Онлайн чтение книги Красный на удачу Red is for Good Fortune
Красный на удачу

Всего сто…три или четыре?... года прошло с тех пор, как они вместе с Утренней Радостью ели красные финики-ююба в саду. Цзаолэ сказала, что хочет изменить написание имени: «цзао» – утро заменить на «цзао» – финик. Звучит одинаково, только иероглифы разные. 

Посмеялись, поболтали о чём-то маловажном. Оба чувствовали тогда стеснённость и смутную тоску: Цзаолэ переселилась в Нанкин, он приехал навестить её – в первый и последний раз. Южная Столица раздражала, и садик дома, в котором жила Цзаолэ, был единственным тихим местом, хотя Цзаолэ он не нравился – слишком простой и совсем крошечный. 

От неё пахло людьми, мужчинами, и косметикой, но она всё равно была красивой и желанной, хотя и безнадёжно далёкой, словно он держал лодку за канат и надо было канат скорее забросить туда, отплывающим рыбакам. Или Цзаолэ держала такой канат, а он был лодкой? 

– И Лян, это телефон старика Дэ, позвонишь ему, когда приедешь в город. Он расскажет, как добраться в ресторан, а может, и пошлёт кого-нибудь встретить тебя. Ты научился пользоваться мобильным?

Дух-змея качался перед ним в воздухе, медленно превращаясь в человека: голова и грудь уже были зрелого мужчины, а что ниже – ещё свивалось перламутровыми кольцами. 

И Лян, уже полностью в человеческом обличье, мрачно застегнул купленную вчера синюю спортивную сумку и закинул её ремешок на плечо.

– Незачем он мне. Забыл, сколько мне лет? Я же знаю, что творится за тысячу ли вокруг.

– Не забыл, – вкрадчиво прошелестел дух и, сдерживая обиду на неблагодарность Ляна, пояснил: – Это ты понятия не имеешь, что творится в городе: там такие помехи – у всех телефоны, компьютеры, телевизоры… Ты будешь как слепой со своими лисьими замашками и без мобильника. Ладно, давай. Потом мне тоже позвонишь.

И Лян ушёл, не дождавшись, пока медлительный дух закончит превращение.

– Братец Лян! Братец Лян!

Лао Дэ на вокзал прислал молоденькую лисичку. Лет пятьдесят с хвостиком, не больше, только-только научилась превращаться в девушку и игрива, как весёлый котёнок. Она даже не чувствует, что ей следовало бы звать Ляна не «старшим братцем», а дядей. Ну, хорошо, допустим, его человеческое тело выглядит молодо, но неужели она не видит истинную сущность?.. Глянув на лисичку, он вздохнул: безнадёжно!

Лян не понимал современной, городской, молодёжи, – в них никакого чувства собственного достоинства, – но эта, несмотря на вульгарнейшие, с точки зрения тысячелетнего лиса, шорты и куцую курточку, была вполне милое и безобидное создание. «Наверное, ни одного человека ещё не съела», – снисходительно подумал Лян. 

Лисичку звали Миньминь. «Для всех я – внучка Лао Дэ», – отрекомендовалась она, стремительно увлекая И Ляна по лестнице вниз, в подземку, откуда тяжёлой горячей струёй рвался в ноздри запах человеческих тел и металла.

Перед тем, как отправится в город, Лян зашёл в переулок Платанов в Междумирии, чтобы повидаться с Белым Лисом. 

Старина Бай, покуривая трубочку, молчал-молчал, а потом вздохнул: «Надоело всё. И здесь скучно, и там, у людей, дрянь. Мельчает мир, брат…» 

Лян знал, что Белый устал, он и сам чувствовал усталость, но и переселяться навсегда в мир духов ещё не решился. Пересидел в нём только лет двадцать, да и то постоянно совершал вылазки, чтобы спасти от уничтожения или забвения какую-нибудь редкую картину, книгу или старинную вещицу. 

Лян в тайне надеялся услышать от Белого: мол, давай к нам, – хотелось не малодушно сбежать, а чтоб позвали всё-таки, – но ничего утешительного и в этот раз не услышал и, раздосадованный, пошёл покупать у торговца-краба спортивную сумку, которая бы выглядела, как человеческая, но вмещала бы весь необходимый скарб, поскольку лис твёрдо решил иметь как можно меньше современных человеческих вещей и обходиться своими, из мира духов.

Первые две недели выдались тяжёлыми для И Ляна, и больше даже не из-за дёрганной городской жизни и непривычной обстановки, а из-за его характера: приходилось быть в постоянном напряжении, чтобы не потерять лица перед всеми городскими, не выглядеть таким уж дремучим провинциалом. 

Освоился с бытовой техникой он довольно быстро, к концу недели разобрался с ноутбуком, за четыре ночи смог научиться сносно ездить на мотоцикле, который получил вместе с новой работой.

Ресторанчик старика Дэ кормил, главным образом, оборотней и прочих нелюдей. Поскольку «белоручка» Лян в прежнее время не приспособился ни профессионально готовить, ни вести ресторанные дела, его взяли развозить еду клиентам. 

Лян не оскорбился, да и старик Дэ приложил все усилия, чтобы новичок не чувствовал себя ущемлённым: «Тебе надо многому и быстро учиться. Для начала будешь учиться в нашей местной Адаптационной школе, потом выберешь, какое дело тебе больше нравится. Ну, чтобы не сильно от учёбы отвлекаться и город лучше узнать, и со многими нашими перезнакомиться, вот, значит, мы такую работу тебе и дадим».

Про «не сильно от учёбы отвлекаться» это он, конечно, слукавил. Но Лян, хоть и исподтишка кривился, понимал старика Дэ и даже где-то, в глубине души, слегка уважал этого болотного духа, не струсившего перед действительностью, мелиорацией, японцами, новыми общественными порядками, компьютерами и прочей техникой и не покидавшего человечьего мира всё последнее беспокойное столетие, даже тогда, когда они с Баем, обладающие куда большими силами, прятались в Междумирии.

К концу второй недели И Лян чувствовал себя уставшим и отупевшим настолько, что обрадовался выходным, возможности спать, есть, ни с кем не общаться, он даже мечтал ничего не читать и не учить, хотя внушительная стопка учебников из Адаптационной школы для духов и пыталась глухо внушать беспокойство из своего угла. И Лян прикрыл её чистыми рубашками, купленными в человеческом магазине. 

К футболкам он относился презрительно, но и того взгляда Миньминь на свою одежду из мира духов, – отличную, между прочим, одежду, – забыть не мог. Пришлось таки покупать и носить человеческое. 

Под рубашками куча учебников потеряла всю свою воинственность, и Лян провёл первый из двух выходных, данных ему стариком Дэ, как в раю.

Рай кончился, потому что испортился старый кондиционер. И Лян имел достаточно средств, чтобы снимать отдельную квартиру, однокомнатную, маленькую, неподалёку от ресторанчика Дэ. Кондиционер перестал работать, в бетонной норе стало совсем душно. 

И Лян ночью ворочался и ворчал, как старый барсук, потом не выдержал и вышел на улицу. Он знал, что Миньминь ночью не спит, она часто ходит по ночам развлекаться и плясать, но звонить и спрашивать, где можно найти мастера по починке кондиционеров, не стал, гордость не позволила, отложил вопрос до встречи на работе.

Город в предрассветные часы гудит немного тише, словно набираясь сил. Мимо плыли урчащие железные горы – уборочные машины, лиловые всполохи пробегали по небу. И Лян вошёл в парк. Он знал, что скоро сюда явятся толпы упражняющихся в тайцзицюань пенсионеров, утренние бегуны, потом родители с маленькими детьми, а потом придут глупые, фотографирующие всё вокруг, дневные бездельники, проспавшие всё утро под отлично работавшим кондиционером… Он рассчитывал найти укромное местечко и урвать себе хотя бы немного покоя.

Старушка в красной олимпийке была единственной, кто ему встретился в глубине парка. Ей набежало, наверное, больше семидесяти, но держалась она очень бодро. И Лян даже остановился поглядеть, как она занимается. В руках у старой дамы были две ракетки на манер теннисных, она ловко перебрасывала с одной на другую жёлтый мячик, величиной с мандарин. Чтобы перебрасывать, старушке постоянно приходилось двигаться, кружиться; она двигалась плавно, – ничего суетливого, стариковского, немощного, – словно танцевала старинный танец из оперы в платье с длинными рукавами. И чем-то щемящим, ушедшим, повеяло на И Ляна, будто цветами из того сада, где они с Цаолэ ели красные, как олимпийка старушки, финики-ююба.

Он нашёл себе место за кустами, рядом с искусственным водопадом и некоторое время в утренних сумерках слушал плеск воды. «Здесь спокойно, – думал он, – но разве в таком месте ещё могут прийти кому-то в голову стихи? Здесь, разве что, можно практиковать ушу да, как эти вот, фотографироваться…» Да. Бай был прав: мир обмелел, и они, старые подводные камни, уже высыхают под солнцем, окружённые мальками бесхребетной и беззаботной молодёжи, резвящейся на прозрачном мелководье.

Неожиданно старушка с ракетками, украшенными триграммами багуа, стала приметой выходного утра И Ляна, его чашкой кофе (на самом деле кофе И Лян не любил, как и табак – слишком сильный, давящий вкус и запах). Теперь свой  выходной, – часто он выпадал на воскресенье, потому что в воскресенье духи сами приходили в ресторанчик Лао Дэ посидеть всласть, – Лян начинал рано утром в парке. Старушка и её яркая олимпийка были символом того, что день пройдёт спокойно и хорошо, и это было, как коснуться ветряного колокольчика на удачу. Маленькое суеверие забавляло И Ляна, он специально выбирал такой маршрут, чтобы, в конце концов, издали увидать «танцующую бабушку», как он стал её называть. 

За это время Лян узнал почти всех духов и сверхъестественных существ, переселившихся в город. Женщины-лисицы, как и раньше, занимались проституцией, но теперь значительно меньше: чаще становились моделями, актрисами, несколько получили медицинское образование, работали в салонах красоты или во врачебных кабинетах. Мужчины-оборотни устраивались в компании или открывали своё небольшое дело.

 «Решил, чем займёшься?» – допытывался старик Дэ. И Лян, чтобы не расстраивать его, сказал, что, возможно, станет юристом. «Да, это хорошо, – согласился Дэ, – законники в почёте у людей, и для нас хороший адвокат тоже важен. Я сведу тебя кое с кем потом», – пообещал он. 

Как-то, возясь со всякой домашней всячиной, И Лян пропустил утренний моцион и пришёл на «своё» место в парке уже после обеда. Он был в дурном настроении: «счастливая танцующая бабушка» ему не встретилась, в парке грязно и людно, вдобавок в его «кабинете» сидела на траве бледная востроносая молодая лаовайка и со звонким причмокиванием ела лапшу из пластиковой баночки. 

Что-то такое зловещее промелькнуло на его лице, потому что иностранка смутилась, почти беззвучно втянула в себя оставшуюся порцию лапши, торопливо вытерла рот и сказала: «Извините, я не нарочно». 

Лян в ответ, невозмутимо глядя ей в глаза, наслаждаясь местью, произнёс на китайском двухсотлетней давности: «Всё хорошо, глупая дочка заморского чёрта. Я не сержусь, хотя ты и испоганила своим присутствием это место».

Иностранка, как и предполагал И Лян, из всей тирады поняла только «хорошо». Она восторженно всплеснула руками: «Оу, спасибо, спасибо! Это ты говоришь диалект? Я плохо понимаю. Диалект совсем не понимаю, простите. Но я буду очень усердно заниматься!» 

Она напоминала собой одежду Миньминь и всех современных девушек, такая же дикарски-примитивная, однослойная. Женщины всегда похожи на свои одеяния: многослойная одежда скрывает не только тело, это значит, что у души владельца много потаённых швов и складок; разноцветные одежды одна поверх другой – как разные грани души. Никогда не знаешь, что там, под верхним платьем, и это волнует. А эти упрощают всё: иероглифы, одежду, отношения, взгляд на мир…Современные женщины говорят, что добились уважения к себе и своим правам. Однако, вывалив свои тела и  души на всеобщее обозрение, как товар на рынке, они добились только того, что их никто не замечает…

«Я учу китайский, здесь только месяц, ещё четыре… Языковой практики мало, мы поговорим на простые тема на занятиях… Как чёрный-белый… да-нет…плохая погода – хорошая погода, но в жизни не так», – вдруг пожаловалась иностранка. 

Она даже порозовела вся от напряжения, до корней своих тоненьких волнистых соломенных волос, и так потешно говорила: слово за словом, боясь пропустить что-то. Произношение тонов было, конечно, ужасным.

«Почему она это говорит мне?» – подумал И Лян. 

«Я хочу говорить сложный вещь, который чувствую, не готовая фраза, как учебник… вы меня понимаете?» 

«Я тоже хочу «говорить сложный вещь», глупая лаовайская женщина. Но кому?..»

– Я понимаю. 

– Ты не сильно занят? Мы можем немного говорить… ты исправляешь меня… если не трудно… Десять минут, хорошо?...

За десять минут он узнал, что её зовут Джессика. «Чже-си-ка» – она начертила пальцем иероглифы своего имени. Она приехала из Америки, из Калифорнии учить китайский. Дома мама, папа, два брата, две собаки и кот. Она любит лапшу и вообще китайскую еду, любит китайскую живопись, картины с рыбами. Поэтому она ходит в парк смотреть на пруд с красными рыбками. Она представляет, что девушка смотрит в воду и ждёт своего любимого. 

Она видела красивое китайское кино. Да, Джеки Чан, американцы многие знают, он популярный, но сейчас уже старый. 

Она любит солнечную погоду, но, наверное, потому, что в Калифорнии много солнца, она просто привыкла. Её папа говорит, что она солнечный человек. В китайском есть какое-то специальное слово? 

Потом Джессика стала спрашивать, и Лян  узнал кое-что о себе: что он любит осень, речную воду, рис и мясо, китайскую оперу и красный цвет. Он никому не говорил, что он любит и чего он не любит, и был удивлён своей откровенностью с этой лаовайкой. Джессика же просто светилась от счастья.

– Спасибо, спасибо, ты очень мне помог! Я теперь не боюсь говорить китайский!.. Так хорошо!.. – она радостно всплеснула ладошками и, соединив их, прижала к груди. – Если будешь ещё иметь время, ещё немного поговорить со мной?

И Лян сказал, что утром в воскресенье он приходит в парк, но только очень рано, когда ещё не встало солнце.

– Ты – спорт, да? Бег? Ушу? – спросила Джессика, заглядывая ему в лицо, пытаясь прочесть, правильно ли она сказала, поняли ли её слова.

– Нет, просто люблю встречать солнце не в постели, – объяснил И Лян.

– Я поняла. Я утром долго сплю, если есть свободное время. Но ладно, если не спать – я пришла и говорю с тобой.

Во вторник старый Дэ взял его за локоть и отвёл в сторону. Одутловатое лицо хозяина ресторана выглядело озабоченным и уставшим, щеки и второй подбородок сильнее обычного обвисли, кожа и губы были сероватого оттенка. 

– Послушай, Миньминь сказала, у тебя много одежды из мира духов, так? – неожиданно спросил он, всё ещё на выпуская локтя И Ляна.

– Не так, чтоб много, но есть.

– Можешь одолжить А Цаю? У этого придурка никогда ничего своего нет.

А Цай, «рыбный гений», умел феноменально готовить карпа и учился поварскому делу ещё в эпоху Тан, говорят, на императорской кухне, хозяин на него не дышал, но за глаза всё-таки звал придурком.

– Ладно, а зачем ему?

– Мы в пятницу едем на похороны. Я, А Цай, ты, Маленький Ю, Миньминь.  Так что с утра возьми всё с собой: для себя и А Цая. 

– Что там за похороны? – спросил И Лян у Миньминь, в перерыве между своими рейсами заглянув к ней в уголок, где стоял маленький стол с компьютером, на котором девчонка вела бухгалтерию. Миньминь вынула из уха наушники, точнее, только один, и отвечала ему,  продолжая клацать розовыми крашеными коготками по клавиатуре:

– Я точно не знаю. Кто-то из старых демонов уходит… Я никогда не видела, как это бывает. Ужасно боюсь ехать…Я и людей мёртвых не выношу… Ты уже бывал на похоронах, старший брат?

И Лян бывал. Лет триста назад. Тогда его пригласила сама госпожа Цзи, собиравшаяся покинуть мир. Госпожа Цзи была старой лисицей, она, как потом, на церемонии, узнал И Лян, начинала ещё во времена Сыма Яня , служанкой одной из десяти тысяч наложниц сладострастного монарха, а после доросла до императорской фаворитки. 

– Почему они уходят? – спросила Миньминь.

И Лян прислонился к стене, закрыл глаза и представил себе последний танец, в котором госпожа Цзи пожелала уйти с земли.

– Когда лисицам переваливает за тысячу лет, они узнают все тайны мира и житейские проделки им надоедают. Если лисица не пожелала до того времени стать человеком и разделить с людьми участь бесконечных перерождений, она может оставаться  лисицей, но служить хранителем какого-нибудь рода. Если ей перестанут поклоняться или самой не захочется быть хранителем, она может навсегда переселиться в мир духов. Если и в мире духов она не находит радости, то выход один – стать ничем, пустотой…

– Это очень грустно… У нас небольшой выбор.

– Но у людей – и того меньше…

– А ты – станешь  человеком, брат Лян?

– С ума сошла! – И Лян резко открыл глаза и увидел, что Миньминь смотрит на него испуганно. – Ты очень молодая и ты росла среди людей, ты не поймёшь, – словно извиняясь за грубый тон, произнёс он и быстро вышел.

В пятницу собрались в ресторанчике, переоделись: одежда из мира духов позволяла легко превращаться и принимать своё истинное обличие, в то время как человеческая, особенно современная, предательски лопалась по швам. 

Этикет предполагал, чтобы гости были облачены в наряды, соответствующие их возрасту и статусу. Для А Цая у Ляна нашёлся только костюм горожанина времён Хубилая , таким образом дух повара помолодел на триста-четыреста лет, но А Цай остался доволен.

– Хорошо ты меня выручил, брат Лян. Я всё собираюсь прикупить в Междумирии что-нибудь, да, если честно, уже не помню, когда был там последний раз. Некогда как-то… – смущённо посетовал он.

Маленький Ю, официант, оделся евнухом императорского дворца эпохи Канси ; у него из-под шапочки с бусиной на верхушке на сутулые плечи в серой куртке спадала длинная косица. Хозяин стоял в одежде торговца династии Тан. 

«Неужели у него самого ничего не нашлось для А Цая?» – подумал И Лян. Сам он надел то же платье, в котором был на похоронах госпожи Цзи: синий халат с широкими рукавами и нефритовой подвеской на поясе –длинный, почти до пят, скрывающий штаны, – чёрную чиновничью шапочку с двумя широкими крыльями и тканевые туфли сунских времён.

И только Миньминь, самая молодая, оделась в современное ципао , вышитое под старину. И Лян первый раз увидел её в чём-то похожем на нормальное женское платье.

– Так непривычно… Я себя неловко чувствую… Брат Лян, я нормально выгляжу? – она уже давно оставила покровительственный тон по отношению к нему и теперь вела себя подобно сводным младшим сёстрам в семьях, где между детьми существует не только большая разница в возрасте, но и своеобразная лестница положений. И Ляна она уважала и чуть-чуть побаивалась, но побаивалась, кажется, в тайне симпатизируя. 

Понимая, что городской лисичке хочется похвалы, Лян сдержанно выразил своё одобрение.

– А ты по-настоящему стильно выглядишь. Как киноактёр… Теперь я понимаю, почему тебе не нравится современная одежда. Это не твоё время, – тихо сказала Миньминь, когда они шли по коридору к выходу.

Маленький Ю сел за руль хозяйского минивэна и повёл машину куда-то за город.

В доме, стоявшем одиноко в поле, собралось около пятидесяти гостей. И Лян, только подъехали, понял, что дом является иллюзией, поддерживаемой чарами кого-то изнутри. Энергия у этого кого-то была сильной: большое здание в старинном стиле со всей обстановкой ни на секунду не вызывало сомнений в подлинности. Не будь у И Ляна способности проникать в суть вещей, он бы, как и Миньминь, восхищённо подвывал перед каллиграфическими свитками, фарфоровыми, ониксовыми и нефритовыми вазами и резной мебелью. 

Публика была весьма старая, И Ляну лишь отчасти знакомая. Среди костюмов он увидел чиновничьи и военные, с вышитыми на груди в квадратах-буфанах журавлями, павлинами, фазанами, львами, медведями, чёрные официальные церемониальные робы, разноцветные женские платья всех эпох, струящие рукава и подолы; кое-где мелькали маньчжурские куртки, белые с чёрными воротниками и каймою на рукавах халаты студентов, готовящихся к экзамену на государственную должность, и бледно-серые или коричневые – простолюдинов; было пару френчей из двадцатого столетия – но и только.

Хозяин сел в центре их маленькой группки, по одну сторону от него сели А Цай и Маленький Ю, по другую – И Лян и Миньминь. Усаживаясь, лисичка обратила внимание на старинную курильницу с ароматными палочками, стоявшую рядом, и с любопытством коснулась её пальцами.

– Что за наглость! Я – настоящая. Успокойтесь и подождите начала церемонии, – проскрипела курильница.

– Простите, – пролепетала Миньминь.

И Лян поманил её наклониться в его сторону, – в шапке, изобретённой для того, чтобы чиновники не перешёптывались во время совещаний, не так-то легко было наклоняться, и, когда лисичка приблизила к его лицу ухо, прошептал:

– Здесь не только духи и демоны, имеющие человеческое обличие,  но и вещи, обладающие душой, и, скорее всего, демоны-растения а, может быть, и демоны-насекомые. Сиди смирно и никого не касайся.

– Я боюсь, – прошептала Миньминь.

– Ничего. Тебя никто не обидит, а если будешь сидеть тихо, никто и не заметит, – обнадёжил И Лян.

Когда комната заполнилась гостями и установилась глухая плотная тишина, в круглом дверном проёме появился хозяин дома: высокий худой бородатый старик в ханьфу  и с пучком на голове, похожий на старых учёных или даосских монахов.

– Я, Син У, по прозванию Шэн, рождённый во времена правления славного рода Лю , приветствую вас, духи и демоны! – громко сказал он и поклонился на все стороны.

Все сидящие также поклонились до пояса.

– Я был демоном, насылающим лихорадку, и демоном, истребляющим трусливое человеческое племя. Когда я был молод, я предводительствовал отрядом демонов, наводившим ужас на дворцы богачей и деревни крестьян. В один раз мы вошли в дом семьи Ся и уничтожили двести человек – хозяев, слуг, женщин, мужчин и детей. В другой раз мы обратились в стадо свиней и проникли во дворец, и, дождавшись ночи, устроили славный пир в поместье семьи Чэнь. Утром не было комнаты, в которой  на балке не качался бы человеческий труп с выпотрошенными кишками. 

Гости, из числа наиболее старых демонов, одобрительно загудели. 

– Во времена Трёх царств мы отлично повеселились в землях У. Когда же толстый  Сыма Янь объединил три царства, я стал его полководцем. Я же стоял за спиной вдовы императора, госпожи Цзя, когда она по очереди убивала претендентов на престол из рода Ян…

Одобрительный рокот снова наполнил комнату.

– А потом я перешёл на сторону Сыма Юэ и вместе со свирепыми воинами сяньби посадил его на трон.

Потом я долго жил в горах, отдыхая от дел, и спускался в мир людей лишь для забав с женщинами и мужчинами. Я умею оборачиваться девицами и воинами, животными и птицами, строить дворцы и кумирни из облаков. Я тогда совратил в облике женщины немало праведников, а что говорить о распутниках!

В комнате раздался дружный смех.

– Во времена династии Тан я посерьёзнел и снова пришёл ко двору, и тогда уж стал недурным каллиграфом и сочинителем. А после, во времена Юань, я отправился в Гаоли  и до самого падения династии служил шпионом. 

В династию Мин я снова был военным и подавлял мятежи народов мяо и яо вместе с тридцатитысячной императорской армией. При цинском дворе, правда, не служил, а жил в своё удовольствие, переезжая из города в город… 

К прошлому столетию я собрался стать хранителем какого-нибудь семейства и выбрал один род, Чжан – не знатный, обычный. Поначалу всё шло хорошо, меня почитали, и я служил роду как мог. Но начались войны внутри страны и люди забыли о своих покровителях. Им самим понравилось быть демонами: убивать и миловать без оглядки на предков и духов. В роде Чжан брат убивал брата, дочь плевала в лицо матери, и скоро не осталось ни одного человека в этом роду, ради которого я бы хотел остаться хранителем. Я решил удалиться на некоторое время в горы и вернуться уже не к этим людям, а к их потомкам. 

Я вернулся. Я увидел, что род оскудел и остался лишь один наследник. Тогда я  стал помогать этому юноше. Он был неглуп и сумел подняться, подняться до заместителя главы одной компании… На прошлой неделе он отравил свою жену, владевшую нужным пакетом акций…  Я прочёл на его лице новое угасание рода и понял бессмысленность своей службы. Теперь я хочу предоставить людей самим себе. Не убивать их и не служить им. Если им суждено прийти на смену нам, демонам, и угаснуть, так же, как угасаем мы – пусть это будет уже не перед моими глазами. Я повидал достаточно. Я не хочу быть примером для молодых или искать забвения в мире духов, который всё более становится похож на человечий. Поэтому сегодня я уйду. До полуночи ешьте, пейте и не сожалейте ни о чём. В полночь пусть каждый примет своё истинное обличие и тем поможет мне оставить этот мир.

Стало так тихо, что слышно было, как обгорает ароматическая палочка в курильнице. Хозяин поклонился и вышел. Секунду спустя легкий шелест прошёл по рядам гостей. На столе перед ними стали появляться старинные блюда с изысканными кушаньями и вино. Гости заговорили, сдержанно зашумели. Миньминь робко тронула И Ляна за рукав:

– Мы будем это есть? Перед его смертью?

– А что? Люди едят после смерти друг друга, если тебя это волнует. Хозяин хочет сказать, что лучше наслаждаться жизнью вместе с жизнью и не устраивать обряда сожаления от того, что не успел насладиться чем-то. Если ты не успел насладиться и не чувствуешь благодарности, ты напрасно прожил жизнь и никогда не примешь смерть… – сказал наставительно И Лян и деловито взялся за палочки.

К полуночи все исчезло со столов – яства были съедены, вино выпито, посуда пропала, также как и сами столы. Миньминь медленно выдохнула, полузакрыла глаза и сложила руки на коленях, готовясь к превращению. И Лян украдкой глянул на Лао Дэ. Тот сидел, умиротворённо сложив руки на животе и, кажется, дремал. Взгляд И Ляна поймал Маленький Ю и осторожно потряс хозяина за плечо. И Лян поспешно отвернулся.

В это время Син У вошёл в комнату. На нём был белое одеяние, запахнутое на левую сторону – уже не как у живых. 

Гости начали подниматься со своих мест, и комната стала расползаться, через неё проступили звёзды и полная луна, и  ночной луг, из-под половиц полезла сырая, в росе, трава. И Лян почувствовал, что превращается вместе со всеми, и увидел в синих рукавах уже не свои человеческие руки, а золотистые с чёрным лисьи лапы. 

Миньминь слегка приподнялась над землёй и повисла в воздухе, бурый хвост окутывал её тело – лисье тело с уходящими чертами женственности. Лао Дэ разросся и стал огромной, больше среднего человеческого роста прозрачной студенистой жабой. Шея Маленького Ю с быстротой кобры метнулась вверх и вознесла голову в шапочке с бусиной на метр над телом. А Цай просто превратился в чёрную фигуру без лица, и И Лян подумал, что тот когда-то вот так, должно быть, караулил в реке под мостами поздних пешеходов.

Всё вокруг шевелилось: вместо чиновников мохнатились и перебирали коленцами гигантские пауки, генералы превращались в красноглазых буйволов, из-под женских подолов выскакивали лисьи или кошачьи хвосты и лапы, а иногда и свиные копытца; козлиные и бараньи рога с треском прорывали чёрные шапочки учёных; халаты торговцев и простолюдинов валились на землю, а из них выползали и выпрыгивали змеи и ежи, черепахи и кролики. Духи самоубийц и жертв преступлений покрывались трупной плесенью и кровавыми пятнами, на ком-то болтались оборванные верёвки, кто-то и вовсе превращался в скачущий череп. 

Несколько демонов-деревьев подняли на своих ветвях белую фигуру Син У, и тот стал собирать и закручивать руками пока ещё невидимый столб. Под его руками сгустились и засветились завитки, и постепенно холодный вихрь вырос над землёй и стал втягивать всех во вращающийся круг. 

 И Лян почувствовал кружение и ощутил странное спокойствие и пустоту внутри себя. Он смотрел на других и видел в них разбуженные превращением  древнюю злобу или звериный страх, жадное желание или неутолённую тоску. И только в Миньминь он, к своему удивлению, увидел нечто другое, мерцающее, как горстка светляков, – чего не бывает в лисах… чего не должно быть в лисах… 

И все это увидели. Вихревой столб перестал расти. Син У выбросил руку вперёд и швырнул Миньминь из круга на землю. И Лян, не раздумывая, рванулся следом и, обхватив девчонку поперёк туловища, тем смягчил её падение.

Тогда всё снова закружилось; и последнее, что видел И Лян, было белое одеяние, шагнувшее в центр вихря.

В машине они ехали молча. Миньминь беззвучно плакала. А Цай нашёл в бардачке салфетки и протянул ей. Она зашмыгала, утирая лицо. И Лян уставился в чёрное стекло. Человеческое тело ныло, хотя ударилось о землю тело лисицы. 

Странно, странно… Что с девчонкой? Никак не ожидал от неё… Но плохо, что все видели… теперь все знают, что Миньминь – другая… Что это? Перерождение? Предназначение? Уродство, каким бывает уродство в мире обычных смертных – людей и животных?.. Почему он бросился ей на помощь? Только матери защищают детёнышей… Миньминь ему никто. Она больше человек, чем лиса. И всё же тянет к этим светлякам внутри неё… Странно… Странно, что нашлось на свете что-то, что непонятно ему самому… 

То, что предвидел И Лян, случилось на другой день, а правильнее, в ночь. В десять минут двенадцатого Миньминь позвонила ему. Голос был пьяненький, и разговор был ни о чём. 

– Ты хочешь, чтобы я заехал за тобой? – спросил И Лян напрямик. Он уже знал, что лисичка в нескольких кварталах от него, в клубе. Даже знал, что она вышла на парковку, чтобы позвонить.

В телефоне зашумело, потом Миньминь взвизгнула:

– Да кому ты нужен! Думаешь, я человека завалить не смогу? Мне ваша жалость не нужна. Я нормальная, нормальная, понял?

– Понял, – сказал в мёртвый экранчик И Лян и спокойно лёг спать. 

В четыре утра он проснулся, оделся, сел на мотоцикл и поехал за Миньминь. 

Она сидела возле автобусной остановки на бордюре, и в утренних сумерках казалось, что лицо у неё абсолютно серое. Наверное, так и было на самом деле. Когда И Лян подъехал, она с трудом поднялась и стала, покачиваясь на каблуках, похлопывая одеревеневшие ноги.

– Садись, – махнул ей И Лян.

Она молча забралась на сиденье позади, уцепилась ледяными пальцами за него. Не плакала и молчала. И Лян тоже молчал.

Он привёз её в парк, взял за руку и повёл по дорожке.

– Что здесь? – спросила Миньминь.

– Мы должны немного подождать, – ответил он, бережно усаживая её на скамеечку.

Она не сопротивлялась, села и тут же привалилась к его боку. И Лян накрыл её своей ветровкой. 

Пусть поспит. Потом он отвезёт её домой, пока лисица будет приводить себя в порядок, соорудит какой-то завтрак. Они соберут вещи и вернут старому Дэ ключи от её квартиры и его мотоцикла. Вечером у них самолёт в Шанхай. 

– Зачем ты возишься со мной? – вдруг, не размыкая век, произнесла Миньминь.

– Не знаю. Мне нравятся твои светлячки….

– Это заразно?

– Понятия не имею…

– Если я тебя заражу, не обижайся…

– Я понял. Спи.

Он разбудил её, но только когда красная олимпийка стала отчётливо видна в конце аллеи.

Год спустя в калифорнийский дом на имя Джессики Корвелл пришло приглашение посетить Шанхай, подписанное И Ляном и Миньминь.

– Это хорошо, что твои китайские друзья сами организовали туристическую фирму: скучать тебе там точно не дадут, – заметил Корвелл-старший. – Ты не подумываешь работать у них переводчиком?

[1] Сыма Янь - У-ди,император Китая династии Цзинь, правил в 266-290 гг.

[2] Хубилай - монгольский хан, завоеватель Китая, основатель династии Юань, правил в XIII веке.

[3] Канси - император маньчжурской династии Цин второй половины XVII – начала XVIII веков.

[4] Ципао исторически не является китайским платьем. Одежду ввели в моду маньчжурские завоеватели Китая. В ХХ веке, после свержения императорской династии  ципао –облегающее женское платье с воротником-стойкой и разрезами по бокам. 

[5]Ханьфу - общее название для традиционной китайской одежды, состоящей из нескольких слоёв, верхним обычно были халат  или куртка, запахивавшиеся слева направо.

[6] Род Лю - имеется в виду род Лю, основавший династию Хань, 206 до н. э.-9 н. э.

[7]Сянби - кочевой народ, обитавший на границе с Китаем, родственный монголам и хунну.

[8] Гаоли - Корё, старое (до середины XIV века)название Кореи.