Онлайн чтение книги
Дорога в тонущий "Рай"
The road is sinking in "Paradise"
Глава вторая. Тяжелый путь.
Сквозил мне в душу ветра вой. Иду с тобой. Стою с тобой. Хочу забрать тебя с собой. Сквозил мне душу дикий ветра стон. Все волосы мне разметает ветер. Лишь ты стоишь со мною рядом. Иду с тобой. Идём со мной. Дыханье ветра сердце просквозит, услышишь его стук. Не убивай себя, убей меня! Мы вместе будем за руки держаться. Мы вместе будем выживать. Одна лишь я останусь в стороне, А ты пойдёшь нас убивать. Мы вместе будем оставлять следы в песках. Я буду за руку тебя держать, Согрею я тебя своим теплом. Мне ветер душу просквозил. А ты пошёл нас убивать.
Стояла прохладная ночь. Тьма проглотила дневной свет, скрыла посторонние звуки безмолвной пеленой сна, страха и отчаяния. Луна светила неярко. Звезды скрылись где-то за тяжёлыми грозовыми облаками. Ночь — отличное время для побега из родного гнезда. Ночь всегда скрывает ненужное и сокрытое от чужих глаз. Тихая ночь всегда скрывала Урю, когда ему это было нужно. Он всегда убегал, чтобы хоть когда-то почувствовать свободу, ведь ночь — единственное время, когда можно чувствовать себя по-настоящему свободным. «Золотая клетка» — так он называл свой дом. Он не любил жить дома, он хотел сражаться. В одной руке клинок, в другой Голубой лук — спутники по жизни.Сражение — это и есть свобода. И он сбежал в тот день. Как пёс, поджав хвост и скуля, убежал прочь. Хотя наверное, его это не спасло. Все ушли в тот день. И мама, и папа, и друзья, и родственники, и даже рабочие, слуги —все. Одна Курумэ осталась среди обломков здания. Среди ковра трупов в вечном сне. Все они умерли от недуга, внезапно напавшего на их дом. Они потеряли силы квинси. Все. Все, кроме Курумэ. Все бросили её и заснули непробудным, холодным сном.
— Мам? Пап? — Тихо спросила девочка у пустоты. — Где вы? Почему я осталась одна? — Слезинка скатилась с её щеки и упала на разбитое колено.
Никто не ответил. Только где-то потрескивали деревянные балки чердака. Холод с улицы проникал в обломки старого здания. Обитатели дома лежали на полу. Курумэ прижалась спиной к холодной стене. Казалось, что дом попал в атмосферу «Спящей красавицы».
«А вдруг я тоже, как мама и папа, умру?» — Думала она.
Она боялась. Страх окутывал её со всех сторон. Страх был везде. Наверное, в ту ужасную ночь этот страх остался с ней уже навсегда. Он вечно её преследовал, не давал покоя, заставлял делать непозволенные вещи. Её инстинкты были для неё указателем, она повиновалась им. Если инстинкт скажет «Беги!», и она бежала, если скажет «Убей!» — она убивала. Тот ужасный день останется с ней навсегда. А ещё, ещё она не забудет ту девушку имя чьё — Дикарка. Курумэ никогда не забудет, как она подняла меч над головой Урю и исчезла.
Урю повернулся. На его чистой, как снег, одежде была свежая алая кровь. Раны и порезы покрывали его и без того искалеченное тело. Взгляд будто у старика — готов принять неизбежную смерть. Тот огонёк в глазах потух, от него остался лишь серый пепел. Его былая страсть к жизни иссякла, словно из нарочно пролитого кувшина. Он был на грани между жизнью и смертью. Разве два года, что его не было, могли сделать с ним такое? Разве тот Урю, которого знала Курумэ, был лишь неудачной подделкой, а этот — настоящий?
Урю всегда вёл себя слишком хорошо. Он всегда улыбался, помогал другим, он был добрым.Слишком добрым. Лишь Курумэ видела тёмную сторону брата, лишь она чувствовала всю боль его ударов. Но она терпела. Она всегда любила его. Как брата. А теперь… Теперь она его не узнавала. Где тот Урю, который видел свет во всем? Где тот Урю, который видел мир в темных тонах? Это её настоящий брат.
— Разве ты до сих пор называешь меня братом? — Урю улыбнулся. — Забавная ты, сестрица.
Исида думал, что так сможет её отпугнуть до того, как потеряет контроль над ним. Урю совершенно не боялся, что покажет свою истинную сущность. Курумэ больше не сможет ничего никому рассказать. Никогда. Она навечно останется привязана к этому страшному месту, которое он раньше считал домом. Он уйдёт, а её плоть, вернее кровь, заберёт с собой. Он оставит лишь её изрезанное тело. Тело человека, смотрящего на этот мир детскими и наивными глазами. Глазами, что ещё не видели гнили этого мира. Её сердце ещё не познало настоящего отчаяния, не познало, что значит быть на грани между петлёй и сумашествием, одиночеством и болью, отчаянием и страхом, страхом за свою, а может, и чужую короткую жизнь.
«Как ты изменился! Что случилось за те два года твоего отсутствия? Какое горе тебе пришлось познать? Какую ношу ты возложил на свои плечи и несёшь в одиночестве?» — Думала она.
Все её инстинкты говорили «Беги!». Но она, увы, не послушала в первый и последний раз. Ей было страшно. Она боялась его.
— Кем ты стал? — Тихим, дрожащим голосом спросила она. — Я стал тем, кем являлся с самого начала, — коротко ответил он.
Урю притворялся. Он создал идеального пай-мальчика, такого, что скорее понравился бы и маме, и папе. Он просто выбросил самого себя — настоящего — и оставил подходящего.
— Ты сейчас, наверное, думаешь, что во мне изменилось? Ведь так, сестрица? — Он отвернулся и глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. — Так вот. Я отвечу тебе. Ничего. Я остался таким же.
Повисла длинная пауза. Пауза, которую ни Курумэ, ни Урю были не в силах нарушить. Лишь их инстинкты не замолкали. Лишь они шептали в этом безмолвном ужасе.
Лишь беззвучный крик нарушал эту молчаливую ночь. Лишь горечь в сердцах кричала громче обычного. Лишь Пустой твердил о смерти и убийствах. Лишь свежая девичья кровь покрывала эту чёрствую, полную тайн и секретов землю. Лишь крик, вырвавшийся из её груди, нарушал покои пекла, самого ада на земле. Лишь человек, чьё имя Дикарка, слышала этот крик. Лишь она одна понимала тягость преступления совершенного здесь. Лишь её сердце навечно осталось закованным в цепи.
— Теперь ты понимаешь кто я? — Спросил он у окровавленной сестры.
Курумэ хотела кричать. Но, увы, не могла. Она не могла. Её инстинкт просил молчать, он приказывал «Беги!». Она не слушала. В первый и в последний раз.
«Дурочка.» — Ответила она.
Это был не Урю, которого она знала. Это был не Урю, который улыбался. Это был не Урю, который её бил.
Это был он настоящий. Тот, что искусно скрывался под тяжёлой восковой маской отчаяния. И теперь он вырвался на свободу. Свобода – то, чего он хотел целую вечность.
Все её инстинкты говорили — «Спи». И она повиновалась — в первый и в последний раз. Она повиновалась дуновению ветра. Как лист, сорвалась с ветки, и её душа улетела прочь. Осталась лишь пустая оболочка не приспособленная чувствовать, ощущать… Остался сплошной её инстинкт.
— Ты — монстр, — Таковы были её последние слова.
Лишь она одна понимала их смысл. Лишь она и рыжеволосая безмолвная девушка, что стояла на холме. Лишь она проводила Курумэ в последний путь. Лишь она рыла ей могилу. Лишь она одна…
— Монстр, значит. Я запомню его имя, Курумэ, — Сказала синигами. — Я очищу эту землю от его скверны и грязи.
А затем она ушла. Ушла туда, откуда уже не вернётся. Она ушла туда, куда указывали её инстинкты. Ведь больше ей было не за кем следовать. Кроме них у неё был меч. Меч, что отрёкся называть её хозяином. Меч, что предал её. Меч, что залит кровью и жаждой убивать. Меч, забывший своё истинное имя. Имя, что даровано было ему при рождении, рождении его и его хозяина — Ичиго Куросаки, «Дикарки».
Дикарка ушла за инстинктами. Ушла за тем, кто убил Курумэ. Ушла, потому что захотел её инстинкт. Она всегда шла лишь за инстинктом.
«Я слышу твой крик, « — говорит она. «Я слышу твой плачь, « — плачет она.
Сейчас ей хотелось одного — свободы. Она хотела сбросить тяжёлые оковы, что носит одна. Она хочет расправить крылья и улететь прочь. Туда, где её никто не найдёт. Туда, где ей не будет указывать инстинкт. Туда, где найдётся вода, что сможет смыть кровь с её рук.
Лишь она одна могла видеть прошлое. Лишь она одна могла искусно владеть Безмолвным клинком. Клинком, что давным-давно принадлежал самому бесу. Клинком, что давно позабыл своёимя. Человек, имя чьё Куросаки Ичиго, лишь она была истинной Синигами. Человек, чьи волосы ярче чёрного солнца, лишь она могла называться правосудием этого мира. Правосудие всегда с кровью на руках. Лишь правосудие может отнять чужую жизнь, волнуясь за свою совесть. Только правосудию, имя чьё давно забыто, позволено убить его. Человека, что убивал ради забавы, чтобы заполнить пустоту в сердце. Ичиго улыбалась, скрещивая с ним мечи. Куросаки смеялась, нанося смертоносные удары. Дикарка плакала, ибо не могла его убить.
— Кто ты? Скажи мне своё имя! — Умолял он. — Имя мне Дикарка и я избавлю мир от такой скверны, как ты! — Отвечала она.
Но в тот день она не успела. Все её инстинкты кричали — «Беги!!!» И она бежала, опустив меч. Словно ребёнок боялась. Она бежала прочь, оставив Урю одного в ночных безлюдных песках.
— Сегодня тебе повезло, но завтра… «Мытебя убьём…» — Впервые за сотню долгих лет подал голос Зангецу. Лишь Дикарка слышала эти слова. Лишь она ожидала их сотню лет.
— Ты тоже со мной согласен, Безголосый? — Тихо спросила она.
Меч, что тысячелетия проводил в безмолвии, не хотел говорить. Он думал о том, как спасти девушку и её разрушенный мир. Он думал о том, как вернуть ей былую мощь. Он думал о том, как умереть самому, не навредив ей.
Человек, имя чьё Дикарка, освободила чужие сердца от оков, забрав всех их на себя. Синигами, имя чьё Ичиго, лишь она одна могла иметь право на свободную жизнь. Вайзард, имя чьё не нужно, лишь она одна могла называть себя богом смерти — Синигами. Бог, чьё забыто, лишь она одна могла повелевать временем. Пустой, имя чьё неизвестно, лишь она одна могла умереть и возродиться вновь.