Онлайн чтение книги Переменные и постоянные Variables and constants
Часть первая. Падший ангел

«Нет, нет… Понравилось, но…я… не могу работать учителем. Нет, не то, что детей не люблю. Эммм, подожди, выхожу из автобуса… Да… Просто люди, имеющие дело со знаниями, делятся на два типа: трансформаторы и накопители. Я – трансформатор, я не могу воспроизводить одинаково. Мне нужно обдумывать, изменять, связывать это с чем-то ещё, проводить параллели, аналогии… Я могу ошибаться при этом! А школа, она не терпит такого. Ей нужны накопители, безошибочные хранители и передатчики знаний… Как ячейки в камере хранения. Автоматизированные.  Гарантирующие порцию. Фу-у, тут такая лестница, крутой подъем, чуть каблук не свернула… Порцию, понимаешь? Проверенного качества и стандартного – твою дивизию! – количества! Для потребителя образовательных услуг.  Ага, так это называется – потребитель.

И не важно, понимаешь, кто лезет в тебя за этим знанием. Хотя обычно никто и не лезет-то…Так что я отказалась. Да. Мам, я не придумываю!.. Да при чём здесь философия, я просто нервы не хочу трепать. Здесь тоже треплют… Ага… Но там – больше. Всё, всё, пока, я уже на работу дошла…Целую. Пока-пока…» 

Алла Дмитриевна, учительница по русскому, заболела. Сначала её заменяла Марина Геннадьевна, русичка с параллели, по прозвищу Труба. Марина-Труба очень громко говорила, уши закладывало, если она вдруг подходила к парте и рядом с тобой начинала объяснять. Она любила объяснять то у одной парты, то у другой, наверное, ей казалось, что так удобнее следить за классом, держать всех в тонусе. Объясняя, она расхаживала по проходам между парт, разглядывала, у кого какой телефон, могла взять и стукнуть по пальцам, если ты при ней лезешь в Интернет. Но Марина Геннадьевна была сильно загружена и, когда выяснилось, что Алла Дмитриевна заболела надолго, пришлось решать вопрос по-другому и брать учителя со стороны.

– Авакумова!

– Здесь.

– Аверченко!

– Я…

– Писателю Аверченко, случаем, не родственник?

– Нет. А хто такой?

– Рассказы писал, фельетоны. Сатирическое. Как мы бы сказали – приколист. Почитайте, это коротко и занятно. Подходит для телефонов. Но, я надеюсь, загружать будете на перемене.

Наталья Валентиновна, молодая заменяющая учительница вызвала оживление и интерес. Она вела себя дружелюбно, но не заискивала и не кокетничала, поэтому у одной половины класса сразу возникло к ней доверие, а у другой – непреодолимое желание найти болевую точку, слабинку, место, по которому можно было бы ударить. 

Наталья Валентиновна говорила обычным голосом, без повышения интонаций, что очень отличалось от манер Марины Геннадьевны, и Колесников, который в классе считался ковёрным, сразу решил ударить по этому.

 Он просто негромко болтал со своим соседом, Серым, и их басовитые голоса после звонка создавали в классе пчелиный гул. Новая учительница подошла к ним.

– Молодые люди, урок начался. 

Серый опасливо глянул на неё, но Колесников был готов к этому, ждал подачи.

– И что? – сказал он, неторопливо поворачиваясь к училке и насмешливо улыбаясь ей.

– Ваш разговор перестаёт быть личным. Вы вынуждаете нас либо слушать, либо мешать вам. Это называется публичностью и, как ни странно, может доставить именно вам массу неудобств. 

– Например?

– Например, всё, что вы говорите друг другу, может теперь использоваться против вас.

В классе зазвучал смех. Новая учительница знала, как говорить с людьми, подобными Колесникову.

– Вы, чё, коп? – спросил тот, менее вызывающе, и Наталья Валентиновна поняла, что уже можно свернуть беседу:

– Думайте, как угодно. Сегодня я ваш учитель по русскому языку. Будьте немного собраннее. 

Она вернулась к учительскому столу.

Стас смотрел на неё и думал, что она красивая. Наталья Валентиновна одевалась и красилась не так, как другие учительницы. Как это объяснить? Стильная? Нет, наверное, нет. Так бывает красива красота, когда она не знает, что она – красота, не знает, что есть такое слово – «красота». Хотя, в строгом смысле, Наталью Валентиновну нельзя было назвать красавицей: ни длинных ног, ни модельной внешности, ни глянцевого лоска, слепящего глаза, не было в ней совершенно. Классуха, хоть и выглядела лет на пять-семь старше, была гораздо эффектнее, ярче, привлекательнее. Но в новой учительнице было что-то неуловимо свободное и непринуждённое, что-то оттуда, из другого, взрослого, мира, где между людьми существуют какие-то другие, неведомые подросткам отношения. Для Стаса она была загадкой, инопланетянкой. Вроде и облик человеческий, но чётко понимаешь – пришелец, не свой. 

– Алымов!

Тишина, шушуканье.

– Болеет?

Ответом был сдавленный смех и какие-то обрывки фраз.

Новая учительница посмотрела туда, где были свободные места. Алымов, видимо, сидел где-то позади всех.

– Если судить по журналу, он давненько не был на уроках. Если судить по вашей реакции – он вполне здоров. Так почему не ходит?

 Вопрос вызвал новую порцию смешков и недоумение. Как объяснить, почему Сотона прогуливает?

– Вы нашу классную, Ольгу Николаевну, спросите. Она объяснит лучше.

– Хорошо, спрошу. А вы, если кто с ним общается, передайте, что пора бы немного поучиться. Четверть кончается, что-то нужно же делать… Боев?

– Здесь…

Сотона появился в их школе классе в шестом. И тогда был худым и невысоким – и с той поры менялся медленно. Говорили, он пошёл в школу с шести, значит, был, минимум, на год младше большинства ребят. 

Он появился: невыразительный, настороженный, волосы не то тёмно-русые, не то грязно серые, такого цвета бывает шерсть у бродячих кошек. Нестрашный. Можно сказать, никакой. Но так продолжалось лишь два урока – до той перемены, на которой пацаны решили его проверить. Проверить, это значит завести под лестницу, типа на секретный разговор. 

Стас не ходил с ними: ему доску надо было вытереть к следующему уроку. Потому, что дежурный. И вообще ответственный. Серьёзный. Обстоятельный. С ним даже некоторые восьмиклассники за руку здороваются….

 Потому, что он никогда не ходил с ними под лестницу. И ни за что не пойдёт.

Когда Стас вышел из класса, чтобы прополоскать белую, тугую от впитавшегося мела тряпку, под лестницу бежали все, кто был рядом, даже из классов выскакивали. Драка! Драка!

Сотона уже не дрался, он стоял, держась за стену. Один. К нему старшеклассники-дежурные боялись подойти. Он был словно маленький бог войны: древний, грозный, вырвавшийся из какого-то неосторожно взятого боевого топора, меча или палицы. В нём не было ничего детского, но была абсолютно взрослая неукротимая ярость, которая глубокой болезненной гримасой перекашивала его рот. С этой яростью, бешеным наскоком, не боясь численного превосходства, не задумываясь о боли, даже словно стремясь к ней, он и выиграл свою первую битву. 

И с тех пор не проиграл ни одной. То есть, даже если его побивали, он всегда поднимался и вставал в свою боевую стойку – и так продолжалось до конца, до тех пор, пока или учителя не растаскивали, или его противники, выдохшись, не уходили. Место боя было для него свято. Оттуда можно было уйти лишь со щитом или на щите, как говорили древние спартанцы.  Так что правильнее было бы сказать, что морально он не проиграл ни одного сражения.

Сотона в драке был непредсказуем, он бил без тормозов, как казалось, без раздумья, по наитию – но не куда попало, а в самую уязвимую точку, которую у каждого определял быстро и практически безошибочно. Он нигде не учился, не ходил в секции. Но всё время дрался. Оно само так выходило, так повелось с первого дня в новой школе.

 С того момента, с драки под лестницей он получил своё боевое имя, как получает имя воин в племени, как получает имя оружие, напившись крови. Он стал Сотоной. Сначала через «а»  – а вечером, в соцсетях, через «о». «Аццким». Безжалостным. Демоном.

Как падшего ангела, Сотону подвергли суровому осуждению и навсегда изгнали – на галёрку, и он сидел там, плотно сжав зубы, отгородившись глухим молчанием и злобой. Стас заметил на его серых волосах кровь. 

А Классуха не заметила. Она стояла над новеньким: высокая, ширококостная, в шёлковой белой с чёрным галстучком блузке, – смотрела сверху, со своих каблуков на его склонённую голову, ругала и… не замечала тех окровавленных волос. 

Зато потери среди своих подопечных она оценила сразу. Новенький ей создал проблему на несколько лет вперёд. Как минимум, года на четыре. 

 Двоих пацанов Сотона побил так, что они пошли сначала к медичке, а потом домой. Остальные отделались синяками. Потому что Сотона и не отбивался-то на самом деле: он валил их на пол, всех – ногами или руками; у него не было и в мыслях обороняться, надо было победить, полностью разгромить врага. И, как потом поняли все, не было в драке того, что бы могло остановить Сотону, когда в нём пробуждалась эта звериная сила, его одержимость. 

Сила уходила только тогда, когда все, кто стоял вокруг Сотоны, были повержены или спасались бегством. И если бы ради победы Сотоне надо было бы поджечь себя и превратиться в огненный факел, Стас был уверен, – Сотона совершил бы и такое безрассудство. 

Сотону все звали Сотоной, но опасливо, за глаза. Если ему случалось подраться с кем-то из старшеклассников, то тогда звали  с гордостью: знай, мол, наших! 

Учителя же словно боялись произнести его имя, лишний раз заговорить с ним. Должно быть, боялись набраться скверны. Обращались к нему только по фамилии – Алымов, да и то не часто. Чтобы пару раз вызвать к доске и убедиться, что можно поставить очередную тройку. Одна Классуха звала по имени, фамильярничала. Сотона, как дикий зверь, равнодушно и безучастно относился к этой попытке одомашнивания,  но если надо было парты перетащить или ещё какую физическую работу выполнить, просто делал свою часть и молча уходил, так и не удостаивая ни словом, ни взглядом, и никаких эмоций не проявляя. 

То ли Сотоне кто-то передал, то ли Классуха поучаствовала, то ли так совпало, что сам вдруг решил наведаться в школу, но он появился на следующий день и стал ходить на уроки. Учителя, пользуясь возможностью, понаставили ему троек, чтобы закрыть четверть заранее – вдруг опять пропадёт. В воспитательном и образовательном деле на него все рукой махнули и даже приспособились. У него был своеобразный режим свободного посещения. Сотона же в обмен на эту свободу не дрался в школе. При своей репутации хулигана, в отличие от того же Колесникова, он не любил привлекать к себе внимание: Стас не слышал, чтобы Сотона выбивал из младшеклассников деньги, запугивал пацанов или первый затеял драку. Но достаточно было ему появиться в коридоре, и там образовывался ещё один коридор – чтобы обходить его стороной.

На русском Наталья Валентиновна, которой уже наговорили про Сотону в учительской, дала ему карточку с заданием и велела сделать, а Стаса вызвала делать разбор у доски. 

Стас у Аллы Дмитриевны учился средне, но, в основном, на четвёрки, грубых ошибок не делал, а вот правила не любил заучивать, вечно путался в мелочах, в исключениях. Когда чувствовал, что путается, от волнения и от того, что учитель его тормошит, думал медленно и ещё больше тушевался. 

Поэтому, когда Наталья Валентиновна вызвала его, Стас вдруг почувствовал, что лицо его заливает горячий румянец. Ему было страшно опозориться перед ней. Вдруг она спросит какое-нибудь определение из учебника? Даже рука подрагивала, подчёркивая члены предложения, которое нужно было разобрать по составу. Но обошлось, не спросила, и предложение вышло не трудным. Когда шёл на место, в голове было прозрачно и небесно-легко. 

Сотону Наталья Валентиновна проверила тут же на уроке, пока класс работал над упражнением. Она подсела к нему за парту. Это было необычно. Учителя в их школе редко равнялись в росте с учениками. А когда ученики вымахивают в высоких одиннадцатиклассников, пожалуй, особенно тогда, учителя норовят подойти к склонённому над тетрадью школьнику или школьнице и сверху, сверху указывать. Чтоб не забывали, кто здесь за главного. Они и в классе всё время на ногах – быть выше: каждую минуту неосознанно вдалбливать незыблемое право взрослого на авторитет. Только на выпускных смотрят снизу вверх, плачут, умиляются. 

Наталья Валентиновна, наверное, не умилялась бы, она во всём – чуть-чуть по-другому, по-своему. И эта её бело-голубая кофточка… Она – как цветы, майские белые ирисы под голубым небом. Цветам не дано умиляться, они просто цветут. 

Стас пожалел, что сидит не один, хоть какой-то шанс был бы. Катя Ильинская, его соседка, презрительно скорчила рожицу: подсев к троечнику и бандиту, учительница её разочаровала. 

–Здесь неправильно, – кое-что из того, что вполголоса говорила учительница, Стас слышал, но большую часть – нет. – Ты здесь просто так писал или обдумывал ответ?..

После урока Ильинская подошла к столу Натальи Валентиновны и, теребя фестончик на своей сумке, спросила, довольно громко: «Наталья Валентиновна, а вы замужем?»

«Дура Ильинская», – подумал Стас. 

У Натальи Валентиновны на пальце кольца нет. Он ещё на прошлом уроке заметил. Просто так заметил, на руки её смотрел и заметил, что кольца нет. И почему-то почувствовал облегчение. 

И тут его обожгло: Ильинская тоже заметила, что учительница не замужем. Это она нарочно сейчас, чтобы унизить… так… так… подло. Ранить. Заставить оправдываться. Женская месть. 

– А ты, Катя, встречаешься с кем-нибудь? У тебя есть мальчик? – приветливо и спокойно спросила Наталья Валентиновна.

Ильинская смутилась и не ответила. Наталья Валентиновна мягко заговорила, собирая вещи со стола:

– Это хорошее чувство, когда кто-то задаёт тебе очень личный вопрос, а ты не хочешь отвечать. Чтобы оградить себя и близких людей от обсуждений и сплетен. Чтобы не показаться грубой, молчишь,  пропускаешь бестактный вопрос, хотя могла бы сказать: «Не ваше дело». Ты сейчас это чувство испытала. И я его испытываю. Прежде чем спрашивать, задумывайтесь, тот ли ответ вы услышите, какой подразумевался? Что в итоге останется между вами и тем человеком, которого вы спросили? Не захочет ли он сделать вам больно в отместку? Впрочем, моё семейное положение не является тайной: в моём паспорте нет штампа, я не замужем, у меня нет детей. А остальное вас не касается. Всего доброго, готовьтесь к диктанту на следующем уроке.

И ушла.

– Ну, всё, Ильинская, ты попала. Она ж ясно сказала: «готовьтесь»! – хохотнул Колесников.

– Заткнись, урод, – раздражённо оборвала Катька.

– Кстати, с кем ты встречаешься, а? Училка про себя всё рассказала, а вот твоего ответа я не расслышал…

– Точно не с тобой! Козёл ещё! – крикнула Ильинская и выбежала с сумкой из класса.