Онлайн чтение книги Её величество
Не всякая жизнь достойна реквиема

– Жанна, ты помнишь Лину с химического факультета? – спросила Аня. – Забыла? Добро пожаловать в клуб склеротиков. Я в нём уж лет пять состою.

– Она была много старше нас?

– Да. Лина в общежитии через комнату от нас жила. Так вот я тебе про её сына хотела рассказать. Он из породы талантливых. Это когда мозг сам всё время требует напряженной работы. Лина это поняла, когда сынок был ещё совсем маленьким. У него с раннего детства было прекрасно развито воображение и фантазия, он беспрерывно сочинял «трактаты» на любую тему. И если начинал говорить, «выключить» его было трудно. Мальчик уже в дошкольном возрасте «открывал» вокруг себя законы физики и химии, а в школьные годы – искал им экспериментальное подтверждение. В старших классах Лина обнаружила у сына помимо таланта учёного еще и прекрасные педагогические данные. Она сама была незаурядной женщиной, но потратила свою молодость на семью и только в предпенсионном возрасте наконец позволила себе выйти из тени мужа и начать проявлять себя хотя бы в некоторой части своих способностей. Мужу она нужна была как домработница, его не волновали её способности и возможности. Помню, он как-то при мне пренебрежительно сказал: «Ты умеешь решать задачи из «Эврики» и «Кванта»? Она побелела и сдержанно ответила: «Ты забыл, что это я в МГУ училась, а ты всего-навсего в военном училище». Муж Лины мимо ушей пропустил её слова. Он и в своем ребенке не замечал особых талантов, не занимался им, как и ничем другим, что касалось их семьи.

А Витя и в вузе с легкостью решал задачи и не считал их серьёзными, достойными научных статей. На первом курсе руководитель секции сразу понял, что перед ним конкурент, угроза его сыновьям и «прихлопнул» парня, не выпустив на конференцию, потому что его работа оказалась самой сильной на всём факультете. А Лининому сыну и в голову не приходило, что она чего-то стоит. Он же делал её легко, с удовольствием, будто играя. Профессор из Пензы, муж моей подруги, попросил прислать ему эту работу, чтобы сравнить её с уровнем научных разработок своих студентов-дипломников. Она оказалась настолько сложной, что он попросил прокомментировать каждый ее пункт, потому что молодой человек в окончательном варианте опускал промежуточные выкладки и целые блоки расчётов, которые казались ему слишком тривиальными. Правда, сын Лины отмахнулся, мол, нет времени на расшифровку простой задачи, пусть его студенты сами этим займутся. Не захотел он возвращаться к пройденному, его тогда уже интересовали другие темы.

«Не для данных Виктора наш вуз, ему бы в Новосибирск, в кузницу талантов, в Москву или Питер. Только как пошлёшь ребёнка в другой город, если перестройка, если нет денег? Сейчас никто никому не нужен. И муж против, ему помощник нужен. В наше время отпустить детей учиться туда, куда им хочется, – родительский подвиг», – сетовала Лина.

Потом, будучи в аспирантуре, каждый семестр её сын разрабатывал новые лекционные курсы и практические занятия современных спецкурсов, которые до этого в их институте не читались. Но у парня не было времени их оформлять как методические пособия и статьи, хотя много чего предвидевшая мама неоднократно просила сына об этом. И заведующему кафедрой выгоден был такой молодой специалист. Руководитель диссертации не смог оценить уровня таланта своего аспиранта, но сумел использовать. Лихо обошёлся с ним. Когда молодой человек нашел ошибки в его научной работе, он отказался с ним дальше работать и отдал результаты расчетов сына Лины другому аспиранту, своему покладистому родственнику. Собственно, как я теперь понимаю, такова была давняя задумка его жены, её хитрый ход. Решила обойтись малой кровью. На готовеньком-то… Родственник руководителя защищался на бывшей Лининой кафедре. И все сотрудники считали, что это был ее сын. Такой вот казус вышел.

– Вот так победа правды одних оборачивается поражением совести других, – усмехнулась Жанна.

– Лина согласилась на настойчивое предложение профессора послать сына к нему в аспирантуру, потому что до переезда в наш город они вместе проработали много лет. Она не ожидала от него подлости. Так случилось, что тогда она занималась маленькими внуками старших детей и упустила момент, когда ещё можно было помочь сыну. Обыкновенная история. Сын Лины зарабатывает больше того профессора, но деньги для него не главное, он чувствует, что в нём пропадает учёный.

Жанна задумалась о чем-то своем, но Аня продолжила рассказ.

– Сгубил тот профессор талант Виктора, обломал на взлете…

– Не то слово! – вздохнула Жанна.

– Да бог с ним… с этим руководителем… Но мозг молодого человека опять требовал достойной нагрузки, жаждал творческой работы. Ум-то никуда не делся. Виктор хватался за интересные ему темы в Интернете, разрабатывал их, делал расчёты, строил графики, собирал и исследовал статистические данные. И, по сути дела, готовые главы диссертаций отправлял в Интернет, для «дяди», мол, кому-нибудь пригодятся. А в вузе преподавал за гроши, для души. Горел в нём педагог ярким пламенем. Лина корила себя, предлагала сыну другие варианты аспирантур, но он больше никому не верил. А она страдала и переживала, что слишком подчинялась мужу и не сумела в своё время стать амбразурой для себя, а теперь и для сына. Потом вуз рассыпаться стал. Профессорам и доцентам работы не хватало. Перестройка многое поломала и в головах, и в судьбах людей. Надо было о хлебе насущном думать, зарабатывать деньги на жильё. И занялся сын не своим делом – бизнесом. И там у него дело ладилось, но параллельно он увлечённо, самозабвенно, бесплатно, занимался любимым делом, потому что не мог иначе жить. Такая вот судьба. Так вот и получаются люди, проживающие чужие жизни, не использовавшие до конца свой талант. Самые плодотворные молодые годы быстро пролетели. Сын Лины и сейчас на досуге продолжает творить. Пусть работает, раз хорошая голова дана. А талант педагога, если захочет когда-нибудь, на репетиторство потратит, хоть в какой-то степени его использует. Жаль, конечно. Уметь с юмором легко и интересно объяснять самые сложные вещи – величайшая редкость. Преподнесённое таким образом осознается и впитывается студентами с восторгом и запоминается на всю жизнь. В МГУ – Лина рассказывала – только один подобный педагог ей встретился. А уж там талантливых людей хватало!

– Хорошие учителя запоминаются на всю жизнь, – согласилась Жанна.

– Как-то я спросила Лину:

«Ты была на похоронах бывшего научного руководителя своего сына?»

Она ответила грустно:

«Сначала не думала идти, хотела намеренно проигнорировать. Обида пересиливала. После известия о его смерти на душе было стыло, тоскливо, неспокойно, противоречиво. Обрушились воспоминания. Как ни старалась их избежать, они наплывали. Чередой захлестывали жалость, обида и раздражение. Местами заносчивая испепеляющая бессильная ярость налетала. Ночь прошла в кошмарах. Не шли из головы неприятные мысли. И всё же приехала. И не пожалела. Поправила бумажный венчик, что лежал поперёк лба, и сказала над ним: «Простила. Прощайте». Ни на что больше не отважилась. И правильно... Беспробудного горя от «встречи» не ощутила, но стало легче. Что теперь старое ворошить? Душа смягчилась, на место вернулась, перестала дергаться, умиротворилась, отрешилась от терзавших воспоминаний, острых обид. Ему ведь теперь ничего не исправить, а у меня появилась возможность хотя бы простить. Конечно, горький осадок до конца не избыла, но всё же… Не испытала я и волнующего ощущения собственной праведности, – усмехнулась Лина. – Я считаю, что люди обладают врождённой способностью ощущать нравственные ценности. Ведь не одним же естественным отбором объясняется стремление человека к самосовершенствованию. У коллеги этот стержень казался мне надёжным. Но зло умеет скрываться, обольщать и соблазнять…

Переформатировала профессора жена, умело манипулируя его привязанностями и слабостями, в шоры взяла, и сдался он, безоговорочно во всём ей поверив. Стал смотреть на мир через призму её понятий. Он так и не сумел привыкнуть к замысловатой логике своей жены и не научился ей противостоять. Был простой деревенский парень, трудяга. Никогда не нарывался на неприятности, не делал ничего противозаконного. Но постепенно с лица его исчезло добродушие, искренность, благородная печать ума. В глазах появилась хитринка, недоверчивость, некоторое злорадство и затаённое беспокойство. Стал взятки брать, а потом дошёл до того, что родственнику жены диссертацию сделал за счёт чужих данных, бросив на полпути всех своих учеников. Помню, как он отправил неоперенных птенцов-аспирантов на научную конференцию совершенно неподготовленными, чем надломил в умных молодых людях уверенность в себе. Они вернулись растерянные, задумчивые. Но руководитель не поддержал их, потому что занимался только своим любимчиком. Коллеги сочувственно говорили о нем: «Оказался человеком, потерявшимся в определённых обстоятельствах».

У каждого поступка есть последствия. Несогласное сердце профессора стонало и мучилось. Он даже в религию ударился, чем вызвал недоумение и иронические усмешки коллег. Я понимала его: ищет себе оправдание, успокоение душе, замаливает грешки. Пытается истребить в себе раздвоенность, сшить куски разорванного сознания воедино. Ею он старался защитить себя от грязи, от непорядочности в своих деяниях. Молился не устами и перстами, а измученной душой. Но, видно, не получалось простить самого себя. Слишком часто заставляла его эта хитрая злобная завистливая женщина переступать через себя, нарушать принципы, идти вразрез совести. Умела нащупать его тонкие струны, окрутить, повязать, разубедить, надавить. Талантливо играла на его мелких слабостях, растравляя их, разжигая, опутывая ложью, подтасовывая факты.

Представляешь, как-то уже после всего случившегося, профессор заявил мне: «Вы распускали слухи о том, что у меня слабая диссертация и что на защите меня пожалели». Я возмутилась: «Я слышала об этом от профессора, который приезжал в наш институт на чью-то защиту как оппонент. Но неужели вы считаете, что я так глупа, что могла бы плохо говорить о руководителе своего сына, портить с ним отношения и тем более пользоваться неподтверждённой информацией? Я не имею привычки сплетничать и поэтому не смогла даже вам рассказать об услышанном от «заезжего» человека. Посчитала это бестактным». А он мне начал объяснять, мол, моя жена… И осекся. Понял, кто настроил его против меня и почему. Потом он ещё много подобных «фактов» мне рассказывал. Видно, оправдаться хотел. Я, конечно, все их опровергла. Да что толку после драки кулаками махать?

Его жена всегда действовала решительно, потому что привыкла бороться за «свою собственность». А он отступал и уступал… Но долговременная неудовлетворённость своей жизнью, как известно, ведёт к болезни. Вот и ушёл он раньше отмеренного ему природой срока. Источил его рак. А какой поначалу был добрый, искренний, честный и неглупый человек!.. Здоровый во всех смыслах.

Хоронили его по-новому, без музыки. Тишина навалилась на всех присутствующих тяжёлым грузом. Мне подумалось: «В молчании очень трудно прощаться с человеком». Я бы предпочла, как в советские годы, духовые инструменты. И ещё скрипку. А его по старинке отпевали в церкви. Оказывается, это два несовместимых ритуала. Священник был молодой, мал росточком, худ, суетлив и равнодушен. Его блеклое, ничего не говорящее лицо раздражало. В моём представлении батюшка должен быть солидным, представительным, вызывающим доверие. Несоответствие моим канонам злило. Религиозный обряд проходил нудно, заунывно. Отсутствовал торжественный трагизм ухода человека в иной мир. Тщедушный священник бубнил что-то себе под нос как-то буднично, скороговоркой. Глаз от пола ни разу не поднял. Совсем как двоечник на экзамене. Я понимаю, традиции нужны как целительная успокоительная сила, они для людей – непреложная истина. И с этим надо считаться.

Потом речи над гробом, стоя у края разверстой могилы, сотрудники говорили тихими голосами. И они не помогли мне к покойному с сочувствием приблизиться душой… Опустили, закопали. Будто кусок дороги выровняли, холмик насыпали и венками обложили. Без музыки не чувствовалось торжественно-таинственного, печального завершения земных дней человека. И потом не было минуты сосредоточенного молчания, когда у присутствующих в головах происходит непривычная работа сакральных мыслей, когда через тишину можно услышать недосказанность, почувствовать любовь или горе… Постояли, потоптались неловко в сторонке от могилы, как бы не решаясь всерьёз прикоснуться к чужому горю, словно боясь унести его с собой... И пошли к автобусу растерянные, неудовлетворенные качеством свершившегося ритуала, какие-то немного испуганные. Пожилые коллеги глаза отводили. У некоторых лица были сосредоточенные, точно погружённые в сложные научные расчёты своего… возможно, близкого конца. Молодые люди посторонние неуместные разговоры завели. Был один из обиженных аспирантов. Он достаточно громко выражал своё недовольство усопшим. Я его слегка окоротила, мол, неприлично, неудобно сейчас…

Я стояла и смотрела на непривычные для лета чёрные костюмы мужчин, скромные, приглаженные прически женщин и не переставала задаваться вопросами: «Ушёл из жизни, а что у него дальше?.. Одному Богу ведомо?..» Еще пару лет назад такая мысль у меня просто не могла возникнуть. А вот теперь после череды одних за другими ушедших… рано отозванных Всевышним… Неожиданная вспышка понимания обожгла холодом горечи… и страха. Стала искать, чем бы мысленно в себе примириться со смертью… или хотя бы отвлечься… Вспомнила похороны своей коллеги в деревне. Батюшка что-то строго и торжественно говорил, певчие печально вторили ему высокими красивыми голосами. Вдруг на гроб бросилась немолодая женщина в черном и громко жалостливо завыла: «На кого же ты нас покинула». У присутствующих невольно потекли слезы. Это были слезы очищения, прощения и прощания. И я ощутила, как на душе моей полегчало и посветлело, будто вопли плакальщицы унесли и мою скорбь… И подругу в такой же ситуации вспомнила. Она была печальная, поверженная, молчаливая… Тихое горе – обычное дело на похоронах немолодого человека. Я только прикоснулась к её плечу. Сочувствие на похоронах не доходит, оно отталкивается болью… А тут… Кто оспорит? Мы же не знаем сокровенных мыслей и чувств друг друга. Но глаза не обманывают… И на меня она неприязненно косилась. Не ожидала, что приду.

Жена провожала профессора как-то по деловому, без особой печали, будто горе ещё не прочувствовала. Могла бы хоть в этот день сколько-нибудь скорби почерпнуть из своего очерствевшего сердца. Муж долго не мучил её своей болезнью, из последних сил работал… Заплакать прилюдно над человеком, с которым долго прожила, значит при всех, не скрывая, засвидетельствовать ему свою любовь и оказать уважение. А она слезинки не уронила. И всё говорила и говорила… Хочется верить, что ещё не слишком углубилась в свои последние переживания.

Почивший любил жену, верой-правдой служил ей и её прихотям. Был хорошим семьянином и добытчиком. Ей одной дарил свою светлую душу. Отдал полностью, всю без остатка, себе ничего не оставил… А она его только использовала. Ложью и мелкой подлостью удерживала рядом. И он безоглядно ей верил. А каким прекрасным человеком был в молодые годы! Почему правильных не любят, хотя они заслуживают уважение и восхищение?.. Когда и чем жена надломила его так, что всё в нем пошло наперекосяк? Его бы в хорошие руки… Куда как достойней могла бы стать его жизнь! Да что уж теперь…

Может, только по ребёнку горюют безраздельно, разрывая сердце напополам? Вот где тоска, неистовство, ярость на неоправданную изощрённую жестокость слепой безжалостной судьбы. Но ведь сорок лет под одной крышей – тоже срок. И это надо уметь ценить.

Вспомнила своего свёкра. Видела его всего два раза и успела полюбить. Сердце ночью почувствовало беду… Как оно болело предчувствием его утраты! Слёз не могла остановить. А у жены профессора их не было. Может, какая-то до конца ещё не прощённая обида высушила ей глаза? Не похоже… не тот он человек…

…Опять у меня перед глазами открытый звериный – волчий – посмертный оскал усопшего. Неприятно поразил он меня. С чем он боролся в последние минуты своей жизни: с физической болью или с демонами страха, преследующими его последние годы?..

За этот месяц я третий раз на кладбище. Сосед Юра – крепыш, беззаботный балагур – выглядел усталым, похудевшим, очень посерьезневшим. Он будто сам был удивлен с ним происшедшим. Черты лица сделались более тонкими, какими-то даже благородными… А внешность профессора Михаила Андреевича, прекрасного человека, уже не была значительной. Он страшно исхудал, выглядел подростком. Личико с кулачок… Только его выпуклый лоб был, как и прежде, высок и чист. Какого ума и души был человек! Слез я не сдерживала…

Я стояла посреди кладбища, погружённая в мысли, соответствующие скорбному месту, овеянному печалью многих тысяч… «Раньше на похоронах удары в литавры мне душу прожигали. Казалось, что боль утраты на их звуках доносится до небес. Печальный голос трубы заставлял моё сердце трепетать. Тоскливо-возвышенная траурная музыка навевала массу хороших мыслей об усопшем, и я омывала уход человека слезами благоговейной жалости, вспоминала и личные потери, думала о бренности существования всего живого на земле и будто давала отчёт о своей жизни, исповедовалась перед собой. Ещё любимую бабушку всегда вспоминала. Намучилась-настрадалась, бедная, смерть ей избавлением казалась… И уходила я с кладбища размягчённая, настроенная философски, готовая прощать, помогать, по пустякам не тревожить и не тревожиться… Если бы я могла открыть портал или параллельный мир, где возможно теперь обитает бабушкина ангельская душа, я бы ей столько теплых благодарных слов сказала!»

Своё печальное вдруг вспомнила. Давно не ездила на родину, не стояла у могил родственников. Остро почувствовала нехватку чего-то очень важного… Растрогалась, слёзы навернулись... Решила в ближайшее время посетить их последнее прибежище.

Очнувшись, не сразу сообразила, где нахожусь. Будто на время утратила связь с реальностью. Проходя между могил, наткнулась на бомжей, елозивших по свежесрезанным цветам на старой могиле. Двое жестко делили стаканчик водки, стоявший на приступке памятника. Третий был под ними… Рассудок свело судорогой омерзения. Разве на такое поминание чужими людьми надеялась родня усопшего, рано покинувшего этот бренный мир?.. Закрыть глаза, отвлечься, убежать… От себя?..

Заторопилась к автобусу. Вошла последней».

Аня замолчала.