Онлайн чтение книги Детство Childhood
1 - 1

Трудно сказать, что в большей степени определяет выбор жизненного пути, особенно если дело касается совсем ещё юного создания.

Моя мама буквально целыми днями изводила своих родителей просьбами о поступлении в хореографическое училище. Наконец, ее отцу дали отпуск, и по прибытии в Москву маму определили в балетную школу. Однако ее первый «танцевальный» год длился недолго, родители должны были возвращаться на родину, а дочку, несмотря на обилие родни, оставить в Москве было не с кем.

Жизнь в родных краях длилась для нее особенно медленно. Тосковала по, казалось бы, так легко приобретённому любимому занятию и так скоро отнятому. Целый год она прожила без балетного станка. Но знала, что занятия в училище продолжаются, и мысли об этом очень тревожили ее. Ей пошел семнадцатый год, и больше медлить было нельзя: еще немного, и с балетом можно будет распрощаться. И тогда она решилась на отчаянный поступок: без согласия матери и без пропуска пробралась в Москву и была принята в выпускной класс училища. Наградой за преданность балету стала пятерка на экзамене и зачисление в труппу Большого театра. Всю свою танцевальную жизнь она страдала от того, что не получила полноценного, классического балетного образования, что многие открытия в школе пришлось делать самой ценой проб и ошибок.

Для того, чтобы не терять формы, мама стала участвовать во всех мыслимых и немыслимых концертах. Обошла почти все концертные и клубные сцены, отводя душу в сольных партиях. Успех пришел к ней в «Шопениане», где она танцевала мазурку.

«Каждый ее прыжок, в котором она на мгновение зависала в воздухе, вызывал гром аплодисментов» — рассказывал мне отец.

Именно тогда она с ним и познакомилась. По-детски счастлива была мама не только потому, что встретила свою любовь, но и потому, что после премьеры «Шопениании» её фотографии и маленькая заметка о новой танцовщице появилась на страницах газет. Правда не долгим было ее счастье. На одной из репетиций она получила тазовую травму (ее партнер по танцу не смог ее поддержать). Ей пришлось распрощаться с балетом навсегда. Единственное, что скрашивало жизнь — любовь моего отца. Спустя некоторое время мама забеременела. Врачи предлагали маме сделать аборт, объясняя это тем, что после травмы образовалась доброкачественная опухоль и есть вероятность, что болезнь перерастет в рак.

Она рискнула. 19 мая 1967 года я появился на свет. «Мальчик!» — сказал врач, и мама громко рассмеялась. В этот день она много смеялась и улыбалась, ведь ее жизнь снова приобрела яркие краски — у нее появился сын. Только вот она так и не поняла, что желания так просто не сбываются. За все приходится платить. Как и предвещали врачи, здоровье матери стало ухудшаться. Когда мне было десять лет, ей поставили диагноз —

карциному.

Невысокая, худенькая девушка, изящная как роза Alba «Minette» превращалась в тощую старуху. Ее светлая, гладкая кожа становилась цвета засохшей грязи. Ее миловидное детское личико с пухленькими розовыми щечками как будто бы усыхало, покрываясь морщинами. У мамы были большие, красивые глаза цвета изумруда, пышные длинные ресницы и тонкие черные брови. Ее взгляд завораживал любого. С болезнью она сильно похудела, и если раньше в ее манящем взгляде можно было сгинуть, точно в омуте, то теперь в запавшие, цвета болота глаза противно было смотреть. А порой и жутко, так как иногда казалось, словно глаз вовсе нет.

В последний год ее жизни мама не вставала с постели. Мы с отцом ухаживали за ней, как могли, точнее, как я мог. Благо, помогала тетушка Нина, которая жила по соседству.

Мы жили за городом в… поселке или деревне, сейчас по разному называют. У нас был свой двухэтажный домик, который достался отцу от его родителей. Его старший брат Олег после института переехал в город, где начал работать по своей специальности хирургом. Мой отец тоже стал врачом. Ему предлагали хорошее место в городской клинике, но он отказался, оставил кафедру педиатрии и выбрал работу в деревенской больнице.

Многие представляют деревню или село так: коровы, свиньи, куры; поля пшеницы, сады, и старички, сбежавшие от городской суеты и решившие заняться огородом. Конечно, все это у нас было, и старички в том числе, только их живучести и здоровью мог позавидовать любой городской житель. Да и молодежи у нас было много. Такой себе маленький городок со своими магазинами, клубом, садиком, школой и больницей, в которой работал мой отец.

В тот момент, когда отец был на работе (а работать он мог и ночью), дома с матерью оставался я. Тетушка Нина нам готовила и присматривала за мамой, а когда я приходил со школы, уходила копаться в своем огородике.

Помню, она постоянно перед уходом говорила:

«Зови, если что-то понадобится».

А я в ответ кивал головой, зная, что вряд ли настанет этот день.

Нина Ивановна была женой военного. Отец рассказывал, что Анатолий — муж тетушки, застрелился. Причина была не известна. Поговаривали — он был причастен к одному происшествию, в котором погибло несколько детей. И вот, совесть не выдержала, заставив его засунуть дуло пистолета в рот и спустить курок.

У Нины с Анатолием не было детей, да и тетушка не желала обзаводиться семьей. Правда под старость лет, одна, она поняла, что была не права. Оттуда ее частые визиты к нам домой, лишь бы спастись от одиночества.

Еще одним ее увлечением был небольшой огородик, в котором она проводила все свое свободное время, рассказывая помидорам и огурцам, какой сегодня был день и что нового произошло.

Многие ребята в школе между собой называли ее ненормальной. Не только потому, что она разговаривала с овощами, но и потому, что она общалась с нашей семьей, т.к. то, во что превратилась моя мать, испугало бы даже ведьму.

Мой дом в шутку называли домом ужасов и тот, кто рискнул подойти хотя бы к калитке, становился героем дня.

Злило ли меня такое отношение? Нет. Про меня можно было сказать так — пофигист. Болезнь матери изменила меня — я рано повзрослел, и поэтому прекрасно понимал, почему ребята так себя веду.

Даже друзья иногда на меня обижались, называя бесчувственным. Со временем они свыклись с моим характером и пытались меня изменить, и может у них это получилось бы, уделяя я им больше времени. Ведь после школы я сразу бежал домой, а в последний год жизни матери я часто пропускал школу.

Маме становилось все хуже: ее постоянно рвало и трясло, нападали судороги. В эти моменты я был рядом и видел, как смерть подбирается к ней все ближе и ближе.

Иногда, по ночам, когда отец уходил на вызов, я приходил к маме.

Наш дом был старый, а у папы не было ни времени, ни сил заниматься им. Мамина комната была на втором этаже, и когда я шел по длинному коридору к ее спальне, постоянно слышал, как скрипят доски на полу, а противный хрип, доносящийся из ее комнаты, вызывал желание закрыть уши.

Порой я останавливался у ее двери и смотрел на облезшие, покрытые плесенью обои, на съеденные временем деревянные плинтуса, на серую круглую ручку дверного замка. Раньше она была золотистого цвета, но со временем краска стерлась от частых открываний-закрываний двери.

Как-то тетушка Нина сказала:

«А не проще ли оставить дверь открытой?»

Но уже вечером она жалела о предложенном. Запах мочи и рвоты доносился до первого этажа, а мамин кашель разъедал слух.

Я стоял у маминой спальни, смотрел на все это, и мне хотелось бежать. Дом болел вместе с матерью. Как будто это она заразила его и даже ремонт бы не спас от этой вонючей гнили.

«Беги! Беги!» эхом доносилось у меня в голове, а хрипы задыхающейся матери становились все сильнее и громче, и от этого бросало в дрожь, но я не сбегал. Стоял на месте, слушая, как она противно давится от кашля. Потом все прекращалось и ко мне как будто бы возвращались силы. Я вздыхал с облегчением, а в голове крутился один только вопрос: «Все?»

Потом моя рука медленно тянулась к той самой серой ручке. Щелчок, дверь приоткрывалась и…

С той стороны дома, где была комната мамы, росло дерево. Его ветви были тонкие и длинные, и когда я приоткрывал дверь, то под светом луны, еле-еле освещающей комнату, мой мозг выдавал мне одну и ту же картину: дерево качалось от ветра, и тень от его ветвей падала на постель матери, как будто оплетая ее тело. Я стоял и смотрел, а воображение играло со мной злую шутку. Я видел, как смерть своими тонкими длинными корявыми пальцами оплетает тело матери, высасывая из той последние крохи жизни.

В такие моменты я думал:

«Неужели и я так умру? Неужели все, кого постигнет участь встретиться со смертью будут настолько уродливы? Неужели смерть должна быть такой?»

Мама умерла, когда мне было двенадцать. 

После ее смерти жить стало легче…