Онлайн чтение книги Имя на моём запястье The name on my wrist
Тогда

Мама любила рассказывать романтичную историю знакомства с отцом. Когда ей было тринадцать, на её запястье появилась витиеватая надпись: «Осторожно!». И несколько месяцев она гадала, что же такого произойдёт, что её предначертанный обратится к ней именно так. Ещё через год она перестала гадать, а ещё через два — на финальном баскетбольном матче — парень со скамейки запасных команды противника поймал летящий ей в лицо мяч. На его запястье значилось только «ты?».

Талия любила слушать эту историю. Пусть и по тысячному разу. И нежно поглаживала кучерявый росчерк у себя на ладони: «Я Алан». Иногда Питеру казалось, что эта надпись на руке сестры — с самого её рождения.

С Аланом Дитоном они познакомились гораздо позже. Уже после того, как Талия вышла замуж и родила несколько щенков. У самого Дитона нигде не было видно надписи, но он только хитро мерцал глазами на фразу альфы: «И где ты был так долго?».

Когда Дереку исполнилось шестнадцать, у него на спине, прямо между лопаток, появился трискелион. Никто не мог сказать, что это значит, но ясно было только одно: это — тоже метка соулмейта. У Лоры на загривке был какой-то иероглиф — то ли китайский, то ли японский. Питер не разбирался. Эта закорючка сподвигла племянницу отправиться в путешествие по Азии. Коре было семь, когда начали появляться первые нечёткие, пунктирные линии её соул-метки.

Питеру исполнилось двадцать восемь, когда он уже однозначно понял: в мире, где у всех и каждого есть половинка, для него никого не нашлось.

***

Стайлзу уже шестнадцать. Он каждое утро начинает с тщательного осмотра своего тела: изучает руки, грудь, ноги, крутится перед зеркалом под разными углами, даже пытается заглянуть между ягодицами — мало ли, где спрячется метка. Но проходит день за днём, а она так и не появляется. Есть ещё чуть больше года прежде, чем он отчается окончательно: обычно у всех метки появляются до восемнадцати. Крайне редко — к двадцати годам. И нет вообще никого, у кого появилась бы позже. По крайней мере, Стайлз о таком не слышал. А он посвятил вопросу изучения связи очень — очень — много времени. Даже больше, чем он уделил истории обрезания.

Отец рассказывал, что его метка с сакраментальным «смотри, куда прёшь» появилась накануне семнадцатилетия. А на следующий день он сбил Клаудию, когда неудачно вывернул на велосипеде. Её метка была невнятным «извините». У Мелиссы — мамы Скотта — тоже была метка, но она никогда её никому не показывала. Как-то раз только обронила, что выйти замуж и встретить соулмейта — не одно и то же. У самого Скотта — самая странная метка из всех, что Стайлз видел: ажурное «хей». Когда такую же надпись тем же шрифтом Лидия замечает у Эллисон, всё встает на свои места. И теперь бро — самый влюблённый осёл оборотень на свете.

В общем: у всех есть соул-метки. Даже у Финстока и Харриса. Стайлз однажды подглядел (и хочет забыть это, между прочим). Даже у скотинистого Джексона. И у аморфной Эшли. Некоторые метки — яркие, другие — полустёртые. Одни — на всеобщем обозрении, а остальные — спрятаны чуть лучше. Боже, да Стайлз когда-то читал о метке на языке и под волосами. И добавил эти места к ежедневному осмотру.

Вот только: смотри — не смотри, а метка так и не появляется. И Стайлз начинает думать, что в мире, где у всех и каждого есть половинка, для него никого не нашлось.

И, да. Может быть, самую малость — прямо совсем чуть-чуть — Стайлз хочет, чтобы чуть раньше у него появилась крайне романтичная надпись «чего вы тут» (где-нибудь на спине, между лопаток), но прекрасно понимает, что с кем уж точно он нифига не родственная душа — так это с Дереком.

Ну, судя по всему, он вообще ни с кем не родственная душа. Да и кто может составить ему пару? Ему, гиперактивному подростку с паническими атаками и неестественной способностью влипать в приключения. Хотя у мамы вот вообще-то деменция была, и ничего. Нашлась ей пара…

Одно время Стайлз изучал влияние болезней и личностных особенностей на возможность (или способность?) иметь соула. Но так ничего и не нашёл: все учёные сходились во мнении, что вообще у всех людей есть родственная душа. Даже если человек в коме. Или если у него низкий уровень интеллекта. Или если персона — пациент в доме Айкена… или сидит за решёткой в федеральной тюрьме.

Даже у самых отбитых конченных маньяков есть соулмейты. А у Стайлза — нет.

Скотти — прекрасный бро, почему бы тебе не быть моим соулмейтом? — успокаивает, что время ещё есть. Лидия говорит, что у неё тоже ещё нет метки. Отец только похлопывает по плечу. А Дейзи — одна из девочек, с которыми Стайлз познакомился в «Джунглях» — как-то задумчиво теребит локон и размышляет:

— Знаешь, Стайлз… Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ожидание сраной метки. Может, тебе твой соул вообще не понравится.

И как же чертовски она права! После этого разговора Стайлз перестает осматривать себя в зеркале. В конце концов: люди вон женятся и детей рожают не от родственных душ. Уж переспать с кем-то он и без связи сможет, верно?

***

Питеру исполнилось тридцать шесть, когда он вырвался — выгрызся клыками и когтями — из комы. И практически первое, что он сделал после полного восстановления — оглядел себя на предмет метки. Мало ли, чем чёрт не шутит?

Как оказалось, ничем. Ничем чёрт не шутит. Видимо, у него вообще нет чувства юмора.

Или волчьи боги сочли отсутствие пары достаточным наказанием за убийство родной племянницы. Которая, кстати, в Азии соулмейта так и не встретила. А встретила в дерьмовом районе Сан-Франциско. Он был нелегальным иммигрантом из Японии. Волком он не был, вроде бы.

Да, Питеру исполнилось тридцать шесть. И, как оказалось, он всё ещё на что-то надеялся.

***

Стайлзу исполняется семнадцать, когда он чувствует… абсолютное ничего. Всё, как раньше. И никакой метки. Даже намёка нет.