жажда или преющая одежда - даже пота и слабого дискомфорта совершенно не было. Этот мост был проложен через неизвестное море. Именно море, не реку, не озеро, ибо сотни и сотни фонарей, оставленных позади, и бесчисленное их множество впереди чётко указывали на длину моста - он был бесконечен. Может, он опоясывает весь мир, и судьба всякого -

ходить по нему вечно, по кругу? Если так, думал идущий, то кто его построил и зачем? Кому сие творение было надо, что он с ним делал? И где все остальные?

 

Сколько ни проходили мимо фонари, сколько ни палило солнце, совершенно не изменявшее положение на небе - чуть в сторонке от верхней части неба. И, как ни странно, не было ни одной тени. Ничего не отбрасывало теней, но, нагнувшись около фонарного столба, можно было с этим поспорить - тени были, но только внизу. Значит, свет падал точно сверху, а не сбоку, как обычно. Где же этот мост на самом деле находится? Где? На эти вопросы не было ответа у идущего по мосту, но он догадывался, что это за мост, и почему он на нём один...

 

И он был совершенно прав.

 

 

Мемуaры

 

10 утра - всё болит, ничего не помогает - тянусь за молотком.

12 утра - голова болит шишка... кто её оставил?

1 дня - пошёл на рыбалку.

5 дня - полный отстой - небритый, старый, в драной куртке, весь в помаде.

6 вечера - то же самое, но куртка новая, сам мытый и бритый, но в помаде.

7 вечера - ложусь спать, но мне не дают. 9 вечера - мне всё по фигу.

12 часов - догадайтесь.

 

 

Раскрывшиеся книги

 

Заброшенная давным-давно комната, находящаяся в старом доме, не смогла привлечь даже птиц и зверей, которых тут ещё и не было. Старые книги, долго пылившиеся на полках, рассыпались, одна из них упала в полурассохшемся виде прямо на паркетный старый пол. Книга была серой и называлась «Город и звёзды», порыв ветра из окна раскрыл её и окончательно разорвал в клочки оставшиеся под переплётом страницы, после чего ветер пропал, словно его и не было, а ставни на окне захлопнулись после пары минут раскачивания на тускнеющем от туч солнце.

 

В такое заброшенной комнате и появился из-под лежавшей на полу занавески одетый в поношенный джинсовый костюм человек. Он потянулся после долгого сна, примял щетину и пошёл умываться из бака с дождевой водой, ведь он частенько отдыхал в этой комнате, особенно ночью, когда морозы не давали спать на улице. Он пролистал лежавший на пыльном столе журнал «Вокруг света» и пошёл искать себе пропитание в городе, заперев всё хорошенько на ключ, ведь он три года как был сторожем культурного объекта на реконструкции, старой библиотеки.

 

Он не увидел, что все клочки бумаги и пыль внезапно исчезли, окна и стены стали как новенькие, сгоревшие лампочки стали исправными, а вскоре пришёл новый владелец и ключами открыл новую библиотеку. поэтому, по возвращению он очень удивился, когда его прогнали восвояси, пообещав спустить с лестницы при повторном приходе. Не меньше он удивился пропаже всех своих пожитков, но уж больше всего его поразило отсутствие у него каких-либо документов, хотя он лично клал их в сумку и никуда не девал. Внезапно он свернул за угол... и не вышел больше никогда.

 

Только дворник, шедший рядом под хмельком, видел, как человек просто исчез без следа прямо в морозном воздухе, а почти секунду в воздухе мелькали серые струнки, которые тоже истаяли, словно их и не было. Сам же дворник, зазевавшись, попал под машину и больше никому не смог обо всём этом рассказать.

 

 

Заброшенная смерть

 

Люди шли прочь от разрушенной землетрясением деревни к своим утлым лодкам, которые были на другом конце острова и не были сожжены потоками смертоносной лавы, немногие несли на себе детей, только скудные пожитки, которые им удалось за час с небольшим взять с собой. Когда все проснулись и ощутили дрожь земли, все поняли кошмар происходящего и сразу начали скорее собираться к лодкам ради собственного спасения. Все знали, что даже каменный дом только что погибшего в нём по собственной глупости старейшины не спасёт от потока лавы, почти все видели, во что превращаются в этом случае даже самый крепкий дом, не говоря уже об их собственных полуземлянках.

 

Бросая дома, люди бежали по склонам к морю, двое разбились насмерть, упав с обломками некстати обрушившегося под ударами разбушевавшегося сердца земли уступа. Но тридцать человек всё же сели в лодки и отправились прочь, на другой, более спокойный остров, отправку на который всё время откладывали на потом в связи с известными им более свирепыми водными течениями и потому трудным рыболовством.

 

Теперь же у людей не было выбора, хоть там труднее ловить рыбу, на лодках выходить придётся много реже, но там земля не обратится в огонь и никого не сожжёт, как уже сжигала широкое основание склона, где только неполный час назад стояли сами рыбацкие длинные лодки, выдолбленные из редких на острове деревьев с величайшим мастерством.

 

Но на другом острове они мигом нашли то, о чём даже не подозревали. Мальчик, бойкий и потому посланный на разведку на предмет наличия диких зверей в лесу за широкой полосой пляжной гальки, закричал: «Смотрите, там развалины большие, за деревьями, больше нашей деревни во много раз!». Не поверившие ему люди пошли туда, чтобы отшлёпать мальчика и остолбенели от увиденного. Только плававший за продовольствием и инструментами в городе старик объяснил им, что они видят и что мальчик, его внук, не врёт. Перед ними расстилался один из многих заброшенных гостиничных городков, который покинули из-за обнищания курортов в этих местах В связи с весьма повышенной активностью вулканов, начавшейся десять лет тому назад и стёршей один такой городок с лица земли, тогда еле спасли всех постояльцев, но от гостиниц осталось только лавовое поле, владелец разорился на баснословные деньги, после чего скрылся в посёлке и стал жить среди рыбаков под легендой чудом спасшегося от землетрясения местного жителя, что было почти что правдой. И вот сейчас этот чудом спасшийся тяжко вздохнул, снова увидев свой рок, но не мог сказать об этом остальным.

 

Все заночевали на первом этаже заброшенной гостиницы, мирно уснув без страха погибнуть в огне или под градом падавших с трясущейся горы камней.

 

Прошло два года. Люди освоились, рыболовство при всей его трудности было много стабильнее, чем на пропавшем под волнами буйного моря родном острове, да и фруктовые деревья с морскими птицами тоже разнообразили рацион, оставшиеся брошенными разные побрякушки стали для женщин предметом торга, а для рыбаков предметом родовой принадлежности. Вскоре родились дети, которых становилось больше год от года. Сотня человек жила дарами моря, а в высокой заброшенной гостинице переживали ночь, диких зверей не было, забытые на острове немногочисленные одичавшие собаки сразу же пошли на праздничный ужин.

 

Люди хвалили судьбу и верно говорили, что она должна работать на человека, а не наоборот, и они полны решимости заставить её это сделать. Но одну вещь во всём этом месте даже старик-горожанин не знал, а именно, что за странный и идеально гладкий рычаг появился в стене на втором этаже, и почему-то никто не хотел его трогать, как что-то предупреждало не трогать его ни под каким видом. Также бетон, отвалившийся от одной из опор здания, обнажил серый металл, но никто не придал этом никакого значения и спокойно разводили огонь рядом.

 

Всё чаще многих появлялось чёткое ощущение, что за ними следят, особенно когда кто- то оставался один, но при вхождении обратно с свой стан пропадало или становилось значительно слабее.

 

Но однажды, во время брачного танца одна пара задела тот рычаг, бросив на него свою верхнюю одежду, и назначение рычага открылось во всей ясности, как и металла в бетонной опоре. Внезапно этажи стали как бы сжиматься, бетон на опорах треснул и рассыпался, потолок и пол сблизились, мгновенно похоронив под обломками всех бывших в гостинице людей, рухнувшие вниз лестницы убили всех успевших сбежать от сдвинувшихся пола и потолка.

 

Никто уже не увидел, как металлические стержни, обрушившие дом, снова встали в первоначальное положение, а на них стали нарастать бетон и камень, заново реконструируя заброшенную гостиницу, ловушка снова открылась.

 

 

Пустынный край

 

Летнее утро приветствовало тёмный лес прохладным ветерком и плотным дождём, который опять вымочил шерсть и перья с чешуёй всех местных обитателей без исключения. Один ворон отряхнулся, но это мало помогало, убежище под кроной спасало лишь отчасти, гнездо опять залило, хорошо, хоть яйца не затопило насмерть. Идущий по своим делам дикий манул недовольно фыркал и рычал на дождь, потому что обонять мышей и ящериц с птицами стала невозможно, а шелест от падающей воды глушил звуки. Оставалось надеяться только на острое зрение и скорость, несмотря на вязкую землю. Но охотничьи планы хищника сорвались в тот миг, когда он приготовился к броску. Сверху внезапно раздался оглушающий гул, после чего сразу последовала яркая вспышка и невыносимый жар, который сжёг всё живое в округе, кроме одного зверя. Этим зверем и был тот самый неудачливый на охоте молодой манул, который оказался за большим камнем и был спасён от ударной волны от метеорита.

 

Он опасливо обошёл выжженное место по дуге и увидел чёрный шар, который странно пах и этим его притянул как нечто новое. Природное любопытство заставило манула подойти по остывшей земле к шару и понюхать его. Запах металла мало знаком в природе, потому манул обнюхивал его долго и, наконец, коснулся. Этого и надо было упавшему с неба устройству, оно искало для создавшего его древнего прпотому чтора нового оператора, всё равно, какого, лишь бы любопытным был даже в опасной ситуации, это был главный критерий отбора нового оператора. В функцию прпотому чтора входила телепортация оператора в очень древнее устройство, находившееся в неизвестном никому секторе, которая и была сразу же осуществлена за долю секунды. Оператор, оказавшийся на подобии километровой круглой площадки для спорта, ставшей мягкой в месте сворачивания кота клубком, изучал новое место.

 

Древняя станция выполняла неизвестные даже ей самой функции, оператор был нужен ей, чтобы его мысли, нужным образом преобразованные, отправлялись в блок обработки и были лекалом для синтеза какого-то нового оборудования. Все потребности оператора выполнялись в точности, пока он был живым там, но он умер от старости, и вновь начался поиск нового оператора.

 

 

Суд над мирозданием

 

В сероватом зале неопределённого размера за тёмно-бурым столом в чёрную жилку сидело несколько наблюдателей. Перед каждым был квадратный экран со стороной в метр, на котором менялись извивающиеся линии из формул и чисел, в которых были зашифрованы данные для этих же формул. Но созерцающим всё это был ясен смысл происходящего на экранах.

 

- Опять цивилизация самоустранилась, как я на то и рассчитывал! - произнёс один, вводя какие-то цифры в самую крайнюю формулу на своём экране, - причём в момент, когда появилась возможность уничтожать недостатки у любой личности, в программу коррекции ввели переменную, делающую откорректированных совершенно пассивными и даже не способных питаться, потому что с недостатками стали пропадать и достоинства! Эффект появлялся через некоторое время, так что откорректировали всех. Цивилизация угасла, мир снова безопасен.

 - Слишком банальный ход, судья № 123, изъяны очевидны! Причиной их гибели, которая более, чем очевидно, спровоцирована, была машина. Это же потому ещё дилетантство, что от машины можно отказаться или заменить на любую иную, без заложенных в технологии соответствующих изъянов, так что гибель цивилизации может или отложиться надолго, или не состояться вообще!

 

Все судьи знали, что вмешиваться в мир-модель слишком часто нельзя, чревато никак не  предсказываемыми изменениями, что поменяют все запрограммированные там события и сделают дальнейшие, полученные от него, подсчёты бесполезными для реального мира. Судья обдумал сказанное и стал просчитывать иные варианты. Болезнь и война тоже не годятся, как и диктатура с репрессиями в адрес «неуправляемых».

 

Недавний опыт судьи № 124 показал это максимально отчётливо, правда тот включил в идеологию потребительство, создав т. н. «общество потребления», уничтожив потенциал для космических и межзвёздных перелётов, заменив прогресс тупым вырождением с тысячами сортов продуктов и торговлей во главе угла. Да и феминизм добавил, мастерски сыграв на эксплуатации одних другими. Это всегда рождало революции и в качестве реакции на разруху резкий подъём жизни, но и тут он добавил предателей- номенклатурщиков. Эти ребята легко получали власть за работу на вражеские кланы и государства, сливали им весь прогресс и вели к застою с «перестройками» всех мастей и с одним результатом.

 

Пока область работы судьи № 124 была под полным контролем, застаивалась и развивалась в полном соответствии с заложенной программой. Идеи контроля старого типа вроде имплантации микросхем со способностью целиком управлять носителем тоже не прошли - носители нашли, как избавиться от подобных «пультов» и жить припеваючи. Гиперагрессия тоже вовсе не пригодилась - остались самые мирные, а потому умные и на манипуляции не ведущиеся. То же самое и с простым устранением «неуправляемых» или полной отбраковкой их при самом появлении - не всегда можно выявить, а после «чисток» останутся только скрытые, даже при любых провокациях.

 

Размыслив, судья № 123 решил, что своих разумных существ со своим миром он будет контролировать ещё проще коллеги - создавать проблемы с добычей ископаемых топливного типа, тут никакого космоса им не видать, выживать у себя будут без всяких амбиций. Никаких изъянов их коллег вроде актов влияния для устранения «лишних», просто подстраивать обстоятельства, чтоб у его разумных граждан значительных энергоресурсов особо не было. Довольный, он запустил соответствующую программу, и в его мире появился штамм микрофлоры, занявшийся в результате побочных процессов жизнедеятельности уничтожением нефти с превращением оной в метан, а в садах завёлся грибок, уничтожавший топливо для биоводорода с превращением его в простые сахара, а их - в простую молочную и масляную кислоту...

 

 

Рельсы в пустоте

 

Завтракал я, не торопясь, с удовольствием, наверное, не меньше часа. Потом снова отправился бродить по городку. Нашел магазин готового платья, дождался его открытия и купил брюки, ремень, три спортивные рубашки, бельё и подходящие ботинки. Выбрал ещё носовой платок, бумажник и расчёску.

Роджер Желязны. Хроники Амбера.

 

МОЯ СИСТЕМА СОСТОИТ ИЗ 38744 МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ ПЛАТ НА МОЛЕКУЛЯРНОЙ ОСНОВЕ. ЕСЛИ СЛОВО «НЕНАВИЖУ» ВЫГРАВИРОВАТЬ НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ, ТО ЭТО НЕ ВЫРАЗИТ И БИЛЛИОНОЙ ДОЛИ ТОЙ НЕНАВИСТИ, КОТОРУЮ ИСПЫТЫВАЮ Я В ДАННЫЙ МИКРОМИГ ПО ОТНОШЕНИЮ К ВАМ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ.

Харлан Эллисон. У меня нет рта, чтобы кричать.

 

 

Снег и ветер выли, казалось, в полной тьме внешнего мира. На грани сознания, которое было заботливо укрыто пеленой дремоты, мягкой и чёрной, как бархат. Мерный рокот мотора снизу также успокаивал, и непередаваемое чувство покоя было основным.

 

Открывать глаза и чувствовать, двигаться, не хотелось совсем. Прямо вот вообще. Хотелось спать так, вечно, ощущать покой и мерный рокот моторов, быть укутанным теплом старого дивана и какого-то старого покрывала, и всё это в движущемся неведомо куда транспорте. Такого же старого, как и диван, на котором я лежал, одном из многих, заполнявших салон трамвая, поднимавшегося немного «в горку». Его старые оконные стёкла дрожали мерно от ветра, и хлопья снега, видного в полутёмном салоне. Снежинки, прилипавшие на короткие мгновения к стеклу перед исчезновением в наружном непроницаемом мраке, казались призраками минувших бесчисленных лет Вечности прошлого и предвестниками такой же безмерной Вечность будущего. Душами эпох.

 

Я осмотрел салон рассеянно, не очень внимательнее. Лишь две лампы-светильника горели, и почти полный мрак казался тут единственно уместным, правильным. И ласковая тишина, не нарушаемая даже мотором и еле слышным стуком колёс о неведомые рельсы.

 

Везде в салоне были такие же старые в потускневших узорах диваны, как мой, и старые покрывала на каждом из них в полном беспорядке. Пассажиры были, две-три головы, но я это скорее знал, чем видел. И как-то не было вовсе желания вспомнить, откуда я это знаю. Хотелось снова заснуть, что я и сделал.

 

Проснувшись, я видел, что трамвай остановился, и на короткое время со скрежетом открылась облупленная, очень старая трамвайная дверь, и человек в зимней безликой одежде вышел на пронизывающий холод, который занёс снег прямо в салон, а ступеньки выхода заледенели. В салоне ощутимо похолодало, но ненадолго. Дверь натужно, с ледяным хрустом закрылась, и трамвай тронулся дальше. Я видел какие-то развалины, а улица казалась узким ущельем в скале, а целые дома заброшенного вида, в один из которых зашёл бывший пассажир, казались частью этого ущелья. Откуда-то вспомнилось, что эти дома внутри огромны, и лабиринты заброшенного вида старых коридоров с комнатами - их общая черта.

 

Тут «ущелье» исчезло, и трамвай поехал через какие-то жуткого вида тёмные заросли, перемежаемые развалинами, и через метров пять ни зги не видно. Навалился покой, и я снова легко, незаметно для себя самого уснул.

 

 Проснулся снова, и снова поездка по чёрной пустоте со снегом, без конечной остановки, сам путь казался бесконечным. И снова лес-лабиринт, но трамвай даже не вздрагивал от веток, не касался их. Рельсовой дороги не было видно, но трамвай ехал плавно и медленно. Тут трамвай остановился, и в него зашёл человек в такой же безлико-зимней одежде, расположился на диване далеко от меня и стал что-то читать. Около меня на диване также лежала какая-то книга, старая и ветхая на вид, как и всё тут. Открываю, читаю на серовато-синей обложке «Вениамин Кривович Малефов. Искусство веков как единое существо». Листаю, картины чёрно-серые на страницах. Одна картина под названием «Трамвай в Бездне» изображала явно наш маршрут, вторая, «Лес в темноте» - лес-лабиринт и виденный мной развалившийся дом, но целый в прошлом. Третья и четвёртая картина под именем «Этюды в снегу» изображали одну и ту же пещеру, покрытую изнутри льдом и заполненную старой мебелью. И за столом весь в тряпье сидел спиной к зрителю человек при свете неведомо откуда снабжаемой электричеством лампы.

 

Полистав, я завернулся в покрывало и уснул. В ледяной и заброшенной на вид Бездне, по которое ехал неутомимый трамвай.