Онлайн чтение книги Оставаясь инкогнито Staying incognito
Глава 2. Овладеть чужим телом

Когда я пришел в себя, то понял, что нахожусь не в больнице. Я был в смятении, поскольку не знал, что и думать: снилось ли мне все то время, что я провел в «Смерть во благо» вместе с доктором До, и причудилось ли, что я покидал этот мир? 

А иначе как было объяснить, что белые стены просторного больничного помещения, окружавшие меня перед пробуждением, превратились в серую крупногабаритную коробку, внутри увешенную картинами пейзажей прежнего мира и залитую тусклым светом прикроватных ламп? Это была не моя квартира и уж точно не Рай или Ад. Я все осматривал стены и низкий давящий потолок, не решаясь встать с кровати. 

Вдруг я услышал громкий выдох у себя под боком, а затем тот человек издал заглушенный всхлип. Медленно повернув голову, я с радостью обнаружил рядом с собой доктора До. Лишь на короткое мгновение я был вне себя от счастья, пусть даже именно этот момент был сном, и я на самом деле умер. Однако из его раскрасневшихся глаз лились слезы, ресницы слиплись, пропитавшись солеными каплями, Кёнсу зажимал рот одеялом, пытаясь сдерживать звуки, разрывавшие его грудь. Удивительно: доктор находился так близко, почти касаясь своим лбом моего плеча, но я не чувствовал ни тепла его тела, ни прерывистого дыхания на своей коже.

 — Доктор… До? — спросил я тихо, но он никак не среагировал, — Кёнсу? — чуть громче позвал его я, но парень не слышал моего голоса.

Я протянул руку к его влажной щеке; я не знал, почему он плакал, как оказался в его постели, но больше всего на свете мне хотелось вновь увидеть улыбку доктора До — ту, с которой он рассказывал мне о вишневом пироге, держа за руку. Я все ждал, что он вздрогнет, как только мои пальцы коснутся его кожи, доктор До откроет глаза и взглянет на меня, усмехаясь так широко, насколько способен… но ничего не случилось. Моя рука растворилась в его слезах, словно сахарная вата, прошла сквозь щеку, будто бы Кёнсу был голограммой. 

Тогда я осознал, что больше не способен ощущать другого человека, — не он, а я превратился в бесформенную проекцию — также, как и никто больше не сможет почувствовать моего присутствия. Меня нет, я и правда умер.

В ту ночь До Кёнсу лишь плакал, и все, что я мог, это наблюдать, как очередная прозрачная жемчужина скатывалась по его коже, разбиваясь о гладкую ткань простыни. Мне было невыносимо больно видеть его слезы, но я не смог оторвать от него своего взгляда. Болен ли я, считая, что он был прекрасен в этот момент? Беззащитен, хрупок и раним — человек, не доктор. Плакал ли он всякий раз, когда его подопечные отходили в мир иной? Или же он плакал обо мне? Слишком эгоистично желать, чтобы это было правдой — у него наверняка были и другие причины для слез.

Как только звонок утреннего будильника разорвал тишину, Кёнсу молча встал с кровати и направился к водной капсуле. Он все еще собирал пальцами слезы, одна за другой стекавшие из опухших глаз, его ноги волоклись друг за другом, словно самого До кто-то тащил за ниточки. Я понимал, что вторгаюсь в его личное пространство, интимность, но не мог ничего с собой поделать и следовал за ним. В конце концов, я ведь, кажется, стал призраком, и все, что мог — это наблюдать за ним. Мне ничего не сделать, не коснуться его, не обнять, не поцеловать; не сказать, что я здесь, не озвучить своих мыслей, не поведать о чувствах — лишь смотреть, как он стягивает с себя маленькие клочки ночной одежды, без стеснения оголяясь передо мной. 

Впервые мне довелось увидеть абсолютно нагим другого человека. Его кожа была гладкой, на ней почти не было волос. Многочисленные родинки, которые раньше были закрыты моему взору, создавали собой различные фигуры — впрямь как созвездия на ночном небе.

Его тело было подтянутым — не худым и не толстым, не щуплым и не накаченным, просто здоровым и крепким, источающим какой-то солоновато-сладкий аромат. Точнее, я помнил… мне казалось, что доктор До Кёнсу пахнет именно так: морские волны, засахаренные вишни и ликер, а еще молоко и ирис. 

Кёнсу положил руку на сенсор, активирующий водную капсулу, и замер. Я отстранился, испугавшись, что он мог заметить мое присутствие, но мои страх и, одновременно, трепет мигом испарились, когда в следующий момент сенсор запоздало среагировал на его касание. Доктор До стоял неподвижно, склонив голову, отдаваясь на растерзание пульсирующим струям воды. Я шагнул ближе, стены капсулы не стали для меня преградой, я бы мог прижаться к Кёнсу всем телом, будь оно у меня. И, все же, он не знал, что я рядом.

Доктор До облачился во врачебную форму, очки в грубой оправе скрыли его раскрасневшиеся глаза — и он, словно ни в чем не бывало, направился в «Смерть во благо». 

Там его ждал очередной подопечный — девушка, пожалуй, немногим старше меня, с яркими золотыми волосами, но всякие эмоции на ее лице уже давно померкли. Она пришла в клинику с надеждой — на смерть, не на жизнь. Неужели я выглядел так же безнадежно? 

Кёнсу улыбнулся ей, как и при нашей первой встрече, девушка замялась, ее смутили доброжелательные слова доктора До — она не нуждалась в них, она пришла, чтобы просто умереть. Он понял это, несомненно, и голос Кёнсу поутих, а улыбка исчезла. Как грубо было со стороны той девушки отказываться от доброты доктора, что искренне желал ей помочь. Я наблюдал за ней, за десятками, сотнями подопечных доктора До, что приходили к нему после, но ни с одним из них он не сблизился так, как со мной. 

Он не был им нужен. Те люди искренне радовались, когда результаты тестов оправдывали их ожидания, Кёнсу разделял эту радость с ними, но, все же, никому более он не рассказывал о своей бабушке и ее вишневом пироге, о своих любимых фильмах и о том, как однажды, после студенческой вечеринки, проснулся в совершенно незнакомом месте, за пределами города, наряженный в костюм Чудо-Женщины, без гроша в кармане — друзья решили подшутить над ним, подвергнув, на их взгляд, веселому испытанию. Кёнсу добрался до дома только на следующий день, голодный и униженный. Впрочем, мне он рассказывал о том случае смеясь, пытаясь изобразить, как прятался за спинами крупных граждан, чтобы как можно меньше людей обращали внимание на его нелепый вид.

Он был одинок — возможно, еще более, чем я. Я так корил себя за то, что не заметил этого раньше. Мне понадобилось умереть, а затем тайно наблюдать за доктором До на протяжении целого года, чтобы осознать еще одну свою ошибку.

Иногда я прогуливался по бесконечным коридорам «Смерти во благо», не желая наблюдать, как очередное тело оголялось перед доктором До для осмотра. Часто видел одного мужчину, не обращал на него внимания, думав, что тот являлся клиентом клиники, но в какой-то момент понял, что он задержался слишком надолго — не умирал и не возвращался восвояси, блуждал белыми коридорами, как и я. Однажды мы столкнулись лицом к лицу, и он поднял на меня свой взгляд, спросив:

 — Ты тоже? — увидев недоумение на моем лице, мужчина добавил, — Умер.

Он представился Андреасом, поведал мне, что пришел в клинику, когда ему было сорок пять. Пока находился в стенах заведения, влюбился в женщину, Сохи, младше него на десять лет, что также обратилась к специалистам, пожелав покончить с жизнью. У них обоих появились чувства друг к другу, только вот его тест на безнадежность показал, что шансов на будущее у него нет, а ее отправили домой, сказав, что еще не все потеряно. Той женщине не было позволено сопровождать любимого в последний путь — так что Андреас отошел в мир иной в полном одиночестве, под скрипящие звуки больничных аппаратов. Как и я, после смерти он очнулся рядом с человеком, к которому привязался.

 — Но, знаешь, — он растягивал слова, изображая, будто затягивается сигаретным дымом, — В один прекрасный момент я понял, что что-то изменилось в моих ощущениях. Я имею ввиду, Чонин, у призраков же их нет, правда? Моя рука все так же проходила сквозь ее упругие груди, но я почувствовал, что сливаюсь с ней, понимаешь?

 — Что ты имеешь ввиду? — Андреас, многозначительно улыбнувшись, стряхнул воображаемый пепел с сигареты, — Как сливаешься?

 — В одно целое. Я мог овладевать ею, «вселяться» в Сохи. Она вышла замуж за другого, я понимал, что это неправильно, но продолжал воровать ее тело. Понимаешь, не было и шанса, что мы каким-то образом вновь будем вместе, и я слетел с катушек… Возможность вновь обрести материальную оболочку ослепила меня — и я становился Сохи слишком часто. Она ничего не помнила, когда приходила в себя, это свело ее с ума в конце концов. Я решил, что будет гуманно навсегда отобрать ее тело.

 — И что было потом? — его слова поселили во мне наивную надежду, что когда-нибудь я также смогу вновь стать кем-то настоящим, снова встретить До Кёнсу, и тогда, возможно…

 — Сохи умерла через два года. Я убил ее. Сначала душу, а затем и тело, — Андреас опустил голову, прикрывая лицо рукой, — Мне нельзя было отнимать у Сохи ее жизнь.

 — Но, если подумать, она сама когда-то хотела умереть.

 — Да. Только вот новый мужчина переубедил ее, вселил в нее желание жить.

 — Ты винишь себя?

 — А как не винить? — в воздухе повисла тишина, мне хотелось задать, пожалуй, самый важный для меня вопрос, но я все не решался его озвучить, — Интересно, почему я не взял другое тело? — будто бы прочел мои мысли Андреас, я утвердительно кивнул головой, — А потому что это невозможно, Чонин. Я пытался, но с тех пор ни разу и ни с кем этот номер не прошел. Я шатаюсь по этому недомиру в этом недовиде уже семь лет — не исчезаю и, уж тем более, не оживаю. Много где побывал, увидел почти каждый уголок планеты, но почему-то всегда возвращаюсь в место, откуда начался этот путь в никуда. «Смерть во благо» — только вот никаких благ я за свою жизнь не получил в итоге.

Будь Андреас жив, я бы увидел в его глазах слезы. Он выбросил несуществующий окурок куда-то в сторону и, не поднимая своего взгляда, оставил для меня последнее напутствие:

 — Не повторяй моих ошибок, Чонин. Понимаешь, лучше быть с тем, кто держит тебя в этом мире — пусть прозрачным, пусть незамеченным, чем существовать в этом мире одному.

Я наблюдал, как нечеткий силуэт мужчины отдалялся вглубь коридора, а затем растворился где-то между стенами закрытых кабинетов.

Лучше бы я не встречал его. Лучше бы не слышал его слов, заставивших сперва почувствовать надежду, а затем разбивших ее на тысячи осколков, боль от которых я почти ощущал в своем прозрачном сердце.