Онлайн чтение книги Песнь Мертвеца Corpse`s song
Песнь Мертвеца

Песнь Мертвеца

Я просыпаюсь до рассвета. С трудом отодвигаю тяжёлую крышку мраморного саркофага, заботливо воздвигнутого «неутешными родственниками». Встаю, не чувствуя холода заиндевевшего пола. За ночь дверь покрывается коркой льда, и мне приходится немало потрудиться, чтобы открыть её. Но через некоторое время я всё-таки отворяю насквозь промёрзший склеп и выхожу наружу — как раз вовремя, чтобы наблюдать, как потихоньку светлеет небо и появляются из-за горы первые лучи солнца.

Я живу здесь уже много-много лет. Может быть, кто-то засмеётся и скажет, что у мертвеца не может быть никакой «жизни». Но я думаю, что всё-таки живу. Во всяком случае, мне так кажется.

Когда солнце только-только начинает подниматься над горизонтом, мой дом остаётся в глубокой тени. Но постепенно моё последнее обиталище окрашивается рассветными лучами в приятный розоватый оттенок. Иногда я отрываюсь от горизонта и смотрю назад — на маленький белый дворец, некогда претендовавший на помпезность и пышность, а теперь проросший травой и мхом. И пусть. Так даже лучше. Я смотрю на крохотное белое зданьице в зарослях травы, скрытое когда-то небольшой рощицей, а ныне — целым лесом разросшихся деревьев. Я помню их ещё небольшими тоненькими саженцами, высаженными аллеей вокруг последнего пристанища «почтеннейшего родственника». Это только людям кажется, что деревья медленно растут.

Наконец, солнце поднимается над горизонтом целиком. Я встаю и спускаюсь вниз — в небольшую покинутую всеми, кроме меня и птиц, деревеньку.

Там всё ещё лежат сумрачные тени. Из холодных низин поднимается белёсый туман и обнимает меня своими мокрыми холодными руками. Я не чувствую ни холода, ни стекающих по моей высохшей коже капель, но всё ещё смутно помню все эти ощущения. Ёжусь от воспоминаний и вхожу в деревню.

Здесь уже много лет никого нет. Люди давно покинули это место, и теперь тишину уснувших навеки домиков нарушает лишь звук моих шагов да пение птиц. Они не боятся меня, не обращают внимания на глупый кусок земли, которому почему-то не лежится на месте. А я слушаю пение невидимых в тумане птах, и кажется, будто нету ничего, кроме этих звуков, кроме этого счастья и торжества жизни, кроме светлых трелей весны, разносящихся в уже золотистом от солнца тумане.

Я спускаюсь сюда, вниз, чтобы присматривать за могилами. Сейчас, весной, цветы ещё не растут — и хотя у моего жилища вовсю зеленеет травка и шевелятся молоденькие листочки, здесь, на кладбище, тающий снег всё ещё скрывает аккуратные холмики земли под каменными крестами и плитами. Я обхожу ровные ряды надгробий, оберегая покой давно почивших. Так мало среди них знакомых мне людей. Большинство умерло до или после меня. Но я навещаю их каждую неделю, за исключением зимних месяцев, когда дверь склепа замерзает намертво и мне приходится забираться по каменным скульптурам к маленькому окошку над дверью, чтобы увидеть рассвет. Впрочем, зимой и рассвет редко бывает. Не очень-то я люблю зиму…

…Зимой всё кругом покрывается белым пологом, а снегу наваливает по самые уши. Я редко выбираюсь наружу, пока лежит снег. Даже с моим крохотным весом я проваливаюсь в сугробы и, хотя смерть от обморожения мне не грозит, не очень-то хочется пролежать до весны холодной ледышкой под снегом. У меня ведь нет крови, которая могла бы греть меня, а потому я моментально замёрзну на морозе.

Единственный раз за всю зиму, когда я выбираюсь через маленькое окошко над дверью и выхожу наружу — Рождество. В эту ночь я спускаюсь в деревню и звоню в маленький колокол на башенке при деревенской церковке. В морозной тишине праздничной ночи звук колокола разносится далеко-далеко, и мне начинает казаться, что я живу для того, чтобы каждое Рождество приходить сюда и звонить в колокол для уснувшей навечно деревни.

Потом, после долгих месяцев ожидания, приходит весна. Сначала несмело, робко она выглядывает из-за гор лучиками солнца, а потом спускается тихо-тихо на мой холмик и, погревшись немного в солнечных лучах, начинает свой неспешный спуск вниз, в укутанную снегом деревню. Я не знаю как, но я всегда чувствую, когда приходит весна, и просыпаюсь в эту ночь задолго до рассвета. Я выбираюсь из саркофага и, сидя на скользкой крышке, в полнейшей тишине слушаю её несмелые шаги там, снаружи. Скоро я снова выйду навстречу первым солнечным лучам.

Когда снег наконец-то превращается в небольшие грязно-белые холмики на мокрой земле, я начинаю выходить по утрам на улицу, чтобы слушать музыку рассвета. По ночам всё ещё подмораживает, и мне приходится потрудиться, чтобы открыть снова заледеневшую тяжёлую дверь. Тогда я спускаюсь в деревню и проверяю могилы на старом кладбище.

Больше всего я жду, когда зацветёт черёмуха, одичавшая, но буйно разросшаяся в заброшенных садах. Сверху кажется, что деревня утопает в снегу — белые-белые деревья тихо стоят, покачиваясь от лёгкого ветерка и роняя лепестки. Даже с вершины холма мне кажется, что я чувствую их запах, который я не забуду и через тысячу лет. А когда я спускаюсь вниз, я как будто плыву посреди черёмуховых садов, а вокруг меня кружатся бесчисленные лепестки быстро отцветающих цветов. Они опускаются мне на плечи, на голову, кружатся перед немигающими глазами, заставляют забывать обо всём плохом, что когда-либо было на этой земле, обо всём, что когда-либо тревожило или причиняло боль, обо всём, кроме этого бесконечного моря белоснежных лепестков.

Когда отцветают черёмуховые сады и ветер уносит вдаль опавшие лепестки, наступает лето. Мне уже давно не приходится каждое утро очищать дверь ото льда, а мой ночной сон становится всё короче и короче. Впрочем, летом я часто не сплю вовсе. В тёмном небе зажигаются звёзды, и я лежу всю ночь в траве, наблюдая за их размеренным движением, слушая торжественную музыку небесных сфер.

В эти самые тёплые недели я далеко ухожу от своего обиталища. Прихожу к речке, что в нескольких часах ходьбы от моего дома, и сажусь на берегу, наблюдая за полётом стрекоз и слушая приятный голос реки. Изредка, подуставшие от погони за мошками насекомые садятся прямо на меня, и я внимательно рассматриваю их длинные тонкие тела, прозрачные крылышки, большие глаза, тонкие лапки… Красные, голубые, блестяще-зелёные насекомые носятся над рекой, проносясь, иногда, над самой водой. Когда я подхожу поближе к реке и заглядываю в воду с полуразрушенных, но всё ещё крепких, мостков, я вижу тени рыб, мелькающих на мелководье. Я помню, какие они — серебристые, холодные, скользкие тела, круглые выпученные глаза. Помню, как они бьются в руках, когда снимаешь их с крючка. Я осторожно поднимаюсь и ухожу с мостков.

В конце лета природа как будто бы устраивает праздник, чтобы нагуляться перед долгой, сонной зимой. Ночное небо обсыпается звёздами, как личико девушки — веснушками. Я помню, какой запах стоит над землёй — травяной, слегка пряный. Солнце уже встаёт позже и не жарит так сильно, его тепло постепенно идёт на спад. На редких диких яблонях созревают плоды, и я приношу их вместе с цветами на старое кладбище. Долго они не лежат, звери растаскивают их для запасов на зиму. Ну и пусть. Мёртвые всё равно не могут их съесть.

Незаметно, как человеческие года, проходит лето и наступает осень. Листья желтеют и опадают с деревьев с каким-то особенным звуком тишины, который нельзя ни услышать, ни понять, а можно только почувствовать. Вскоре земля покрывается золотистым ковром, по которому так мягко стучит осенний дождь.

Когда начинаются дожди, я реже выхожу наружу. Сижу на тяжёлой холодной крышке из белого мрамора и с закрытыми глазами слушаю, как шуршат за стенами старой усыпальницы дождевые капли. Осенний дождь очень отличается от очистительного и живительного весеннего или радостного и питающего летнего. У них разные голоса, разная музыка. И в этой шуршащей по потемневшим от воды опавшим листьям мелодии слышится едва заметная тоска о былом и какая-то покорность настоящему. Как будто жизнь ещё не прошла, но уже чувствуются на языке терпкие, как хорошее вино, отголоски приближающегося конца, ещё не близкого, но неотвратимого.

Потом кончаются тоскливые дожди, несущие с собой какую-то неизбывную печаль и сожаление, но тучи над головой не расходятся. Значит, скоро, выйдя рано утром из своего дома, я увижу белые снежинки, летящие из серой пелены в небе. Выпадает первый снег. В этот день я в последний раз до Рождества спускаюсь в деревню, чтобы попрощаться со старым кладбищем до наступления нового года. В этот день я стою у могил чуть дольше обычного. А потом поднимаюсь на холм, собирая снежинки на своём холодном теле. Скоро зима вступит в свои права, и опять за окном будет тосковать вьюга, а в маленькое оконце над дверью будет залетать снег, оседая на крышке саркофага.

В моём доме много книг. Теперь, когда мой мир сужается до холодных стен усыпальницы, я подолгу сижу в дальнем углу, где всегда сухо и стоит самодельный шкаф, и перечитываю старые книги, каждый раз по-новому предстающие перед моими глазами. Написанные родившимися задолго до меня людьми строки скрывают за собой какие-то непонятные тени, которые меняются каждый раз, когда я обращаю к ним свой взор. Я много думаю в эти долгие недели, и чем больше я стараюсь проникнуть мысленным взором в бездну, открытую передо мной, тем глубже и необъятнее она становится. Как небо. Как необъятные просторы космоса, простирающие за строками научных трудов астрономов древности.

Ещё у меня есть радиоприёмник. Когда мне надоедает читать при неверном свете лучины, я достаю свою старенькую машинку и осторожно проверяю — работает ли? Как ни странно, работает. Может быть, время вокруг меня давно остановилось, потому и работает до сих пор старенькая батарейка, явно не рассчитанная на такое долгое время. Я включаю старинный прибор, и он натужно шипит, пытаясь поймать частоту, а потом начинает презрительно выплёвывать громыхающие звуки, бьющие по ушам, и чужие голоса, произносящие страшные слова, о смысле которых даже не задумываются. Я не знаю почему, но мой приёмник никогда не ловит новости или какие-либо радиопрограммы. Только музыку далёкого мира, в который мне нет пути. Может, время и правда остановилось вокруг меня?

Я всегда забираюсь обратно в свой саркофаг уже в полной темноте. Зимой темнеет рано, а в тёплое время я подолгу сижу на склоне холма, слушая мощную музыку алого заката. Небо расцвечивается во все оттенки красного и пылает яркими красками. Я люблю закаты не меньше, чем рассветы. Подолгу наблюдаю за медленным угасанием красок на вечернем небе, за неспешно опускающимся за горизонт солнечным диском, за готовящейся к своей ночной жизни природой. И только когда я перестаю различать домики в деревеньке, я возвращаюсь к себе, в свой дом, такой холодный и неприветливый для любого живого, но ставший таким родным и уютным для меня…

…Сегодня я возвращаюсь уже в полной темноте, закрываю тяжёлую дверь от ночного ветра, стремящегося намочить книги и запас лучин, и укладываюсь обратно в свой саркофаг, прихватив с собой старенький прибор, нервно кряхтящий перед тем, как начать плеваться тяжёлыми режущими звуками. Я лежу на спине, уставившись в потолок, и думаю о голосах, под эту страшную, разящую, как клинок, музыку произносящих страшные вещи, смысл которых им непонятен, иначе никогда бы они не решились так легко произносить их.

Под музыку безумия, под непонятные слова о том, чем не верящие в свет слепцы подменяют мысли о любви и счастье, под несвязный шёпот обид и разочарований, под звон разбивающихся сердец, уроненных небрежными руками их хозяев, я снова засыпаю в заледеневшей усыпальнице, чтобы проснуться на рассвете навстречу новому дню.