Абрам Семёнович говорил долго. Иногда тихо, иногда запальчиво. А иногда – плакал.
Раиса Ахатовна слушала молча. Смотрела в почерневшую печь, иногда
невзначай по-старчески вздыхала и усаживалась поудобнее на табурете.
Первый час за окном догорало красным пламенем солнце. Второй – тухло блёклыми лучами за горизонтом.
— Абуша, — тихо вставила она между очередной стопкой водки, заглоченной
раскрасневшимся мужем. – Абрамчик, не стоит, пустое. Всё уже решили. Всё
уже сделано. Ничего не попишешь.
— Но!.. Но!.. – то ли отмахиваясь от бабки, то ли пытаясь возразить,
начинал он. Его лицо на секунды превращалось в мятую красную смородину:
сморщенную, налившуюся соком и влажно блестящую на свету. Только щёки
блестели потом.
Мухи кружились возле лампочки.
— Ничего, подберёмся, справимся, — молитвой начитывала Раиса. – Всё к лучшему, всё к лучшему.
— Но… Но… — потирает грязным большим пальцем под веком, оголяя
раскрасневшийся глаз. – Но нельзя так, Раисушка, нельзя… Худо будет,
знаешь ведь…
— Но по-другому нельзя, — ещё тише шепчет в ответ она.
Абрам Семёнович плачет долго. Иногда тихо, иногда навзрыд. А иногда — успокаивается.
Раиса Ахатовна смотрела в окно. На чернеющие вдали верхушки сосен, на могильно-чёрный бор возле их деревушки.
Молчала.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления