Онлайн чтение книги Отравленные тишиной Poisoned silence
Соприкосновение с тишиной (2 часть)

В «скотовозку» нас тащат волоком. Один из стражников так и сказал, обращаясь к напарнику: «Иди, подгони «скотовозку»». И, строго говоря, даже не преувеличил, потому что как только тебя запихивают в оббитую железом коробку с зарешеченными окнами, то человеком ты автоматически больше не считаешься. Особо не церемонясь, меня мешком забрасывают внутрь. Все это время видящий рядом, начеку. Не отходит ни на минуту, пока не убеждается, что все сделано, как положено. Руки за спиной закованы в наручники. На глазах повязка, на лице намордник, а ремни затянуты так, что и слова не выговорить. И только убедившись, что соблюдены необходимые меры предосторожности, он деактивирует заклинание. Все это я уже проходил однажды и повторять по новой, вообще-то, не собирался. Но где ж он, мой драгоценный выбор...

Что можно предпринять, если не имеешь понятия о происходящем вокруг, не видишь, кто находится рядом и не можешь пошевелиться без того, чтобы не почувствовать боль в отбитых ребрах и скованных за спиной вывернутых на излом руках? Единственный ответ, который приходит в голову, когда я задаю сам себе этот вопрос — плыть по течению. Так я и поступаю. Ткань на глазах совершенно непроницаема, и, чтобы хоть как-то сориентироваться в происходящем, остается полагаться только на слух и ощущения. Сначала меня потряхивает, когда экипаж едет по мостовой, потом, посчитав излишне хлопотным ждать, пока я вслепую буду тыкаться во все углы, меня волоком тащат по коридорам штаба Инквизиции. В конце же, снова мешкообразно, не считаясь с достоинством, запихивают в камеру, подбадривая толчками и ударами по многострадальным ребрам, чтобы лучше поместился. С тихим потрескиванием поднимается силовое поле, отрезая меня от внешнего мира.

Случается в жизни так — с первого взгляда ясно: в выигрыше ты в любом случае не останешься. И главная задача — свести ущерб к минимуму. Камера — по размерам нечто среднее между тесным платяным шкафом и просторным гробом, определенно попадает в разряд таких случаев.

Для начала я сдираю повязку. Не мудрствуя лукаво, безо всякого волшебства — приваливаюсь к шершавой каменной стене, прижимаюсь затылком и ластящимся котом начинаю тереться о нее головой, пока узел не размягчается и тряпка не сползает с глаз. Достижение почти что бесполезное: голая лампочка под потолком, периодически потрескивающая и затухающая — единственный источник света в подземелье, так что даже противоположной стены не разглядеть. Свободные руки или возможность говорить были бы куда лучше. И еще любопытно, куда дели Элизабет. В неизвестности и полумраке время тянется неизмеримо медленно. Мне больно и тоскливо, а неизвестность будущего мучает ожиданием.

— А я тебя помню, — шепчет темнота по ту сторону силового экрана. — Отлично помню, как вчера дело было. Ты тогда поклялся, что не окажешься здесь больше никогда и ни за что. Что же стало с твоей клятвой?

Мои клятвы... Все-таки, пожалуй, слишком часто и необдуманно я их раздавал. Я поклялся Лексу, что смогу его защитить, учителю, что сберегу Книгу, Лазарусу — помочь в поисках... И некоторое время спустя каждый из них умер. Похоже, мои обещания хуже проклятия. Себе самому я тоже давал клятву: в этих самых стенах я решил, что больше никогда не позволю загнать себя в ловушку, не попаду в ситуацию, когда оказался бы беспомощен и слаб. И вот теперь я тоже умру?..

— Не стоит отчаиваться раньше времени, — успокоительно вещает тьма. — Главное — помни, кто ты, помни свое имя, вспомни, что тебе дорого.

Помнить себя — последняя соломинка, спасающая от безумия. Пожалуй. Почему нет? Тем более, если судить по этому разговору с сами собой, оно уже на подходе. Самое дорогое в моей жизни... Лекс. И я благодарю богов за то, что он сейчас далеко отсюда. В прошлый раз свет в проходе между камерами специально горел ярко, давая в малейших деталях рассмотреть нам мучения друг друга. Может, если меня не станет, он будет в безопасности?

Боль в вывернутых суставах становится невыносимой, пережитое волнение, отчаянье и усталость запоздало обрушиваются волнами, одна за одной. Я уже не понимаю, качается ли дышащая на ладан лампочка в самом деле или это меня настолько сильно трясет.

— Лекс, — малодушно шепчу я, не в силах сдержать порыв, произнести вслух имя самого дорого человека, который у меня был. — Прости меня, наверное, в этот раз я не выкручусь.

Тьма отступает, словно кто-то поднимает завесу, и перед моими глазами всплывает лицо Лекса: тонкие черты, слегка ехидная улыбка и светлые волосы, небрежно падающие на лоб.

Он стоит передо мной, как живой, — подарок ускользающего сознания — в том самом костюме, который был на нем во время нашей последней встречи. Кажется, стоит руку протянуть и можно дотронуться.

— Не сдавайся, Рен, еще слишком рано сдаваться, — качает он головой. — Помни, кто ты.

— Не уходи, — прошу я в отчаянии, — мне тяжело, не оставляй меня сейчас одного, пожалуйста.

Ухмылка на лице Лекса становится еще шире.

— Я никогда не оставил бы тебя одного.

Откуда-то сбоку врывается громкий лязгающий звук отпираемой двери. Голова дергается сама собой, я словно проваливаюсь в воздушную яму и открываю глаза. Я сижу на полу, в углу, уткнувшись себе в колени. Видимо, когда я потерял сознание, то просто сполз по стене вниз. Силовое поле мигнув исчезает, а перед глазами возникают три пары тяжелых армейских сапог.

— На выход, — командует старший, но времени прийти в себя и подняться мне не дают. Проигнорировав мою готовность подчиниться, подхватывают под руки и тащат по коридору.

Комната для допросов оказывается чем-то средним между приемной какого-нибудь генерала и камерой пыток. Меня усаживают на кожаное кресло, пристегивают руки к подлокотникам и снимают намордник. Медные кирасы удаляются сразу же, как только приволокли меня. Вместо них в углу замирает худой парень — вчерашний видящий, принимавший участие в задержании. Вокруг меня вовсю хозяйничают деловитые опрятные люди в красной военной форме Инквизиции и черных брезентовых фартуках. Они раздвигают тяжелые шторы на окнах, впуская солнечный свет. Из ниш, скрытых за деревянными панелями, которыми обшита комната, быстро выкатывают разнообразные приборы, а на столе, по правую руку от меня, раскладывают инструменты, смутно напоминающие хирургические. Один из фартуков скупым привычным движением чиркает скальпелем по горлышку стеклянной ампулы, после чего, обхватив куском марлевого бинта, отламывает у нее носик и набирает в шприц темную жижу кофейного цвета.

— Прошу прощения, сэр, — мимоходом бросает он мне, закатывая рукав рубашки и прежде чем я успеваю опомниться, игла вонзается в вену, впрыскивая содержимое шприца. — Еще пять минут, сэр. Не сочтите за труд.

Предложение посидеть, прикованным к креслу, в то время как неизвестная дрянь расползается по телу, и подождать еще пять минут, когда меня начнут убивать, произносится настолько сдержанным, вежливым тоном, что так и подмывает ответить: «Все прекрасно, не извольте беспокоиться».

_— Достаточно, — командует спокойный голос у меня за спиной, и фартуки, встрепенувшись, замирают. — Ваша помощь не потребуется, свободны.

Услужливые тюремщики прыскают в разные стороны, как тараканы, и уже через несколько минут мы остаемся в комнате втроем: я, видящий и неизвестный, прогнавший инквизиторов.

Последний, немного помедлив, закрывает дверь и усаживается в кресло напротив моего, заложив ногу за ногу, пристроив на подлокотнике увесистую папку, перевязанную тесемками. Хоть он и сменил костюм серого цвета на красную форму, я сразу узнаю того самого молодого человека, наблюдавшего за мной на приеме у Ронни, с которым позже ушла Элизабет. День неожиданных встреч, чтоб его... Небрежным движением головы откинув со лба мешающиеся каштановые пряди, мой новый тюремщик вперивается в меня тяжелым взглядом. Тогда, на балу, я видел его мельком, и времени рассмотреть лицо как следует у меня не было. Сейчас же, пользуясь случаем, я отвечаю не менее хмурым и пристальным взглядом, внимательно изучая противника. Золотые лычки на рукаве мундира говорят о немалом чине — если я правильно помню иерархию должностей здешних мясников — начальник штаба инквизиции Внутреннего круга Небесной Обители. Вероятно, вхож даже в Эдем. На вид постарше меня, но ненамного. И уж точно слишком молод для такой должности. Волнистые волосы, приятные черты лица — уверен, любая девушка посчитала бы его красавцем, идеально подходящим под образ отважного героя, стерегущего покой жителей поднебесной, если бы впечатление не портил тонкий косой шрам от правой брови, по переносице и дальше, через всю левую щеку.

— Реньер Д'Алфорд, — первым нарушает молчание инквизитор, — вы задержаны по подозрению в колдовстве. В вашей сумке были обнаружены рукописи и предметы, подтверждающие вашу вину.

Не успеваю я возразить, как он распускает бант на папке, выуживает оттуда лист и сует мне его под нос.

— Ознакомьтесь, полный список.

Первое, что бросается мне в глаза — пункт «Рукопись в кожаном переплете с кованной застежкой». Сердце екает и сразу же начинает колотиться с удвоенной частотой. Книга учителя. Теперь мало выкрутиться самому. Я должен заполучить ее обратно, любой ценой.

— Вы признаете свою вину?

— Понятия не имею, что это за вещи, — надеюсь, мои ложь и смятение не читаются по лицу слишком уж откровенно.

— Вы знаете других людей, повинных в колдовстве? Вы состоите в тайной организации, практикующей магию?

— Никого не знаю. Никакой организации. И даже не практикую жертвоприношение черного козла в ночь с пятницы на субботу! — отрицать все подряд — единственное, что мне остается. Где Элизабет? Ее уже допрашивали? Обиднее всего, что я сам даже не колдовал, а оказался перемазанным магическим следом только из-за девчонки, которая, конечно, вроде как меня спасала, только не ясно от кого. А если посмотреть, к чему это привело, сразу и не поймешь: спасла ли или лучше б оставила в том коридоре...

— Конечно, вы можете заявить, будто никогда в жизни не видели этих улик, но если будете упорствовать, мои люди попросту обыщут ваш дом. Уверен, мы сможем получить там ответы на все вопросы. И учтите, сотрудничество со следствием вам зачтется. Хотите что-то спросить или готовы все рассказать?

...слишком рано сдаваться, Рен. Только не им. И не так...

Да, пожалуй, я хочу кое что спросить.

— С какой стати таким незначительным делом — рядовое обвинение в волшебстве —

занимается человек вашего ранга? Нет, не поймите неправильно, — если бы не кандалы, я даже развел бы руками в недоумении, — ничего не имею против вашего общества. Но вот взять хотя бы моего соседа, живущего дальше по улице. Его задерживали трижды по подозрению в колдовстве, и это только за последние полгода. Знаете, анонимные поклепы, якобы он приправляет свою выпечку волшебной пылью и поэтому она вкуснее, чем у остальных булочников нашего района. Его таскали в местное отделение Инквизиции, проверяли, а потом с извинениями отпускали. А сколько таких случаев происходит по всей Обители?.. Так неужели вы лично занимаетесь каждым доносом и каждым задержанием?

Выдохнувшись, я умолкаю. «Шрам» слушает меня молча, не перебивая. Соединив кончики пальцев, он снова смотрит исподлобья тем же странным, изучающим взглядом, что при нашей первой встрече.

— Нет, — спокойно подтверждает он мои опасения. — Я могу честно признаться, что прибыл лично исключительно ради знакомства с вами. Вы ведь человек-загадка, мистер Реньер. Появляетесь и исчезаете, а после вас остаются трупы. И вопросы. Много вопросов. Взять хотя бы вашего опекуна, герцога Мордреда Д'Алфорда...

— Что вы имеете ввиду?

Лучи солнца копьями пронизывают комнату. Я вижу подсвеченные ими пылинки, плывущие в воздухе, оседающие на блестящей металлической поверхности хирургических инструментов сбоку от меня. С улицы доноситься шум проезжающих экипажей и обрывки голосов людей, проходящих под окнами. Никто из них не догадывается, что я здесь. И не узнает, даже исчезни я насовсем. От этой мысли становится тоскливо.

Мой обвинитель тяжело вздыхает, словно жалуясь, что приходится объяснять настолько очевидные вещи.

— Я имею в виду, что герцог при всей показной бесшабашности был замкнутым и крайне осмотрительным человеком. Он никого не впускал в свою жизнь и мало кому доверял. Вы —

его подопечный, единственный, по словам его друзей, кто был с ним по-настоящему близок. Его смерть, чудовищную по своей жестокости, списали на неизвестных, так и не пойманных грабителей, якобы вломившихся к нему ночью в дом. Но уверяю вас, герцога никогда не смогли бы убить обычные... преступники. Кроме того, из дома ничего не пропало.

— К чему вы клоните?

Может, дело в той дряни, которую мне вкололи, но я чувствую себя все хуже и хуже, мысли путаются, а пальцы немеют, как на сильном холоде.

— Я клоню к тому, что вы, будучи магом, были к тому же единственным человеком, кому герцог доверял. У кого была возможность убить вашего опекуна. Застать врасплох.

В этом он прав. Обычные грабители убить учителя не могли, потому что тот был магом и справился бы с ними легко. А вот я, и сам будучи волшебником, мог, особенно если бы ударил исподтишка. И не поспоришь. Только вот откуда он знает, что мой опекун не был обычным человеком? Очевидно, что знает. Но напрямую я не могу спросить.

— Вы ошибаетесь! — единственное, что можно сказать не подставившись. — С какой стати мне убивать герцога, кусать руку, которая меня кормила?

Но мой собеседник только улыбается. В который раз я теряю нить разговора и замолкаю. Он явно куда-то клонит, но я не могу понять куда.

— Сегодня утром, уже после вашего задержания, пришло сообщение от городской Стражи, — неожиданно сообщает он, — в Академии обнаружен труп одного из профессоров. Покойного звали Лазарус Раф, и есть свидетели, видевшие вас вместе. Как вы можете это объяснить?

<tab>Объяснить этого я не могу. Откуда могли появиться люди, якобы видевшие меня с Лазарусом, при всей его параноидальной осторожности — для меня загадка. Но улик против меня в той комнате не осталось. Это точно.

— Профессор Раф нанял меня для одной несложной работы, — осторожно начинаю, дабы не сболтнуть лишнего. Молчать и отнекиваться, когда тебя носом тыкают во второй труп, равносильно самоубийству. — Я согласился помочь. Понятия не имел, что с ним что-то случилось, до того, как вы рассказали.

<tab>Инквизитор качает головой.

— Вы, кажется, занимаетесь химией и парфюмерией. Так что же профессору могло от вас понадобиться?

— Хотел сделать подарок своей сестре, просил подобрать подходящий вариант, что-нибудь изысканное. Благовония, духи... — времени придумывать оригинальное объяснение у меня нет. Приходится довольствоваться более-менее правдоподобным. — Они с сестрой давно не виделись, как он рассказывал...

Я уже почти по локоть не чувствую рук, в груди холодеет. В голову приходит пугающая мысль, что та дрянь из шприца постепенно захватывает все тело, превращая меня в послушную куклу. И если это произойдет, то я признаюсь во всем, а после даже ничего не вспомню.

Мой обвинитель подается вперед настолько близко, насколько возможно. Его лицо искажает внезапная злоба.

— Ты меня за дурака держишь? — шипит он, потрясая папкой у меня перед лицом. — У профессора Рафа никогда не было никакой сестры, мы собрали всю информацию о жертве и его родных. Я не знаю, под каким конкретно предлогом ты втерся к нему в доверие, но несомненно, что это ты убил его, так же как и своего опекуна.

Новый поворот сбивает меня с толку, напрочь выбивая из колеи. Врет? Блефует? Не знаю почему, но какая-то часть меня сразу верит словам инквизитора. У Лазаруса не было сестры... Дважды обездвиженный — прикованный к креслу и запертый в полупарализованном теле — я чувствую, как последняя надежда ускользает бесследно.

— Зачем мне убивать кого-то?

— Ради власти, — мой собеседник делает паузу. Чем дольше он смотрит на меня, тем сильнее в его глазах разгорается мрачный огонек торжества. — Ради силы. Ради Книги, которая сулила могущество и богатство... Что еще?

— Книги?

— Достаточно притворства, мистер Реньер, — торжествующе выдыхает «Шрам». — Вы прекрасно понимаете, о чем речь. Книга герцога Мордреда — единственное, что исчезло после его убийства. Вы думали, все удалось. Но это, оказалось, только половина рукописи, не так ли? А вторую половину, на свое горе, нашел профессор Раф, и вы безжалостно убили и его.

Все это звучит как бред сумасшедшего. Я не понимаю половины из услышанного. Вторая половина Книги? Молчание затягивается. Инквизитор поднимается с кресла, устало массируя виски.

— В любом случае, я рад одному, — сообщает он, возвращаясь к вежливому любезному тону, — возможности наконец-то поговорить с вами откровенно и без недомолвок. Ведь я уверен, сегодня мы узнаем ответы на все вопросы.

Голос доносится глухо, как через стену, а сам говорящий выглядит в моих глазах одним сплошным кроваво-алым пятном. В какой-то момент он пропадает из поля зрения и почти сразу же мне на лоб ложится узкий медный обруч, провода от которого идут к массивному коробу на колесах с кучей рычагов, утыканному лампочками.

— Благодаря этому прибору, — вкрадчиво сообщает голос на ухо, в то время как у меня на затылке затягиваются ремни, — между нами не останется недомолвок.

А потом я вижу, как рука тянется мимо меня к одному из рычагов и мягко, почти нежно, опускает его вниз. Мой обвинитель знает про Книгу, знает про учителя. Он знает даже про то, что мне неведомо и непонятно. Запоздалая догадка вспыхивает в мозгу одновременно с одной из лампочек на генераторе.

— Ты волшебник? — шепчу я. И в ту же секунду раздается тихий треск разряда, радостно рванувшегося по проводам. Меня пронзает дикая боль, накрывает волной, разрывая на части, и наступает темнота.

...Ненавижу вспоминать прошлое. Так уж сложилось, что каждый раз это не приносит ничего кроме боли. И оно послушно стирается из памяти, с каждым годом все больше. Мои воспоминания запорошены временем, как старые вещи на полке, покрытые пылью. И трогать их, пачкаться лишний раз, мне совершенно не хочется.

...помни кто ты...

Я стою посреди площади в окружении вздыбленных серых бетонных плит. Надо мной со всех сторон нависают руины, искореженные пожарами дома скалятся выбитыми окнами. Толстые медные кишки водопроводных труб вырваны из земли, вывернуты чуть ли не наизнанку, будто городу кто-то вспорол брюхо. Ржавыми струйками из них сочится вода, ползет по покрытому трещинами асфальту, и выточенные ею ложбинки покрыты плесенью и мхом. Все это будто срисовано с моих воспоминаний о катакомбах Старого города, в которых я жил в детстве.

— Неужели это место тебе так дорого? — раздается насмешливый голос. Я оборачиваюсь на звук и вижу... Самого себя, сидящего на краю одной из бетонных плит. — Сколько лет прошло, а ты до сих помнишь все детали, — усмехается мой двойник. — Забудь. Никто тебя не упрекнет. Прошлое должно оставаться в прошлом.

— Кто ты? — я делаю шаг вперед, и мы оказываемся лицом к лицу. Я будто смотрюсь в зеркало.

— Неужели не узнаешь? — улыбается второй я. — Давно ли ты забыл сам себя? Ну так полюбуйся, во что превратился. А все потому, что был слишком слаб. Боялся всего. Опасался, переживал, и сам не заметил, как стал жалким подобием человека, трясущимся от страха, как бы завтра сильные мира сего не отняли последнее. С Книгой ты мог... Многое. А вместо этого стал никем. А я день изо дня наблюдал и ждал. Думал, ну может, однажды все изменится.

Как ни странно, пафосные слова моего отражения звучат разумно. Куда разумнее, чем обычно, в моих кошмарах, когда подсознательные страхи и сомнения врывались в сны неясными образами, изрыгающими укоры и упреки.

— Не волнуйся, — двойник спрыгивает с плиты, заставляя меня попятиться. — У тебя еще будет шанс. Ты же слышал, что сказал этот милый мальчик-палач. Твой профессор нашел вторую часть Книги. Это еще не конец. Если заклятья из первой помогали тебе сдвигать пласты времени, представь, сколько силы сокрыто во второй. А она, вот умора-то, оказывается, болтается в твоей сумке. Ведь это ты забрал все найденные Рафом рукописи?

Я киваю, и собеседник удовлетворенно выдыхает.

— Тебе больше не придется дрожать в страхе, — продолжает он, — перед лицом врагов, в ожидании туманного будущего... В страхе за судьбу любимых. Разве не этого шанса ты ждал, разве не об этом чуде молил? Чтобы свершилось, пришло, нагрянуло нечто, что позволит тебе спасти Лекса раз и навсегда и быть рядом?

— Не помню, чтобы я успел стать безумцем, мечтающим о власти, — сообщаю я двойнику.

— В этом и загвоздка, — тихо вздыхает тот. — Я заглянул к тебе в голову и обнаружил, что ты хранишь в своей памяти это ненавистное для себя место, ненужные вещи, чужих тебе людей. И забываешь по-настоящему важное. Твой учитель был таким же. Он слишком дорожил прошлым. Как видишь, не моя вина, что он погиб. Просто в будущем места для него не осталось.

Страшная догадка рождается в моей голове, но губы отказываются произнести это прозвище вслух.

— Кто ты?

Бесполезный и бессмысленный вопрос вырывается сам собой. Дома начинают дрожать и растекаться. Стены оплывают, контуры меняются. Меня окружают громадные шевелящиеся волны, готовые вот-вот обрушиться вниз.

— Вот видишь, ты и это забыл, — говорит мой двойник, заглядывает мне в лицо и почему-то грустно усмехается. — Ну, не страшно. Уж себя-то я заставлю вспомнить.

Как гроздь фейерверка взрывается в небе, рожденная из одной единственной точки, в глазах моего собеседника будто раскрывается цветок — от зрачка до самого края, стремительно заполняя всю радужку, превращая карие глаза в льдисто-голубые. Я хочу бежать прочь, но... «Я же прикован», — нелепая мысль приходит в голову совершенно не вовремя. Стоит подумать о кандалах, которыми мои руки приковали к подлокотникам кресла, как тут же нечто с нечеловеческой силой стискивает запястья, лишая возможности двинуться. Мой двойник удрученно качает головой.

— Сейчас, изнутри, я вижу тебя насквозь, — говорит он. — И нет такой мысли, которая была бы для меня тайной, и каждое твое сомнение — мое оружие.

Он замолкает, слегка наклоняя голову, словно прислушиваясь к чему-то.

— Тебя закончили пытать, — беззаботно сообщает он. — Думаю, стоит продолжить в другой раз. За анестетик потом спасибо скажешь.

— Что? — удивленно переспрашиваю, но в этот миг волны цвета кофейной бурды, которую мне вкололи перед пыткой, лавиной обрушиваются вниз, затопляя площадь и все вокруг.