Онлайн чтение книги Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате Shanguo Zhuan. The Copybook Covered in White Velvet
Глава третья. «Матушка Кён» проповедует, сидя в паланкине; чиновник из управления общественных работ получает два повышения

Глава третья
«Матушка Кён» проповедует, сидя в паланкине;
чиновник из управления общественных работ получает два повышения

Вновь увидев Дуншань, я не узнал его. Говорят, в столице и крупных городах иные улицы могут по нескольку раз в году менять вывески и перестраиваться, но та улица, на которой жил я, всё моё детство оставалась неизменной. Когда соседи решали подкрасить ворота или переложить черепицу, это сразу бросалось в глаза. А сейчас другим стал каждый дом, кроме нашего, который словно застрял в прошлом. Главными цветами улицы стали красный и чёрный. Красные стены, чёрная черепица — никак иначе. Тем сильнее выделялись на общем фоне зелёные и жёлтые знамёна, установленные по всей улице с интервалом в десять шагов. На каждом из них красовалась краткая цитата из трактата Люй Дацюаня «О верности долгу». Те же цитаты заменили собой традиционные пожелания долголетия и благополучия на плашках над воротами. Но люди смотрелись ещё удивительнее. За весь путь на службу я не встретил на улице никого в привычной глазу повседневной одежде. Люди вышагивали в долгополых чёрных хламидах с нашитыми красными лоскутами, а поверх — зелёные или жёлтые накидки или ленты через плечо, испещрённые словами Люй Дацюаня. На поясе — бубенец или деревянная колотушка, за спиной — тугой ранец, а на голове — обязательная пёстрая повязка раза в два выше самой головы. И, конечно, лица! Каждое разделено вдоль — половина выкрашена в красный цвет, половина в чёрный, а на лбу и щеках золотые иероглифы: «Верность долгу».

С каким же облегчением я вздохнул, когда заглянул в кабак и увидел там Рябого Вана в его грязном сером халате и с пьяным румянцем во всё лицо! В детстве я часто смеялся над тем, что он не может связать двух слов, а тут обратился к нему с расспросами, как к самому ценному источнику. Ван, разумеется, не научился говорить лучше, но из его слов я понял, что это секта, облюбовавшая область Янь.

Года три назад (как раз когда начался мой траур) в Маоцзяне появились проповедники нового учения. Это была весьма примечательная группа, и уместно будет рассказать о ней сейчас, хотя всё это я узнал несколько позже памятной беседы с кабатчиком. Во главе проповедников стояла старуха. Её называли «матушкой Кён», но никто никогда не видел её в лицо. На площади Маоцзяна её приносили в паланкине, после этого четыре адепта — «добродетельные сыновья» — возводили вокруг паланкина экраны и вставали, обратившись на четыре стороны света. Когда старуха тихим дребезжащим голосом начинала свою проповедь, «сыновья» хором громко повторяли сказанное. Мощный квартет производил неизгладимое впечатление: четыре дюжих молодца стоят с каменными лицами, устремив пронзительные взгляды поверх толпы, и без запинки декламируют; а где-то за их рокочущими голосами-водопадами журчит лейтмотивом тихий ручеёк слов «матушки Кён». У всего это было какое-то пугающее очарование, которое усиливалось от того, что молодцы были одинакового сложения, а при своих вычурных одеждах и раскраске и вовсе казались близнецами. Поначалу над ними посмеивались, но вскоре проповеди стали обрастать слушателями и почитателями. Стоило паланкину появиться на главном базаре, и торговля замирала. Говорят, даже самые жадные лавочники запирали двери и шли внимать «добродетельным сыновьям».

Правитель Маоцзяна отнёсся к проповедникам насторожённо и недоброжелательно. Первым его порывом было запретить новое учение как вредное и опасное, но смущало само его содержание. «Матушка Кён» и её адепты проповедовали верность долгу. В том числе — повиновение властям и соблюдение законов. Ядовитый туман и гуйшэни, обвалы и землетрясения, пожары и неурожаи — всё объяснялось несоблюдением принципов Люй-цзы. Трактат, написанный ещё при Первом Лидере и не блещущий ни красотой слога, ни глубиной мысли, сектанты именовали великим классическим каноном и хранилищем высшей истины. И это находило у людей отклик — возможно, ещё и потому, что «О верности долгу» в обязательном порядке читали в начальной школе: при всех своих прочих качествах произведение Люй Дацюаня обладало важным достоинством — состояло из самых простых иероглифов и идеально подходило для отработки навыков чтения и письма. Некоторые фрагменты трактата переписывались и заучивались наизусть, и многие слушатели базарных сентенций радостно отмечали знакомые мысли и пассажи. Впрочем, «матушке Кён» стоит отдать должное — её вариации на идеи Люй-цзы звучали глубже самого Люй-цзы.

Префект колебался. Поползли разговоры о том, насколько он сам отличается верностью долгу, злые языки находили в правлении недочёты, и в один прекрасный день площадные приставы явились для разгона собрания как «нарушающего общественное спокойствие и создающего помехи надлежащему ходу городской жизни». Можно было бы ожидать яростного сопротивления, но адепты, услышав приказ, подняли руки вверх и хором прогудели: «Подчиняемся! Подчиняемся!» — в одну минуту убрали экраны и удалились с паланкином. В Маоцзяне их больше не видели, а префекта через неделю сняли с должности, уличив в каком-то позорном деле.

Через месяц «матушка Кён» со свитой объявились в Ю и нашла там не в пример лучший приём. Юский правитель сам пришёл на первую проповедь, всю её простоял на коленях, а затем торжественно выкрасил лицо в красный и чёрный. Его тоже отправили в отставку — на этот раз почётную. Секта начала своё шествие по области. В каких-то городах её встречали теплее, в каких-то — прохладнее. Корейцы вступали с большей охотой, китайцы — с меньшей. Но там, где власти относились к новому учению открыто дружелюбно, быть «двуцветным» стало выгодно. Так, на Дуншане красно-чёрное лицо лучше всякой рекомендации говорило, что его носитель — честный человек, который уж точно не подведёт. В скором времени за «добродетельными сыновьями» записали несколько толстых книг, в разы превосходивших трактат Люй-цзы. Всё это письменное богатство стало принято повсеместно носить с собой, и появились уже упомянутые ранцы. Границ области секта не перешагнула, превратившись в предмет бесконечной гордости для многих яньцев и бесконечных насмешек для прочих.

В управлении общественных работ — одном из немногих — не было никого, кто ходил бы с красно-чёрным лицом. И я не знал, радоваться мне или нет, когда меня через месяц с повышением перевели в гостевой архив.

Прошёл ещё месяц, и меня вызвал к себе господин Чхве. Раньше я никогда не был у него на приёме и, увидев на стенах драпировки с саженными иероглифами «верность долгу», решил, что мне здесь, чего доброго, с порога вручат две банки с краской. Опасения усугубились, после того как он обратился ко мне словами «мой мальчик», как будто хотел дать мне отеческое напутствие и указать на какие-то мои ошибки. Я ждал, но напутствия не было.

— Я рад наблюдать за твоими успехами, — говорил мне господин Чхве. — Ты достойный сын своего отца, и я вижу, ты сильно вырос и возмужал за эти годы.

Действительно, за то время, что не выходил на улицу, я успел сильно вытянуться и окрепнуть. Любопытства ради я разыскал всех бывших одноклассников и удовлетворённо отметил, что стал выше их всех, кроме добродушного великана Сыпэя. Да, сейчас я гораздо сильнее напоминал покойного отца, и, конечно, услышать такие слова от господина Чхве было приятно. Он и сам был в чём-то похож на моего отца в последние годы жизни, было какое-то неуловимое сходство, и я перестал чего-то опасаться.

Господин Чхве похвалил меня за ответственность на службе, спросил моё мнение по каким-то мелочам и сказал, что совсем скоро в Тайцзине, столице горной страны, состоится большая дворцовая ассамблея — крупное событие, на которое прибудут чиновники от всех областей и префектур. В том числе от Дуншаня. И эту честь господин Чхве совершенно неожиданно предложил мне, заверив при этом, что не шутит.

— Простите меня, бесталанного, но я откажусь, — ответил я. И чтобы это не сошло за ритуальный отказ-согласие, добавил: — На Дуншане множество именитых чиновников годами старше меня, опытнее и мудрее. Даже если вы почему-то решили наградить меня доверием, я боюсь нанести им обиду. Не лучше ли было бы отправить их говорить на ассамблее от вашего лица?

Господин Чхве с улыбкой сказал, что мой ответ настолько же правилен, насколько ошибочен. Действительно, другие области отправляют самых старых и почтенных, но Янь всегда представляли молодые. Причина проста. Центральные части горной страны находятся на плоскогорьях, и путь между городами в основном проходит по мощёным дорогам. Местами встречаются и расщелины, но через них налажены прочные каменные мосты, на которых легко разъедутся четыре повозки. Янь — это россыпь горных вершин, соединённых чаще всего мостами из верёвок и досок. Чиновники из прочих областей весь путь до столицы проводят в седле или карете. Яньские чиновники значительную его часть преодолевают пешком, а значит, крепкие ноги важнее седой бороды.

— Кроме того, говорить от моего лица не придётся. Придётся слушать и запоминать. И здесь молодость и смекалка тоже стоят дороже седины, мой мальчик. Что же до именитости, не беспокойся, накануне отбытия ты будешь назначен моим помощником по ведомствам левой руки.

(Почётная, денежная и совершенно неопределённая должность.)

Я вежливо отказался, потом согласился и с глубоким поклоном спросил, что́ я должен слушать и запоминать в столице.

— Слушать и запоминать, мой мальчик, нужно здесь, — господин Чхве провёл рукой по усам. — В Тайцзине есть один чиновник, имя которого ты узнаешь в своё время. Ты должен помочь ему перебраться на Дуншань.

— Втайне от столичного двора? — удивился я.

— Да, — кивнул господин Чхве.

— И от императора???

— Да, — вновь кивнул он. На фоне гигантской надписи «Верность долгу» это смотрелось особенно выразительно. — И, предупреждая твой следующий вопрос, спрошу сам. На чём стоит его власть?

Я уверенно ответил о небесном мандате и священных устоях. Чхве ласково улыбнулся:

— Я расскажу тебе, а ты послушай. Триста лет назад наши предки жили не на горах, а в низинах. То, что знали и умели они, настолько превосходит наши собственные знания и умения, что просто не укладывается в голове. Они летали по воздуху, обуздывали молнии и заставляли их служить человеку, построили великие города — не чета нашим неказистым деревушкам. Впрочем, и в горной стране есть то, что было создано их руками, а впоследствии приписано Цзи Далуну и его потомкам.

На этих словах я содрогнулся. Именовать императора, здравствующего или умершего, по фамилии и имени не полагалось. Тем более — Первого Лидера. Господин Чхве говорил резко и прямо, скинув прежнюю маску обходительности. Я не отважился посмотреть по сторонам, но совершенно уверен: ни в зале, ни в соседних галереях не было ни души. Кроме, возможно, его самых доверенных лиц — тех, кто не донесёт и о таком преступлении. А преступление было налицо.

Мир, который выстроили наши предки, поражал воображение, продолжал господин Чхве. Он был не таким уж хрупким — бушевали войны, свирепствовали эпидемии, но мир стоял назло всему. И только когда произошло великое бедствие, он рухнул, рассыпался на куски под натиском стихии. Нет сомнений, он выдержал бы и землетрясения, и извержения вулканов, но не туман. Первый Лидер, до той поры человек невысокого звания, но блестящих способностей, рискуя собственной жизнью, спас тысячи других, организовав бегство в горы. В неосвоенный район, где мир пришлось выстраивать почти с нуля. Он понимал, что сменится поколение-другое, и все накопленные знания, к которым люди шли столько веков, будут утрачены за ненадобностью. Чтоб этого не допустить, он собрал уцелевших учёных, умельцев и знатоков своего времени и поручил им написать всё. Всё, что они знают в любой области жизни. Когда-нибудь, думал он, это вспомнится и пригодится, и нам не придётся блуждать впотьмах, самостоятельно нащупывая давно найденный путь.

Первый Лидер расселил спасшихся и обустроил хозяйство страны. За всё время его руководства никто не пытался занять его место. Его власть опиралась на его собственные таланты. И всегда рядом с ним был его сын, который вошёл в историю как Второй Лидер (господин Чхве назвал его просто по имени — Гочжи). В день великого бедствия ему было около двадцати. Неизменно сопровождая отца, он делил с ним отдых и труд, обсуждал то, что уже сделано, и то, что надлежит сделать, и о многих вещах знали только они двое. Когда Первый Лидер умер — а смерть его была внезапной, — преемника избрали единодушно. Возможно, кто-то и выражал недовольство, но новый правитель неуклонно следовал пути отца и довёл до завершения многие его задумки. Опорой его власти стали последовательность и твёрдость.

— Но было то, что постоянно тяготило Гочжи, — усмехнулся господин Чхве. — В своём наследнике Цзысине он не видел ни отцовских талантов, ни собственной последовательности. И тогда понял: власть рода Цзи должна стать священной.

Второй Лидер разделил горную страну на области, сформировал войско и установил ту систему государственной власти, которая с тех пор почти не менялась. Он заменил умелых людей на нужных, и в положенный час те принесли ему императорский титул, провозгласив на то волю Неба. Посмертно этот титул был присвоен и его отцу.

— Третий и все последующие правители горной страны в своей власти опирались на страх и на эту хитрость своего предка, — сказал господин Чхве. — Великое собрание знаний в столичной библиотеке — это для них и сокровище, и проклятие. В нём ключ к нашему будущему, но они, сами не в силах открыть замо́к, прячут его от остальных. Знал ли ты, мой мальчик, что вход в библиотеку строго запрещён? Знал ли ты, что за каждым чиновником, который там работает, ведётся постоянная слежка, а за переписывание архивов полагается казнь? Если бы ты всё это знал, то не удивлялся бы моим словам. Люй-цзы призывал нас к верности долгу. Но если у нас и есть долг, то перед будущими поколениями. А долг перед развращённым родом Цзи погашен сполна.

Господин Чхве тоже собирал библиотеку. Вход туда был свободный.

— Выйти в путь нужно через неделю. Вначале — в Лиян.

Я поклонился и сказал, что жду указаний.