Онлайн чтение книги Флюэнта Fluenta
Часть 1

Кислый воздух. Треск и рев. Рычащий зверем шум колес.

Лето, город. Солнце в тайне за свинцовой пеленой:

Вяло светит и стыдится золотеющий прибой

С детской жалостью плывущих через сумрак желтых слез.

Солнце тает. Всё ползли по серым лыжам поезда

До того, как шар не скрылся с головою в серый драп.

Окна — мутные квадраты — загораются от ламп,

Поджигая в землю скинутые пыльные дома.

В провода́х, пустых витринах, старых башнях и церквях,

В Хомутовском Тупике и на разбитом тротуаре

Кру́гом взгляды, точно мухи, лихорадочно метались,

Наконец остановившись на… летающих ногах.

Здесь, на улице Мертвицкого, на пятом этаже,

Господин Петров-Забытый — в прошлогоднем сером смокинге,

С задушенными пе́тлею несделанными подвигами —

Левитировал над полом в незашторенном окне.

Тишину стоптал басистый, грубый возглас Великана.

— Вот придурок! Слабый. Чокнутый.

      — А кто это?

            — Забытый.

Впрочем, всё равно. Не смог бы с Затоплением пробиться. —

Прогремел и зашагал.

      — Москву проглотят океаны.

Хрупкой спичкою антенна жмется в страхе к проводам.

Струи вылитого кофе с жаром жгут и кипятят

Целлофановых небес тяжелый, пасмурный фасад.

Из-под красной шевелюры голосок младой мадам:

— Больше нечего смотреть. Давайте просто позабудем.

Эй, Андрей! — Резиновый сапог стучал по луже

С нетерпением медведя.

      — Все валяется, капуша.

Сколько можно быть тетерей? Так ленив и так зануден!

Шьются ртутные слова в их головах, в глазах мышьяк.

Резко небо опустилось так, что будто вовсе нет

Вдалеке ни звезд, ни тайны, ни сгорающих комет —

Только сплошняком зажатый, стиснутый кулак.

— Снова Софья поджигает свой обугленный мирок?

Где-то рядом, за немевшей человеческою глыбой

Ходит вяжущий, струящийся змеиный хвост от дыма.

И резина убегла́.

      — Андрей, ты где? Совсем продрог?

Замолчало царство смуглых параллельных проводов —

Скрипы ужаса остались на опущенных плечах.

Под панцирями — сложенные лапы черепах

И створки вопрошающе прямых воротников.

***

На большом засты́лом камне, где асфальт не затопило —

Хмурый лоб: угрюм, задумчив, в клочьях смоченных волос.

В жа́ре пламени свечей, костра, молитвы — потный нос;

Софья, низко перегнувшись, жадно угли обхватила.

Толпы глиняных фигурок зрели плавленным нутром

Превращение ожогов в патриархов церемоний.

Сухо выжженое место пахло маслом и лимоном,

Мертвой мятой, елью, ладаном и мыслью о родном.

И мольба сочилась тихо, как из выжатых грейпфрутов,

С нотой горечи. В любимой загореться, утонуть —

Стыть, как липкий, жидкий воск, кладя под мягким телом путь

Сладкой му́кою сменивших «Я» на «Ты» кривых маршрутов.

В знойных, запеченных струйках воздуха краснея,

Тень возлюбленной духини под навесом ожидая,

Ветви мирры, раня кожу, длинной спичкой поджигала —

И в неясном танце дыма Тень явилась перед нею.

Золотые платья черных изнывавших фитилей

Затряслись в Ее присутствии, в поклоне завалившись.

Облик Женщины, из темных лоскутов наверх всходивший,

Улыбнулся ароматом неприрученных зверей.

Зуд — поклонческая жажда; дым — удушие в крови.

Обрамленные соцветиями черных роз глаза;

Из-под складок капюшона, пышных струй воротника,

Черно-сизого тумана — вдохновенные черты.

Острый, тлеющий, неверный взор ласкает свысока.

Вместо тонкого смычка о скрипку терлись бензопилы,

На душе горели заживо в пустыне крокодилы

И покусывали сердце.

      «Вот разбить бы зеркала,

На Тебя — глядеть единственно лишь только на Тебя!

Уйдет вода, мы заживем… Вода уйдет, и мы, вдвоем…»

И в шею поцелуй вонзился огненным дождем,

И чуть вокруг подтаяли из воска божества.

Дымдухиня, улыбнувшись, за вуалью скрыла взгляд,

Оплетенный листьями горчащего бесстрастностью

Нефритового чая. Голос — тот звучал негласностью.

Пепельные копны вдаль, за ве́трами, спешат.

Запах жженного шалфея вдруг намок и замолчал.

Свечи стерлись, прогорели, на костер накапал дождь

(Уж не в силах были тучи эти воды превозмочь).

Дым — питание духини — выдыхать устал мангал.

— Снова чертов водопад от стратосферы до земли:

Сотни нитей мерзкой влаги натянулись и летят;

Мне мешает слышать гром, а видеть — молнии заряд,

Как же сыро под ногами… Нет, прошу же, подожди!»

Не прошло секунд пяти, как дыма вовсе не видать.

Обратилась серой лошадью и ускакала прочь,

Разбивая и топча своим копытом Софью в клочь,

На подпитку к новым углям — дух стихии поддержать.

***

Все деревья стали вдруг одним большим плакучим лесом.

В синяках, побоях тело.

      — Свежий воздух, что за дрянь…

— Здравствуй, всадник безголовый. Все сидит с костром, ты глянь!

Дождевик напялив, с мужем входит рыжая принцесса.

— На носках рисунок космоса — в мозгу такой же вакуум…

Спасибо, что пришли! Хотите мой остывший чай?

И все же, милые, нагрянули некстати, невзначай…

— Софья, нужен твой костер. А то вокруг сплошной аквариум…

— Уйдите.

      — …Ведь сегодня день священного Купалы…

— Уходите!

      — …И влюбленным нужно прыгнуть над костром!

— То костер — для Дымдухини,

не для…

      — Ну, давай рискнем! —

Обратилась та к Андрею.

      Прыг — и с ним в огонь упала.

Расцепили пальцы рук и разбежались кто куда.

— Вот любовнички. Ну что же, огорчился ваш Купала?

О любви чтоб говорить, то заслужить бы надо право!

— Уж тебя-то страстный Эрос никогда не ублажал.

Едкий дым — не человек.

      — Она людей гораздо выше.

— Слова вымолвить не может, лишь молчит!

      — А я вот слышу!

— Впрочем, кто бы полюбил твою поехавшую крышу?

— Я домой, — на землю сплюнул и утопал вдаль Андрей.

— Ты часами ждешь да ждешь. Колени не болят стоять?

— А сколько знала неудач твоя двуспальная кровать?

— Что-то говорил, Андрей?..

      — И друг для друга нет ушей.

Теперь уйди же, будь добра!

      — Нашлась. «Хранитель очага».

Умрешь одна — никто не вспомнит. Сколько жалости вокруг…

О землю капли рассыпались — подгнивающий фундук.

Софья — в кровь уселась снова, где был топот скакуна.

***

Твердь земная расплылась. Под ряской — бурая вода.

Там Андрей — погрязший в рыбе, похороненный болотом.

В мир выходит лишь рука (сигарету сжать забота)

И лицо (наверх глядит, а в нем пустыня и тоска).

Сигаретный дым — и тут же очертания фигуры,

Невесомый женский смех издалека, из ниоткуда.

Тот лениво отмахнулся от назойливой подруги,

Искривив в тяжелом выдохе черствеющие губы.

Гордой цаплею по водам марширующий старик.

Вместо глаз в лице глубокие, зияющие ямы.

Из кармана, правда, руки очень часто доставали

Глаз рабочий. И вставляли, чтобы к нервам напрямик

(Лишь хотел он иногда уметь метнуть строжайший взгляд).

— В новомодных грязных водах утопаешь водяным.

Где сейчас Наполеоны? В наше время…

       — Есть один, —

Отозвался вдруг Андрей со дна — не грустен и не рад.

— Вон герой твой — Великан. Что захочет, то возьмет,

Остальное — «Бац!» ногой. Больно уж ему противно

Все, что мелко, человечно, что старо, неэффективно.

Хоть высок, а мысль низка… Вот кому в Москве везет.

Где-то слышно, как от влаги коротает провода.

— Я — не ростом с телебашню. Над водой не устою.

Как Забытый — слишком страшно. Лучше лягу… полежу…

Дед вздохнул и сжал покрепче ручку синего зонта.

— Нынче день Солнцестояния. И где же наше солнце?

— Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной…

— Ох, пустая голова… Вон о Купале лучше спой!

— Сан Хуан, Иван Купал — не все ль равно? Да ну же, бросьте.

Тот же праздник, те же люди, только разная земля.

— Что мне ваши Саны Ху? Пусть бы внешне и похожи,

Не мелите чепуху! Испанец — черт, а наш — сын божий..!

Что за мысли, что за нравы… Вольномыслие! Беда…

Но Андрей уже нырнул поглубже в ро́дное болото,

На подушке мха и тины разложившися червем.

— За обед перевалило, позабуду уж о нем.

Там, на празднике, получше — с сухостью, да и с теплом-то…